Текст книги "Александр I, Мария Павловна, Елизавета Алексеевна: Переписка из трех углов (1804–1826). Дневник [Марии Павловны] 1805–1808 годов"

Между двух фронтов

В целом первые годы своего пребывания в Веймаре Мария Павловна расценивала как счастливые. Отношения с новыми родителями поначалу складывались вполне благоприятно. «Герцог, а также Герцогиня, обращаются со мной как со своей дочерью, и я действительно почитаю себя таковой по тем чувствам, которые я к ним питаю и которые они мне внушили», – признается она матери[90]90
  Письмо от 31 мая / 12 июня 1806 г. (ThHStAW, HA A XXV. R 153. Bl. 100).


[Закрыть]. В 1805 г. у нее рождается первенец, названный в честь отца и брата Павлом Александром и которого ее брат (Александр), находящийся в это время в Галиции, тут же производит в капитаны Семеновского полка. В конце октября 1805 г., как уже говорилось выше, и сам Александр навещает Марию Павловну в Веймаре. Это была их первая встреча после расставания 1804 г., ставшая новым поводом для излияния чувств, после которой комнаты Мария Павловна превращаются в своего рода мемориал брата («Я многое изменила в своей спальне: мне захотелось поднять Ваш бюст на высоту пьедестала, то есть, чтобы сказать яснее, поставить его на пьедестал ‹…› Стул, на котором Вы обычно сидели, имеет теперь инициал A, дабы его не смешивали с остальными». – письмо от 7/19 марта 1806 г.)

Но уже в апреле 1806 г., не прожив и года, умирает сын. «…мое счастье было совершенным, пока ребенок мой был жив, – пишет Мария Павловна матери, – но воспоминание о нем омрачает все мои радости, оно преследует меня повсюду. ‹…› мое горе, когда я покидала Вас в прошлом году, боль, которую я испытывала, попав в места, столь чуждые всему, что я знала, беспокойства бурных дней прошлой зимы, страшная потеря, которую я пережила 2 месяца назад, все это были страшные, страшные испытания; но я выдержала, я не могу сказать, что я раздавлена, наоборот, у меня такое чувство, что мне хочется противостоять всем этим ударам»[91]91
  Ibid.


[Закрыть].

Ко всему этому добавляется все более осложняющаяся политическая ситуация в Европе, которая затрагивает и непосредственно отношения России и Веймара и, более непосредственно, Александра I и Карла Августа. Рикошетом это отзовется и на отношениях Марии Павловны с братом.

Вспомним события тех лет, всколыхнувшие Европу и прошедшие также и по судьбе русской принцессы, династически заброшенной в одно из немецких государств.

В результате поражения австро-русских войск под Аустерлицем 2 декабря 1805 г. распадается коалиция трех стран. Через полгода, 12 июля 1806 г., в Париже подписан договор о создании Рейнского союза, объединившего под властью Наполеона около 30 немецких государств, куда, однако, не входит ни Пруссия, ни союзное ей герцогство Саксен-Веймар-Эйзенах. В октябре 1806 г. французская армия вторгается в Саксонию. Главные силы союзников сосредоточены около Йены (города, находящегося в непосредственной близости от Веймара). В битве под Йеной происходит разгром Пруссии – остатки ее армии через Веймар бегут к Берлину, который уже обречен. Преследуя пруссаков, французы после сражения вступают в Веймар, где в это время остается одна герцогиня Луиза, которая и встречает прибывшего в город 15 октября Наполеона (Карл Август, еще в 1787 г. поступивший на военную службу королю Пруссии[92]92
  В войне 1792 г. Австрии и Пруссии против революционной Франции за восстановление королевское власти Карл Август командовал полком в армии герцога Брауншвейгского (знаменитая битва при Вальми, которую описал Гете).


[Закрыть], сражался соответственно на его стороне).

Наполеон пощадил Веймар, но все же вынудил герцогство присоединиться к Рейнскому союзу, что сделало Карла Августа формальным врагом Александра, а герцогство Саксен-Веймар – противником России.

И все же, еще до поражения в битве при Йене, главную сложность для Веймара представляли даже не отношения с Францией, но исключительно сложный узел русско-прусских и прусско-веймарских отношений. С одной стороны, политика нейтралитета, которую проводил Фридрих Вильгельм III после сепаратного мира в Базеле, вызывала недовольство Петербурга, желавшего заполучить Пруссию в антинаполеоновскую коалицию[93]93
  См.: Schulze Wessel M. Rußlands Blick auf Preußen. Stuttgart, 1995. S. 95.


