Текст книги "Музыкальная шкатулка Анны Монс"

Да, Стаса ценили. У него голова золотая, Алексей Петрович не раз это повторял.

– Пока не появилась эта тварь, – Эллочка сжала кулаки, впиваясь коготками в собственные ладони. – Он на нее сразу запал… девочка-ангелочек! Волосики беленькие…

…и сама Эллочка блондинкой была, но то, с каким презрением она говорила о неизвестной Ксюше девушке, заставляло думать, что любовь ее к Стасу совсем даже не исчезла.

– Глазками хлоп-хлоп! Губки бантиком. И готово… почему мужики такие идиоты?!

– Не знаю, – честно ответила Ксюха.

– И я не знаю. Я его предупреждала, чтобы не думал даже ей потакать. Только нет… он удила закусил и копытом землю рыл. Рыцарь без страха и упрека!

Эллочка поставила чашку на ладонь.

– Идиот, – произнесла она совершенно спокойно. – И вот что мне теперь делать?

– Рассказать.

– Тебе?

– Мне, – Ксюша выдержала насмешливый Эллочкин взгляд. – Или полиции. Если из-за той девушки Стас погиб…

– Не знаю… по ее вине, но из-за нее ли? Сложный вопрос. Она его во что-то втянула… да, она и втянула, но чтобы убить?

– Во что?

– Ей нужна была та шкатулка. Помнишь? Перевертень. Тот забавный тип в плаще, который все ныл, что у него имущество отобрали. Сначала он мне смешным показался, – Эллочка откинулась на спинку кресла. – Игнат все равно это дело на тормозах не спустит. А с ним мне говорить – без интереса. Тебе вот расскажу… и надеюсь, ты передашь ему, если сочтешь нужным.

Вот так: выходит, не придется Ксюше обманом вытягивать у Эллочки сведения. Она сама пришла, желая рассказать о том, что знала. А разговор про Игната – это для затравки, ну, не с порога же заявлять, что дело-то совсем в другом.

– Помнишь, как ты того типа охарактеризовала?

– Нет, – Ксюша подула на чай, она любила холодный и с молоком.

– Аллигатор. И угадала же… первое впечатление – самое верное. Перевертень и был аллигатором, старым, ноющим аллигатором, который привык притворяться. Он с маской своей сжился, но в глазах его порою такое мелькало, что у меня икота начиналась.

Эллочка в Ксюшином воображении с икотой никак не ассоциировалась.

– Я как-то раз подзадержалась на работе. Выхожу вечерком на стоянку, а кто-то у машины моей вертится. Смотрю – он! И за какой такой, спрашивается, надобностью? А он разве что хвостом не виляет. И такой весь ласковый: мол, как это я не боюсь поздно по ночам ходить? Всякое случиться может! И вот ничего ведь нового не сказал, но меня потом еще два дня трясло. Глаза его рыбьи…

Ксюша припомнила свой собственный иррациональный страх при первой своей встрече с Перевертнем. Действительно, он ведь ничего не сказал и не сделал, чтобы ее напугать, но Ксюше действительно стало страшно.

– Он из-за этой шкатулочки с ума сходил. И, главное, сам выглядел полным нищебродом, но деньги-то водились у него… откуда? И Стас понять не мог, чего этому типу надо. А потом Перевертень взял и помер. Честно говоря, я еще подумала, что так оно к лучшему. Ну, не нравился он мне.

Эллочка пригубила чай и вернула чашку на столик.

– А недавно Стас про свадьбу заговорил. Нет, у него и раньше случались романы, но несерьезные. Тут же он влип, что муха в варенье. Взялся меня с невестой знакомить… ну вот скажи, что, у них мозги есть?

Это она не про Стаса, про мужиков в целом. И Ксюша согласилась: да, знакомить невесту с Эллочкой – это как-то неразумно.

– Я ее как увидела, так и обомлела… ни кожи, ни рожи, а туда же… в невесты! Главное, что я сижу и трясусь перед этой пигалицей, а она мне рассказывает про высокие чувства и о том говорит, как рада меня видеть. Что, мол, она нисколько к Стасу не ревнует и понимает, какие у нас искренние отношения. А в глазах ее читается, что лучше бы мне исчезнуть с горизонта, иначе хуже будет. Я не паникерша…

В этом Эллочку уж точно нельзя было упрекнуть. Характером она отличалась выдержанным и умудрялась сохранять спокойствие в самых неприятных ситуациях.

