Текст книги "Идеалист. Психология в художественной прозе"

VIII

Я исправно продолжал дежурить в библиотеке по четвергам. Посетителей, как правило, было немного. В общем, не более двух-трех слушателей за дежурство. И еще ни разу в библиотеку не приходил кто-нибудь из старших учеников. Видимо, у них для этого выделялись специальные дни или особые часы. Пару раз заходили ребята из моей группы. При виде меня они немного удивились. Сближения с членами Братства, на которое я рассчитывал, не произошло. Я оставался новичком, который оказывает помощь Братству, за что ему мило и формально улыбаются. Г-жу Марину в Доме я не видел уже два четверга подряд. Тогда я отправился на вводный курс. Но ни в среду, ни в пятницу не застал ее на месте. Ее заменяла Тата, затем Форт. По правилам Братства, ученики к новичкам не допускались, исключительно старшие учителя.

Как только я слышал: «Марины Мирославовны сегодня не будет», – тут же вставал и выходил из аудитории. Это не укрылось от глаз дежурных. Они по-прежнему несли свою службу вне зависимости от кандидатуры лектора.

До Нового года оставалась неделя. Я вспомнил, как ровно год назад вместо лекции, по приглашению г-жи Марины, мы впервые отправились в Дом Братства. Помню ее в тот вечер, красивую, величественно прекрасную. Мне было трудно подолгу ее не видеть. Я скучал по ней, особенно в праздничные дни. В Братстве, как и в университете, начались каникулы. Конечно же, я попросил Аню поинтересоваться у Виталика, что с Мариной Мирославовной и как отмечают Новый год члены Братства. На первый вопрос Виталик то ли и сам не знал ответа, то ли знал, но не хотел говорить. В общем, как им было сказано, она куда-то уехала и со дня на день должна вернуться. А Новый год вроде бы будут встречать в Доме Братства в узком кругу – только руководители и старшие ученики. Виталик же собирался праздновать дома, так как дал обещание сыну провести Новый год с ним вместе. Аня же склонялась к мысли, что он не получил приглашения от Братства, иначе обязательно был бы там.

Я планировал встретить Новый год, как всегда, с семьей, а после полуночи собирался отправиться к друзьям. Валерию Викторовну я решил поздравить после Нового года звонком, и при удобном случае прийти с подарками на Рождество. А Марину Мирославовну во что бы то ни стало я собирался навестить до Нового года. С цветами я мог бы явиться и в Дом Братства, но мне этого не хотелось. Я надеялся увидеться с ней наедине, говорить с ней без официальной мишуры, выйти за рамки статуса ученика и предстать перед ней без ума влюбленным в нее парнем.

К встрече Нового года на протяжении дня я никак не готовился. Не ходил за покупками и подарками, не обсуждал место празднования с приятелями. Весь день я провалялся на диване в своей комнате. В пять вечера я принял душ, оделся и уже через четверть часа ехал в метро в направлении, которое было обозначено на карте в интернете. Введенный адрес высветился неподалеку от Дома Братства. Это объясняло, почему Марина Мирославовна оставалась в Доме допоздна. Она могла вернуться домой пешком. Пройти нужно было всего несколько кварталов.

В подземном переходе, где всегда полно цветов, я столкнулся с проблемой – цветов было мало и вид они имели, прямо скажем, неважный. Этого я никак не ожидал. Я ехал в полной уверенности, что выберу самые красивые и свежие розы. Ехать за цветами еще куда-нибудь времени не было, я боялся опоздать. Г-жа Марина могла уйти праздновать в Дом Братства, и тогда моя затея лопнула бы. Что-то нужно было делать, но что? И тут мне повезло, у самого выхода из метро я увидел людской круговорот – здесь продавались розы. Продавец не уставала расхваливать этот сорт, именуя его «гран-при». Цветы имели высокий стебель, свежие зеленые листья, сам цветок был почти черного цвета в форме небольшой раскрывшейся корзинки. Не такие, как я любил, но делать было нечего.