[Закрыть]. С другой стороны, во многом связанное с разделами Польши и поддержанное также Карлом Августом (с сентября 1804 г. генерал-лейтенантом на русской службе, зачисленном в свиту Александра I), стремление Пруссии сблизиться с Россией. Еще более оно усилилось под влиянием дружбы, которая возникла между Александром I и прусской королевской четой. Говорили о «рыцарственном отношении Александра к прусской королеве Луизе, славившейся своей красотой[94]94
  Это была та самая королева Луиза, мраморное изображение которой работы И.Г. Шадова романтик Новалис назвал «алтарем нравственной грации» (см.: Шульц Г. Новалис, сам свидетельствующий о себе и о своей жизни. Урал, 1998. С. 63). Косвенным подтверждением нежных чувств Александра I к Луизе служит хранящийся в его архиве локон королевы (ГАРФ. Коллекция документов Рукописного отделения библиотеки Зимнего дворца. Ф. 728. Оп. 1. Т. 1. Дело 814).


[Закрыть], а Мария Федоровна и вовсе упрекала сына в слабости «в отношении к Пруссии»[95]95
  Ср.: «Для Вас очень-таки важно, дорогой Александр, не высказывать никакого предпочтения Прусским солдатам, офицерам и генералам; если они исполняют свою обязанность, тем лучше для их чести… но… Вы вооружите против себя всех, если можно будет заметить, что Вы предпочитаете их войска и офицеров своим» (Письма императрицы Марии Федоровны к императору Александру. Указ. соч. С. 145).


[Закрыть].

Но одновременно между Пруссией и герцогством Саксен-Веймар-Эйзенах, издавна связанными союзническими отношениями, возник и конфликт: Пруссия обязывала Веймар содержать и кормить войска, квартировавшие на территории герцогства, что для него было почти непосильным бременем. Этот конфликт стал подспудной причиной тех жарких уговоров заехать в Берлин, которым подверглась, едва вступив на немецкую землю, Мария Павловна (см. ее письмо к Александру от 21 октября 1804 г.) Герцог же хотел вместе с молодой невесткой, за которой незримо ощущалось присутствие русского императора, навестить Фридриха Вильгельма III и Луизу в Берлине. Впрочем, в этот раз Мария Павловна уговорам не поддалась. Однако эти же обстоятельства стали причиной ее поездки вместе с Карлом Фридрихом в Берлин в январе 1806 г., притом что официальным поводом для Веймара и личным для Марии Павловны была ее встреча с братом Константином, о чем свидетельствуют и публикуемые к нему ее письма. Что касается Карла Августа, отправившего сына сопровождать Марию Павловну в Берлин, то он надеялся, что ее присутствие придаст больший вес жалобам Карла Фридриха прусскому королю и уменьшит отягощение Веймара прусскими войсками. Но характерно, что прежде чем отправить молодую пару в Берлин, Карл Август испрашивает у Марии Федоровны письменно разрешения «использовать» ее дочь в дипломатических целях, и одновременно просит у нее за это прощение[96]96
  Письмо от 28 декабря 1805 г. (ThHSTAW HA A XXV. R 154. Bl. 6 – 7).


[Закрыть].

Несколько месяцев спустя прусский план северного альянса, вызвавший у Карла Августа опасения, что Пруссия претендует на гегемонию, вынуждает герцога в августе 1806 г. разработать встречный план Конфедерации саксонских государств. И поскольку эта новая конфедерация, возглавляемая Саксонией, согласно пожеланию курфюрста Саксонского Фридриха Августа I и герцога Саксен-Веймарского Карла Августа, ставила своей целью добиться покровительства России, то и здесь Мария Павловна вынуждена была выступать как посредница. Так, она информирует Александра о замыслах Карла Августа, просит его о поддержке, пересылает ему и матери «Заметки» Карла Августа по поводу конфедерации, а также его и Карла Фридриха просительные письма. Сама же Мария Павловна жалуется матери, что не имеет «никакого понятия о политике» и чувствует себя в этой роли «смешной и нелепой», но что у нее нет выбора в момент, когда единственный у герцогства остающийся выбор – «быть проглоченным слева или справа»[97]97
  ThHSTAW HA A XXV. R 154. Bl. 69 – 70; R 153. Bl. 171 – 174. Дипломатическую переписку по этому вопросы см.: Внешняя политика России XIX и начала XX века. Документы Российского министерства иностранных дел. Серия 1. Т.III. М., 1965. С. 308.


