Текст книги "Земля королевы Мод"

Успокоив себя таким образом, я решила взглянуть на дело со своей профессиональной точки зрения. Ведь психологических мотивов для спланированных преступлений на самом деле не так уж и много.

а) Деньги или любые другие материальные ценности;

б) Месть;

в) Страх разоблачения;

г) «Высокая идея» и что-то, ей угрожающее.

Всё! Разумеется, если речь идет о психически больном человеке, то просчитать его мотивацию практически не возможно, так как каждый сходит с ума по своему. Но, кажется, мы все-таки имеем дело с людьми, условно (по крайней мере, в юридическом смысле) психически здоровыми. Значит… Пункты б) в) и г) мы можем смело отбросить. Мстить Зое было просто некому, вообразить Федора, угрожающего чьей-то «высокой идее» или супругов Кривцовых, желающих кого-то в чем-то разоблачить – ерунда на палке!

Значит – что-то вполне материальное. Это же подтверждает и история о золотой пластинке (которую, надо признать, никто, кроме Алины и Сережи, не видел – а стопроцентно им доверять у меня нет никаких оснований). Но что такое эта пластинка, если она тем не менее существует?

Ничего не понимая в сокровищах и кладоискателях, я все же попыталась вообразить себе максимальную ценность пластинки. Ну пусть она будет… из гробницы египетских фараонов! Достаточно ли этого, чтобы убить двух человек?

Минут через пять я со всей очевидностью поняла, что и в этом направлении зашла в тупик. Мои «психологические» рассуждения оказались так же бесплодны, как и попытки выстроить аналитическую схему.

Тем более, что все упиралось в одно, нерешаемое совершенно: пластинка или не пластинка, сокровище или не сокровище – но где Федор его взял?!!

Все говорило за то, что никто из оставшихся в живых участников событий этого не знает.

Одну случившуюся в моей жизни историю все это, конечно, очень даже напоминало, но я отогнала эти мысли, как неуместные. Понятно, зачем и почему – чтобы не думать об Олеге, Кешке… в первую очередь, конечно, о Вадиме. (События, о которых вспоминает Анжелика, описаны в романе «Забывший имя Луны» – прим. авт.)

* * *

Возвращаясь с работы, я всегда прохожу мимо цветочного киоска, ярко освещенного и похожего на телевизор, в котором показывают фильм про жизнь кораллового рифа. Толстая, густо накрашенная продавщица с двумя цепочками и медальоном на шее до смешного похожа на глуповатую, совершенно не хищную рыбу. Но запах у киоска совсем не морской. Когда стеклянная дверь распахивается в зиму, оттуда, толкаясь, вылетают клубы субтропически-попугайного воздуха. Все вместе почему-то напоминает мне об острове Робинзона Крузо. И еще – когда настроение попроще – о том, что кто-то кому-то покупает в этом киоске строгие изысканные лилии и шуршащие аляповатые букеты, безвкусные и искренние, как пожелание на открытке: «Люби меня, как я тебя». Каждый раз я получаю удовольствие от созерцания этого островка и стараюсь не думать о том, что моя жизнь по факту совершенно не пересекается с его ассортиментом. Обычно у меня получается. Если не получается, то я начинаю весело смеяться, так как сразу же вспоминаю Жана Вальжана, Козетту и дорогую магазинную куклу, которую первый купил последней. Представить себя, Анжелику Андреевну Аполлонскую, в виде бедняжки Козетты – что может быть забавнее? И кто, интересно, мог бы быть моим Вальжаном?

Светкин звонок прозвучал сразу, как только я вошла в комнату. Возможно, она подгадала, а возможно, звонила и раньше, но не заставала.

– Мне вот интересно, – сказала Светка. – Что думают о подвиге декабристок коренные жительницы города Нерчинска? Ну, понимаешь, те женщины, которые там родились, выросли и прожили всю жизнь? Вместе с мужьями, а?

– А в простоте можешь? – спросила я. – Я только что с работы и жрать хочу.

– Я сегодня была в фитнес-клубе и видела там твою Любочку.

