Текст книги "Никому не отдам тебя"

Глава вторая
Алина
«Прекрасные! Прекрасные!»

История оказалась не то чтоб увлекательной, но грустной и странноватой. Алина заказала куклу, когда они ездили на экскурсию в маленький музей игрушек. Сперва заказала, потом решила, что не нужно и написала мастерице, но та ответила: поздно. Кукла уже в пути, у курьера.

Собственно, с этого курьера все и началось. Он позвонил, сказал, что приедет в шесть вечера. Алина обрадовалась. К шести домой возвращалась мама, и можно было не волноваться о том, что будет встречать курьера одна. Но он приехал раньше. Приехал и попросил ее спуститься на первый этаж. Вроде как у них не работает лифт, а доставка товара без лифта в стоимость заказа не входит. Алина точные условия, конечно, не помнила, но что ей стоило спуститься на первый этаж?

Оказалось, дорого это стоило, очень дорого.

В подъезде погас свет, и она застряла между вторым и третьим этажами в том самом несчастном лифте. Курьер позвонил, сказал, что раз все так, а заказ оплачен, то ждать он не будет, конечно. У него других дел по горло. Опустит пакет в почтовый ящик и сам распишется, ладно уж. И все.

В общем, курьер уехал, а Алина осталась. Одна в темном лифте. Дозвониться до диспетчера удалось только через полчаса, но та тоже вздыхала и говорила, что пока свет не дадут, что ж она сделает? Ничего.

У Алины никогда не было клаустрофобии. И темноты она не боялась. Ровно до того дня.

Когда монтер открыл двери лифта, она почувствовала, что ноги ее не слушаются. Как будто в ботинки ей налили свинца – вот как это было.

– Выходите, девушка, выходите! – повторил монтер. – Или вам там понравилось?

– Я не могу! – пискнула Алина.

Тогда монтер подхватил ее за талию и в два движения вытащил из лифта и усадил на подоконник.

– Далеко живешь? – спросил, переходя на «ты».

Ну да, если на руках носил, какое там «вы»?

Алина объяснила, где, и монтер, не говоря ни слова, оттащил ее домой, а там сдал с рук на руки маме. Мама уже ее потеряла, сходила с ума и звонила по всем возможным номерам.

Ноги, к счастью, слушаться начали, как только за монтером закрылась дверь. Телефон, оказывается, разрядился, поэтому мама и не могла дозвониться. А пакет с куклой курьер почему-то засунул не в почтовый ящик, как обещал, а повесил на ручку двери. Выходит, поднялся все-таки по темной лестнице пешком? Но что ему оставалось-то? В щель ящика пакет точно бы не пролез.

– Мам, это та самая кукла, – сказала Алина, разворачивая пакет.

– Жуть какая! – вздохнула мама, присматриваясь.

– Почему жуть?

– Да потому что правда похожа на тебя. Даже слишком.

Алина кивнула и подумала, что похожа-то – ладно. Хуже, как попала в дом. Потому что мастерица сразу говорила: как в дом придет, так и жизнь сложится. Алина только не поняла: жизнь куклы или ее, Алины.

А утром в школе она, конечно, не выдержала и побежала показывать куклу подружкам.

– Прекрасная! – сказала Марго. – И так похожа на тебя! Вы обе прекрасные!

Василиса покрутила куклу в пальцах, пожала плечами.

– Ну не знаю, Алин. Вроде что-то в этом есть. Но я бы ни за что не стала такую покупать. С ней же непонятно что делать. И выбросить нельзя, и с собой все время носить – не очень. Вдруг потеряешь? Нет, я в мистику не верю, но все равно – бр-р!

Остальные посмотрели молча, Ира даже сфотографировала на смартфон. Между прочим, без разрешения. Но что с нее спросишь? Она всегда так. Думает, что если у нее смартфон последней модели, то можно все. Или предпоследней? Или она нарочно врала девчонкам, чтобы те завидовали? Ведь никто же не проверял: какая модель последняя на самом деле.