[Закрыть].

Тем важнее представлялось ей в это время ее присутствие в Веймаре. Свое первоначально запланированное на 1806 г. путешествие в Россию она откладывает на следующий год – решение, которое очень приветствовали Карл Август и герцогиня Луиза, давшееся ей совсем не легко: «Это великая жертва, которую я приношу стране», – писала она[98]98
  См. подробнее: Dmitrieva K. Klein V. Im Athen Deutschlands. Op. cit. S. 22.


[Закрыть].

Однако именно эти планируемые, затем откладываемые и вновь планируемые поездки в Россию становятся в дальнейшем тайным и явным яблоком раздора в ее отношениях одновременно и с немецкой, и с русской семьей, а также источником ее собственных глубоких внутренних терзаний. В сентябре 1806 г. в переписке с родными Мария Павловна начинает обсуждать вопрос, когда она должна покинуть Веймар. Александр приказывает ей – если того будут требовать обстоятельства – сразу же отправиться в Берлин, где она сможет чувствовать себя в большей безопасности. Мария Федоровна также хочет, чтобы дочь покинула Веймар, как только в его окрестностях покажутся французы, потому что «неприлично и недостойно» добровольно подвергать себя такой опасности. Она даже считала Наполеона способным похитить сестру императора: «Что может прийти в голову людям без веры и без закона», – писала она под впечатлением от убийства герцога Энгиенского. Впрочем, выбор правильного момента для бегства все же оставлялся Петербургом на усмотрение Карла Августа и Карла Фридриха, которые «лучше знали положение вещей», потому что слишком раннее бегство могло бы подать повод к напрасному беспокойству населения[99]99
  Письмо Марии Федоровны от 27 августа 1806 г. (ThHSTAW HA A XXV. R 154. S. 178).


[Закрыть].

В октябре 1806 г., после разгрома прусской армии под Йеной, сообщая некоторые подробности о продвиженим русской армии и уповая на Провидение, Александр I мягко уговаривает сестру отправиться в Петербург, понимая при этом всю щекотливость ее положения («Зло достигло своего предела, и я уже более не вижу от него спасения. Напрасно было бы терять надежду, напротив, настал момент проявить стойкость. Что касается Вас, мой добрый Друг, уступите желанию Матушки, возможно, окажись я на Вашем месте, я поступил бы так же, но сейчас, как мне кажется, Вы не можете придумать ничего лучшего, чем приехать к нам» (письмо от 19 октября [1806 г.]). Мария Павловна к тому времени (11 октября) уже покинула Веймар. Она отправляется в Альштедт, а оттуда, расставшись с Карлом Фридрихом, продолжает бегство через Берлин в Силезию. До этого, в середине сентября 1806 г., Карлу Августу удалось переправить самое ценное из ее приданного в Лейпциг банкиру Фреге.

Для характеристики внутреннего облика Марии Павловны показательно (и об этом мы уже отчасти говорили выше), что в дневнике, который она ведет во время своего вынужденного бегства, мы не найдем ничего, что касалось бы ее переживаний в это время. Отголоски войны в нем почти не слышны, бегство от французов предстает как познавательное путешествие по городам Германии, в котором великая княгиня знакомится с ее культурой, описывая все культурно значимое, что ей попадается на пути, удовлетворяя свой интерес к социальной, хозяйственной, культурной стороне жизни тех немецких княжеств, через которые она проезжает[100]100
  В качестве отдаленной аналогии вспомним военный дневник Стендаля, в котором он также эстетически стремится преодолеть антиэстетизм войны и разрухи (см., Stroev A. La Russie vue par Standhal: les transformations des topoi // Campagnes en Russie. Sur les traces de Henri Beyle dit Stendhal. Paris: Solibel France, 1995. P. 129 – 135.


[Закрыть]. И за этим – привитый ей с детства моральный кодекс: сохранять достоинство и даже унизительное положение рассматривать как возможность приобретения новых познаний.