– Угу, – сказала я. – Понятно. Но ничего удивительного. Она, кажется, в каком-то клубе работает. Инструктором. Наверное, как раз в том, в котором ты была.

– Ага, – согласилась Светка. – Прекрасно. Именно инструктором. Я купила абонемент. Себе и тебе.

– Светка, я не хожу в фитнес-клубы. Ты же знаешь – у меня с юности отвращение к не спровоцированной физической активности. Мне все это кажется идиотизмом. Я лучше на тахте с книжкой полежу.

– Любочка меня не узнала. Что не удивительно. Когда я подвязываю волосы, смываю косметику и переодеваюсь на тренировку, так я сама себя в зеркале не узнаю. А вот она разговаривала о чем-то с длинноногой девицей по имени Алина. Точнее, даже не разговаривала, а шепталась. И вовсе не об упражнениях на тренажерах, и не об аэробике, насколько я сумела понять.

Некоторое время я молчала, переваривая информацию. Потом спросила:

– И ты уже вообразила себе, как мы с тобой, пара престарелых шпионок, будем в фитнес-клубе следить за парой молодых злоумышленниц? Добывать улики, подслушивать разговоры, прятаться между зеркалами и т.д.?… Хочешь, я подарю тебе свою коридорную библиотеку? Это займет тебя на некоторое время…

– Не хочешь – не надо! – обиделась Светка.

– Не хочу, – подтвердила я. – Мне все это обрыдло. Любаша права, а мы – идиотки. Пусть обо всем этом милиционеры голову ломают. Под покровительством Сатурна. Я буду консультировать в консультации, Ирка – заниматься бухгалтерией, а ты – фитнесом. Так будет правильно.

– Но послушай, Анджа, – отбросив ернический тон, попыталась убедить меня Светка. – Это же уже цепочка получается. Пластинка – Сережа – Алина – ее муж – Любочка – убийства… Нельзя же так просто отмахнуться. Все-таки люди погибли…

– Кто, по-твоему, убил? – напрямую спросила я. – Вадим?

– Ну, вряд ли он сам… – замялась Светка. – Но его люди…

– ТО есть, по-твоему получается, Вадим изначально с Алиной заодно, несмотря на любовника Сережу. Впрочем, может быть, Сережа и не любовник, а «человек Вадима». Прекрасно. Любочка – их шпионка. Но в чем моя роль? Зачем они меня-то обихаживают?

– Потому что ты – путь к тому, что им нужно.

– А что им нужно? И почему я-то, если я путь, об этом не в курсе?

– Если бы мы это знали, я уверена, все встало бы на свои места, – вздохнула Светка. – Может быть, тебе написать подробное анонимное письмо и подбросить его следователю? Как ты думаешь?

– Я думаю, что у тебя последнее, перед климаксом, обострение романтизма.

– Ты специально хочешь меня обидеть, – заявила Светка. – Во-первых, чтобы фитнесом не заниматься, а во-вторых – чтобы про Вадима ничего не узнать.

– Поменяй пункты местами, и я распишусь.

– Ага-а! – обрадовалась Светка. – Значит, у тебя к нему что-то есть! Признавайся!

Если бы я могла сформулировать для себя, что у меня «есть к Вадиму», я бы непременно Светке в этом призналась. Но, к сожалению, никаких внятных формулировок у меня не было и в помине. Мямлить же, катать на языке какие-то ничего не значащие, захватанные слова так, как будто никто их до тебя не говорил, и они – твое личное открытие в сфере чувств, – это привилегия молодежи. Ей и оставим.

– А ты уже решила насчет экстракорпорального оплодотворения? – отпарировала я.

– Ну и как хочешь! – тут же отыграла назад Светка. – Все равно из твоей головы, как из Швейцарского банка, ничего не пропадает. Как бы тебе ни обрыдло, не сможешь ты забыть…

– Посмотрим, – возразила я, зная, что Светка права на все сто процентов.