Две остановки я решил пройти пешком. На фоне белых заснеженных улиц темно-бордовый букет даже стал мне чем-то симпатичен. Нужный номер я увидел на жилом пятиэтажном доме. Я обогнул здание и зашел со двора. Передо мной было пять парадных. Дорожки к ним были расчищены от снега, в то время как палисадники утопали в сугробах. Под увесистыми белыми шапками кусты пригибались к земле. Я поднял голову. С карниза свисали огромные острые сосульки. Только теперь я заметил, что двор не был освещен. Но почти во всех окнах горел по-домашнему уютный желтоватый свет, который мягко освещал все вокруг. Я закрыл глаза и попытался представить, которое из окон ее. Таблички с номерами квартир на входной двери обледенели, их было не разглядеть. Я зашел в среднее парадное, напротив которого стоял. На лестничной клетке было четыре квартиры. А мне нужна была квартира под номером шестьдесят. Если я правильно подсчитал, она должна была быть именно в этом парадном на последнем этаже, крайняя справа. Меня бросило в жар. Я пустился вниз по лестнице, чуть не сбил с ног какую-то бабушку, извинился и выскочил во двор. Окна пятого этажа светились. Я решил подождать на улице, пока старушка зайдет к себе в квартиру. Мне нужно было как-то справиться с волнением. Чтобы отвлечься, я стал следить за поднимающимся по лестнице силуэтом. Когда бабуля скрылась в своей квартире, я снова зашел в подъезд, отряхнул снег с одежды, с волос, стукнул пару раз ботинками друг о друга, и ноги сами понесли меня по лестнице. Я взбежал наверх и перед дверью с нужным мне номером перевел дух. Сняв с цветов целлофан и набрав в легкие побольше воздуха, я нажал на звонок. За дверью залаяла собака. У меня сразу же появились сомнения, найду ли за этой дверью ту, которая мне нужна. Я уже мысленно ругал себя за то, что поверил какой-то базе данных, как услышал приближающиеся шаги и звук открываемого замка. В крайнем напряжении я застыл перед дверью и молил сам не знаю кого, чтобы мне открыла она.

Придерживая ногой фокстерьера, передо мной стоял седой мужчина в махровом халате. Я не узнал его. С толку меня сбил не только его домашний вид, но и его настороженное лицо. До этого дня я не говорил с Фортом, то есть практически не был знаком с ним лично. Цветы я предусмотрительно спрятал за спину. Я произнес ее имя-отчество. На этот раз без намека на приветливость или улыбку Форт оставил дверь открытой и молча удалился. Пес отправился вслед за ним.

– Марина, там тебя спрашивают, – донесся до меня его сиплый голос.

– Меня? Кто?

Мое сердце замерло. Она была дома. Это означало, что еще мгновение и я ее увижу. Я решил заранее, что после того, как отдам Марине Мирославовне цветы, сразу же уйду. У меня не было намерения врываться к ней в дом. Если быть честным, конечно же, я исходил из эгоистических соображений, был во власти желания увидеть ее и нашел повод его удовлетворить. Но сделать это я намеревался очень деликатно.

Я не верил своим глазам, навстречу мне по коридору шла г-жа Марина, мы были вне Братства, и она направлялась прямо ко мне. Я увидел совершенно другую, не ту, к которой я привык, женщину. Она была весела и беззаботна, а во взгляде притаился озорной огонек. На ней был легкий белый халатик с голубыми цветами, который неплотно прилегал к груди своим кружевным ободком. По длине он был выше коленей. Я растерялся. Забылись даже те простые слова, с которыми я собирался вручить ей букет. Я всеми силами старался отвести от нее взгляд. В конце концов, молча и посмотрев куда-то в сторону, я протянул цветы. Она только взглянула на них.

– Заходи!

– Спасибо, но я не могу.

– Нет уж, раз пришел, будь добр, проходи!

– Марина Мирославовна, простите, но я просто хотел…

– Саша, мне холодно, зайди, пожалуйста, и прикрой дверь. Тогда и расскажешь, с чем пожаловал.

Я выполнил то, что мне было велено, шагнул через порог и закрыл за собой дверь. Фортунатэ не было видно, собаки тоже. Я стоял в коридоре все еще с цветами. Я твердо решил вручить их ей и тут же откланяться. Но вместо этого я послушно снял обувь и последовал за г-жой Мариной, оказавшись, таким образом, в кухне. Мне было предложено сесть. Я сел.