– Нужно просто нарушить связь, – вдруг очень серьезно сказала Марго.

– Что? – не поняла Алина.

Марго недавно переехала из маленького южного города, говорила с акцентом, зато знала столько всего, что у Алины иногда начинала кружиться голова, то ли от ужаса, то ли от количества знаний.

– Связь между тобой и куклой, – продолжила Марго.

Некоторые пытались называть ее Ритой, но быстро прекращали. Кто Марго, тот не Рита – нечего.

– Если ты боишься, конечно, этой связи.

– Я? – задумалась Алина. – Да нет, не боюсь.

Дослушивать Марго не стала. Она уже вклинилась в самую гущу девчонок. Туда, где Ира демонстрировала новые колготки со скелетами. Или как их там было правильно называть? Алина прозевала. И оттуда уже доносился тонкий голосок Марго:

– Прекрасные! Прекрасные!

Глава третья
Сосед
Фаталь эррор

Он вспоминал ту первую встречу у него дома, когда Алина рассказывала, а он слушал и слушал. Только иногда выходил на кухню за новыми конфетами или горячим чаем. Ему казалась смешной Марго с ее «Прекрасными!» И Ира в алых колготках со скелетами и последней моделью смартфона. А в общем, до них ему не было никакого дела. Зато он смотрел на Алину и понимал, что ему дико повезло. Что она живет в его подъезде. Что он нашел ее куклу-брелок. И что она рассказывает ему свою историю как настоящему другу. Раньше девчонки никогда с ним не дружили.

В общем, наверное, правильно делали. Эту дружбу он тоже не смог уберечь. Он вспомнил, как Алина пришла к нему в последний раз.

– С человеком хорошо, когда он хочет, чтобы с ним было хорошо. А когда ему все равно, с ним никак. Ты же сам выбирал: я или она. Ты выбрал, – она прикрыла глаза на секунду, будто вспоминая, как именно он выбирал. – Тебе никто не мешал. И я…

Она запнулась, но продолжила, просто чуть тише:

– Я любила только тебя. Ты это знал. Тогда.

Последнее слово прозвучало. Так вот оно какое: «Тогда».

Он хотел закричать, что ничего он не знал. Откуда бы? Ему кто-то сказал, что ли? Или он ясновидящий? И ничего он не выбирал. Марго сама явилась к нему, несла себя как вечное счастье. Вот этому, кстати, нужно бы у нее поучиться. Она всегда, даже если выпрашивает что-нибудь, несет себя как счастье и ведет так, словно человеку, к которому она обращается, несказанно повезло.

Однажды он увидел, как Марго шла с Алиной по школьному коридору, поддерживая ее под локоть. Он еще удивился тогда, потому что раньше не знал: дружат они – не дружат. Но если бы не дружили, разве ходили бы под руку? И лица у них были такие таинственные, и разговор тихий, но явно увлекавший обеих. Он бы так разговаривать мог, наверное, только с лучшим другом, если бы тот у него был. Или… Или с Алиной.

Но Марго даже тогда несла себя с королевской гордостью, словно она – самый ценный подарок. Вернее, даже не она сама, а только разговор по душам с ней. На прощанье она обняла Алину (он замер от зависти) и коснулась губами щеки. Конечно, почему бы не обнять подругу? Уже потом он подумал, что Марго чем-то похожа на рыболова, который раскидывает сети везде, куда только может дотянуться. Вдруг кто попадется?

Многие, кстати, попадаются, он тоже попался. Так вот, Марго пришла к нему и сказала четко и ясно: «Отстань от Алины! Она не знает, в какую дырку от тебя прятаться. Ты что – маньяк? Во всех „сетях“ ее зафрендил, каждый пост лайкаешь. Она уже тебя боится. Следишь ты за ней, что ли? Наши все смеются».

От последних фраз у него зазвенели в ушах колокольчики. Противные такие, тоненькие. Еще тоньше, чем голос самой Марго. Ему даже показалось, что мир вокруг пошатнулся и встал не на прежнее место, а под каким-то едва заметным, но точно неправильным углом.