* * *

– Анджа, прошу, не бросай трубку, выслушай меня. Я не понимаю, что происходит, но если я в чем-то виноват – прости. («А если в двух убийствах, то тоже – простить?» – думаю я.) Скоро Новый год. Я бы хотел, чтобы мы с тобой… как-то встретили, отметили… Или, если хочешь, Рождество… («Интересно, а если я предложу слетать на Рождество на Канары, как он отреагирует?») При встрече мы могли бы обсудить… Я совершенно не понимаю, почему ты меня избегаешь…

– Действительно не понимаешь? Но мне почему-то не хочется объяснять. Новый Год? Вместе? Видишь ли, я всегда считала, что это – семейный праздник. Или мое мнение устарело и перекинулось вместе с нашим государством, общественным строем и прочей шелухой?

– Государственный строй… – оторопело повторил Вадим. – К чему ты, Анджа? Я тебя не понимаю.

– Хорошо, – вздохнула я. – Я думаю, что Новый год тебе разумнее и приличнее всего встретить с молодой женой. Если не хочешь с молодой, наверное, можно и со старой, если она еще свободна. Может быть, ты, как человек современный, и находишь вполне естественным, чтобы твоя жена встречала Новый год с любовником. Исполать. Но я в эти игры не играю…

– А ты, Анджа, ханжа, – трубка откликнулась нервным смешком.

– Безусловно, – я энергично кивнула, как будто бы он мог меня видеть.

– Разве я когда-нибудь скрывал от тебя, что женат? Разве ты не знала об этом, когда… – Вадим запнулся.

– Когда ложилась с тобой в постель? – невозмутимо продолжила я. – Ты это хотел спросить? Конечно, знала. Но хотела бы я знать, что в этот момент было известно тебе…

– О чем ты? О моих чувствах – к тебе и моей жене? Я могу сказать…

– Уволь! – я подняла руку в защитно-отрицающем жесте, снова позабыв о том, что собеседник не может меня видеть. – Уволь, пожалуйста.

Если он и притворялся, то делал это мастерски. Но может быть, в КГБ или ФСБ ему преподавали актерское мастерство?

Мне опять стало скучно – и я ничего не могла с этим поделать.

* * *

Вежливо и дружелюбно отказав Ирке, Ленке и Любаше, я решила встречать Новый Год в обществе Флопси, Мопси, Топси и Хлопси. Разумеется, такая формулировка моего решения в практике нашего коммунального бытия оставалась не более, чем кокетством.

Действительно в одиночестве встречает Новый Год Любаша. Мишка еще днем 31 уходит в компанию своих крутых менов-спасателей, а после боя курантов звонит домой, сухо говорит: «Мама, поздравляю тебя с Новым годом. Желаю всего самого хорошего» – и вешает трубку. Что после этого делает Любаша – бог весть. К Ирке и Ленке она на праздники не ходит, потому что зрелище чужого семейного счастья действует на нее угнетающе. Не знаю, почему я не пригласила ее к себе. Можно было бы проанализировать, но отчего-то не хочется.

Ирка после моего отказа наверняка испытала сложное чувство – смесь искреннего огорчения и облегчения. Дело тут в том, что, несмотря на симпатию ко мне всего иркиного семейства, в моем присутствии им всегда приходится «напрягаться», а без меня праздник пойдет в комфортной для Ирки атмосфере «без галстуков». Будет много вкусной и сытной еды, Володя будет лежать на диване в вытянутых на коленях, но удобных тренировочных штанах и футболке (при мне он надел бы рубашку и брюки и сидел на стуле), Ирка – бегать из комнаты в кухню и обратно в чистом, но стареньком халате. Выпив, Никитка и отец семейства начнут с удовольствием матерно комментировать происходящее на голубом экране (в моем присутствии нецензурных слов не употребляет никто из моих знакомых – стало быть, Володе пришлось бы больше молчать, а Никитке – все время контролировать себя). Ирка в конце концов перестанет суетиться, тоже выпьет пару-тройку бокалов и стопок за то, чтоб «в новом году все было», и уютно примостится на диване возле мужниного отросшего с годами живота. Володя повернется набок, согнет колени, чтобы ей было удобнее опереться, и заснет, Никитке посигналят под окнами и он упорхнет продолжать праздновать к приятелям, а Ирка с тихой Люсей еще долго станут пялиться слипающимися от усталости глазами на мерцающий экран и согласными голосами, охая и одинаково покачивая головами, будут обсуждать личную жизнь участвующих в новогоднем коктейле артистов. В общем-то, как я понимаю, это и есть семейное счастье, которое никогда и никому не дается бесплатно. К сорока годам Ирка, на мой взгляд, оплатила абсолютно все свои векселя.