– Сейчас вернусь, цветы поставлю!

Я остался на кухне один. Обстановка была самая обыкновенная, обеденный стол, стулья, газовая плита и кухонный уголок. Никаких излишеств. Марина Мирославовна появилась с цветами в вазе, затем наклонилась надо мной, показывая свою правую руку. На пальцах остались разводы синего цвета, которые она все еще пыталась оттереть.

– Это синька! Ею окрашивают цветы, – констатировала она, и поджав под себя одну ногу, села напротив. Я смутился. Мысленно я ругал продавщицу в переходе, которая склонила меня к этой покупке.

– Извините, я не знал!

– Ничего, бывает. Кофе хочешь? Вкусный, натуральный. Я сварю?

Она встала и подошла к плите. К счастью, Марина Мирославовна не переоделась, осталась в том же халатике. Я никогда не видел ее в такой открытой одежде. Обычно она скрывала свои формы закрытыми свитерами, жакетами, платочками, длинными юбками. Только теперь я мог оценить ее женственность и сексуальность в полной мере. У нее была прекрасная фигура. Выглядела она в таком наряде гораздо моложе и еще привлекательнее, чем обычно. Пока она следила, чтобы не убежал кофе, я не сводил с нее глаз.

Кофе был готов и разлит в керамические чашечки. Не верилось, что все это происходит со мной, – я в ее доме, на кухне, наедине с ней, она так привлекательна, так внимательна. Г-жа Марина дома и в Братстве – это два разных человека. Сейчас она казалась более естественной. Какая же из них настоящая? Та, что сейчас передо мной, или та, которую я вижу в Братстве? И которая из них нравится мне больше? Определенно и та, и эта. Они обе одинаково безумно мне нравились. Просто у себя дома Марина Мирославовна могла позволить себе быть менее серьезной и официальной. В конце концов, каждый из нас бывает разным дома и на работе. Подобно фанатику, идеализирующему своего кумира, я понял, что кумир тоже человек. В моем случае – это женщина и очень сексуальная женщина!

– Форт, ты к нам присоединишься? Я сварила кофе на всех! – прокричала Марина Мирославовна в сторону комнат.

Как по команде, сразу же появился Форт. На нем был костюм в клеточку, в котором его привыкли видеть в Братстве. Он сел возле жены и достал сигареты.

– Можно и мне? – и г-жа Марина взяла из пачки одну.

Форт дал ей прикурить. Она неглубоко затянулась и выпустила дым, после чего посмотрела мне прямо в глаза. Наверное, они у меня были широко открыты. То, что я видел, было для меня крайне неожиданно. Если бы я не увидел этого собственными глазами, никогда не поверил бы. Между глотками кофе она продолжала курить, делая это крайне изысканно и эстетично. Марина Мирославовна курит!

Фортунатэ затягивался часто и глубоко, дым валил даже из ноздрей. О том, что старший курит и курит много, в Братстве было известно всем. Об этом нам даже как-то рассказывали на одной из лекций, вот такой, мол, недостаток у этого всеми уважаемого и любимого человека. Тогда я почему-то подумал о Фрейде, который курил, правда, сигары, и не отказался от этой привычки, даже когда этого потребовало состояние его здоровья. Только вот Фрейд был мне глубоко симпатичен, а Форт совсем наоборот.

– Ну, что, рассказывай!

– Что рассказывать, Марина Мирославовна?

– Как ты нас нашел, например?

Я ожидал, чего угодно, только не этого вопроса, да еще прямо в лоб. Форт все время держал руку с сигаретой возле подбородка и внимательно за мной наблюдал. От милого итальянца с шаловливостью маленького ребенка, каким он старался казаться в Братстве и на летнем выезде, не осталось и следа. Одной из многочисленных лестных характеристик старшего Братства была «человек с душой ребенка». Его коллеги и старшие ученики поддерживали этот миф. Ни он, ни его сверлящий взгляд совершенно не удивили и не смутили меня. Но вопрос задала она! Я должен был что-то ответить, но совершенно не знал что. Было ясно, что пауза затянулась. Вдруг я, как будто со стороны, услышал свой собственный голос:

– Работа у меня такая!