Дополнительная сложность положения Марии Павловны во время бегства заключалась в том, что сама она хотела оставаться в непосредственной близости от мужа и новой семьи, за что постоянно получала упреки Марии Федоровны. Последняя императивно требовала, чтобы дочь покинула страну, и очень резко говорила о немецких правителях и их кабинетах, которые из-за «глупости своих суверенов и трусости их кабинетов навлекли на эту бедную Германию все возможные несчастия». А между тем упрек, который Марии Павловне бросали близкие ей люди, а впоследствии и мемуаристы (если они только совсем не хотели обойти стороной эту проблему), заключался в том, что она якобы использовала любую возможность, в том числе и военную, чтобы оказаться дома в России[101]101
  Ср. мнение современного немецкого историка: «Как бы ни играла Мария Павловна роль наследной герцогини Веймарской, в кризисные моменты она не желала идентифицировать себя с герцогством, идя вместе с ним на погибель. Для Карла Августа и Луизы было тяжелым испытанием, когда Мария Павловна бежала из Веймара в Шлезвиг в 1806 – 1807 гг., а два года спустя в Петербург, повинуясь брату и надеясь на его помощь, в которой, бывало, Александр Марии Павловне отказывал» (Jena D. Maria Pawlowna. Op. cit.). C м. также: Politischer Briefwechsel des Herzogs und Grossherzogs Carl August von Weimar / Hrsg. von Willy Andreas und Hans Tümmler. Gőttingen, 1973.


[Закрыть]. Даже галантный Карл Август, недовольный в это время политической позицией невестки, говорит о «капризах и глупостях Petite chère»[102]102
  Дорогой малышки (франц.).


[Закрыть].

Ситуация осложнялась еще и распространявшимися в это время слухами о желании Наполеона лично встретиться с сестрой русского императора, чем, в сущности, и объяснялось столь настойчивое желание императорской семьи извлечь ее из Веймара. Конфликт достиг своего апогея 11 ноября 1806 г., когда в Шлезвиге Мария Павловна получила паспорта, выданные ей Наполеоном, которые гарантировали ей безопасное в Веймар возвращение. И здесь она вновь оказывается под сильным нравственным давлением, поскольку переданное ею в сопроводительных письмах Мюллера и Лютцова желание Наполеона видеть ее в Веймаре разделяли и его жители, и ее новая семья[103]103
  Müller Friedrich von. Erinnerungen aus den Kriegeszeiten von 1806 bis 1813. Leipzig, 1911. S. 20.


[Закрыть].

Мать и брат запрещают ей возвращаться: «Он (Бонапарт. – Е.Д.) будет продолжать, верь моему предчувствию, желать и далее влиять на твою судьбу, чтобы сделать тебя зависимой от его прихотей», – пишет Мария Федоровна[104]104
  Письмо от 3 декабря 1806 г. (ThHStAW, HA A XXV. R 154. Bl. 9). См. также: Dmitrieva K., Klein V. Im Athen Deutschlands. Op. cit. S. 23 – 24.


[Закрыть]. Ей вторит Александр: «Это означало бы добровольно предоставить Бонапарту заложника, и Вы сами можете понять, в какое затруднительное положение в таком случае Вы поставите Вашу Страну!» (письмо от 3 декабря 1806 г.). Впрочем, в остальном Александр в своих письмах кажется гораздо менее категоричным, чем Мария Федоровна. В том же письме от 3 декабря 1806 г., касаясь предмета возможной встречи с французским императором, он уклончиво говорит: «Я полагаю излишним что-либо Вам предписывать касательно ответов, которые Вы должны будете дать Бонапарту, тем более, что мне кажется почти невероятным, чтобы Вы с ним встретились. В остальном, любезный Друг, я полагаю, что Ваше сердце, Ваша рассудительность, та деликатность чувств, которую вы проявляли во всех страшных и тернистых обстоятельствах, должны оставаться Вашим руководством…». Получив известие об отказе Карла Фридриха от русского мундира, Александр великодушно принимает мотивы и этого поступка и обещает не упоминать о том при дворе (письмо от 3 декабря 1806 г.). Подобное же великодушие, которое, впрочем, позже ему откажет, Александр будет проявлять первое время и к свекру Марии Павловны, с 1807 г. – своему формальному врагу: «Скажите от моего имени Герцогу, чтó бы ни произошло, мое уважение и моя привязанность к нему не изменятся никогда. Я постоянно вижу в нем все того же человека чести, каким я его узнал. Что касается обстоятельств, то мы в них не властны» (письмо от 5 января [1807 г.]).

