Текст книги "Право первой ночи"

Ехать от работы мне было недалеко. Единственное, что удручало меня, – мой ярко-розовый костюм цвета цветущей фуксии. У человека траур, а я, как свинья, – вся розовая и благополучная. Что делать? Откладывать визит на завтра не хотелось. Я всегда считала, что, если за что-то взялась, доводи дело до конца. Завтра может быть другая ситуация и другой расклад. Короче, завтра – это завтра.

Ольгин дом стоял в глубине двора. Обычная панельная двенадцатиэтажка. Я не знала номера домофона и поэтому минут десять потопталась около входной двери, пока мимо не прошмыгнул какой-то малец лет восьми. За ним юркнула я. Поднявшись пешком на второй этаж, позвонила в дверь. Мне долго никто не открывал. Как же она откроет дверь, подумала я. Она же лежит… Надо было позвонить предварительно по телефону и предупредить о своем приходе. Кто-то, наверное, ухаживает за ней…

Наконец дверь распахнулась. Передо мной стояла маленькая женщина с лицом, усыпанным конопушками. Светло-рыжие волосы были стянуты сзади в пучок. Во всем ее облике было что-то от курицы-несушки. Маленькие карие глазки недоброжелательно уставились на меня.

– Вам кого?

– Антонину Петровну.

– По какому вопросу?

– Передать книгу, которую купила ей дочь незадолго до смерти.

– Давайте я передам. – Ее рука, как птичья лапка, протянулась ко мне.

Но я тоже не лыком шита, и в определенные минуты на меня накатывает упрямство и дерзость. Сейчас был именно такой момент.

– Я сама передам эту книгу Антонине Петровне.

– Ее нельзя беспокоить. – Женщина уже не скрывала своего раздражения. – Зайдите в другой раз.

– Другого раза не будет.

Женщина собралась было захлопнуть передо мной дверь, но я опередила ее и ввалилась в коридор, чуть не сбив с ног нахалку. На какую-то долю секунды она опешила от моей наглости. И открыла рот.

– Я сейчас вызову милицию.

– Вызывай, – беспечно откликнулась я. – У меня знакомый майор милиции. – Я вспомнила про визитку Губарева и, достав ее из сумки, помахала перед носом этой курицы.

– Кто там, Ксюша? – раздался слабый голос из комнаты. Я поняла, что это Ольгина мать – Антонина Петровна.

– Ольгина коллега, – громко крикнула я.

– Олина? Проходите сюда.

– Не стоит так волноваться, Антонина Петровна, – слащавым голосом запела женщина.

– Ах, Ксюша, оставь. Идите сюда, – раздалось вторичное приглашение.

Я переступила порог комнаты, где жила Антонина Петровна. Комната была просторная, не заставленная мебелью. Около стены у окна стояла кровать, на которой лежала женщина, очень похожая на Ольгу. О чем это я, промелькнуло в голове. Я думаю шиворот-навыворот. Естественно, это Ольга была похожа на свою мать. Правда, черты лица матери были мягче, женственней. Ольга же была сталь и кремень. Получалось, что одну породу отлили в две совершенно разные формы. Глаза у женщины были воспаленными от слез. А около рта залегли горькие складки.

– Вы работали с Олей? – Женщина попыталась принять полусидячее положение и оперлась двумя руками о кровать. Видно было, что каждое движение дается ей с трудом: на лбу показались капельки пота, лицо мгновенно покрылось бледностью, и мать Ольги в изнеможении откинулась назад.

– Не могу, – извиняюще сказала она.

Я встала, чтобы помочь ей, но меня опередили.

– Сейчас, сейчас, Антонина Петровна, – пропела женщина, мгновенно оказавшаяся тут как тут. – Вам нельзя волноваться и напрягаться. Я вам помогу. – Она подхватила больную под мышки и посадила на кровати, подложив под спину две большие подушки. – Так вам удобно?

– Да, все в порядке, спасибо, Ксюша! Женщина встала около кровати, воинственно скрестив руки на груди. Она вела себя как полководец, который с трудом отвоевал позиции и ни за что не хочет сдавать их неприятелю. То, что она рассматривала меня как подозрительную и враждебную личность, было написано у нее на лице. Причем так явно, что мне стало даже смешно.