Сказал, так сказал. Я и сам не понял, что имел в виду.

Форт сидел мрачнее тучи и уже прикуривал следующую сигарету.

– И чему вас там еще обучают, если не секрет, конечно? – весело спросила Марина Мирославовна, подливая себе кофе. Ни ее голос, ни интонация не изменились. Только теперь мне стало ясно, к чему привела моя реплика, но было уже поздно. Я не верил своим ушам. Разговор принял неожиданный и весьма интересный оборот. Теперь мне оставалось либо врать, либо продолжить игру, что, в общем-то, было одним и тем же. Если бы дело касалось только лично Марины Мирославовны, я бы ей во всем признался и молил о прощении. Но в сложившейся ситуации отступать было некуда.

– Память тренируем, – с невозмутимым видом ответил я. И мой ответ был недалек от истины. Любой студент, в том числе и я, тренирует память в университете. К тому же когда-то в интернете я нашел видеотренинг и проделал все предлагаемые в нем упражнения. Конечно же, я знал, что имела в виду Марина Мирославовна, задавая свой вопрос.

– А как вы к этому относитесь?

Я задал этот вопрос, чтобы убедиться в правильности своих предположений, иначе свою догадку я мог расценивать как одно из хитросплетений своей буйной фантазии.

– Мы нормально относимся, стараемся сотрудничать!

На этих словах своей жены Фортунатэ залпом выпил свой кофе, затушил окурок и поднялся из-за стола.

– Марина, закроешь за мной? Мне пора! – бросил Форт через плечо, проходя мимо меня.

– До свидания, – холодно ответил я ему.

Марина Мирославовна вышла вслед за мужем. Судя по тому, сколько она отсутствовала, он ушел не сразу. В коридоре между ними что-то происходило, но слов я не слышал. Пока ее не было, у меня в голове пронеслось все, что происходило еще минуту назад. Я не знал, что теперь делать, как быть. Я облокотился на стол и закрыл лицо руками. Я слышал, как Марина Мирославовна вернулась. Она снова стояла позади меня. Я не поднимал головы.

– А, вообще, знаешь, без предупреждения… Александр, Саша?.. Только не говори, что ты плачешь…

Это было правдой, я плакал, и плечи непроизвольно вздрагивали. На затылке я почувствовал ее руку. Она дотронулась до волос и провела ею вниз по спине.

– И что мне с тобой делать? – строгие ноты в ее голосе отсутствовали.

– Простите меня! Я пойду, можно? – рукавом рубашки я утер слезы.

– Можно.

Давая мне возможность пройти, она отошла в сторону. Я прошмыгнул в коридор и шнуровал ботинки. Г-жа Марина снова оказалась возле меня. Сидя на корточках, я смотрел на ее колени, мне хотелось их поцеловать. Я не знал, что буду делать, выйдя за порог. Вот так, у ее ног, мне было, как никогда, хорошо и спокойно. Решившись взглянуть ей в глаза, я упал в их бездну. Еще минуту назад я плакал, а теперь обрел силу. Я любил ее! Не поворачиваясь к Марине Мирославовне спиной, я нащупал дверную ручку и нажал на нее. Дверь не поддалась. Тогда она, подойдя ко мне вплотную, повернула ключ в замке. Это длилось всего мгновение, но для меня время остановилось. Ее шея, плечи, лицо находились так близко, что я мог ощущать ее запах и чувствовать ее дыхание. Она пахла медом, кофе и сигаретным дымом. Ее волосы чуть касались моего лица. На шее слева я заметил родинку. Дверь приоткрылась. Марина Мирославовна отступила назад. Она хотела подать мне куртку, но я схватил ее с вешалки и, не произнеся более ни слова, пустился вниз по лестнице. Во дворе я схватил снег и натер им лицо, глянул на окно, в котором все еще горел уютный желтый свет.