В нашей квартире есть свои ритуалы, связанные с главным из оставшихся после падения Советского Союза праздником. Из насельников квартиры на Новый Год уходит из дома только Браток. По природе он нелюдим и избегает шумных сборищ, но из деловых соображений неизменно принимает участие в корпоративной новогодней вечеринке в каком-то ресторане. Все остальные остаются дома. К Аркадию приходит его неопределенно психопатологическая, относительно тихая молодежь. К Дашке не приходит никто, так как Виктор Николаевич встречает Новый год с семьей. Где-то между 12 и часом ночи он звонит Дашке по телефону и приглушенным голосом (чтобы не услышала жена) официально поздравляет подругу с Новым Годом. Дашка поздравляет его в ответ, но лицо у нее при этом печальное и вытянувшееся, как старый носок. Любочка вроде бы каждый раз приглашает Дашку на Новый Год к себе, но Дашка отказывается, чтобы не пропустить звонок Виктора Николаевича. Как будет в этом году – не знаю.

Даже если никто не спрашивает о ее планах, Наталья накануне праздника с плаксиво-агрессивным лицом каждый раз заявляет в кухне одно и то же:

– Ну куда я пойду?! Кому мы нужны-то?!

Руслана вот уже пару лет пытается уйти на новогоднюю ночь к подружкам, где она, по-видимому, все-таки кому-то нужна, но Наталья ее на всякий случай не пускает. Подружки Русланы, которые живут где-то по соседству, всю ночь звонят по телефону, зовут, подключают своих родителей, Наталья упорствует (по ее мнению, эти подружки и их родители-пролетарии – неподходящая компания для дочки), Руслана визжит и воет в переменном диапазоне, в общем, праздник в их семье проходит в бодром непрерывном скандале.

Кирилл обычно встречал сам Новый год с семьей, а потом – незаметно куда-то утекал.

Семен серьезно и продуманно поздравляет всех присутствующих в квартире с наступившим праздником (в последний раз он пожелал Аркадию в новом году крепкой, стопроцентной ремиссии его заболевания, а мне – защитить диссертацию, удовлетворив тем самым мою тягу к познанию мира), а потом – дисциплинированно напивается в своей комнате, чокаясь с телевизором. Иногда, уже под утро, он звонит кому-то, по-видимому, однополчанам, и тогда из коридора несется приглушенный, мужской, отборный и тяжелый мат, сдобренный какими-то военными терминами.

* * *

– Даша, ты будешь печь пироги! – императивно сказала я. – Много. Чтобы на всех хватило. Если надо, я могу поучаствовать финансово.

Дашка пожевала губами, вспоминая, что означает слово «финансово», а потом отрицательно покачала головой.

Огромная Зина отвернулась от плиты и взглянула на меня вопросительно. Расстановку сил в нашей квартире она уловила еще в свой прошлый приезд. В тех редких случаях, когда я начинаю командовать, со мной не спорят.

– Зина, если вы попробуете приготовить детям на праздник свой вечный кулеш с салом, я надену кастрюлю вам на голову.

– Я еще картошку могу, кисель, кашу, кулебяку, запеканку, щи, окрошку… – подумав, начала перечислять Зина, все глубже погружаясь воспоминаниями.

– Окрошка, – сказала я. – Это ведь холодное, из кваса и прочего, да?

– Угу, – кивнула Зина. – Мужики любят. Так на нее много всего надо, летом только…

– В городе теперь все есть, зимой и летом, это называется «общество потребления», напишите список, я куплю… Зина, вы грамотны? – с внезапным подозрением спросила я.

