Текст книги "Голоса из окон. Ожившие истории петербургских домов"
Автор книги: Екатерина Кубрякова
Жанр: Исторические приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Доходный дом Федорова
(1879 г., архитектор В. Е. Стуккей)
ул. Марата, 20
«Большой доходный дом по улице Марата № 20 имел три двора, и в глубине третьего слева стоял маленький флигель в два или три этажа, весь окруженный, как венком, поленницами распиленных и расколотых дров, доходивших до уровня окон первого этажа и, как водится, сверху укрытых от дождя и злоумышленников кусками толя и старого железа.
Слева, у подножия лестницы, была разбухшая от сырости, обитая мешковиной дверь, видимо, бывшей дворницкой. Когда дверь отворялась, нужно было еще спуститься по ступенькам вниз в небольшую комнату, которая служила одновременно прихожей, столовой и кухней. Сюда же выходили двери двух комнат и уборной. Воздух в квартире был сырой и спертый (от дров), было всегда холодно.
Придя в этот дом впервые, я в смущении и недоумении остановилась на пороге: может ли быть, что в такой убогой квартире живет профессор ЛГУ, известный ученый Владимир Яковлевич Пропп?
Хозяин появился на пороге, очень любезно начал снимать с меня пальто, и по узкому коридорчику, где двоим было не разойтись, я вошла вслед за Владимиром Яковлевичем в его кабинет. От смущения я не смела даже оглядеться. Бросились в глаза лишь окно вровень с дровами и большой старинный письменный стол без обычного беспорядка бумаг, пустой. Справа от него стояло обтянутое синим бархатом старенькое кресло, куда обычно хозяин сразу же усаживал гостя: комната тоже была очень узкой»[47]47
Гречина О. Н. Человек другой цивилизации // Неизвестный В. Я. Пропп: приложение. Воспоминания о В. Я. Проппе. Алетейя, 2002.
[Закрыть].
Юрий Беляев
В дворовом флигеле бывшего доходного дома до 1960 года прожил выдающийся советский филолог Владимир Пропп, чья знаменитая работа «Морфология волшебной сказки» стала одним из основных исследований фольклористики и структуры народных преданий и с большим успехом переиздается до сих пор.
Полвека назад, в 1910-х, с парадного, в отличие от Проппа, входа, заходил сюда тридцатипятилетний театральный критик Юрий Беляев, сотрудник газеты «Новое время». В этих стенах публицист писал свои страстные язвительные обзоры на спектакли, которых с неизменным любопытством ждал весь столичный свет. Тогдашний директор Императорских театров князь Сергей Волконский, на которого в «Новом времени» регулярно выходили карикатуры, недолюбливал Беляева: «Редко в чем так ярко проявляется культурность и воспитанность, как в критике. И какую ужасную картину представляла наша театральная критика в Петербурге! <…> Но тогдашний законодатель – “Новое время”! По музыке Иванов, по драме Юрий Беляев. Эти два столпа русской газетной критики никогда не говорили об искусстве, они говорили о чем-то другом по поводу искусства. Были суждения, которые могли быть понятны только в связи с какими-то закулисными дрязгами. Это были не критики, а какие-то “загадочные картинки”. <…> Уж княжество мое, можно сказать, было им поперек горла; меня называли в рецензиях “сиятельный лектор”. О род людской! Какая мелочь людская во всем этом. <…> Зачем именно об искусстве, о том, что подымает выше мелочей, пишут люди, мелочью живущие? Зачем в искусстве разводить микробы классовой гангрены? Зачем вносить рознь, в то, что сближает? Вражду – в то, что примиряет? <…> Театральный муравейник в Петербурге жил меньше всего интересами искусства»[48]48
Волконский С. М. Мои воспоминания. Лавры. Странствия. Родина. Берлин, «Медный всадник», 1923.
[Закрыть].
В те же 1910-е годы в доме на Николаевской, 20 (ныне – улица Марата), расположился Союз драматических и музыкальных писателей, созданный для защиты авторских прав. Концентрация творческих лиц увеличилась – театральные страсти кипели уже не только в квартире мотавшегося между спектаклями и редакцией Беляева. Здание, однако, продолжало жить жизнью обычного доходного дома – по черным лестницам сновали слуги, сменялись арендаторы квартир, на первом этаже открывались конторы и магазины. И в этом «малом мире» были свои скандалы.