– Это она тебя попросила прийти? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал равнодушно.

– Она бы не попросила. Она стесняется. Но я же – ее лучшая подруга, разве я могу…

Он не дослушал, что именно она может или не может, а осторожно откатил кресло из-за стола и встал.

– Я понял, Рита.

Она посмотрела на него испепеляющим взглядом, но замечания не сделала. Видно, поняла, что пока хватит испытывать его терпение.

– Я понял. Все.

Рита кивнула и тоже поднялась.

– Кстати, не все такие сумасшедшие, как Алина. Многие девчонки только рады были бы твоему вниманию. Честно.

Он посмотрел на нее, как на табуретку. Причем табуретку, оказавшуюся явно не на своем месте. Например, посреди прихожей. Или в ванне. Не в ванной комнате, там-то мало ли что, могла и она пригодиться, а посреди самой ванны. Уж туда-то нормальные люди табуретки не ставят, наверное?

Она сделала вид, что ничего обидного не заметила. Или ей на самом деле было все равно, как он тут на нее смотрит?

– Если что, можешь подписаться на меня. В любой Сети. Я сразу отвечу. И я-то, в отличие от некоторых, подписчиков не боюсь. Особенно таких как ты.

Он кивнул. Понятно, чего там. Она не боится. А Алина… Алина вот, наоборот, и все уже смеются. Над ним смеются. Над его непрерывными лайками и прочим вниманием. Ладно. Так, значит так. Он все понял, больше объяснять не нужно. Честно.

Рита (или как там ее? Марго!) ушла, на прощанье улыбнувшись такой открытой улыбкой, словно они договорились о чем-то очень приятном для обоих. «Прекрасном! Прекрасном!» – зачем-то вспомнилось ему. Тьфу.

Не было у него теперь ничего прекрасного. И простого хорошего. Ведь как ни смотри, что ни придумывай в ее оправдание (или в свое?), Алина его предала. Ладно бы, написала сама. Ну чтоб он от нее отстал. А то ведь нет. Подружку попросила. И плюс к подружке ведь в курсе еще какие-то «наши». Ну которые смеялись. Как так? Почему?

Ему казалось, что ей нравится. Что ей интересно с ним. А на самом деле… Она копила раздражение, как можно накопить дождевую воду в пакете, пока тот не лопнет.

Это было почти невыносимо – знать, сколько времени выступал полным идиотом. Ну ладно, может, не полным идиотом, но ошибался. Фатально. Фаталь эррор.

Он не стал ей писать и звонить не стал. Зачем? Бросить пару отчаянных фраз, чтобы она поняла, насколько ему больно? Жирно будет. Да и не больно ему уже. Ну почти.

Пару недель он ухаживал за Марго. Та хохотала, всегда отзывалась в «сетях», рассыпая сердечки под любым комментарием. Правда, когда он разговаривал с Алиной, его накрывало настоящей волной – счастья, неуверенности, надежды, а при общении с Марго ничего похожего не было. Ну поржать, ну провести полчаса до ужина, ну обменяться лайками перед сном. То есть это тоже было приятно. Особенно, когда Марго выкладывала в Сеть какое-нибудь видео с танцем, она ведь танцевала в студии, всерьез. И он смотрел и думал, что вот – похоже, нравится такой девчонке. А потом его обжигала мысль: ага. Другой девчонке он тоже думал, что нравится.

А потом Марго начала отдаляться. У нее появился какой-то то ли рокер, то ли джокер, то ли фиг разберешь, но явно с деньгами. И с интересом к Марго. Ошиваться вокруг них третьим он не хотел.

И он ушел. И вообще подзабил на все эти «сети», лайки, игры. Попросил отца, как когда-то, купить ему модель парусника. Только посложнее, чем раньше. Чтобы деталей было много-много. И начал потихоньку изучать инструкцию и делать первые аккуратные раскладки деталей.