Антонина Петровна посмотрела на меня, потом на взъерошенную курицу и тихо сказала:

– Ксюша, на сегодня все. Спасибо тебе. Я поговорю с этой молодой девушкой наедине. Как вас зовут?

– Аврора.

– Я побеседую с Авророй.

– Через час я зайду к вам проверить, все ли в порядке. – В голосе женщины прозвучали угрожающие нотки. Очевидно, она чувствовала себя полновластной хозяйкой над больной парализованной женщиной.

– Хорошо.

Когда мы остались одни, я достала из сумки книгу и молча протянула ее Антонине Петровне. Она прижала книгу к груди и залилась слезами. Мне стало неловко, и я заерзала на стуле. Я вдруг с ужасом ощутила, что совершенно не знаю, о чем говорить. Банальные слова утешения – глупо, рассказывать о том, какой Ольга была замечательной, – бестактно. Да и не соответствовало истине. Я ведь знала ее совсем немного. Так что получалась ложь в квадрате. Но неожиданно Антонина Петровна сама пришла мне на помощь:

– Вы сказали, что работали с Олей? Она мне рассказывала о вас.

Вот те и на! Интересно, что же рассказывала обо мне Ольга? Что я – мямля и рохля, неожиданно свалившаяся ей на голову?

– Она говорила мне, что вы очень робеете; но быстро освоились с работой. Способная, так она говорила о вас.

Надо же! Ольга, суровая Ольга, выдала мне такую лестную характеристику! С чего бы это? На работе она не проявляла ко мне никаких нежных чувств! Или она носила двойную маску: на работе была одной, а дома – другой?

– Я хорошо относилась к Ольге. Она была моей наставницей, – промямлила я.

Наверное, в первое время вам доставалось от нее? – неожиданно задала вопрос Антонина Петровна.

Я не знала, что ответить.

– Да нет, все было нормально.

– Характер у моей девочки был волевой, решительный. – Глаза Ольгиной матери увлажнились.

– Не надо, – тихо сказала я. – Не надо, прошу вас.

– Да-да, конечно. – Антонина Петровна вынула платок из-под подушки и протерла глаза. – Извините.

– Нам всем тяжело. На работе ее ценили. Антонина Петровна смотрела куда-то мимо меня.

– Если бы знать, если бы знать, – с расстановкой произнесла она и покачала головой.

– Вы о чем?

Антонина Петровна посмотрела на меня, но ничего не сказала. И вдруг она начала задыхаться. Глаза закатились, рот широко раскрылся. Словно ей не хватало воздуха.

Я страшно перепугалась.

– Антонина Петровна, Антонина Петровна… – Я вскочила со стула и в растерянности склонилась над ней. – Что делать? Может, вам нужно какое-нибудь лекарство?

– Да. В соседней комнате. Капли. На столике в углу. Здесь уже лекарства не помещаются. – И она с горькой улыбкой обвела рукой небольшой стол, придвинутый к кровати. На нем стопкой лежали упаковки таблеток и теснились всевозможные пузырьки.

Я кинулась в соседнюю комнату. Я поняла, что это была комната Ольги, как только переступила порог. Интерьер жилища вполне отражал Ольгин характер: решительный и непреклонный, без сантиментов и слюнявости. Комната была оформлена в стиле хай-тек: много металла, во всем строгая геометрия. Все рационально и продуманно.

Я кинулась к столику в углу. На нем стояла коробка с лекарствами, и я лихорадочно стала перебирать их. Но нужное лекарство не находилось. И тут я наткнулась на белый конверт. Я решила, что там лежат медицинские рецепты, и открыла его. Но там было другое. Фотография. Три женщины, сидящие в креслах. Ольга. Другая девушка. И полная брюнетка лет сорока с крупными круглыми глазами. Фотография была цветной, но нечеткой, как будто снимал любитель. Судя по всему, снимок был сделан несколько лет назад. Я смотрела на Ольгу и не узнавала ее. Это была она и не она. Во-первых, волосы были длинными, а не короткими. Во-вторых, черты лица были нежней, мягче… И что меня поразило больше всего, Ольга улыбалась. Суровая неприступная Ольга улыбалась. Это было так неожиданно, словно знаменитый египетский сфинкс вдруг заговорил человеческим голосом или луна стала светить одновременно с солнцем. Я смотрела на фотографию как завороженная, забыв обо всем. И тут меня позвала Антонина Петровна:

– Аврора! Вы нашли лекарство?