Несмотря на то что, ляпнув глупость, я совершил страшную ошибку, и это для меня было очевидным фактом, я, сам не знаю почему, радовался как ребенок, причем всему вокруг. Я спустился в метро. Судя по электронному табло, до Нового года оставалось менее пяти часов. Выходило, что в гостях я пробыл целых полтора часа. Я не верил своим глазам. Этого просто не могло быть! С самого начала я думал зайти всего на минуту. Ясно, что минутой дело не ограничилось бы, но целых полтора часа…

Скажите на милость, чему мне было радоваться? Ведь ясно же, что теперь все двери в Братстве для меня будут закрыты. Я не узнаю того, что собирался, я никогда не узнаю ни тайны Братства, ни тайну г-жи Марины. Невозможно было представить Братство без нее, они были одним целым. А вдруг нет, вдруг она и сама не знает всей тайны до конца? Может, ее используют, как и всех остальных? Тогда кто? У меня был хоть маленький, но шанс это выяснить, и я его лишился. Все, что мне теперь светило, это оставаться тенью, или, как они это называли, слушателем, которым я в сущности и был до сегодняшнего дня, но уже без какой-либо перспективы продвижения. Теперь, сколько бы лет я ни ходил в Братство, в какой бы группе не оказался и в какие бы направления не записывался, я не попаду в группу старших учеников. Срок обучения ничего не решает, пример тому Виталик. Но и лишить меня того, что я уже имел, – возможности видеть Марину Мирославовну на вводном курсе и иногда в Доме – никто не может. Никто не запретит мне продолжать ходить на ее лекции. Это уже плюс. Повторно слушать любую из лекций, но только низшего курса, имел право каждый член Братства. А вот старшие курсы посещать запрещалось. Да я, в общем-то, и не стремился. Почему существовал этот запрет, я не знал. Возможно, все, что мы изучали, было подготовкой к чему-то главному, к тому, что скрывалось от просто слушателей и было известно старшим ученикам.

С обучением они точно не спешили. Как я уже говорил, информационный поток стал куда беднее, чем на курсе Марины Мирославовны, а научность подаваемого материала становилась все более сомнительной. В чем тогда смысл и что изучают старшие ученики? Теперь узнать это мне будет гораздо сложнее, если вообще возможно. Так чему же я все-таки радовался? Думаю, сближению с ней. Хоть между нами ничего и не было, что-то в ее поведении все же изменилось. Я не мог объяснить, что именно, но я это чувствовал. Она не стала на сторону Форта, она не вела себя, как обычно, – официально и холодно. Если предположить, что та, некая, подразумеваемая ими организация, в которой я якобы состою, представляет угрозу Братству, она могла вести себя совсем иначе, резко, как вела себя с теми залетными ребятами на базе во время спектакля. Но этого не было! Я верил ей! Там, на кухне и в коридоре, мы были одни, только я и она. В какой-то момент я подумал, что все пропало, а теперь был счастлив. Если бы она была со мной холодна, я бы погиб. Она могла меня уничтожить, но не сделала этого. Наконец-то она видела во мне не только члена Братства. И пусть совсем недолго, но она была со мной такая, какая есть, без образа и игры, которую ведет в Братстве.

Я вышел на своей остановке и отправился в торговый центр. В нем я смогу выбрать подарки всем сразу. Я уже обошел два этажа, но так еще ничего и не выбрал. Надо все же сосредоточиться на покупках! Но я не мог не думать о ней. И о нем. По дороге домой меня снова стали одолевать мысли о сегодняшнем моем визите. Я пытался вспомнить все, что происходило между ними, каждую мелочь, каждую деталь, все, что я смог заметить. На летней базе я нисколько не ревновал к нему Марину Мирославовну. Я и сейчас ее к нему не ревновал.