Газеты описывали одно из происшествий: «Владелец часового и ювелирного магазина в доме № 20 по Николаевской улице Богданов сделался жертвой дерзкого грабежа. В магазин вошел прилично одетый молодой человек и попросил показать серебряные часы. Едва успел Б. разложить перед покупателем несколько штук, как неизвестный ударил Б. по голове палкою, схватил трое часов и выскочил на улицу. Не потерявшийся Б. бросился за грабителем, но дверь магазина, открывающаяся внутрь, оказалась заколоченною палкою в ее дугообразную ручку. Пока собрался Б. выбраться на улицу черным ходом, грабителя и след простыл»[49]49
«Дерзкий грабеж» // Биржевые Ведомости. № 10979. 26 февраля 1909.
[Закрыть].
Через полвека путь бежавшего через черную лестницу во двор несчастного ювелира привел бы прямо к неказистому полуподвальному жилищу университетского профессора Проппа.
Сын раскулаченных зажиточных крестьян и выпускник Петроградского университета, Владимир Пропп в тридцать три года получил одобрение литературоведческого сообщества, опубликовав «Морфологию волшебной сказки», и продолжил исследование захватившей его тематики. А в 1930-х годах ученый вернулся в родные стены альма-матер. В 1938 году сорокатрехлетний Владимир стал профессором филологического факультета ЛГУ. К этому времени жизнь его уже была связана с его второй супругой Елизаветой Яковлевной, преподававшей там же английский язык. Родился сын Михаил, будущий гидробиолог. Появилось и жилье: «За Проппом числилась «отдельная квартира из четырех комнат». О том, что комнаты-клетушки, а квартира в полуподвале, не упоминалось. О том, как страдал Владимир Яковлевич в квартире на Марата, можно только догадываться. На работе ни он, ни Елизавета Яковлевна ни на что не жаловались»[50]50
Гречина О. Н. Человек другой цивилизации // Неизвестный В. Я. Пропп: приложение. Воспоминания о В. Я. Проппе. Алетейя, 2002.
[Закрыть].
Владимир Пропп
До революции на месте нынешней жилплощади Проппов была швейцарская. Когда-то в этой каморке обитал солидный пожилой слуга (как правило, швейцаров отбирали из наиболее обходительных дворников или из отставных солдат). В его обязанности входила чистка парадной лестницы, встреча жильцов и их гостей, хранение ключей и исполнение разнообразных поручений. Возможно, не раз он, нехотя поднимаясь с постели посреди ночи, шел встречать припозднившегося после очередного спектакля театрала Юрия Беляева.
Теперь же бывшую швейцарскую требовалось превратить в квартиру для семьи с маленьким ребенком. Стенами стали книжные полки – ими отгородили комнату сына, кабинет с окном, упирающимся в стену, и общую залу, служившую одновременно и кухней, и спальней, и гостиной.
Несмотря на стесненные условия, дом Проппа был всегда открыт для его студентов, которые обсуждали здесь не только свои филологические исследования, но и книги, и музыку, которую Владимир ставил выше всех прочих искусств. В своем крошечном кабинете, отдыхая от научной работы, Пропп садился за чудом поместившееся между книжными стеллажами черное пианино и играл Баха, Моцарта, Бетховена и Шуберта.
Полуподвал Проппа был всегда наполнен молодежью – аспиранты еженедельно приходили сюда отчитываться о проделанной работе. По окончании собеседований гостей приглашали к чаю: «Время было тяжелое, жили еще на продовольственные карточки; мы, конечно, отказывались, но гостеприимные хозяева так настаивали, что уйти было невозможно. За столом продолжались разговоры о науке, об университетских делах, Елизавета Яковлевна принимала активное участие в этих беседах»[51]51
Бутинов Н. А., Бутинова М. С. Он живет в нашей памяти // Неизвестный В. Я. Пропп: приложение. Воспоминания о В. Я. Проппе. Алетейя, 2002.
[Закрыть].