– И Стас меня избегать начал. Вроде и не ссорились мы, но… знаешь, как оно бывает. А позавчера он мне позвонил. Встречу назначил на нашем старом месте, я пыталась выспросить, в чем дело. Он же только сказал, что, мол, понял: Анна лжет. Что ей не Стас, ей шкатулка нужна была!

Элла вдруг ссутулилась и обняла себя руками.

– Он не пришел на встречу. Я два часа его прождала. И звонить пыталась. А он не отвечал… мертвый уже был. Я знаю, что мертвый. Из-за шкатулки этой. Или из-за девки… я ей за Стаса глаза выцарапаю!

– Не надо, – Ксюша решилась прикоснуться к острому локтю Эллочки. – Это не она. Это кто-то из своих, кто знал, как ночью в контору попасть.

– Ты странная.

Эллочка не умела долго быть несчастной или просто предпочитала выглядеть счастливой, но она вдруг распрямила плечи, тряхнула белой гривой и сказала:

– Кто бы другой не стал мой бред слушать, но… – она разгладила оставленный ее ногтем на велюре след. – Да и с кем другим я не стала бы разговаривать. С тобой же – легко. Чужой человек, а вот… я была у нее сегодня. Сразу из конторы туда отправилась. Не знаю даже, зачем. В глаза ей посмотреть? Убедиться, что она виновата? Или не виновата? Все женщины делают глупости. Анна со Стасом жила, а у меня ключи есть, еще по старой памяти. Так вот, эта тварь уехала, и отнюдь не вчера.

– Почему ты так думаешь?

– Вещи, – Эллочка щелкнула пальцами. – Когда я в спешке собираюсь, то хватаю лишь основное. А она вывезла все! Одежду. Обувь. Халат свой, идиотского лилового цвета, с розой на спине… ну да, я как-то заглянула к Стасу в гости. Чаю попить. Она в этом халате и рассекала. И в тапочках лохматых. Боже мой, какая пошлость!

Ксюша кивнула, соглашаясь, что, дескать, пошлость неимоверная, хотя лохматые тапочки и ей бабушка привезла, из Чили, кажется. Или из Мексики? Но главное, что они теплые, удобные, с длинной шерстью.

– А сейчас – ни халата, ни тапочек, ни щетки зубной. Ни кремов… ничего вообще!

– Может, они поругались? Или расстались? – Ксюша задала вопрос на всякий случай, но мысленно согласилась, что подобное исчезновение невесты весьма подозрительно.

Именно тогда, когда Стаса убили.

– Стас бы мне сказал. Нет, она знала, во что его втягивает, – Эллочка поднялась. – В общем, я тебе сказала, что и хотела сообщить. Решишь поделиться с Игнатом – пожалуйста. Пойдешь в полицию… боюсь, я не готова так рисковать. Я не хочу отправиться следом за Стасом. Буду рада, если эту тварь найдут!

Но сама она ловить неведомую Анну не станет.

Элла вышла из того возраста, когда игры со спичками кажутся интересным времяпрепровождением.

Луиза Арнольдовна была дамой высокой, статной и, несмотря на почтенный возраст, сохранившей красоту, во многом – благодаря пластической хирургии. Она явилась в ресторан, опоздав на десять минут, тем самым словно давая понять, что она снисходит до собеседника, который, ежели ему вдруг захотелось с нею встретиться, подождет.

Она шествовала по залу, привлекая к себе взгляды редких посетителей и зная об этой своей особенности. Игнат разглядывал женщину, прикидывая, что беседа их явно не будет простой.

Он отметил неестественную гладкость и белизну ее кожи, отчего лицо Луизы Арнольдовны сильно походило на фарфоровую маску с нарисованными на ней глазами идеального разреза и с карминовыми губами. Брючный костюм с приталенным жакетом тоже сидел идеально, подчеркивая и стройность фигуры, и строгость ее обладательницы. Кремовое кружево блузы вносило ноту легкости в ее облик, равно как кокетливая лаковая сумочка.