В конечном счете Мария Павловна подчинилась требованию родных (существует предание, будто бы она растоптала паспорта Наполеона), но слишком поздно предпринятая попытка отправиться из Шлезвига в Россию в том году не удалась, и в результате до 1 сентября 1807 г. она оставалась в Шлезвиге, чтобы вернуться в Веймар 12 сентября 1807 г., пробыв таким образом в бегстве-изгнании более года.

Возможно, что именно терзаниями этого времени объясняется и следующий эпизод, поставивший ее в предельно двойственную ситуацию: из Шлезвига Мария Павловна пишет матери, передавая ей просьбу Карла Августа и подкрепляя ее собственной просьбой: перевести половину помещенного в российских банках ее приданого в Веймар – ввиду опустевшей за время войны веймарской казны и для уплаты наложенной Наполеоном контрибуции. Возмущенная реакция на это Марии Федоровны известна: «Прибывший из Шлезвига курьер привез мне письмо от моей дочери и приложенную при сем Немецкую бумагу, – писала императрица-мать министру иностранных дел барону Будбергу (письмо от 28 апреля 1807 г.). – Признаюсь, что содержащееся в нем предложение возмутило меня как само по себе, так и его поводом. Дело ни более ни менее как в том, чтобы перевести в Веймар половину помещенного здесь приданого моей дочери ‹…›. Итак, приданым Великой Княгини хотят пополнить казну Веймара, который в настоящую минуту враг России, и деньги эти, употребленные в уплату наложенной Наполеоном контрибуции, пойдут потом на издержки войны, которую он ведет против нас»[105]105
  Русский архив. 1891. № 9 – 12. С. 581.


[Закрыть].

Ответ Александра (6 мая 1807 г.) был мягче, но в сущности выражал то же: «Как ни желательно мне содействовать к облегчению страны, сделавшейся вторым отечеством для сестры моей, не могу я упускать из виду те весьма основательные распоряжения, которые сделаны относительно приданого сестер моих Великих Княжон покойным отцом моим, славной памяти, и которые подтверждены мною самим. Равным образом не могу я не принять во внимание настоящего положения дел, когда, по сцеплению неслыханных бедствий, Саксен-Веймарское герцогство разделяет печальную участь большей части Германии, стонущей под игом Французского правления, и когда следовательно всякая денежная помощь, оказанная Веймару, не замедлит перейти в сундуки неприятеля и будет употреблена на войну, которую он ведет против нас. ‹…› Впрочем, я желаю, чтобы Веймарцы, взвесив в полной справедливости доводы, препятствующие мне согласиться на их желание, были уверены, что этот отказ происходит вовсе не от недостатка доброй воли и что, напротив, я всегда готов буду всячески доказать им мое благорасположение и уважение, лишь бы не вопреки основным законам моей Империи и обстоятельствам»[106]106
  Там же. С. 582.


[Закрыть].

Но и свое возвращение Мария Павловна переживает тяжело: сердечный прием жителей Веймара причиняет ей нравственную боль и вызывает укоры совести, а с другой стороны, она мучительно переживает изменения в политике брата, который после Тильзитского мира становится союзником того самого Наполеона, от которого он заставлял ее бежать. То обстоятельство, что по условиям Тильзитского договора Александр признал существование Рейнского союза, было особенно больно для Марии Павловны, поскольку герцогство Саксен-Веймар-Эйзенах было включено в Рейнский союз принудительно. Как русская патриотка, она считала, что поведение Александра было «в шокирующем противоречии с мнениями и чувствами наций»[107]107
  ThHStAW, HA A XXV. R 155. Bl. 253.


[Закрыть]. Правда, в переписке с братом она этой темы не касалась, потому что он мог бы заподозрить ее «в предвзятости» («quelque motif particulier»)[108]108
  ThHStAW, HA A XXV. R 155. Bl. 252.


[Закрыть]. К тому же она боялась, что брат оставит без поддержки ее свекра Карла Августа, который, как и прежде, всеми силами ненавидел Наполеона. И высоко ценила его принципиальность, тем более что видела, как многие немецкие властители пытались использовать покровительство Наполеона в своих интересах. Сама она была принципиальной легитимисткой, и в ее глазах Наполеон был не только ненадежным, но еще и недостойным партнером по коалиции – точка зрения, которую разделяла и Мария Федоровна. Матери она в это время пишет (на этот раз по-русски): «Говорят здесь, что братцу не можно было в Праг поехать, по тому что какой-то десяти тысячный корпус французской около Пильзена находится. Вы об этом наверняка знаете лучше, чем я, Маменька. Другие говорят, что наши одержали победу. Ах, Матушка! Какое это время, и что за происшествия. Дай Бог нашим благо получше! Я на Бога надеюсь» (письмо от 3/15 ноября 1807 г.[109]109
  ThHStAW, HA A XXV. R 155. Bl. 489`.