«Когда я впервые попала в это тесное жилище, меня поразило ощущение не то чтобы бедности, но, во всяком случае, малообеспеченности его хозяев. Мне казалось, что на профессорскую зарплату можно было бы жить побогаче. Только много позднее, от жены Владимира Яковлевича, ставшей уже вдовой, я узнала, что “профессорская зарплата” шла не только на семью, но и на помощь двум дочерям от первого брака, и на содержание больной сестры, и на воспитание племянника. Гонорары? Но в пору, о которой идет речь, его книги выходили в издательстве Ленинградского университета, не платившего авторам ни копейки. Но, как кажется, Владимир Яковлевич не страдал от убогости быта: наука заменяла ему все, кроме родственных и дружеских связей»[52]52
Лупанова И. П. Учитель и друг // Неизвестный В. Я. Пропп: приложение. Воспоминания о В. Я. Проппе. Алетейя, 2002.
[Закрыть].
Фасад дома № 20 на улице Марата, 1949 г. (ЦГАКФФД СПб)
Студенты любили своего увлеченного делом доброжелательного профессора, вокруг которого сгущались тучи. Коллеги по кафедре осуждали «кабинетного» фольклориста за то, что тот ни разу не бывал в настоящей экспедиции, а пресса разносила оба его монументальных труда (к «Морфологии…» добавились еще и «Исторические корни волшебной сказки», вышедшие в 1946 году). Изыскания ученого объявили антимарксистскими, книги раскритиковали за насаждение религиозных и мистических идей, а Пропп стал жертвой борьбы с космополитизмом.
В стенах этого дома профессор переживал свою пятилетнюю опалу. Политическая кампания по борьбе с космополитизмом, проводившаяся в 1948–1953 годах, была направлена в основном против советских евреев, обвиняемых в низкопоклонстве перед Западом и антипатриотических настроениях. Коллеги Проппа, ленинградские филологи-евреи Виктор Жирмунский и Борис Эйхенбаум, которые когда-то одобрили «Морфологию волшебной сказки», запустив карьеру Владимира, лишились работы. Другие лингвисты, Исаак Нусинов и Григорий Гуковский, были арестованы и погибли в тюрьме. Сам Пропп происходил из семьи поволжских немцев, что также способствовало травле, в которой участвовали и некоторые его бывшие студенты. Ученого перестали печатать.
Здесь, в своем крохотном темном кабинете, не надеясь на публикацию, но безмерно увлеченный работой фольклорист в течение десяти следующих лет готовил свой третий масштабный труд, «Русский героический эпос».
«Нас поражали его мужество и стойкость: какими духовными силами надо было обладать, чтобы продолжать так упорно работать под градом незаслуженных обвинений. Может быть, ему в это трудное время помогали своим примером образы русских богатырей?»[53]53
Бутинов Н. А., Бутинова М. С. Указ. соч.
[Закрыть]
Владимир был поглощен делом своей жизни, с годами он открывал все большую глубину народной культуры, черпал силы в связи между природой и человеком. Студенты замечали и профессиональные «чудачества» профессора, всю жизнь посвятившего изучению древних суеверий.
«Прощаясь, я однажды подала Владимиру Яковлевичу руку через порог.
– Что вы делаете, – закричал он даже в каком-то ужасе. – Вы же фольклорист, а подаете руку через порог!
И добавил назидательно:
– Если мы забыли или не знаем смысл этого запрета, совсем не значит, что в нем нет смысла. Народ тысячелетиями вырабатывал эти запреты и видел в них глубокий смысл.
Конечно, он был прав: порог – граница между домом и миром, а значит, и опасная зона, где уже нет полной защищенности. А можно увидеть в таком прощании через порог и жест небрежения…
В другой раз я при Владимире Яковлевиче хотела разрезать ножницами завязанную двумя узлами веревочку на пакете. Владимир Яковлевич решительно отобрал у меня ножницы и сказал: «Вы же замужняя женщина, разве можно резать узлы? Женщина должна их развязывать!» И опять он глубоко понял мудрость этого запрета: в семейной жизни необходимо терпение.
<…>
С годами… Владимир Яковлевич… стал по телефону поздравлять меня с 22 декабря, когда солнце поворачивает на лето, а зима – на мороз.
Состояние здоровья Владимира Яковлевича во многом зависело от этих дат. Он чувствовал себя гораздо лучше, когда дни начинали нарастать»[54]54
Гречина О. Н. Человек другой цивилизации // Неизвестный В. Я. Пропп: приложение. Воспоминания о В. Я. Проппе. Алетейя, 2002.