– А то! Семь классов в райцентре на четверки с пятерками окончила! За брата уроки делала, он сам разобрать не мог. Скажешь тоже! – Зина сочла нужным обидеться.

– Простите, – извинилась я.

Наталья сметывала на весу что-то воздушное, наверное, к празднику. Перед ней, около стола, на котором были разложены журналы и выкройки, стояла в кружевном объемистом неглиже соседка из нижней квартиры. Я помнила ее как прилежную читательницу детективов с любовной интригой. Когда Наталья подняла голову, во рту у нее веером были зажаты булавки, смотревшиеся как аллегория.

– Наталья, как человек с наиболее развитой эстетической компонентой, вы отвечаете за салаты. Руслана и Маша помогут вам их нарезать. Вы сделаете красиво.

Наталья не сразу сумела освободиться от булавок.

– Чего это я буду… – понеслось мне вслед, но я уже вышла и прикрыла за собой дверь.

Семен, естественно, ни с чем не стал спорить, и даже творчески развил полученное задание. Полил уксусом лук, посыпал сваренную картошку укропом, а селедку так и вовсе, проконсультировавшись с Дашкой, покрыл полноценной свекольно-майонезной шубой.

Аркадий проявил себя эстетом и вместе со своими психопатическими друзьями на двух фросиных огромных тарелках за пять часов работы изготовил многослойный рыбный салат под названием «мимоза». Все компоненты салата сначала варились, потом натирались на разных терках, мариновались и т.д., но результат оказался потрясающим: удивительно тонкий вкус и запах, красивый вид – блюдо, которым мог бы гордиться любой ресторан.

Я испекла большой кефирный торт по рецепту моей мамы – с безе, желе и черникой. Потом прикинула и испекла еще один точно такой же. Дашка очень нервничала, так как ей все время нужна была духовка, а мои торты можно было выпекать только послойно – три лепешки на один торт.

Стол накрыли в большой комнате Кривцовых. Наталья, Зина и даже Семен сомневались насчет траура и прочих таких вещей, как это согласуется с народными обычаями. Я сказала, что, поскольку народных обычаев все равно никто из нас, даже крестьянка Зина, толком не знает, нужно делать так, как удобно и логично. К тому же Федору и Зое это наверняка бы понравилось. Они оба любили гостей и большие столы, и если сейчас их души на нас смотрят, то, конечно же, радуются и одобряют. Последний аргумент оказался решающим, так как в нашей квартире материалисткой и атеисткой являюсь только я. Все остальные, даже «красная проститутка» Фрося, почему-то полагают себя верующими. Браток, Наталья и Руслана носят кресты. Дашка иногда ходит в ближайшую церковь и ставит там свечки, стараясь не обидеть никого из святых. На Пасху все, кроме Братка и Семена, красят яйца и говорят друг другу: «Христос воскрес!»

Для детей были устроены конкурсы с призами, викторины и состязания. Во всех них принимали активное участие гости Аркадия – явные выпускники коррекционных школ. Вопросы для викторин составляла я, поэтому ориентироваться приходилось на ходу. Когда на вопрос: «Кто открыл Берингов пролив?» – у аудитории не оказалось даже гипотез, пришлось вспомнить санаторий времен моего детства и предложить желающим побегать в мешках по коридору. В этом состязании неожиданно для всех победила Кира.

Браток, уходя вечером, передал мне «для общества» бутылку шампанского, и сказал, тупя по обыкновению взгляд: «Я б, Анджа, остался…Вы это, того, – здорово придумали».

– Отметьтесь, Леша, и возвращайтесь сразу, – сказала я, подделываясь под своеобразный лексический строй речи Братка. – Никому вас там не надо, а здесь – наоборот.

Браток кивнул коротко стриженной головой, действительно приехал домой на такси сорок минут первого, и сразу же на свой лад включился в веселье – съел четыре тарелки окрошки, пустил Киру посидеть на его личном, комнатном унитазе и отдал имеющийся у него синтезатор на растерзание музыкальным гостям Аркадия.