– Сейчас, сейчас, – солгала я. – Одну минутку. Я собиралась положить конверт на место, но здесь, неожиданно даже для меня самой, рука дернулась, и я спрятала этот конверт за пояс брюк. Кто водил моей рукой в этот момент? Провидение? Судьба? Нечто мохнатенькое с рожками? Я до сих пор не могу дать ответа на этот вопрос.

Наконец я нашла нужное лекарство и принесла его Антонине Петровне. Она приняла его и запила водой.

– Слабею, – призналась она. – Я так переживала, что становлюсь все большей и большей обузой для Ольги. Она молодая, ей надо было свою жизнь устраивать. А тут я со своими болячками…

Внезапно я почувствовала невероятную жалость и к Антонине Петровне, и к убитой Ольге, и к самой себе, живущей в тесном курятнике с полоумным палаткой, шалавной сестренкой и равнодушной матерью. Если только хорошенько вдуматься, как же большинство людей несчастны! И как они счастливы, что не задумываются об этом.

– Аврора! – окликнула меня Антонина Петровна. – Что с вами?

– Да так… разные глупости в голову лезут.

– Приходите ко мне. Хотя бы иногда. Мне тогда будет не так одиноко.

– Хорошо. – Я поднялась со стула. – Я приду. Я обязательно приду к вам.

– Можно без звонка.

– До свидания.

– Дверь захлопните посильнее. Это нетрудно. Так я и сделала.

Дома меня ждал «веселенький приемчик». Мать обозвала «бездельницей», отец – «беспутной девкой». Ники не было. А к отсутствующим претензии не предъявляются. Логично и понятно. В таком случае мне надо ночевать на вокзале и как можно реже бывать дома. Но я лукавила. Ника была любимицей родителей, и, если бы она даже торчала все время дома, ее бы никто не тронул. Это я – вечный козел, точнее, козлиха отпущения.

Пройдя в свою комнату, я расположилась на диване и собиралась внимательно рассмотреть фотографию, но тут послышался голос матери:

– Ужинать будешь?

– Нет. Я поела.

– Где?

– На улице. – И это была чистая правда. Я купила чипсы с беконом и бутылку кока-колы. И умяла все это в какой-то подворотне.

Мать никак не отреагировала на мои слова, и я поняла, что она отстала от меня. На время.

Я достала фотографию из конверта. Зачем Ольга хранила ее в коробке с лекарствами? А не в альбоме или другом более подходящем месте? Рациональная, расчетливая Ольга, у которой все в жизни было разложено по полочкам, взвешено и обмерено, ничего не делала просто так. Я чувствовала себя заинтригованной. Но на ум ничего не приходило. Мозги жидковаты, решила я. Не для тебя, девочка, эта задачка. Сиди второгодницей в первом классе и не рыпайся.

Я перевернула фотографию. Там карандашом было написано: «Мы у Маргариты Грох». И все. Кто такая Маргарита Грох? И что связывало ее с Ольгой и другой девушкой?

Я вгляделась в изображение второй девушки. Длинные каштановые волосы. Ярко накрашенные губы. Немного испуганный вид, который она пыталась скрыть за нарочитой бравадой. Кто эти люди?

Я решила оставить свои шерлокхолмовские потуги и убрала конверт с фотографией в свой ящик письменного стола. И тут я увидела, что журнал «Ритмы жизни» исчез. Раньше он лежал на журнальном столике, но потом я убрала его к себе. Я перерыла весь ящик. Потом другой, третий. Ничего. Не мог же он испариться в воздухе? Куда он, черт побери, делся? Может, его прихватила Ника? С нее все станется. Взять чужую вещь без спроса и разрешения в ее стиле. Еще ходя пешком под стол, она брала мои игрушки и прятала от меня. За что была пару раз побита. Потом родители побили меня.

Я вышла в большую комнату.

– Пап! А пап! – Привычный лунный мячик блеснул из-за ширмы.

– Что надо?

Только так: «Что надо?» Без всяких там нежностей и сантиментов.

– Ты не брал мой журнал?

– Какой журнал?

– «Ритмы жизни».

– Конечно, нет. Как ты можешь задавать такие вопросы родному отцу? Ты думаешь, что я унижусь до того, что буду тайком брать у тебя журналы? Зачем мне это надо?