На вводном курсе одна из лекций была посвящена Форту. На протяжении всей лекции г-жа Марина подготавливала почву для его появления. Выходит так, что его еще в глаза никто не видел, а он уже вызывал любовь и уважение. Заочно, с ее слов! На этой лекции она упоминала его имя при каждом удобном случае. Например, цитируя Платона, она говорила: «когда-то об этом хорошо сказал наш Фортунатэ…»; или: «эту тему лучше слушать у Форта, здесь он, пожалуй, лучший», или: «Форт как-нибудь будет читать и у вас, спросите у него…». И вот никто в аудитории не знает, кто такой этот Форт, но воодушевленный вид и похвалы лектора свое действие оказывают. И когда дело доходит до его выступления, его выход приравнивается к «явлению Христа народу». Я уже слушал эти его хваленые лекции. Ничего особенного, лекция без определенной структуры, обо всем и ни о чем. Говорит бессвязно, но с выражением лица святоши. Слушать его скучно, сразу же хочется спать. Уже через четверть часа народ начинал перешептываться, а к середине откровенно вертеться во все стороны, чего никогда не случалось на лекциях Марины Мирославовны. У нее все проходило на одном дыхании, все слушали как завороженные, никто и не шелохнется. Да что и говорить, тот, кого она так восхваляла, ей и в подметки не годился. Но почти все девушки в Братстве были от него в восторге, несмотря на его весьма специфическую, я бы даже сказал неприятную внешность и нудные лекции. Не помню, когда впервые услышал о том, что они муж и жена, но отлично помню свою первую мысль: «красавица и чудовище». В отличие от той восторженности, с которой к нему относилось подавляющее большинство слушателей, мое сердце отвергло его с первой же минуты. А теперь я знал и о существовании его второго лица, со сдвинутыми бровями, которое я наблюдал сегодня у него дома. Вот это и было его истинное лицо! Интуиция меня не подвела. В его деланной улыбке, которой верили все, я сразу увидел фальшь. И взгляд, он избегал прямого взгляда! Он все время смотрел куда-то в сторону и постоянно держал руки у лица.

Я и не заметил, как оказался перед дверью своей квартиры. В руках у меня были многочисленные пакеты с подарками. Нужно было войти как можно тише, чтобы успеть их спрятать.

В десять вечера мы с родителями, как обычно, отправились к друзьям. Жили они недалеко от нас, всего в нескольких кварталах. Из года в год мы проделывали пешую прогулку, которая нагоняла дикий аппетит и перед долгим ночным застольем отлично прогоняла сон. Впервые за многие годы я никуда не поехал и остался с родителями до самого утра, а когда мы вернулись домой, заснул как убитый.

Проснулся я после новогодней ночи в сладкой истоме. Дело близилось к вечеру. Выходит, я проспал около десяти часов кряду и спал бы еще, если бы не включенный телевизор. Мне было хорошо, как никогда. Я не напился, как бывало с друзьями, и отлично выспался. Как только я припомнил, что мне снилось, истома новой волной растеклась по всему телу. Образ Марины Мирославовны, лектора, прекрасной дамы, кружащейся в вальсе со своим учеником, сменился образом молодой сексуальной женщины, от взгляда которой замирало сердце.