А когда остов корабля уже стал похож на остов, к нему пришла Алина. Влетела в комнату (наверное, дверь открыл отец или мама, он даже не слышал звонка) и сказала все. И что любит, сказала. Вернее, что любила.

Она была какая-то новая, повзрослевшая, как будто со времени их первой встречи прошел год, не меньше. Он понял, что такая она нравится ему еще сильнее и что нужно что-то сделать, не отпускать ее. Но ничего не придумывалось, совсем ничего. А Алина смотрела на него прищуренными глазами и, кажется, на ресницах блестели слезы. Но все равно лицо у нее было таким строгим и решительным, что он оробел перед ней, как перед суровой учительницей. Может, он и не был виноват перед ней в том, о чем она говорила. Он не выбирал между ней и Марго. Его просто обманули. Любого могут обмануть. Но все-таки, он понимал, что все или кое-что уж точно сделал неправильно. Можно было иначе. Можно.

Его как будто пригвоздило к креслу, и он подумал, что только чуть-чуть передохнет и все ей объяснит. А она вскочила, обдала его запахом цветущей вишни и горького миндаля и исчезла.

Совсем исчезла, а не только из его комнаты.

Глава четвертая
Алина
Без мамы

Алина поняла, что долго не продержится. Вернее, она уже и не держится, а так, висит из последних сил на поручне автобуса и пытается казаться нормальной. Ну, сонной или, может, чуть-чуть больной, но не такой, какая есть на самом деле. Потому что если кто-нибудь догадается, какая она, ей останется только выскочить из автобуса и осесть в придорожном сугробе. И главное – спрятать лицо. Чтобы никто его не увидел. Нельзя смотреть на такое лицо. По нему сразу видно, что внутри у Алины – пустота. Даже не ночь или зима, а безвоздушное пространство, ни кислорода, ни света, и температура близится к абсолютному нулю.

Когда утром она позвонила в справочное больницы, где последние две недели лежала мама, то уже почти не боялась. Можно сходить с ума от страха день. Два. Три. Но невозможно бояться две недели подряд. Мозг не выдерживает и сам начинает подсовывать мысли на посторонние темы. Невеселые, конечно, но привычные – бытовые. Что нужно купить хлеба. Что в прошлую передачу они с Леной положили всего одну пачку влажных салфеток, а это мало. Нужно бы две или три. И чай в упаковке, чтобы разрешили. И… Алина не знала, пьет ли мама чай. Она его и дома-то не пила. Но ей сказали, что всем передают чай и сахар. И они маме тоже послушно передавали. А узнать у нее самой было нельзя. В отделение интенсивной терапии мобильники брать не разрешали. Говорили, что от них сбоит техника и вообще. Не до телефонов там людям. Вот переведут в обычную палату, тогда наговоритесь.

Алина ждала этого перевода, как ничего и никогда в жизни. Но пока о нем речи не было. Зато можно было каждое утро звонить в справочное и узнавать о состоянии мамы. И раз в два дня привозить передачи и отдавать их в специальное окошко для передач.

В тот понедельник Алина позвонила.

– Да, – ответила ей уже знакомая по голосу женщина. – Зорина Татьяна Александровна. Год рождения – тысяча девятьсот семьдесят четвертый. Все верно?

– Все, – ответила Алина и даже кивнула, как будто ее кивок кто-то мог увидеть.

– Состояние тяжелое, – вдруг сказала женщина из справочного, и голос у нее изменился. – Переведена в хирургическую реанимацию.

– Так, – сказала Алина, пытаясь осознать. – Так.

И разрешила еще появиться спасительной мысли, что «тяжелое», а не «крайне тяжелое». Она же слышала, такое тоже бывает.

– И что можно сделать? – подумав, что надо вести себя, как взрослая и без истерик, спросила она.

– Так, – ответила теперь уже женщина из справочного. – Так.

И вдруг почти без паузы добавила:

– Оформить документы для операции.

– Какой операции? – не поняла Алина.

– Зориной Татьяне Александровне сегодня должны сделать операцию. Нужны документы. Да они давно были нужны, мы просто вас не дергали лишний раз. Привезите карту из поликлиники хотя бы.