– Добрый день, – сказала Луиза Арнольдовна, присаживаясь. Она разглядывала Игната без всякого стеснения, и выражение брезгливости, появившееся на ее маске-лице, дало ему понять, что результат этого осмотра – крайне неудовлетворительный.

Она продиктовала официанту заказ, ничуть не сомневаясь, что Игнат подождет со своим разговором.

Он и ждал.

– Итак, я вас слушаю, – Луиза Арнольдовна прикрыла веки, всем своим видом демонстрируя, что ничего нового не услышит. – Для начала представьтесь.

– Игнат Алексеевич.

– Игнат, значит. Итак, Игнат, позвольте, я угадаю? Проблема в том, что вы безумно влюблены в мою внучку и желаете связать с ней свою жизнь…

– Нет.

Единственная безумная влюбленность приключилась с Игнатом в шестнадцатилетнем возрасте и закончилась дворовой дракой, ножом в боку и реанимацией, где, собственно, влюбленность и прошла. С тех пор рецидивов с ним не случалось.

– Любопытно. Тогда вы – потенциальный деловой партнер Германа, который имеет замысел – предложить гениальный проект с гарантированными дивидендами в ближайшем будущем.

– А такие существуют?

Луиза Арнольдовна пожала плечами. Кажется, Игнат начал понимать суть ее игры, и это его развеселило.

– Нет. Мне ваши внуки малоинтересны. Неужели все так плохо?

Она улыбнулась уголками губ:

– По-всякому. Когда в семье есть деньги и дети, приходится порою сталкиваться с крайне неприятными ситуациями.

Насколько Игнат помнил, дети были не такими уж юными и наивными. Герману недавно исполнилось двадцать три года, он числился исполнительным директором отцовского холдинга, но реальной власти не имел, да и не особо к ней стремился.

Виолетте – двадцать. Студентка. Красавица.

Светская львица.

– Сочувствую. Но я по поводу вашего первого зятя хотел бы с вами поговорить.

О да, этот вопрос явно был болезненным. Столько лет прошло, но до сих пор Луиза Арнольдовна не простила дочери того, неподходящего, по ее мнению, замужества.

– И Светланы, полагаю? – Тон – ледяной, и лишь воспитание не позволяет даме немедленно удалиться. – Она опять ввязалась в историю, и вы хотите продать мне сведения, а если я откажусь, вы сольете их журналистам?

– Нет. Луиза Арнольдовна, я не шантажист. Более того, мне малоинтересны ваши деньги, у меня и своих хватает.

– По вам не скажешь. Выглядите, как… – она все-таки взяла себя в руки. – Извините, я слушаю вас.

– Возможно, вы слышали о «Сафине плюс»?

Вежливый кивок.

– Алексей Петрович – замечательный человек. Очень тонкий. Понимающий. Погодите… – В недогадливости Луизу Арнольдовну никак нельзя было обвинить. – Кажется, я о вас слышала. Извините, но вы совсем на отца не похожи.

Это Игнату уже говорили. Но взгляд его собеседницы немного потеплел.

– Это меняет дело, – куда более дружелюбным тоном произнесла она. – Я даже начинаю жалеть, что вы не свататься явились. Виолетта – милая девочка. Красивая. Хорошо воспитанная. И наследством обладает немалым. Подумайте.

Ну уж нет, только двадцатилетних наследниц Игнату для полного счастья и не хватало!

– Спасибо, я обязательно подумаю. Но меня действительно интересует ваш первый зять. И та история со шкатулкой. Поверьте, вопрос серьезный, иначе я не стал бы вас беспокоить.

Луиза Арнольдовна отвела взгляд. Она молчала, раздумывая: стоит ли начинать беседу или же приличнее будет уйти? Игнат ей не мешал.

Подали обед, который прошел в торжественном молчании.

– Вы правы, мне крайне неприятно говорить об этом, – Луиза Арнольдовна все же решилась. – Надеюсь, все, сказанное мною, останется между нами? Не поймите меня превратно, но мне глубоко симпатичен ваш отец. И я помогаю не столько вам, сколько ему.

– Он сейчас в Швейцарии. Проблемы с сердцем.