[Закрыть]).

Очевидно, что менявшееся соотношение сил, возникавшее из дипломатических и военных столкновений Наполеона с другими государствами Европы, ставило Марию Павловну и в переносном, и в самом прямом смысле, между фронтами, заставляя ее выполнять самые противоречивые роли: супруги, будущей герцогини Саксен-Веймарской, послушной сестры русского царя, противницы Наполеона, наконец, русской патриотки (в переписке ее этого времени слова «Patriote russe» встречаются постоянно). И потому, несмотря на, казалось бы, идеальный вариант собственного брака, когда в 1807 г. в императорской семье встал вопрос о том, чтобы выдать ее младшую сестру Екатерину Павловну за немецкого принца, Мария Павловна всеми силами отговаривает от этой идеи мать, утверждая, что если «война разгорится с новой силой», Катерина будет «столь же несчастной», как и она сама. «Ужасно, – пишет она, – быть вынужденной выбирать между старой и новой родиной», и добавляет, что если она сама и сумела сохранить домашнее счастье, то только «благодаря цельному и исключительно доброму характеру принца», чья семья также к ней очень хорошо относится[110]110
  Письмо Марии Павловны к Марии Федоровне от 4/16 октября 1807 г. (ThHStAW, HAA XXV. R 155). См. также: Dmitrieva K., Klein V. Im Athen Deutschlands. Op. cit. S. 19.


[Закрыть].

Новым испытанием стала Эрфуртская встреча 1808 г. То, что она должна была происходить в Эрфурте – крепости, находившейся тогда в руках у французов, – и то, что Александр должен был там ночевать, словно «находясь в гостях у Наполеона», Мария Павловна, так же как и Карл Август и Луиза, рассматривала «как еще большее унижение». Поэтому она просит Марию Федоровну убедить Александра по крайней мере расположиться квартирой в Веймаре[111]111
  ThHStAW, HA A XXV. R 156. Bl. 54 – 55.


[Закрыть]. И дабы самой не присутствовать при этом – как она считала – позорном событии, она решает после рождения дочери Марии – оставив на этот раз в Веймаре и мужа, и новорожденную дочь – наконец отправиться в Россию, где остается на целый год, и возвращается обратно лишь в июле 1809 г. Александр же в это время из Веймара и Эрфурта сообщает ей в письмах, пока еще не позволяющих догадаться о нарастающем между ним и сестрой напряжении, о здоровье дочери, мужа, герцога и герцогини. Когда же Мария Павловна покидает Петербург, Мария Федоровна вверяет ей письмо, адресованное прусской королеве Луизе, в котором, кажется, оценивает складывающуюся ситуацию более трезво, чем сын: «Чего бояться? На что надеяться? Будущее подернуто словно густым туманом; но как страшно видеть, что побеждает тот, все трофеи которого зиждутся на одном горе народов. Моя дорогая Мария покидает нас в этих обстоятельствах, что заставляет истекать кровью мое сердце. Судьба Германии столь неопределённа, что ее пребывание в Веймаре в этих обстоятельствах внушает мне тысячи опасений: Вы понимаете, дражайшая Сестрица, вы сможете разделить мои страхи»[112]112
  Кoпии писем Императрицы Марии Федоровны к королеве Луизе Прусской (ГАРФ. Коллекция документов Рукописного отделения библиотеки Зимнего дворца. Ф. 728. Оп. 1. Ед. хр. 593. Л. 7).


[Закрыть].

Период 1807 – 1812 гг. относительного мира, но под чужеземным господством, был для Марии Павловны очень тяжелым. С неприятием отнеслась она к династическим притязаниям Наполеона и его попыткам войти в семью Романовых. Особенно возмутило ее, когда Наполеон через своего посланника в Петербурге Савари, ставшего вскоре министром полиции, пытался разузнать, что думает она о его матримониальных планах, касавшихся сестры Екатерины. Еще более Мария Павловна была возмущена, когда матримониальные притязания «супостата» обратились в 1809 г. на ее тогда еще совсем юную младшую сестру Анну – в чем, на этот раз, она была единодушна со своими русскими родственниками. Ей претило также, что Наполеон хотел стать в 1808 г. крестным отцом ее дочери Марии, хотя на этот раз предложение парадоксальным образом исходило от Карла Августа[113]113
  Politischer Briefwechsel des Herzogs und Großherzogs Carl August… Op. cit. S. 181.