Кажется, голос думал, что разговаривает со взрослым человеком. Вернее, женщина из справочного думала.

Алина хотела позвонить Лене на работу, но вдруг поняла, что не сможет ничего сказать. Вообще, ни слова. Представила, как напишет в мессенджере, всхлипнула и тоже решила: потом.

А сама оделась, сунула в сумку паспорт, мамину медицинскую карту и пошла на автобус. Как тысячи людей в этом городе. Обычных людей, у которых ничего не случилось.

Жить можно и по привычке, на автомате. Вставать утром, умываться, завтракать чем-то, что оставила на столе Лена. И идти в школу. То есть в первые дни Алина ни в какую школу не пошла. Она вернулась домой из больницы и уползла в свою комнату. А там забралась под плед и накрылась с головой. Сколько она так пролежала – кто ж знает. Сначала ее трясло, но она понимала, что это не от холода. Надо было, наверное, встать и налить валерьянки или пустырника, но даже от мысли об этом сводило челюсти и рот наполнялся кислой слюной. Не будет она сейчас вставать. И ничего пить не будет.

Потом, окончательно перестав дрожать и пропотев, Алина вдруг сообразила, что так и не позвонила Лене на работу. А значит, Лена еще не знает и живет пока в той, прежней реальности. Там, где еще можно верить, что все обойдется и что операция не нужна.

Алина взяла смартфон, посмотрела на него, как на врага, и все-таки выбрала из списка Ленин номер.

– Алло, – сказала Лена.

Спокойно так, ничего не подозревая. Тем более что на работе все стараются быть вот такими – спокойными, сдержанными, рассудительными. Алина была там у Лены, видела.

– Приезжай, – выдавила в трубку Алина. – Сюда. Срочно. К маме после операции, сказали, не пустят все равно.

Спасибо Лене, что не стала ни о чем спрашивать. Ответить бы Алина все равно не смогла. Она отбросила трубку и заплакала. Пока никого не было в квартире, пока никто не видел и не слышал. А потом пошла умываться ледяной водой и стучать зубами о край чашки с валерьянкой.

Лена ее спасла, наверное. Приехала. Быстро, на такси. Вскипятила чайник, заварила чай, разлила по чашкам. И только тогда заговорила:

– Твоей маме сделают операцию, и она поправится. Обязательно. Мы должны не рыдать, а готовиться за ней ухаживать. Понимаешь? После операции ей понадобится очень серьезный уход. В больнице мы найдем подходящую сиделку. Если нужно, переведем на платное отделение. А дома справимся сами. Да?

Алина кивнула.

– Вот, – Лена залпом выпила огненный чай. – Значит, сейчас я поеду туда, обо всем договорюсь. Поехали со мной!

Но тут Алина попятилась и замотала головой. Не было у нее никаких сил. Все закончились при первой поездке, когда она висела на автобусном поручне и всерьез думала, а не вывалиться ли ей в сугроб. Вдруг так будет легче и правильнее? Хорошо, что вовремя сообразила: не будет.

– Я не могу, – сказала Алина. – Я лучше… Что еще нужно сделать?

– Ты почитай что-нибудь, – предложила Лена. – Или, может, пусть кто-нибудь из подружек придет?

Алина поняла вдруг, что никого из подруг видеть не хочет и не может. Им же придется рассказывать. Хотя бы коротко.

– Я в Сети побуду, – сказала она. – Просто почитаю там что-нибудь.

– Может, лучше книжку? – спросила Лена.

– Нет, там думать надо. А я сейчас – никак.

Лена кивнула, соглашаясь.

– Я дождусь завершения операции и вернусь. Только не уходи никуда.

– Да куда я теперь? – спросила Алина и всхлипнула. – Я теперь пока тут.

Она поняла, что говорит все более бессвязно, но какое это имело значение? Валерьянка, что ли, так подействовала?

Лена уехала.