– Печально. Все-таки от времени не уйти, – это было сказано вполне искренне, и, пожалуй, на какой-то миг Игнат увидел перед собою совсем другую женщину: более мягкую, человечную, такую, которая исчезла под гнетом обстоятельств. – А история некрасивая… у меня нет привычки присваивать чужие вещи. Я не воровка. Если бы мне понадобилась эта шкатулка, я бы ее купила.

– Вы пытались?

– Не купить – откупиться, чтобы он прекратил поливать мою семью грязью. Но этот… человек отказал мне, уверяя, что шкатулка – Светочкино наследство. Будто этой девице есть дело до сохранения исторического прошлого ее рода! Она думает исключительно о деньгах. На редкость меркантильная особа… вся в отца.

А вот это что-то новое!

– Поверьте, я знаю, о чем говорю, – печально улыбнулась Луиза Арнольдовна. – Но мне следует начать с самого начала.

…Известие о скоропалительном браке ее единственной дочери Луизу Арнольдовну отнюдь не обрадовало. Наверное, поэтому Оленька и скрывалась. Она хорошо изучила мамин характер, главной чертой которого была властность. Увы, Луиза, пусть и отдавая себе в этом отчет, никак не могла справиться с этим своим маленьким недостатком. Она пыталась вполне искренне, прикладывала немалые усилия, но…

За ее спиной были годы кочевок, военных гарнизонов, мужниной службы, которая вытягивала из них обоих жилы, и вынужденной самостоятельности. Никто ничего никому не даст, если сама не возьмешь. И характер ее закалялся… и закалился.

Порою и супруг, дослужившийся до генерала, не смел спорить с дорогой женой, что уж о дочери говорить? Оленька росла тихой милой девочкой. И маму слушалась… до того дня, когда вдруг однажды заявила, что она вышла замуж.

– Ты шутишь?! – Луиза имела на дочь иные планы.

– Нет, мама.

– И кто он?

Луиза уговаривала себя успокоиться. В конечном итоге свадьба ничего не значит, благо сейчас как женят, так и разводят быстро.

– Человек, которого я люблю!

Естественно, кто же еще… но на одной любви жизнь не построишь. Оленька же, решив, что терять ей нечего, заговорила. О да, она столько лет терпела мамин деспотичный характер, позволяя ей помыкать собою, но терпению ее пришел конец.

Она устала.

Носить то, что скажет мама. Общаться с людьми, мамой одобренными. Отказываться от друзей, которые нравятся самой Оленьке, но, по маминому мнению, дурно на нее влияющих. И уж тем более выходить замуж за того, кто маменькой же выбран.

О да, Оленька не слепая, она понимает, почему в дом зачастил этот мерзкий старикашка с сальным взглядом. И если он так уж маменьке нравится, то пусть она сама за него замуж и выходит!

Признаться, в первую минуту эскапада дочери выбила Луизу из равновесия. Выходит, что все это время Оленьке было плохо? И она страдала? Но она же еще маленькая и ничего не понимает в жизни! Да, Луиза не позволяла дочери носить вызывающую одежду или разрисовываться, как делают это малолетние дурочки, пытающиеся выглядеть взрослее. Институт выбрала – ей же виднее, какие у дочери способности! Общение ее ограничивала… так ведь все Оленькины друзья – весьма сомнительного свойства люди. Луиза не желала, чтобы ее дочь приучили к сигаретам, алкоголю и, упаси боже, наркотикам.

А что касается Степана, то… да, он проявляет к Оленьке интерес, который Луиза поощряет. Степан вовсе не стар, ему всего-то тридцать восемь. И квартиру имеет, и дачу, и магазин свой, который расширить планирует.

Спокойный состоявшийся мужчина. Чего еще желать-то?

Но уговоры на Оленьку не действовали.

А знакомство с ее супругом и вовсе подорвало Луизину веру в здравомыслие дочери. Избранник был неказист, нехорош собой, молод, конечно, и вызывающе беден. Он явился к ним в дом с тремя подмороженными гвоздичками, одна из которых сломалась, но была «починена» хорошо знакомым Луизе способом – две части стебля скрепили длинной иглой.

Говорил он, конечно, красиво… о любви, о том, что он потерял голову, едва лишь увидел Оленьку, о том, как не похожа она на других женщин. Но при виде Луизы он понял, почему… кое-что о самой Луизе понял…

Лесть его лилась медовыми реками, но Луиза была слишком опытна, чтобы обращать внимание на слова. Ее поразил цепкий хозяйский взгляд, которым этот ее новоиспеченный родственник осматривал квартиру, словно на себя ее примеряя.