[Закрыть].
К концу 1950-х Пропп обрел заслуженное признание и в советской, и в международной фольклористике. За десять лет до своей смерти шестидесятипятилетний ученый получил просторную профессорскую квартиру на Московском проспекте и был назначен заведующим кафедры. Полуподвал на Марата, бывшая швейцарская, видевшая полную взлетов и падений карьеру знаменитого филолога, попрощался со своим прославленным жильцом.
Литература
«Дерзкий грабеж» // Биржевые Ведомости. – № 10979. – 26 февраля 1909.
Беляев, Юрий Дмитриевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: в 86 т. (82 т. и 4 доп.). – СПб., 1890–1907.
Волконский С. М. Мои воспоминания. Лавры. Странствия. Родина. – Берлин: Медный всадник, 1923
Гречина О. Н. Человек другой цивилизации // Неизвестный В. Я. Пропп: приложение. Воспоминания о В. Я. Проппе. – СПб.: Алетейя, 2002.
Кириков Б., Штиглиц М. Петербург немецких архитекторов. – СПб.: Чистый лист, 2002.
Лупанова И. П. Учитель и друг // Неизвестный В. Я. Пропп: приложение. Воспоминания о В. Я. Проппе. – СПб.: Алетейя, 2002.
Бутинов Н. А., Бутинова М. С. Он живет в нашей памяти // Неизвестный В. Я. Пропп: приложение. Воспоминания о В. Я. Проппе. – СПб.: Алетейя, 2002.
Неизвестный В. Я. Пропп/ Научное издание/ Предисловие, составление А. Н. Мартыновой/Подготовка текста, комментарий А. Н. Мартыновой, Н. А. Прозоровой – СПб.: Алетейя, 2002.
Пропп В. Я. Морфология сказки. – Л.: Academia, 1928.
Путилов Б. Н. Пропп, Владимир Яковлевич // Краткая литературная энциклопедия / гл. ред. А. А. Сурков. – М.: Советская энциклопедия, 1962–1978.
Советский Союз. Евреи в Советском Союзе в 1945–53 гг. // КЕЭ. – Т. 8. – 1996.
Фатеев А. В. Образ врага в советской пропаганде. 1945–1954 гг.: монография / отв. ред. Петрова Н. К. – Ин-т рос. истории РАН, 1999.
Особняк Дингельштета
(1849 г., архитектор Б. Б. Гейденрейх)
пр. Римского-Корсакова, 63
«Итак, мы живем в большой квартире (200 м 2), с большими окнами и высокими потолками, на втором этаже двухэтажного дома, принадлежавшего еще моему прадеду со стороны матери – В. В. Лермантову. Моя семья – это папа, мама (Александра Владимировна Лермонтова, физик-спектроскопист по образованию), сестра Наташа, я, старая няня Муня (Мария Васильевна Савельева, нянчившая еще мою мать, добрейшей души человек), дядя Воля (Владимир Владимирович Лермонтов, радиоинженер), тетя Китя (Екатерина Владимировна Лермонтова, геолог) и бабушка, мамина мама, Екатерина Антоновна… <…> Кроме того, в нашей квартире живет папина сестра тетя Юля (Юлия Александровна Молчанова). Она где-то преподает французский. С ней живет дочь Таня (Татьяна Вячеславовна), которая учится в Геологическом институте. Тетя Юля ведет отдельное хозяйство, и в их комнате я почти никогда не бываю»[55]55
Фок М. В. Воспоминания об отце // ВИЕТ. 1993. № 2.
[Закрыть].
В 60-х годах XIX века этот дом был куплен семьей Лермантовых и вскоре стал семейным гнездом физика, лаборанта и приват-доцента Санкт-Петербургского университета Владимира Владимировича Лермантова. Знаменитому поэту Михаилу Лермонтову он приходился родственником, а именно был сыном его кузена.
Владимир Владимирович был последним ЛермАнтовым в старинном дворянском роду – его дети, следуя примеру представителей других ветвей рода, писали свою фамилию уже через «О».