Алина вышла в Сеть. Она подумала, что вот сейчас есть один человек, с которым действительно можно поговорить. Ну и хорошо, что есть. Могло бы и не быть никого.

Человек действительно был. И в Сети.

Вот только он вел длинную игривую беседу с типа подругой Ритой. Тридцать семь комментариев, и это явно был не предел.

«Почему сегодня? – подумала Алина. – Не вчера, не завтра, а вот именно сейчас?» А потом поняла: пусть. Сегодня ей на него плевать, вот что. А вчера она бы страдала и перечитывала каждый комментарий. Или, наоборот, закрыла бы Интернет, только увидев их разговор, и прорыдала бы весь вечер. В последнее время она часто ревела. А кто бы не ревел? Вот в прошлом году она бы сказала Ритке все, что про нее думает. И ему бы сказала. И ушла гордо, а не вот так. А сейчас – сейчас ей просто не до них. Ее и так распластало болью. Новую она уже не почувствует. Ну предали. Подумаешь. С кем не бывает?

Она выключила компьютер, вытащила из шкафа старый альбом с фотографиями и начала их рассматривать, пытаясь вспомнить все, до самой крохотной мелочи. Когда они снимались. Кем. Кому вот тут улыбается мама и какого цвета ее купальник вон на той черно-белой фотографии. Желтый ведь. Или это у Алины тогда был желтый, а у мамы цвета морской волны?

Как же они любили тогда эти цвета: морской волны, терракотовый, хаки, коралловый, кремовый. И черный.

Когда-то у мамы была травма. В автобусе сорвался поручень и ударил ее по виску. После этого и начались приступы со спазмами сосудов. Они случались много лет, и Алина не думала, что все может закончиться вот так. Дура. Могла бы уговорить маму ходить к врачу. Пить нужные таблетки. Почему самые родные и любящие люди иногда настолько себя не берегут? Хотя бы ради того, кого любят? Мама ради Алины? По-че-му?

Алина распухла от слез. Мысли в голове поворачивались еле-еле. Может быть, так ходят механические часы, которые забыли смазать в нужное время? Какая чушь лезет в голову! Или пусть лезет? Лучше чушь. От нее хоть не больно.

Потом мама очень медленно, но начала поправляться. И стало легче. В тысячу раз легче. Хоть еще очень страшно, а вдруг случится самое плохое?

Лена приходила по вечерам, усталая после работы и больницы. Ей оформили пропуск к маме, а Алине – нет. Сказали: несовершеннолетняя, рано ей, не нужно. Зато Алина дома готовила обед и заставляла Лену есть. Каждый раз, обязательно. Суп, второе и какой-нибудь пирог или булочку с чаем. Лена сперва пыталась сопротивляться, но потом поняла, что на сопротивление нужно в два раза больше сил, чем на обед. А сил как раз не хватало катастрофически и Лене, и Алине.

Иногда Алина думала, что ей надломили стержень – тот, вокруг которого она существовала всегда. Или не стержень, а позвоночник, что ли? Только не настоящий, а невидимый, но от этого не менее важный. У нее даже походка стала какой-то другой. И стоять долго на одном месте ей теперь было тяжело. Нервы. Наверное. Что же еще?

А потом они поссорились с Леной.

Это случилось через три дня после операции, когда еще ничего не было ясно и тревога грызла с утра до ночи.

Три дня они прожили с Леной, почти не разговаривая, а потом Лена сказала, что Алине нужно возвращаться в школу. И вот тут Алина не выдержала и взорвалась. Она орала, что никогда не вернется в эту школу, где одни предатели. Никто за все время даже не позвонил. Никто не пришел.

– Твоя классная приходила, – напомнила Лена. – И две девочки. Ты же сама сказала, что не можешь пока с ними говорить.

– Вот из всего класса она и две девочки – это нормально?

– Люди боятся приближаться к чужому горю, – попыталась объяснить Лена. – Тем более дети.

– Они не дети! У них паспорта есть!

– Да при чем тут паспорта? – устало вздохнула Лена. – У тебя тоже есть.