Именно тогда Луиза и решила, что ноги его в ее доме не будет!

Оленька думает, что она взрослая и умная? Пусть докажет.

Конечно, это был очень жестокий урок, но если бы Оленька справилась, то Луиза не стала бы вмешиваться.

К уже состоявшейся свадьбе она подарила им букет цветов и поездку в Крым, здраво рассудив, что на все остальное пусть супруг лично зарабатывает.

Он же глядел на Луизу исподлобья, словно изучая ее, но держался вежливо, с почтением.

Правда, спустя месяц он объявился в квартире Луизы, на сей раз без цветов, зато с разговором, который лишь подтвердил ее первоначальные опасения.

– Добрый день, Луиза Арнольдовна, – сказал он, вцепившись в засаленные лацканы старого пиджака. – Я хотел бы поговорить с вами о вашей дочери.

– А что с ней? Надеюсь, Оленька счастлива?

Оленька из гордости не звонила матери.

– Боюсь, что нет. Ссора с вами плохо сказывается на ее здоровье. Вы же понимаете, что в ее положении малейшее беспокойство может быть чревато крупными проблемами.

Луиза ждала продолжения.

– Оленьке нужны покой и уход, – продолжил зять. – А там, где мы живем, невозможно обеспечить ни то, ни другое. Ей совсем непривычно…

– Сделайте так, чтобы стало привычно.

Сердце ее кольнула стальная игла. Нет, Луиза не была жестокой, и собственную дурочку-дочку ей было искренне жаль, но… если уступить, то этот фарс с браком затянется надолго. А Луизе нет никакого резона содержать еще и никчемного супруга дочери.

– Вы же понимаете, что у молодого преподавателя почти нет шансов заработать много денег. – Зять устроился в кресле, впрочем, поза его была лишена прежней развязности, но в то же время полна скрытого внутреннего достоинства. Да, он пришел просить, но это его ничуть не унижало. – Я пытаюсь и работать, и вести научную деятельность. В перспективе меня ждет защита и…

– И я с удовольствием вас поздравлю.

Луизин супруг так и не научился писать без ошибок, и Луиза до самой его смерти выверяла его отчеты и письма.

– Что же до заработка, возьмите учеников. Репетиторам неплохо платят.

Она и сама прежде, случалось, так подрабатывала.

Зять поморщился: мысль о том, что ему придется возиться с чужими детьми, которые, ко всему прочему, не проявляют ни малейшего рвения к учебе, лишь треплют педагогам драгоценные нервы, была ему явно не по вкусу.

– Вы предложили Оленьке руку и сердце, следовательно, взяли на себя определенные обязательства. И я не понимаю, почему вы хотите, чтобы эти обязательства исполняла я?

– Будем откровенны, – предложил зять, сцепляя руки в замок. – Ваша дочь не привыкла жить в таких условиях, в которых она вынуждена существовать сейчас. И, конечно, вы правы. Мне следует озаботиться ее комфортом, но в настоящее время это невозможно.

Интересно, по какой причине?

– Еще год или два, и я сумею исправить ситуацию, а пока… в вашей квартире пять комнат. Вам не кажется, что это слишком много для одной женщины?

Он не добавил «пожилой», но слово это читалось в его холодном взгляде.

– Мы бы не мешали друг другу. Естественно, я не требую от вас содержать меня. Я бы сдал свою жилплощадь. Плюс зарплата. Этого бы нам с Оленькой хватило.

Луиза молчала, и зять, вдохновленный отсутствием возражений, продолжил:

– Вы бы помирились с дочерью. А затем и внук появился бы… или внучка…

И Луиза превратилась бы в бесплатную няньку, что, в представлении этого человека, – закономерно и естественно. А там и глубокая старость с маразмом, смерть, похороны и, наконец, свобода от надоевшей старухи. Почему-то, глядя в пустые, по-рыбьи выпученные глаза зятя, Луиза видела для себя именно этот путь.