Буква «О» была исторически верной, а «А» – ошибочной. Именно Михаил Лермонтов, углубившись в генеалогию, в 1830-х годах сообщил об этом родственникам. «Мало ли что выдумает этот мальчишка. Я воевал с этой фамилией, с ней буду жить и дальше»[56]56
Лермонтова А. В. Из воспоминаний // Загорулько В. И. Лермонтовы: Очерки о великом поэте и его родственниках. СПб., 1998.
[Закрыть], – ответил тогда Владимир Николаевич Лермантов, отец Владимира Владимировича, поселившегося в этом доме на углу Малой Мастерской улицы и Екатерингофского проспекта (ныне – улица Мастерская и проспект Римского-Корсакова).
Связанную с этим домом линию Лермантовых можно назвать «ученой» – почти все ее представители так или иначе соприкасались с наукой или преподавательством. Отец Владимира Владимировича был начальником Военно-инженерного училища, мать – дочерью ректора Лесного института. Сам он стал физиком, а из пятерых его детей четверо также пошли по научной стезе. Старшая Елизавета вышла замуж за ученика отца, металлурга, и вместе с ним занималась модернизацией сибирских заводов. Надежда единственная в семье избрала творческую профессию и стала художницей (ее работы сейчас хранятся в запасниках Русского музея). Сын Владимир занимался радио и разрабатывал первые электронные музыкальные инструменты. Екатерина стала палеонтологом и одной из первых в стране женщин-геологов, а младшая Александра – физиком-спектроскопистом.
Семья Лермонтовых в 1912 году. Слева направо: Владимир Владимирович, сын Владимир, няня Муня, дочь Надежда, жена Екатерина Антоновна, дочь Александра
Жизнь в доме Лермантовых всегда вертелась вокруг науки и изобретательства. Владимир Владимирович с охотой показывал детям свой кабинет, где, помимо письменного стола и книг, был настоящий верстак и токарный станок. Физические эксперименты, которые проводил он в стенах университетской лаборатории, обсуждались и здесь – к Лермантову, учеником которого был среди прочих изобретатель радио Попов, приходили друзья и родственники. Вскоре и сын Владимир мог поддержать разговор – как и отец, он был увлеченным экспериментатором и свои опыты проводил даже на кухне. Будущий соратник Льва Термена, изобретателя музыкального инструмента терменвокса, Владимир извлекал звуки из кастрюль, то поднося, то отводя от них руки. Традиционному образованию детей также уделялось большое внимание. Из этого дома старшие сестры Елизавета и Надежда отправлялись на Бестужевские курсы, средняя Екатерина – в Коломенскую женскую гимназию, находившуюся буквально за углом, а позже – в Женский педагогический институт. Младшая Александра ездила в гимназию Шаффе.
В 1919 году Владимир Владимирович скончался. Дети были уже взрослыми и разъехались кто куда. Надежда, несколько лет мучившаяся хроническим воспалением легких, умерла в 1921 году в возрасте тридцати пяти лет. Постоянными жителями просторного родового гнезда остались мать семейства Екатерина Антоновна и двое ее, не создавших собственных семей и осевших в Петрограде, детей – тридцатилетняя Екатерина и тридцатидвухлетний Владимир. Осталась здесь и прикипевшая к Лермонтовым старенькая няня. Жизнь на Екатерингофском проспекте была все так же, как и при отце, наполнена атмосферой исследований и открытий. Владимир занимался изучением эффекта отражения радиоволн от человека, а также участвовал в создании прообраза современного миноискателя. А Екатерина, поступив на службу в Геологический комитет, посвятила себя геологии и палеонтологии. Лермонтова стала крупнейшим специалистом по изучению кембрийских трилобитов. Девушка ездила в экспедиции, скрупулезно препарировала редкие окаменелости – работа полностью захватила ее. В стенах этого дома, заварив крепкий чай и вытряхнув заполненную окурками пепельницу, Китя, как называли ее в семье, до трех часов ночи просиживала за работой. Вклад Лермонтовой в палеонтологию не забыт до сих пор – именем Екатерины названы некоторые ископаемые кембрийского периода.