– Ну… вдруг посмотреть картинки.

– Картинки? – В голосе отца слышится неподдельное презрение и брезгливость, как будто я подсовывала ему пачку открыток самого разнузданного порно. – Какие картинки? Что за картинки?

Я начинаю потихоньку злиться.

– Обычные фотки. В фас, профиль… Шишки бизнеса, звезды кино, эстрады.

– Как ты знаешь, это – не сфера моего интереса.

– Понятно.

Лысина опять вернулась в исходное положение, то есть скрылась за ширмой. А я побрела на кухню. Мать варила суп. И жарила котлеты. Существует мнение, что еда должна готовиться с любовью, иначе она будет невкусной. Наверное, это было правдой. Потому что мать ненавидела готовить и стояла на кухонной вахте исключительно, как она выражалась, из чувства долга. Вся еда была пропитана материнским долгом, как шкафы нафталином. Супы были либо слишком жидкими, либо пересоленными, котлеты пережаренными или полусырыми.

Если была возможность, я старалась перекусывать вне дома. Это было проще и вкусней.

– Есть будешь? – задала привычный вопрос мать. Она стояла у плиты и смахивала со лба волосы свободной рукой. Другая рука переворачивала котлеты. Я села на табуретку в углу и сцепила руки.

– Попью чай. Там остались баранки.

– Я брала их на работу.

– Тогда обойдусь без них. Одним чаем. Завтра куплю шоколадный рулет. И конфеты.

Мать ничего не сказала.

– Ника не звонила? Не говорила, когда придет?

– Ника? Нет. – Каждый раз при упоминании Ники мать настораживалась. – А что?

– Ничего! Просто я хотела спросить у нее: не брала ли она мой журнал.

– Ника не возьмет, – уверенно сказала мать.

Господи, как же они идеализируют свою любимицу. Покрыли сусальным золотом и заливаются умильными слезами при виде этого сверкающего ангелочка. Еще немного, и ей будут петь осанну.

– Не знаю, не знаю, – пробормотала я.

– Придет, и спросишь у нее.

– Конечно. Если бы только знать, когда и во сколько она явится, – поддела я мать.

По ее лицу пробежала судорога. Это был запрещенный прием. Я била мать ниже пояса в отместку за ее уверенность в Никиной непогрешимости.

– Наверное, скоро.

– Я тоже так думаю, – насмешливо сказала я. Пробыв еще пять минут на кухне, я поняла, что больше не могу выдержать ни минуты: влажность и духота здесь были, как в тепличной оранжерее. Я тихо выскользнула за дверь. Никто меня не окликнул. Наверное, мать даже не заметила моего отсутствия. Для родителей я давно была пустым местом. Я не обижалась, я просто констатировала факт.

Ника пришла в два часа ночи. Я спала чутко и поэтому сразу проснулась.

– Привет!

– Здорово! – Ника была навеселе. Хорошо, что не наркота, подумала я.

– Где была?

Ника ничего не ответила.

– Секреты?

Снова молчание. Раньше Ника не была такой. Она охотно трепалась о своих похождениях и даже расписывала их в весьма колоритных красках и подробностях. Я спросила у нее про журнал, но она округлила глаза и презрительно хмыкнула.

– Больно надо, – процедила она сквозь зубы. – Завалялся где-нибудь твой паршивый журнал. Найдется! Куда он денется?

– Мне он нужен сейчас, – возразила я.

– Зачем?

– Нужен.

Ника пожала плечами.

– Ничем не могу помочь. – Ника была в темно-синем платье из атласной ткани. В свете ночника платье переливалось, как павлиний хвост в лучах заходящего солнца. Она снимала колготки и зацепила их ногтем. Послышалось смачное ругательство.

– Хорошо провела время? – Меня разбирало элементарное любопытство.

– Нормально, – буркнула Ника.

– Откуда это платье?

– От верблюда.

– Богатый поклонник?

– Угу.

– И кто?

– Хватит! Отлепись!

– Ты что, не в настроении?

– В настроении. Но ты как репей. Чего цепляешься?

– Я не цепляюсь. Мне просто… интересно! Ника хмуро уставилась на меня. Я подумала, что моя сестренка даже очень ничего, если только стереть с ее лица эту злобную гримасу.