– Боюсь, этот вариант неприемлем, – она словно со стороны слышала собственный голос, а сердце, никогда прежде не доставлявшее ей особого беспокойства, вдруг засбоило. – Я буду рада встретиться с дочерью, но… только встретиться. Конечно, после моей смерти она получит и квартиру, и все, что в квартире находится.

…а еще – дачу, коллекцию картин, десяток серебряных кубков тонкой работы и два десятка кинжалов, собирать которые стал супруг Луизы во время своего азиатского вояжа. Он ничего не смыслил в искусстве, просто любил красивые вещи, однако, к удивлению Луизы, эта любовь оказалась вернее образования: ни один предмет из его коллекции не оказался пустышкой.

– Но я не собираюсь умирать в ближайшем будущем.

Зачем она сказала про смерть? Уж больно страшно ей вдруг стало.

– Это вы так полагаете, – совершенно спокойно, дружелюбно даже ответил зять. – Знаете пословицу? Человек предполагает…

Он ей угрожает? Этот сопляк с непомерными амбициями?!

– Никто не знает, когда наступит его час, Луиза Арнольдовна, – зять церемонно поклонился и вышел.

А спустя неделю Луизу попытались убить.

Не будь этого разговора с зятем, Луиза решила бы, что все случившееся – не более чем неудачное стечение обстоятельств. И винить ей следует исключительно себя и свою привычку прогуливаться по вечерам. Пожилая женщина, одинокая, беззащитная с виду… и – в парке.

Чем не легкая добыча?

Парень, который метнулся к Луизе и сдернул с ее плеча сумочку, верно, думал именно так. Он не ожидал, что хватка у Луизы окажется мертвой, а реакция – и вовсе не старческой.

Она уклонилась и подставила нападавшему подножку.

А тот, падая, выронил нож.

Длинный нож с серебристым лезвием. И Луиза, увидев его, вдруг испугалась.

Вот не боялась она ничего в девятнадцать лет, оставшись одна посреди степи, в стране, языка которой не знала, среди плосколицых узкоглазых людей, смердевших бараньим жиром.

Не испугалась и позже, при пожаре, якобы случайном – концов-то все равно не нашли…

…и при перестрелке, в которую она угодила на рынке.

…при взрыве бомбы, не то исламистами подложенной, не то контрабандистами.

…отсиживаясь в зарослях конопли, понимая, что если ее найдут – не пощадят, пусть и беременную.

А тут вдруг… Луиза четко осознала: ее пытались убить. И, наступив на запястье парня, который корчился на земле, – а вроде бы и не сильно она его ударила, – она спросила:

– Кто нанял?

– Не знаю я! – парень взвизгнул. – Он не представился… сказал, что старуха будет гулять… всегда тут гуляет…

– И надо просто сумочку сдернуть?

– Да, – он охотно вцепился в ее подсказку. – Сумочку! Только сумочку…

– А нож зачем?

И так все было понятно, но тот, валяясь на земле, вдруг захныкал и стал оправдываться, что вовсе не собирался…

В тот вечер Луиза долго не находила себе места. Что делать? Рассказать кому-то? Не поверят. Или начнут укорять ее за жестокосердие, ведь она же – мать, а выгнала родную дочь из дому… а теперь вот придумывает всякое-разное про нелюбимого зятя. Чем он нехорош? Ученый, скоро кандидатскую напишет… а что нищий, так не всем же с серебряной ложкой во рту родиться!

Почему-то почти все знакомые полагали, будто собственное благосостояние далось Луизе легко, едва ли не подарком свыше на нее упало. Нет, не поймут ее… а заявление писать? Так это же бездоказательные обвинения… ей уже и самой не верилось, что происшествие в парке имело именно тот подтекст – с убийством.

Она почти было убедила себя, когда произошел несчастный случай: Евдокия, приходившая трижды в неделю помогать ей по хозяйству, вдруг попала под машину.

Еще один случай?

Или никакой не случай?

Евдокия была похожа на Луизу, как родная сестра, и лицом, и фигурой, и сходство это всячески подчеркивала. Прическу делала похожую. И с удовольствием надевала старые наряды Луизы. В тот день на ней было ярко-бирюзовое пальто с песцовым воротником, новое почти, но немного тесноватое в груди. Пальто Луиза отдала ей накануне… и в морге, глядя на тело – родственников у Евдокии не было, – увидела не домработницу, но себя.