– Там был один человек, – даже для себя неожиданно выпалила Алина, – которого я считала другом. А он…

– Да он постеснялся просто. И да, это страшно. Представь себя на его месте.

– Ты не понимаешь! Он в это время флиртовал с моими подружками! В это самое время!

– Тогда плюнь. И на него, и на тех подружек. Не нужны они тебе.

– Тебе легко говорить! Ты железная! – взвыла Алина и убежала из кухни.

В комнате она переоделась в уличное, сунула ненужный теперь смартфон в карман и проскользнула в коридор. Шапка, куртка, сапоги. Вот и все. А Лена пусть сидит на кухне и придумывает оправдания для всех, если такая добрая.

Ветер ударил в лицо, отталкивая назад, но Алина плевать хотела на ветер. Она решила, что все, хватит. Она не пойдет в школу. Никогда больше не пойдет. Может быть, потом – в какую-нибудь другую, но только не в эту, где человек, которого она считала своим другом, в самое жуткое для нее время заигрывает с ее подружками. А девчонки, которых она считала подружками, ему отвечают и не видят в этом ничего плохого. Так и должно быть, видимо, считают они. У одних стрелка часов остановилась, пронзила их, как игла бабочку, но при чем тут другие? Они, эти другие, пока могут жить как жили, и не думать ни о чьих остановившихся часах.

А ведь у них тоже когда-нибудь наступит момент, когда захочется, чтобы хоть кто-то понял. Наверняка наступит. Так не бывает, чтоб не наступал. И они тоже попробуют толкнуться в дверь к друзьям, а те – те поступят с ним так же, как они сами поступили с Алиной. Неужели эта музыка будет вечной?

И ничего ей не стало легче, когда она поняла, что рано или поздно на краю или за краем нестерпимой боли окажется каждый. Лучше бы никто никогда не оказывался, подумала Алина. Тогда бы и она тоже не оказалась.

Лена бы, наверное, ей рассказала, что ее друзья еще маленькие. Вернее, не так. Что просто у них нет опыта. Никакого. Что Алина первая, с кем случилось такое у них на глазах. Это взрослые знают, как нужно поступать. Они уже видели подобное, они уже почти не ошибаются, потому что во второй раз всегда легче, чем в первый. А в первый раз страшно все. Сказать, что сочувствуешь – тоже. Что твоему другу твое сочувствие? Да нет же, нет. В сто, в тысячу раз хуже, если сочувствия нет. Если его нет, ты начинаешь думать, что на самом деле никому не нужен. А раз не нужен, за что держаться?

Алина побежала по улице, но сил хватило ненадолго, ветер сбил дыхание, зимний воздух обхватил коконом. И тогда она пошла медленно, осторожно считая шаги. Не вслух, конечно, про себя. Сперва она не знала, куда пойдет, а потом решила, что к реке. Где сильнее ветер. Он выбьет из головы последние мысли. А там видно будет.

И она пошла сначала на набережную, а потом свернула к своему любимому Чугунному мосту.

Река как будто пожалела ее, и куда-то отогнала свой вечный ураган. Алина даже рискнула сесть на скамейку и вытащить смартфон. И тут же об этом пожалела. Во-первых, увидела, сколько раз ей звонила Лена. Наверное, пока Алина шла, ветер и шум с дороги заглушали все, да и шапка тоже мешала услышать звонок, а Лена набирала ее номер каждые пять минут. И еще кто-то звонил. Алина не поняла, кто, а разбираться не хотелось. Звонил не так настойчиво, как Лена, но тоже несколько раз. Ну и ладно.

Лена ее когда-нибудь все равно дождется, а этот неизвестно кто – обойдется. Если бы сильно хотел с ней связаться, мог бы написать в мессенджер, например. Чего проще? А раз не написал – ну и не надо.