В 1930-х годах спокойный упорядоченный быт четырех жильцов двухсотметровой квартиры № 3 оживился. В отчий дом вернулась младшая дочь Александра со своей семьей – мужем, физиком Владимиром Фоком, и двумя детьми, Наташей и Мишей. К Фокам присоединилась и сестра Владимира с дочерью. Густонаселенный дом Лермонтовых наполнился смехом детей, шумом многочисленных жильцов и их гостей и, конечно, духом новых открытий. Владимир Фок, профессор теоретической физики в Петроградском Университете, жил работой. Во время жизни в этом доме он написал основополагающие труды по квантовой механике, изучил и ввел в науку понятия, носящие его имя – пространство Фока, симметрия Фока, Фоковское состояние. Владимир Фок станет академиком и лауреатом ряда советских и международных премий, будет приглашен в состав экспертной группы Нобелевского комитета. Его именем назовут НИИ физики при Санкт-Петербургском университете и премию Российской академии наук, присуждаемую до сих пор.
Пока же въехавший в этот дом и ставший неформальной главой большой семьи Владимир бродит по квартире, уже не раз становившейся свидетельницей научных озарений, и мысленно решает физические и математические задачи.
сочинит Александра, супруга физика, разбуженная посреди ночи звуком льющейся в раковину воды и нашедшая мужа в задумчивости держащим под краном свой носовой платок. Владимир, как ни в чем не бывало, немедленно поведал жене способы решения задач, которые он обдумывал. Александра ведь тоже была физиком, и Фок в ироничной манере делился с ней всеми своими умозаключениями. Так, об одном из открытий Фок сообщил супруге шуточным стихотворением:
Жизнь огромной квартиры крутилась теперь вокруг семьи Фок. За обеденным столом, каждый вечер собиравшим домочадцев, председательствовала уже не Екатерина Антоновна, а ее младшая дочь Александра: «Ели мы всегда в большой холодной угловой комнaтe (60 м 2) с высокими окнами (по три с каждой стороны), за громадным столом, накрытым белой скатертью. Каждому полагалась салфетка в колечке, раскладывать которые входило в мою обязанность. За столом, если его не раздвигать, могло свободно уместиться человек десять-двенадцать. Мама сидела во главе стола, возле самовара, и раздавала обед»[59]59
Фок М. В. Воспоминания об отце // ВИЕТ. 1993. № 2.
[Закрыть].
Были, однако, традиции, которые сохранились в доме Лермонтовых еще с XIX века. Отвечала за них старая няня Муня, помнившая Александру Фок малолетней крошкой, с нетерпением ждавшей рождественской елки сорок лет назад, в 1890-х годах. В советской России начала 1930-х «церковный буржуазный праздник» был под запретом.
<…>
Муне, впрочем, была безразлична газетная агитация «Союза безбожников», и что был ей Маяковский со своими «Отцепись, сомненья клещ: / Христос – миф, / а елка – вещь»[61]61
Маяковский В. Владимир Маяковский. М: 1931.
[Закрыть]! Под равнодушные взгляды взрослых, делавших вид, что не замечают приготовлений к Рождеству, Масленице или Пасхе, старушка организовывала маленьким детям Фоков, Мише и Наташе, привычный дореволюционный праздник. «…На Рождество… к нам пришли поп с дьяконом в облачении и кропили “святой” водой в детской. Меня удивило, что вода была в том самом кувшине (серебряном), в котором мы носили из кухни теплую воду для мытья ног, а также то, что окропили и вокзал, построенный мною из кубиков. <…> Однажды на Пасху папа купил целый сырой окорок, который затем варили в лохани для мытья посуды, ибо ни в какую кастрюлю он не помещался»[62]62
Фок М. В. Воспоминания об отце // ВИЕТ. 1993. № 2.
[Закрыть].
Владимир Фок (ЦГАКФФД СПб)
Миша Фок, появившийся в этом доме спеленутым свертком, который, по привычке шутя, гости отца как-то назвали «параллельным переносом вектора в общей теории относительности», провел в этих стенах самые счастливые годы своего детства. И он, и его сестра продолжат научный путь домочадцев, став биофизиком и химиком соответственно. Пока же, будучи детьми, Миша и Наташа обожают проводить время в кабинете отца, приходя туда вечером, когда десятичасовой рабочий день ученого уже закончен и можно насладиться общением с семьей.