– И что вы сделали? – Игнат с восторгом смотрел на эту железную женщину.

– Я почти решилась уехать, – она печально улыбнулась. – На год… на два… думала, что Оленька дольше не выдержит. А потом решила: какого черта?! Чтобы меня какой-то сопляк из моей же квартиры выжил? Да не бывать этому!

Она достала серебряный портсигар, явно старый, хотя и не настолько, чтобы считаться старинным. На крышке его Игнат рассмотрел Кремль и звезды, а под крышкой – вязь дарственной надписи.

– Супруга моего, – пояснила Луиза Арнольдовна, – наградили его как-то… а он не курил. Я же пристрастилась, до сих пор не могу избавиться от этой привычки.

Сигареты были дешевыми, с терпким едким дымом, который никак не увязывался с роскошной обстановкой ресторана.

– Что же до дела, то все было просто. Я составила завещание и распорядилась копию им отослать. В случае моей смерти все мое движимое и недвижимое имущество отходило бы церкви. А Оленьке выплачивалась бы ежемесячная рента… небольшая. Она не позволила бы моей дочери нищенствовать, но и не удовлетворила бы запросов ее муженька.

Умно! Организация – не конкретный человек, которого можно устранить, решив тем самым проблему. Да и оспорить завещание – вряд ли бы у них это вышло. Церковь умеет защищать свои интересы.

– Он разозлился?

– Пришел в ярость, – Луиза Арнольдовна коснулась брови. – Заявился ко мне… обозвал меня полоумной старухой, которой давно пора на кладбище. Я ответила, что в моем возрасте смешно бояться кладбища. И я готова предстать перед Богом… но это вряд ли решит его собственные проблемы.

О да, с таким завещанием Перевертень оставался бы нищим, еще и обязанным содержать жену и ребенка. Обидно, когда такая ставка не играет.

– Эта злобная сволочь пригрозила, что в таком случае я дочь больше не увижу. Он не позволит ей уйти… и он сдержал слово. Четыре года понадобилось, чтобы моя дурочка прозрела. Нет, если бы не те происшествия, я, пожалуй, не выдержала бы, сдалась. Но всякий раз, когда он мне звонил и предлагал помириться с Оленькой, я вспоминала морг и несчастную Евдокию.

Все-таки сила воли у Луизы Арнольдовны была потрясающая.

– Потом он пытался шантажировать нас ребенком… сначала отказался давать дочери развод, потребовал установить опеку над Светланой. А Оленька согласилась… она была стрекозой по натуре, легкой девочкой, которая привыкла к легкой жизни и с радостью вырвалась из клетки. Ее ужасала сама мысль о том, чтобы вернуться к нему. И эта затея провалилась… нет, мы поддерживали отношения, но – дистанционно. Отправляли им подарки, иногда – деньги, но небольшие суммы. Естественно, я постаралась как можно быстрее пристроить Оленьку в хорошие руки. Не считайте меня чудовищем, я люблю дочь, но понимаю, насколько она беспомощна в подобных вопросах.

Игнат уверил, что чудовищем ее он вовсе не считает, и Луиза Арнольдовна продолжила рассказ:

– У Оленьки все замечательно сложилось. Ее второй супруг оказался весьма ответственным человеком, ко всему прочему совсем не глупым и способным зарабатывать.

В ее устах эта черта являлась главным достоинством.

– Дела его как-то быстро пошли в гору, что, как понимаете, не могло меня не радовать. Появились дети… увы, Оленька совершенно ничего не желала слушать, полагая, что сама знает, как их воспитывать. И в результате мне приходится заниматься внуками, а они крайне избалованы и беспомощны. Но я не об этом… К сожалению, Федор два года тому назад умер, и мы с Оленькой вновь поругались. Дело в том, что Федор оставил бо́льшую часть своего состояния, включая контрольный пакет акций его холдинга, мне, а Оленьке такое положение вещей казалось несправедливым.

Бедняга наверняка решила, что уж теперь-то она вырвется на свободу.

– Не подумайте, он не оставил Оленьку без гроша в кармане. Ей было определено содержание, весьма и весьма приличное.

Но кусок, отошедший любезной Луизе Арнольдовне, был всяко жирнее.