– Отстань со своим интересом! – заорала она.

– Тише! Родителей разбудишь!

– Расскажу… потом. Я хочу спать.

– Ладно, дрыхни, – милостиво сказала я. – Разрешаю.

Ну и обстановочка у нас в семье! Дом разбуженных медведей. К кому ни обратишься, все рычат или огрызаются. Ника совсем с цепи сорвалась. Конечно, завихрений в башке у нее всегда хватало. Но раньше она хоть иногда могла по-человечески разговаривать. А теперь… Может, поцапалась со своим хахалем, вот и срывается на меня, думала я, ворочаясь с боку на бок. В конце концов сон навалился на меня, и я уснула.

Глава 4

Майор Губарев пришел домой и с раздражением плюхнулся на старый развалившийся диван. Убийство Ольги Буруновой, секретарши президента «Алрота», казалось ему из тех дел, когда беготни будет много, а толку мало. Интересно, кому могла понадобиться секретарша? Может быть, метили в шефа, а попали в нее? Но такая версия имела бы право на существование, если бы, например, они ехали в одной машине. Или шли рядом. А так… Может быть, Ольга обладала какой-то ценной информацией и поэтому ее решили убрать?

Диван под майором жалобно скрипнул. Он поднял голову вверх и посмотрел на стенку. Над диваном висел рекламный постер актера, игравшего Леголаса в фильме «Властелин колец», которого он упрямо называл Легоплясом. И повесила его сюда дочка Дашка. Когда однажды побывала здесь и обвела его берлогу критическим взглядом.

– И ты здесь живешь? – спросила она, наморщив нос.

– Живу.

– Ой, – только и вздохнула она. – Хороша комнатенка.

А что делать? – философски сказал майор. Они с женой вот уже несколько лет жили отдельно друг от друга. И эта комната не являлась его собственной. Просто один друг предоставил ее Губареву во временное пользование, проявив мужскую и человеческую солидарность. И за это Губарев был ему безмерно благодарен. Иначе ночевать бы ему на улице или на вокзале, потому что своих метров у него не было. Прописан он был у родителей, но те ютились в малогабаритной трешке с его сестрой, у которой, в свою очередь, был никчемный муж, любящий поддать, и двое отпрысков.

– Помириться вам надо! Вот что! – выпалила Дашка.

Майор промолчал.

– Нет, пап, ну что вы в самом деле? Подулись друг на друга – и хватит.

Попала в точку, подумал про себя Губарев. Вопрос только в том, кто признает себя неправым и первым протянет руку… А это не так просто, как кажется со стороны. Тут говорят и гордость, и амбиции, и обиды, и много чего другого, что обычно бывает намешано в семейном котле за долгие годы супружества.

– Ты мала еще, чтобы судить родителей.

– Мала! Ха! Мне, между прочим, скоро шестнадцать стукнет. – Дашка встала напротив него, уперев руки в боки. Взъерошенная, сердитая. До боли похожая на него. Маленькой она напоминала Наташку. Но с годами в ней стало больше проявляться отцовского. Характер, решительность, взгляд темных глаз…

– Ладно, не кипятись. Не забегай вперед!

– Я не кипячусь. Между прочим, пока ты раскачиваешься, мама может выйти за другого.

– Это ты о чем?

– А о том! – ехидно сказала Дашка. – У нее на работе новый воздыхатель появился. Звонит чуть ли не каждый день, в театр приглашает.

– Ну и что!

– Ну и то! Сам понимаешь, не маленький!

– Разберемся! – вступать в полемику с дочерью Губареву не хотелось. – Ты лучше расскажи, как у тебя учеба складывается!

– Это неинтересно, – сразу стушевалась Дашка.

– Понятно! Двоек нахватала?

– Когда это у меня двойки были, – возмутилась дочь. – Ты о чем?

– Тогда троек!

– Всего одна. По геометрии. Не дается она мне.

– У меня с ней тоже нелады в школе были, – признался майор.

– Вот видишь! – обрадовалась Дашка. – Это у меня наследственное.

– Это лень твоя и неусидчивость. Наследственность тут ни при чем.

– Очень даже при чем. Сам говоришь, что я похожа на тебя. Вот и геометрия у меня из-за тебя не ладится.

– Не надо, не надо на меня все сваливать…

Но Дашка по-женски дипломатично перевела тему разговора.