Итак, сон. Я в небольшой, довольно просто меблированной комнате. Это гостиничный номер. На дворе осень. За окном льет дождь, вода сплошной стеной. Номер я снял на всю ночь и ожидаю гостью – ее. Мы не оговаривали точного времени, но она должна была вскоре появиться. Я томлюсь ожиданием и им же наслаждаюсь. Я то и дело представляю, как она входит и что с ее появлением начнет происходить со мной, как я буду ее целовать, сразу же, не отходя от двери. Она будет в светло-голубом мокром от дождя расстегнутом плаще. Я заведу ее руки за спину. После первого поцелуя я буду искать ее губы снова и снова. У меня не будет сил оторваться, но я заставлю себя, чтобы снять с нее плащ, по которому до сих пор стекают капли. Она пройдет в комнату и, закинув ногу на ногу, присядет на кровать. Засмотревшись на ее ноги, я пролью шампанское, которое заранее заказал. Протянув ей бокал, я сяду к ее ногам на ковер. Пока она будет пить шампанское, я прикоснусь к ее коленям щекой, поцелую, свободной рукой она проведет по моему лицу. Тогда я припаду к ее ладони и уже через мгновение, отшвырнув пустой бокал в сторону, опрокину ее на диван. Я почувствую ее дыхание, вкус ее губ, и уже никакие силы не смогут оторвать меня от нее. И тут в дверь постучали. Я бросаюсь открывать, и все, что было мечтанием, становится явью. Точь-в-точь. На пороге стоит Марина Мирославовна, а по плащу стекают дождевые капли. Когда между нами уже все произошло, я снова и снова заключаю ее в объятия и не отпускаю до самого утра. Она уснула, а я лежу рядом и слушаю каждый удар ее сердца. О, как же я ценю каждый миг возле нее. Я все же ненадолго отключился, но от шороха тут же проснулся. Это она повернулась во сне. Лежа вот так, в темноте, я представляю, как она проснется и я поцелую ее снова. Первое, что она увидит, проснувшись, в моих глазах – это всю страсть, на которую я только способен. Мой взгляд расскажет, как я томим ею, а затем все мои чувства и желания сольются воедино. В этот самый момент она притянет меня к себе. Совершенно опьяненный после долгого и нежного поцелуя, усилием воли я оторвусь, чтобы заказать для нее завтрак. Она останется лежать в постели. В ожидании заказа я буду держать ее руку в своей и пить ее взгляд. Когда в своем сне я проснулся, ее уже не было. Я был в номере один. Я проспал ее пробуждение, но чувствовал себя невыразимо счастливым. А дальше я проснулся уже не во сне, а в действительности. Впервые в моем сне присутствовало прошлое, настоящее и будущее, и впервые мне снилось, что я вижу сон.

По телевизору шла очередная юмористическая передача, а мама уже несколько раз звала меня ужинать. Но мне так не хотелось выходить из этого сладкого состояния, что я оставался лежать в постели с закрытыми глазами, мысленно пересматривая этот сон снова и снова во всех деталях и подробностях. И, что необыкновенно, во сне я грезил, мечтал и выстраивал модель возможного развития событий, то есть мне снилась игра собственного воображения! Кроме того, я умудрился заснуть в своем собственном сне. А эмоции в этом сне были настолько сильными и яркими, что и в состоянии бодрствования мое тело продолжало реагировать на каждую деталь воспоминания. О памяти тела я читал, но о памяти тела из сновидений до сегодняшнего дня я не знал ничего. В лекциях по введению в психоанализ, которые я взял у Валерии Викторовны, я успел дойти до второй части под названием «Сновидения», в которой рассматривалась методика их анализа. Этот новогодний сон доставил мне столько удовольствия, что я решил проанализировать его. Неплохо было бы открыть книгу, но я начал по памяти, так как опасался утратить настрой и концентрацию.

Итак, мое сновидение имело четко выраженное намерение. Содержание не запутанное, явное и понятное. Мое неудовлетворенное желание, ориентированное на исполнение если не наяву, то хотя бы во сне. Влюбленность в Марину Мирославовну и сексуальное влечение к ней мне нравились, доставляли удовольствие, я принимал их в себе и точно не собирался от этого чувства избавляться. Моя внутренняя цензура давала моему желанию зеленый свет. Мои сексуальные желания не были под арестом, именно поэтому содержание моего сна не было искажено и закодировано в символы, непонятные и сложно интерпретируемые. Если бы я отрицал или регулярно сдерживал свои желания, во сне я испытал бы страх перед их силой, и тогда эти желания явились бы мне страшным искаженным сновидением в виде ее отпора и мучительных для меня ощущений. К счастью, сон принес мне лишь невыразимое наслаждение. Однако наяву я продолжал желать ее нисколько не меньше, если не больше. Желаемое получило свое воплощение во сне, а наяву так и оставалось нереализованным.