Потом, выпив с Семеном и расслабившись, вдруг сам ударил по клавишам и залихватски, с каким-то одесским акцентом, пропел несильным, но верным баритоном:

 
– Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж
Королева играла в башне замка Шопена
И, внимая Шопену,
полюбил ее паж
Эх-ма!
 

Я, не удержавшись, расхохоталась.

– Леша, откуда вы знаете… это?

– Эту песню? – удивился Браток. – Так это… давно… ну, блатная… мне нравится…

– Леша, это не блатная песня. Это стихотворение Игоря Северянина, – все еще смеясь, пояснила я. – Прекрасное стихотворение.

– Ну так тем лучше, раз вам в тему, – кивнул Браток, который явно никогда не слыхал ни о каком Северянине.

С Фросей сидели в основном Зина и Дашка. Им удалось даже накормить старушку салатом «мимоза» и уговорить съесть маленький кусочек моего торта. Потом Зина вышла в кухню, утирая толстым пальцем слезу.

– Преставится скоро, – сказала она.

– Откуда вы знаете? – возразила я, чтобы что-то сказать. – Такие старушки обыкновенно – крепкий орешек.

– Виденья у нее – верный знак, – пояснила Зина.

– Какие виденья?

– Говорит, поляну видит, – прижмурив глаза, откликнулась Зина. – Солнышко только встало, на поляне – елка, пушистая, высокая, вся в росе – серебряная, а вокруг тысяча цветов – красные, синие, желтые, лиловые…

– Красиво, – согласилась я.

– Зовут ее, – вздохнула Зина. – Всех нас в свой черед позовут, – думая о чем-то своем, добавила она и ушла, тяжело переставляя опухшие ноги.

В квартире тем временем стало еще более шумно. Я пересчитала мелькающих и почему-то здоровающихся со мной детей и обнаружила, что их – прибавилось. Кажется, Руслана позвала на коллективное веселье своих пролетарских подружек. Тех легко отпустили. Поразительно, но и рядом с Кириллом обретался какой-то сумрачный, темный, похожий на него самого подросток в спущенных по моде штанах и рваных кроссовках. Наверное, морально поддерживал приятеля.

Когда веселье разгорелось и стало вполне автономным и самоподдерживающимся, я уложила хныкающую и уставшую Киру в маленькой комнате, чтобы она не мешалась под ногами нетрезвых взрослых. Она, естественно, попросила «читать казку». Кира почти не понимает смысла прочитанных ей сказок, но любит слушать голос взрослого человека. Особенно ей нравятся ритмичные стихи, но слово «стихи» пока слишком сложно для ее произношения. Она готова по три раза подряд слушать одну и ту же сказку в течении недели, но ответить на вопрос «О ком эта сказка?» – не в состоянии. Когда чтение прекращают, Кира всегда плачет от огорчения. Если мне доводится по случаю ее развлекать, я обычно использую «Чайльд Гарольда» Байрона. Ей очень нравится, потому что я с детства хорошо читаю стихи – громко и с выражением. В новогоднюю ночь моего благородства на Байрона для Киры не хватило. Вместо этого я выдала девочке в постель Хлопси и Топси, чтобы ей было чем заняться до момента засыпания. Удивительно, но свиньи в руках слабоумной Киры подвергаются гораздо меньшим опасностям, чем у Машки или Русланы. Последние отчего-то совершенно не чувствуют живое, не понимают, когда причиняют боль или неудобство. Может быть, это оттого, что никто никогда толком не чувствовал их самих.

Оставив Киру в обществе свинок, я, наконец, с удовольствием и облегчением ушла в свою комнату, притворив за собой дверь. Уверена, что после моего ухода остальным стало намного проще и сподручнее веселиться.

Ложиться спать еще не слишком хотелось, сперва надо было как-то погасить остаточное возбуждение. От привычной мысли о коридорном детективе меня отчетливо замутило. «Вредно наедаться по ночам!» – назидательно сказала я себе. Потом все же разложила постель, села в кресло, включила телевизор без звука (там показывали какой-то старый, по-хорошему знакомый фильм) и смотрела то на его экран, то на фиолетовые взблески на елочных игрушках. Где-то взрывали петарды, небо то и дело освещалось огнем ракет и фейерверков. Кажется, Браток говорил о том, что тоже прикупил пиротехники и собирался вести детей квартиры ее взрывать. Кира уже не увидит, впрочем, это даже к лучшему – она все равно боится громких и резких звуков.