«Папин кабинет, как, впрочем, и вся квартира, тесно забит мебелью. Большой письменный стол со львиными головами, крытый зеленым сукном, настолько завален бумагами, что сукна почти не видно. Папа сидит за ним в большом кожаном кресле, тоже со львиными головами, а за спиной у него – полки с книгами. <…> Когда папа сидит за столом и пишет непонятные значки (как я называл их, “заглиндушки”), нам входить не разрешается, а трогать что-нибудь на его столе нам и в голову не приходит, даже когда его нет дома. Мама на работу не ходит, но часто тоже занимается за своим столом с папиными статьями или пишет переводы.
<…> Днем я редко заходил в кабинет. Иное дело – вечером. Тогда в кабинете очень уютно: мама с папой сидят на диване, укрыв ноги старым пледом (зимой в квартире всегда было холодновато). Возле них, тоже под пледом, сидит Наташа, а я устраиваюсь поудобнее в большом кожаном кресле и рисую орнамент. Мама читает нам вслух интересные книги, обычно – прямо с французского (но, конечно, по-русски). Это были сказки Ш. Перро, некоторые романы Ж. Верна и другие не переведенные в то время на русский язык интересные книги. <…> Иногда нам читал папа. Он, например, прочел “Мертвые души” по купленному им роскошному изданию громадного формата с картинками на широких полях. Читал он так, что можно было ясно представить себе всех действующих лиц».
Семейная идиллия продлится недолго. В 1935 году над домом Фоков сгустились тучи.
Куда-то пропал Наташин учитель музыки, потом семейный доктор. Больше не приходили папины друзья. В городе обсуждали убийство Кирова, и семилетний Миша узнал значение новых слов – «вредитель», «враг народа», «черный ворон». Слышал, как мама встревоженно прошептала: «Папу в журнале фашистом называют»…
Владимир Фок был арестован дважды, в 1935 и 1937 годах. Наряду с сотней других видных советских ученых Фок был фигурантом «Пулковского дела» – процесса, в котором сотрудники Пулковской обсерватории и других научных организаций обвинялись в создании заговора по свержению Советской власти и установлении на территории СССР фашистской диктатуры. По версии следствия, группа ученых-контрреволюционеров готовила теракты против руководителей партии, в том числе против Сталина. Лев Термен, с которым шурин Фока Владимир Лермонтов занимался радиотехническими экспериментами, был сослан по «Пулковскому делу» на восемь лет.
«Однажды, когда мы уже спали, пришли какие-то люди, рылись в шифоньере с бельем. Утром я понял, что “тяжелая дверца” захлопнулась и за папой. Мама рассказала, что держались эти люди вежливо и в конце начальник даже спросил, есть ли какие-нибудь претензии. Мама ответила: “Есть. Пустой портфель не даете взять”. Портфель взять разрешили. А еще мама рассказала, что в начале обыска она сумела стащить со стола записную книжку с адресами и телефонами, чтобы никого не подвести. Были опечатаны папин кабинет и спальня. В спальне осталась кошка. Она громко мяукала и ее вызволяли через другую дверь, которая была заставлена мебелью и потому осталась неопечатанной. Нависла тупая тревога. Днем мама куда-то уходила и возвращалась молчаливая. О папе никто не говорил»[63]63
Фок М. В. Воспоминания об отце // ВИЕТ. 1993. № 2.
[Закрыть].
Владимир Фок пробыл в заключении недолго – за коллегу вступился прославленный физик Петр Капица, который обратился лично к Сталину. Капица утверждал, что Фок так плохо слышит (последствия Первой мировой войны) и так поглощен наукой, что просто не способен создать никакую тайную группу. Через несколько дней допросов Фока привели к наркому внутренних дел Ежову, который сообщил ему об освобождении: «Отец: “А как же, мне сказали, что моя вина доказана”. Ежов: “Поторопились товарищи”. Отец: “Не помешает ли все это моему выдвижению на предстоящих выборах в академики?” Ежов: “Не помешает”»[64]64
Фок М. В. Воспоминания об отце // ВИЕТ. 1993. № 2.
[Закрыть].