– Чай можно у тебя попить?

– Конечно, можно. Пойдем на кухню.

Увидев Дашку, соседка по коммуналке, Марья Васильевна, окинула ее ехидным взглядом с головы до ног. Потом перевела взгляд на майора и осуждающе покачала головой.

– Это моя дочь, – пояснил Губарев.

Но во взгляде соседки явно читалось: «ты мне не заливай» и «кому сказки рассказываешь». Губарев почувствовал себя Гумбертом Гумбертом, соблазняющим малолетнюю Лолиту. Дашка мгновенно все усекла.

– Это она про нас? Ну, пап, я бы в кавалеры помоложе кого-нибудь выбрала, – сказала она громко, в расчете на Марью Васильевну. Но та уже скрылась в своей комнате.

– Она у тебя всегда такая?

– Почти.

– Как зовут твою мымру?

– Не знаю.

– Как так?

– А так. Вначале она представилась Марьей Васильевной, а с некоторых пор поправляет меня и называет себя Марьей Степановной. Склероз. Рассеянный. – И Губарев выразительно постучал пальцем по виску.

– Да, тебе не позавидуешь!

– А ты думала, что у меня жизнь – сахар? Но Дашка ничего не ответила.

– Чай в комнате попьем. Я конфеты принесла. А то твой Белый Клобук выползет из своей норы и весь аппетит испортит.

– Какой клобук?

– Помнишь в книге про Маугли главу, когда он попал в заброшенный город. Там сокровища раджей стерегла старая кобра. Которая уже вся высохла и все время шипела. Вот и у тебя соседка такая же.

– Я ее не выбирал.

– Соседей, как и родителей, не выбирают, совершенно точно, – весело сказала Дашка.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего, просто так ляпнула.

– Думай, что говоришь, а то я и обидеться могу.

– Не-а, – затрясла головой Дашка. – Ты у нас не обидчивый.

– А какой?

– Мягкий и плюшевый. Как медвежонок.

Губарев поднял вверх руки и, шутливо раскачиваясь, стал подступать к ней, изображая вставшего на дыбы медведя.

– Я страшный и свирепый медведь, выползший из берлоги. Если ты меня сейчас не напоишь чаем с конфетами, я тебя съем. – И кинулся к Дашке, хватая ее в объятья.

– Ой, пап, пусти, задушишь, – захохотала она. – Напою, напою. С ложечки и конфетку в рот суну.

Когда чай был выпит, а полкоробки конфет съедено на одном дыхании, дочь пересела к нему на диван и задумчиво сказала:

– Надо как-то облагородить твою халупу.

– Облагораживай!

– Постой! Я сейчас соображу. У меня журнал «Все звезды» есть.

– И что из этого?

– Сейчас увидишь!

Дашка достала из своей ярко-красной сумки журнал и, перелистав его, ткнула куда-то пальцем.

– Вот, смотри. Как раз подойдет!

– Куда подойдет?

– На стенку. Вместо картины. Постер. Губарев промолчал.

– Кнопки есть? – поинтересовалась дочь.

– Где-то были.

– Ищи.

Один рекламный портрет Дашка приколола над диваном, другой – над столом. Отойдя, она удовлетворенно прищелкнула пальцами.

– Теперь то, что надо!

– Ничего, – пробормотал Губарев. – Сойдет. На одной стене висел длинноволосый патлатый юнец в средневековом одеянии и с колчаном стрел за плечами. На другой – мрачный худощавый мужчина во всем черном. Взгляд карих глаз буквально пронзал Губарева. Тот, кто в черном, был смутно знаком и напоминал какого-то криминального авторитета.

– Ор-лан-до Блум. Киа-ну Ривз, – по слогам прочитал Губарев. – Кто такие? Можно познакомиться?

– Ну ты, пап, совсем темным стал. Это же знаменитые киногерои!

– Я работаю, как вол. Мне своих героев хватает. Преступников и бандитов.

– Просвещаться все равно надо. Это, – показала дочь на патлатого юнца, – Леголас. Эльф из знаменитого фильма «Властелин колец». Играет его Орландо Блум. А это – Киану Ривз. Из «Матрицы».

– А… вспомнил. Отрывки из «Матрицы» я смотрел.

– Где же? – с легкой ехидцей спросила Дашка. – Можно поинтересоваться: в каком доме?