Все-таки поразительно, сколько одиночества в одной, отдельно взятой квартире, – медленно и лениво размышляла я. – Ну ладно, я – человек тяжелый и неудобный. Но ведь все остальные тоже живут в своих скорлупках и даже не пытаются разбить явно тяготящий их лед. Посреди шумного мегаполиса – такая вечная вымороженная пустыня, Земля королевы Мод из времен моего детства. И ведь вроде бы уже не осталось никаких препятствий, никаких формальных устоев. Ни религия, ни государство, ни даже общественная мораль никому ничего не запрещают. Милая, хозяйственная Дашка могла бы составить счастье, принести тепло и уют в жизнь основательного, но глубоко несчастного Братка, удовлетворить свою женскую потребность опекать, заботиться. Хоть на один день, на любой основе. Наталья смотрится коммунальной стервой тоже по причине махрового, несмываемого одиночества. Что бы ей не третировать безобидного Аркадия, а наоборот? Что бы ему пусть не разумом («сумасшедший, что возьмешь?»), а сердцем понять причину, по которой она кидается на него как злобная собачонка? Достаточно было бы хоть кому-нибудь протянуть руку и ласково погладить Семена по всклокоченной, полуседой голове, и он наверняка перестал бы пить без просыху, и сумел бы быть полезным, и служил верно и предано, как старый пес служит хозяину… Отчего умница Фрося доживает свой век в лиловом, безнадежном одиночестве старости? Отчего так одинока огромная крестьянка Зина, приехавшая усыновить слабоумную внучатую племянницу? Единственными не одинокими людьми в нашей большой квартире были несчастные супруги Кривцовы… Где же теперь на самом деле находятся их души, оставившие на этом свете троих душераздирающе одиноких сирот? Ведь у них же наверняка были какие-то души… или хотя бы одна душа на двоих…

В Новогоднюю ночь мне звонили едва ли не больше, чем всем остальным насельникам, вместе взятым. Ирка, Любаша, Светка – абсолютно пьяным голосом. Светкина приемная дочь Настя. Антонина: «В эту знаменательную ночь мы с Виталиком желаем тебе большого счастья в личной жизни!» – острят, паразиты! Ленке по установившейся традиции я позвонила сама.

– Как крокодильчик? – спросила я, имея в виду ее младшего сына.

– Спит, слава богу. Как ты относишься к пиротехнике? – спросила она.

– Ты права, – я решила для разнообразия поддакнуть подруге. – Ужас! Просто на улицу выйти страшно! И детей наверняка не уложить…

– Да нет! – я как будто увидела ленкин упрямый жест: прижать к груди подбородок и мотнуть головой. – Я имею в виду пойти куда-нибудь и что-нибудь взорвать к чертовой матери.

– Вот так рождаются террористы… – вздохнула я.

Вадим позвонил десять минут второго.

– Анджа, я хочу вас поздравить.

– Что ж, поздравляйте, – разрешила я.

– Пусть все недоразумения останутся в старом году.

– Пусть.

– ВЫ решительно не желаете со мной разговаривать?

– Не говорите ерунды. Я уже с вами разговариваю. Спасибо за поздравление. Вас также. Передавайте привет родным и близким.

– А вы жестоки…

– Разумеется. Но разве вы не знали об этом, когда…

Молчание на том конце провода. Кажется, он действительно удивлен. Восемь лет назад я не была лучше, как человек, но была более психически уравновешена и не позволяла себе… Что поделаешь, возрастные гормональные изменения и все такое! Удобное оправдание для коммунальных стерв всех видов и родов, не правда ли?

Звонок в дверь прозвучал, когда я уже собиралась ложиться и даже начала расстегивать блузку.