Тридцатидевятилетний Владимир вернулся в этот дом. Казалось, что он ведет себя, будто ничего не случилось, хотя, запираясь в кабинете, Фок с трудом сосредотачивался на работе. Вскоре физика и правда приняли в академики АН СССР. «Академиком» стали называть и жившего на кухне этого дома черно-белого кота, потому что незадолго до выборов Фоку приснилось, что вместе с ним звание дали и коту по фамилии Фог. «Вот как неудобно – и фамилии похожи, и адрес одинаковый, путать будут»[65]65
Там же.
[Закрыть], – размышлял ученый во сне, а в торжественный день первым делом пошел на кухню и пожал коту лапу.
С началом Великой Отечественной войны закрылась страница истории Лермонтовых-Фоков в этом доме. Еще в начале блокады Ленинграда Владимир Фок получил приказ покинуть осажденный город – вместе с семьей он отправился в Елабугу. Екатерину Лермонтову тоже обязали эвакуироваться вместе с Геологическим институтом, однако женщина отказалась оставлять больную мать. Ученую, проработавшую в институте двадцать лет, незамедлительно уволили. Лермонтова потеряла не только дело всей жизни, но и продуктовые карточки, которые, как безработной, ей теперь не полагались.
В стенах огромной и такой пустой теперь квартиры, залетая в выбитые бомбежками стекла, гулял ветер. Обессиленные Екатерина Антоновна и ее дети – пятидесятичетырехлетний Владимир и пятидесятидвухлетняя Екатерина – снова остались здесь одни, как когда-то двадцать лет назад. В ноябре 1941 года на второй месяц блокады погиб Владимир. Следом за ним – мать. Екатерина ненадолго пережила своих близких. Она умерла в январе 1942 года, на четвертый месяц блокады и была похоронена в одной из братских могил. Ветвь дворянского рода Лермонтовых, к которой принадлежал отец женщины, на ней завершилась. Вернувшись в Ленинград после войны, Александра Фок нашла свое родовое гнездо, почти век бывшее домом Лермантовых (Лермонтовых), разграбленным и занятым неизвестными людьми.
Литература
Фок В. А. // Репрессии ученых: биографические материалы // Институт истории естествознания и техники имени С. И. Вавилова РАН. – ihst.ru.
Всеобщая адресная книга С.-Петербурга, с Васильевским островом, Петербургской и Выборгской сторонами и Охтой: в 5 отд-ниях / И. И. Рынкевич; предисл. Г. Гоппе и Г. Корнфельда. – Санкт-Петербург: Гоппе и Корнфельд, 1867–1868.
Гейденрейх Богуслав Богуславович (Деолаус-Генрих Фон) // Члены Академии / Российская академия художеств. – rah.ru
Груздева Е. Н. Екатерина Владимировна Лермонтова. К 120-летию со дня рождения: о выпускнице Жен. пед. ин-та (1889–1942), ученом-палеонтологе, ученице Г.Г. фон Петца, К. К. Фохта, В. А. Догеля / Груздева Елена Николаевна // Вестник Герценовского университета; РГПУ. – СПб., 2009. – № 2 (64).
Жуков В. Ю. Пулковское дело // Репрессированные геологи. – М.-СПб., 1999.
Коренев Л. И. Особая ветвь родословного древа Лермонтовых. – korenev.org.
Лермантов, Владимир Владимирович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: в 86 т. (82 т. и 4 доп.). – СПб., 1890–1907.
Лермонтова А. В. Из воспоминаний // Загорулько В. И. Лермонтовы: Очерки о великом поэте и его родственниках. – СПб., 1998.
Лермонтова Екатерина Владимировна // Большая советская энциклопедия: в 30 т. / гл. ред. А. М. Прохоров. – 3-е изд. – М.: Советская энциклопедия, 1969–1978.
Малахов Я. С. Владимир Владимирович Лермантов // Успехи физических наук. – Т. 58. – 1956.
Маяковский В. Владимир Маяковский. – М.: 1931.
Прохоров Л. В. В. А. Фок – классик ХХ века. – Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 4. Вып. 4. 2009.
Родословная Лермонтовых // Лермонтовская энциклопедия / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); Науч. – ред. совет изд-ва «Сов. Энцикл.»; Гл. ред. Мануйлов В. А. – М.: Сов. Энцикл., 1981.
Фок М. В. Воспоминания об отце // ВИЕТ. – 1993. – № 2.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