– У приятеля.

– Понятно, – с усмешкой протянула дочь.

Он действительно смотрел этот фильм на дне рождения у коллеги, который включил видак и поставил «Матрицу». Но за столом царил дух мужской компании, рассказывались служебные и житейские истории, где больше было лихо закрученного вранья, чем правды, поэтому полностью погрузиться в фильм никак не удавалось. Мелькали какие-то картинки, одна фантастичней другой. Губарев таращил на экран глаза, ему было интересно» но только он вникал в содержание, как кто-нибудь громким возгласом или взрывом смеха отвлекал его. Так он и «посмотрел» фильм. Урывками и отрывками.

– А у тебя есть кассета с «Матрицей»?

– Есть.

– Как-нибудь приду и посмотрю.

– Милости просим.

Губарев посмотрел на плакаты. Сначала – на один. Потом – на другой.

– Ладно, пусть висят. Симпатичные.

– И комната сразу другой вид приобрела.

– Умничка ты моя. Дай я тебя поцелую.

– Телячьи нежности?

– Телячьи, телячьи…

Губарев притянул дочку к себе. От нее пахло карамелью.

– Леденцы сосешь? Как маленькая?

– Это духи. Между прочим, очень модные.

Он отстранил ее и окинул взглядом с головы до ног.

Ему было приятно смотреть на дочь. Он испытывал от этого чисто физическое удовольствие. Она была среднего роста. Раньше Дашка производила впечатление полноватой, но с годами построинела. Выправилась. Волосы были его – темные. Глаза – тоже. Губы – Наташкины. И аккуратный носик – в жену. Совместное произведение, обычно шутила его жена. Так и должно быть, серьезно отвечал Губарев. В создании ребенка участвуют двое. Почему же он должен повторять только одного родителя? Это несправедливо. А так все видно! Где один старался, а где другой. А ты что, очень старался, смеялась Наташа. Трудился в поте лица, отвечал Губарев, поэтому Даша и получилась у нас такая славная. Славная, но непослушная, возражала Наташка. Вот если бы ты больше внимания уделял своему ребенку…

Это была заезженная пластинка, и майор сразу невольно хмурился. Эти слова были неприятны, колючи, остры. Когда он слышал их, то понимал, почему расходятся семейные пары со стажем. Вот именно из-за таких несправедливых обвинений и хлестких выражений. Когда в лицо близкому человеку выплескивается все самое низкое, неприятное и обидное. Если бы люди сдерживали себя и выбирали выражения, то разводов было бы намного меньше. Это точно…

От воспоминаний о Дашкином визите и рассуждений на тему разводов майора отвлек скрежещущий звук за стеной. Марья Васильевна-Степановна что-то делала в своей комнате.

Пора ужинать, решил Губарев. Пока эта ведьма в своей пещере находится, можно выйти на кухню и пожарить картошки. Он мигом вскочил с дивана и бодренькой походкой направился в кухню. Готовить ужин.

В начале рабочего дня к майору в кабинет заглянул его напарник Витя Павлов.

– С утречком! – поздоровался он с майором. – Добреньким!

– Как же! – проворчал Губарев. – Когда оно у нас было добрым?

– Бывает!

– А ты чего цветешь?

– Да так.

– С Софией встречался?

– Ага!

– И как?

Витя закатил глаза и тяжело вздохнул.

– Понятно! Твое обожание и обожествление любимой женщины продолжаются.

– Если бы вы ее видели…

– Ты же приносил фотографии.

– Они не передают ее очарования.

– Похоже на то, – буркнул майор, но так тихо, чтобы Витька не услышал и не обиделся. А то он мгновенно лез в бутылку и насупливался, как десятилетний мальчишка…

– Пора, Вить, повзрослеть, – увещевал его майор. – Только незрелые люди обижаются по любому пустяку. Это мне знакомый психолог говорил. Поверь мне, она профи в своем деле. Всю жизнь с психами дело имеет. Так вот, она утверждает, что по-настоящему взрослые люди уже ни на что не реагируют. Ты можешь на них ругаться, плеваться, махать руками. А они только посмотрят на тебя снисходительно и улыбнутся. Вот это истинно зрелые люди.

В ответ Витька возражал:

– Посмотрел бы я на того мужика, который способен улыбаться, когда его десятиэтажным матом кроют. Любой нормальный мужик развернется и в морду даст.