Она машинально открыла соцсеть и опять наткнулась на пост Марго. Алину замутило, и она быстро, не глядя и ни в коем случае не вчитываясь ни в сам текст, ни в комментарии, нажала на кнопку «Отписаться». Нужно было, конечно, блокировать, но она почему-то постеснялась. Вернее, понятно почему. Когда-то одна из подружек сказала ей: если блокируешь – проявляешь слабость. Она же сразу поймет, что победила по всем статьям. Или еще хуже: решит, что ты ревнуешь ее к кому-нибудь.

Алина подумала, что вот как раз сейчас ей абсолютно все равно, какие мысли на ее счет появятся у Марго и появятся ли вообще. Просто машинально первой нажалась та кнопка, а не другая. В конце концов, всегда можно переиграть. Всегда, пока жива.

Алина смотрела на реку, на фонари, свет от которых расплывался по волнам то алыми, то желто-белыми пятнами, и зачем-то представляла, как каждый вечер открывает эту несчастную соцсеть и ищет – ну понятно кого. А он – ну понятно что. И ей вроде бы все равно, ну должно же быть все равно, ну не до того сейчас! А все равно больно.

– Не дождется! – пробормотала Алина.

Швырнула смартфон подальше и пошла к мосту.

– Эй! – заорал толстый низенький мужичок с соседней скамейки. – Эй, девка, телефон забыла!

– А он мне ни к чему теперь! – крикнула в ответ Алина.

– Эй! Стой! Стой, я сказал! Ты что удумала?

Он даже вскочил со скамейки и довольно бодро поковылял к Алине с ее смартфоном в руках.

– Я просто выбросила телефон, – почти нормальным голосом объяснила Алина, когда мужичок ее догнал. – Чтоб разные придурки не звонили.

– Это дело, – кивнул мужичок и вроде успокоился. – Только шла бы ты домой, Пенелопа![1]1
  Строчка из «Песни об Одиссее» (ВИА «Аккорд»).


[Закрыть]

– Кто? – не поняла Алина.

– Да не обращай внимания, – махнул рукой мужичок. – Песню такую пели. Еще когда я пацаном был. Иди домой. Ночь. Мало ли?

– Я пойду, – послушно кивнула Алина. – Вот по мосту пройдусь, чтоб лишние мысли из головы выдуло.

Мужик покачал головой, но по ее взгляду сообразил, что лучше не спорить. Да и толку? Послушает она его, что ли? Сейчас все самостоятельные. Его дочь тоже – сахар-рафинад. Постарше, правда. Умотала с кавалером в какую-то пустыню на краю океана, и ни ответа, ни привета. А что сделаешь? Двадцать два года. Совершеннолетняя по всем законам. Он бы таких до тридцати при родителях держал, будь его воля. И то мало.

Алина помахала ему рукой и повернула к мосту.

Кажется, он поверил, что она не собирается бросаться с моста в воду. Так она и не думала об этом. Или… кто знает?

Да нет. Конечно, нет. Это было бы даже не глупостью – подлостью. Причем подлостью по отношению ко всем самым близким. А вот кинуть тут телефон – это ничего. Потом она себе купит кнопочный. И больше никаких соцсетей, никаких лайков, никаких друзей, которые на самом деле друзья вовсе не ей. Времени будет больше. На фильмы, на книжки, на вязание. Она ведь вязала такие узоры на кофтах, что взрослые завидовали. Ей подарили три года назад толстую книжку «Тысяча и один узор для вязания крючком», и она ее внимательно изучила. Самые красивые были кружева. Но их приходилось вязать из тонких ниток тонким металлическим крючком. Поначалу с непривычки даже пальцы болели от напряжения. А потом перестали. И узоры начали получаться – хоть на воротничок, хоть на косынку. С тех пор, как научилась вязать, Алина зимой носила на шее только косынки, связанные лично. Вместо шарфа.

Вот, будет не чьи-то там лайки рассматривать, а вязать. Зайдет завтра в магазин, у них есть совсем рядом. Купит нитки, крючок – и чем не занятие для долгих зимних вечеров? А можно еще плести из бисера.

Алина шла и старательно думала о неважном, пока на нее не налетел человек-вихрь. Ну то есть тот, которого совсем недавно еще она считала своим другом.