[Закрыть].

Большие внутренние терзания причиняло ей отстраненное, как ей казалось, поведение брата в январе 1812 г., в период готовящейся русской кампании наполеоновских войск: его нежелание взять под свою протекцию герцогство Саксен-Веймар (что, в сущности, было невозможно), ни даже сказать ей, как «надобно себя вести, если того потребуют события», которых все имели основания опасаться. Именно в это время стилистика их переписки с братом меняется: Мария Павловна неожиданно позволяет себе взбунтоваться и высказать все, что накопилось у нее на сердце (ни до, ни после она себе такого не позволяла, поверяя все накопившиеся обиды лишь Марии Федоровне). Александр отвечает разумно, но по-прежнему уклончиво, как всегда апеллируя к такту и мудрости сестры, хотя и признается, что письмо ее причинило ему «чувствительную боль, поскольку […] твердо убежден во глубине своей души, что не заслужил того», о чем она писала (письма от 15/27 января и 27 февраля 1812 г.). «Поверьте, – заключает он, – что я весьма далек от того, что вы называете безразличием, ситуация, в которой Вы находитесь, и все трудности, с ней связанные, печалят меня чрезвычайно, но, к сожалению, Ваше положение таково, что не в моей власти что-либо здесь изменить…» И строки эти, при всей их риторической безупречности, на самом деле пронзительно вскрывают переживаемую и той, и другой стороной драму.

К этому же периоду относятся попытки Александра вовлечь Марию Павловну в большую политику, использовав ее посредничество, дабы убедить Наполеона в мирной настроенности России. Так, в марте 1812 г. Александр просит сестру передать Наполеону, «в случае, если она его встретит», пожелание мирного урегулирования[114]114
  Politischer Briefwechsel des Herzogs und Grossherzogs Carl August von Weimar. Op. cit.. S. 215 – 216. В своем архиве Мария Павловна среди прочих присылаемых ей стихов хранила стихотворение, хотя и невысокого литературного свойства, но, по-видимому, хорошо отражающее ее настроения того периода.
  Бонапартово эхо.
  (рассуждение Бонапарте) (Ответ в повторении)
  Кого боятся мне? коль нет уж Прусаков. «Русаков»
  Как Русаков? не мой ли меч их всех пожнет? «нет»
  Неужли ж я не побежду их никогда? «да»
  Так и меня побить им невозможно. «можно»
  И кто ж побьет меня? Неужли Бенингсон? «Он»
  Что ж делать мне? и стыда как избежать? «бежать»
  Бежать! куда? в каких сокроюсь я странах? «ах».
  Что ж будет с Францией как мой падет кумир? «мир»
  Чего ж мне ожидать? Увы! я был тиран. «ран»
  И так не получу я никаких наград? «ад»
  (ThHStAW, HA A XXV. R 1)


[Закрыть]. Когда же невозможность избежать войны становится очевидной, он вновь призывает Марию Павловну (от своего и Марии Федоровны имени) ехать в Петербург. Пожелание брата на этот раз Мария Павловна не выполняет. Через Веймар проходят французские войска, направляющееся в Россию, за которыми она наблюдает из окна своей спальни, в то время как герцогский замок занимает французский маршал Себастиани. Причем войско ее свекра, связанного с Наполеоном условиями Рейнского союза, также должно было участвовать в походе на Россию в составе французской армии[115]115
  См.: Из памятных записок графа Павла Христофоровича Граббе. М., 1873.


[Закрыть]. Из того же окна в декабре 1812 г. Мария Павловна наблюдала и за возвращением французской армии из России. 15 декабря она стояла у окна своей комнаты и увидела, как к почтовой станции подъехал экипаж странного вида: коляска без колес, поставленная на сани. Из нее вышли два французских офицера, потом ей сообщили, что то был Наполеон и сопровождавший его маркиз де Коленкур, бывший посол Франции в Петербурге.

Приведем здесь и дневниковую запись Гете от 29 cентября 1812 г.: «Известие о взятии Москвы. В полдень был при дворе. Ее Высочество к столу не вышла».