– Не то ты, Вить, говоришь, – вздыхал майор. – Не разобрался ты еще со своими комплексами.

– А вы разобрались? – спрашивал Витька. – Уже спокойны, как мертвец в белых тапочках? Или еще не дошли до такой степени просветления?

– Стараюсь, – отвечал майор.

– Ну-ну, старайтесь дальше… А я посмотрю на вас, понаблюдаю…

Витя был приезжим и жил в милицейской общаге, но вскоре ему обещали однокомнатную. Везет, вздыхал Губарев. А я вот живу в комнатенке. Да еще не в своей… А вы жену себе найдите с квартирой, сразу находился Витька. Ты мне найди такую, иронично говорил Губарев. А я там уже посмотрю. Что и как. По обстановке.

Но в целом они старались относиться друг к другу бережно, без лишних подколов. И так жизнь была жутко нервной, всклокоченной. То дело такое, не знаешь с какого конца и подступиться, то начальство орет и по стенке размазывает. Словом, жизнь была не скучной. А тут еще Витька влюбился. Да кажется, всерьез. Раньше он крутил пофигистские романы с девицами по службе. Коллегами. Легко расставался, легко сходился. Связи были недолгими и необременительными. А тут… Все началось с того, что он стал непривычно задумчивым, стал витать где-то в облаках. Майору это сразу не понравилось. И он спросил напрямик: что происходит? К его удивлению, Витька неожиданно залился краской и что-то промямлил насчет влюбленности. Неужели, насмешливо спросил майор. «Пришла пора, она влюбилась…» Кто хоть предмет твоих воздыханий? Объект, надеюсь, достойный. Достойный, заверил его Витька. Музыкантша. Работает в оркестре. Музыкантша? В оркестре? Губарев вытаращил на своего напарника глаза. У него просто отвисла челюсть. Где же ты ее подцепил? Не подцепил, а познакомился, поправил майора Витька. Губарев все понял. Когда начинаются такие поправки, значит, чувство нешуточное. Познакомились на улице, ответил Витька. Собачка потерялась, и она разыскивала ее. Спрашивала прохожих: не видели ли они Дотти. Ну я… и предложил свою помощь в поисках. Понятно, крякнул майор. Как зовут ее? Софьей, сказал Витька. У нее греческие корни. Майор поперхнулся, но тут же взял себя в руки. А то Витька мог его не так понять.

Так он узнал о новой Витиной пассии. Но ничего существенного Витька ему не рассказывал. Судя по всему, их отношения пока находились, как выражался один старый губаревский знакомый, под крылом старика Платона. Но Витька все равно был счастлив и сиял после свиданий, как золотистый шар на новогодней елке. Теперь он частенько ходил на концерты, где мог лицезреть свою возлюбленную, и постепенно превращался в заядлого меломана. Скоро музыковедом станешь, шутил Губарев. Найдешь себе новое место работы. До этого еще далеко, в тон ему отвечал Витька. Зато я хоть немного в музыке стал фурычить. Ну вот видишь, становишься истинным эстетом, подтрунивал над ним Губарев.

Пару раз Витька притаскивал фотографии своей Софии. На Губарева она не произвела никакого впечатления. Все в ней было слишком крупным, массивным. Крупные глаза, рот, руки… Черные волосы, распущенные по плечам. Она действительно напоминала настоящую гречанку. И вместо юбки с блузкой ей больше подошел бы хитон и жезл в руках. Как у Афины Паллады…

Губарев посмотрел на Витьку, но тот глядел в пол. Наконец перевел взгляд на майора.

– А что там с этим делом об убийстве секретарши?

– Ну слава богу, добрались до нашей текучки. Что? А ничего.

– Никаких зацепок?

Представь себе, никаких. Свидетелей наезда фактически нет. Одна бабулька, которая видела, как машина наехала на Ольгу. Но ни номера, ни марки она, естественно, не запомнила. Так что с этой стороны все глухо. Копать нечего. Почему Ольга пошла в этот темный переулок – загадка. В такое время? Одиннадцать часов. Может быть, она с кем-то встречалась? И шла после свидания? Перерыл все ее вещи из рабочего стола. Складывается такое впечатление, что ее мир вертелся только вокруг работы. Ничего личного. Синий чулок.