В толковании сновидений я был новичком. Прочесть простую для понимания главу Фрейда, не означало уметь использовать полученную информацию на практике. Автор советовал начать со своих собственных сновидений, провести анализ, что я и пытался сделать. Это оказалось намного сложнее, чем я предполагал. Фрейд утверждал, что в каждом сновидении, а значит, и в моем, имеется нечто скрытое, то, о чем я не знаю. Что бы это могло быть? Но ясно же как божий день – Марину Мирославовну хочу! Но я решил придерживаться четких инструкций Фрейда. Основной смысл должен заключаться в свободных ассоциациях на тему сновидения. Причем любых, вне зависимости от их важности или абсурдности. Важно все, что только приходит в голову. Я находился в полном замешательстве, но принялся выполнять. Вышло вот что: Марина Мирославовна. Люблю. Хочу. Всё! Никаких скрытых смыслов. Но Фрейд это предвидел и учел в своей технике. Будь я у него на приеме, он, наверное, вытащил бы из меня большее количество ассоциаций, а затем за что-нибудь да зацепился бы. Но надеяться нужно было только на себя, а ассоциаций у меня было по-прежнему только три. По технике толкования цепляться нужно за ассоциацию, которая далась мне с трудом. Но все три дались мне легко, они пришли мне в голову моментально. Тупик. И это притом, что сам Фрейд советует начать анализ со сновидения, которое мало искажено. Мое, кажется, в самый раз. Может, я что-то упустил? Нужно было просмотреть главу снова, и я достал из-под кровати книгу. Через несколько страниц я уж было обрадовался, что не подпадаю ни под какие схемы и техники, как незамеченное ранее утверждение господина Фрейда развенчало мои представления о своей исключительности. Оказывается, простые и понятные сновидения как раз и искажены более всего! Что же получается, что я что-то утаиваю от себя же? Требовались детали, даже самые незначительные. Я устроился поудобнее, закрыл глаза и снова стал вспоминать. И как я ни старался, не было у меня этих деталей! Мой сон сводился к сплошному беспрерывному чувству. Но книга утверждала, что должны быть. Я не сдавался и через некоторое время увидел в комнате отеля две кровати. Их было две! Они стояли отдельно, каждая под стенкой, по обе стороны от окна. Это были старые пружинные кровати на металлических ножках. Вот оно! Теперь я должен был найти свободные ассоциации в связи с этими кроватями, о которых я так долго не вспоминал. Но у меня снова была только одна единственная ассоциация – Форт. Почему, я и сам не знал. При чем здесь он? Некоторое время я думал, гадал и наконец пришел к выводу, что представляю себе именно такую кровать у Форта дома. Так рисовалось в моем воображении. Что тут скажешь, абсурд да и только. Я же не был в комнате Фортунатэ, когда приходил к ним в дом на Новый год. Я не знаю, на чем он спит. И если рассуждать логически, то в наше время таких кроватей и не встретишь нигде. Скорее всего, у него в комнате стоит обычный мягкий диван. Почему же я увязываю эту кровать с ним? Вот и триумф дядюшки Фрейда – странная, непонятная ассоциация, которая имеет мои критические возражения. «Металлоискатель» сработал – копать нужно здесь. Ладно. Положим, ассоциации в связи с кроватью стандартны: секс, желание, страсть, любовь. И дальше я думал недолго: она и он, Марина Мирославовна и Форт, муж и жена. Во сне она пришла ко мне, спала со мной, значит, изменила мужу. Это мое желание, и это явное содержание моего сна. Далее, у них фиктивный брак, они не спят вместе, она ему не принадлежит. Это тоже мое желание, и это скрытое содержание моего сна. А была же еще одна деталь – расстегнутый голубой плащ на ней. Ассоциация опять только одна – мама. Как и в случае с кроватью и Фортом, я снова недоумевал. Причем здесь мама? Такого плаща у нее не было. Но мог бы и быть! У моей мамы по стилю мог бы быть именно такой плащ. Что общего у Марины Мирославовны с моей мамой? Марина Мирославовна старше меня, образована, красива, элегантна, дама – классика, и я люблю ее. Все без исключения подходит к моей маме, без сексуального желания, конечно же. Только теперь я осознал их схожесть. Еще я вспомнил, что во сне было три периода: до ее появления, во время и после. Сначала я в номере был один. Потом пришла она и была со мной. А затем, наутро, я снова остался один. Во сне все вышло не так, как мне хотелось. То есть я получил только одну часть желаемого – секс, но не ее саму. Осталось подвести итог. Я собирался сделать это быстро, недолго думая, так как во мне проснулся дикий аппетит, а на столе меня ожидали различные новогодние вкусности.