– Акции Оленька бы продала, ей сразу после его смерти сделали предложение, показавшееся моей дурочке выгодным. А я не разрешила… ну, да не в том суть. Оленька вновь поступила, как в прошлый раз, – прекратила со мной всяческое общение. Конечно, теперь у нее имелись деньги, которые изрядно облегчали ей жизнь. Я не вмешивалась. Хочется ей поиграть в самостоятельность – пусть, вреда особого не будет. Она не была злой девочкой, скорее… вела себя, как подросток, на волю вырвавшийся. Вечеринки какие-то, подруги сомнительные… клубы…

Луизе Арнольдовне наверняка докладывали о каждом шаге дочери, но пока дражайшая Оленька не преступила некую черту, существовавшую сугубо в воображении ее матери, та не вмешивалась.

– И вдруг все разом прекратилось. Мне это показалось крайне подозрительным, и я все же осмелилась нанести ей визит.

Она с раздражением бросила окурок в пепельницу.

– Оленька вновь связалась с этим типом! Представляете?! Столько лет прошло, а он… конечно, богатая вдова, пусть и не столь богатая, какою могла бы быть, но всяко уж имеющая больше его. Конечно, он защитил свою диссертацию. И специалистом стал. По готическому роману… кому сейчас нужны специалисты по готическому роману? Я пыталась с ней поговорить… но – нет! Я ничего не понимаю. Я разлучила их души в прошлом и теперь опять «мешаю жить», но – не выйдет. У Оленьки есть свой источник дохода, и… я отступила. Честно говоря, я опасалась, что он подобьет мою дурочку на брак, а там и овдовеет. Но все вышло иначе… он вдруг уехал, вроде бы лекции читать. А она – умерла.

Голос Луизы Арнольдовны дрогнул, впрочем, лишь чуткое ухо могло бы уловить ее изменившийся тон.

– И смерть-то глупая… нелепая… знаете, если бы они поженились, я бы решила, что именно этот человек виноват во всем, настолько все странно было… она упала с лестницы и сломала шею. Тысячи людей падают с лестниц, лечат переломы, конечно, но остаются живы. А Оленька – шею сломала.

Интересно, почему-то Игнат, услышав о смерти супруги Перевертня, решил, что дело было в болезни. Инфаркт, инсульт или простуда, давшая осложнения, что-то такое, донельзя обыкновенное.

А тут вдруг падение с лестницы.

– Он ничего не выиграл от этой смерти. Да, Светлана могла претендовать на часть имущества, она и попыталась, явилась ко мне с требованием своей доли. И я пошла ей навстречу. У девочки есть характер. Ее, в отличие от Виолы и Германа, жизнь не баловала. Конечно, она хамовата и необразованна, но… я думаю, мы поладим.

– Вы подарили ей квартиру не потому, что желали выкупить шкатулку? – уточнил Герман.

– Конечно, нет. Более того, я вам скажу, что я этой шкатулки и в глаза не видела! Я велела обыскать Оленькин дом и, если бы обнаружила там шкатулку, вернула бы ее. Не сомневайтесь. Я не желаю иметь ничего общего с тем ужасным человеком!

Который тоже весьма своевременно отправился в мир иной.

А призрак шкатулки – остался.

Существовала ли она вообще? И Луиза Арнольдовна, словно догадавшись о мыслях Игната, повторила их вслух:

– Я даже сомневаюсь, существовала ли она. Понимаете, такая… неординарная вещь появляется вдруг, фактически из ниоткуда. Оленька прежде не упоминала о шкатулке, даже когда пыталась защитить супруга… тогда еще – супруга. Она говорила, какой он добрый, ласковый, понимающий, талантливый. Что он вот-вот диссертацию защитит. Что на работе его ценят безумно, что… тысячу аргументов приводила, но ни слова о шкатулке, которая, как выяснилось, была семейной реликвией.

Действительно, престранное обстоятельство.

– И меня вдруг обвиняют в похищении этой самой реликвии, – Луиза Арнольдовна вздохнула. – Зачем? Денег у меня более чем достаточно. Я не коллекционер-фанатик. И не стремлюсь позолотить свои родовые корни. Меня устраивает собственное пролетарское происхождение, а все эти… игрища вокруг истории кажутся мне смешными.