Пришли еще какие-нибудь дети? Браток ушел-таки взрывать петарды и забыл ключ?

Звонили мне.

Я застегнула две пуговицы, зевнула, поправила руками волосы и пошла открывать. Почему-то подумала, что это пришел Вадим, и сейчас меня ждет еще одно тягучее, ни к чему не ведущее объяснение в стиле: «Онегин, я тогда моложе и лучше качеством была…». Как раз сегодня по телефону пьяная Светка пророчествовала: «Знаешь, подруга, он так просто от тебя не отстанет…» – Да и Дашка спрашивала: «А почему Вадим Викторович не пришел? И давно его не видно…» – Вот – повидаются…

На пороге стояла Алина. На лице ее почти не было косметики, красивая рыжая шуба небрежно наброшена на плечи. Улыбку она держала в зубах, как фальшивый рубль.

«Ага, значит они все-таки встречают Новый год врозь, – подумала я и испытала какое-то вполне плебейское удовлетворение от этого факта. – Если же она пришла выяснить со мной отношения, то тут из нас двоих я позабавлюсь несравненно больше,» – мне неожиданно стало почти весело.

– Проходите, Алина, – я широко махнула рукой. – Можете не разуваться, у нас сегодня везде грязно.

Цокая каблуками и оглядываясь, Алина прошла в комнату.

– Хотите что-нибудь съесть, выпить? – предложила я. – У меня тут ничего нет, но там… – я опять махнула рукой с какой-то избыточной широтой, наверное, сказывались три выпитых мною бокала с шампанским. – Там много всего. Я могу принести.

– Спасибо, ничего не надо, Анжелика Андреевна, – едва разжимая губы, вымолвила Алина. Только тут я заметила, что девушку бьет нервная дрожь.

– Что случилось?

– Ничего… Вот заехала, поздравить… С Новым годом вас… – объяснения звучали жалко.

– Где Сережа? Где ваш муж? – напрямик спросила я. – Что вы здесь делаете, Алина?

Я уже чувствовала, что дурацкая и трагическая история, как и предсказывала Светка (разрази ее гром! – кто здесь потомственная колдунья: я или она?!), продолжалась и не отпускала меня из своих цепких лапок.

– Анжелика Андреевна, я боюсь.

– Вам кто-то угрожает?

– Нет!… Да… Сережа…

– Вам угрожает ваш муж? Чего он от вас хочет?

– Я ничего не знаю!! – Алина явно хотела бы разрыдаться и тем сбросить нервное напряжение, но от перевозбуждения не могла этого сделать, и только кусала губы.

– Где сейчас Сережа?

– Не знаю… я не могу… мы с ним… он уехал… все кончено… то есть, просто мы расстались… потому что…

– Расскажите все по порядку.

– Не могу, не могу… Не знаю…

Я так и не смогла добиться от нее чего-нибудь более-менее членораздельного. Весь мой профессионализм разбивался об ее отупляющий страх. Я так и не поняла, чего или кого она боится.

Потом она вдруг засобиралась так же неожиданно, как и возникла на моем пороге.

– Я пойду, пойду… пойду…

Мне ничего не оставалось, как пожать плечами и проводить ее к выходу. Она диковато взглянула на продолжающийся в коридоре праздник. Дети играли в жмурки, роняли с вешалки пальто и оглушительно визжали. Водил Аркадий и явно подглядывал из-под шарфа, который был повязан у него на глазах.

Самая правдоподобная рационализация, которая пришла мне в голову к этому моменту: Алина знает о моих отношениях с Вадимом и приехала выяснить, не у меня ли он встречает Новый Год.

В коридоре меня увидела Дашка и улыбнулась своей слегка сонной улыбкой.

– Анджа, я вам сказать хотела. У этих, в окне – видать, помирились они под Новый год-то. Муж-то ее обнимал так ласково, и она к нему… И ребенок тут же…

Я мимолетно порадовалась за Ксению и подумала, что Дашка, в сущности, уникально счастливый человек. Умеет искренне радоваться за других тому, чего сама лишена. Много ли таких найдется?

Когда я вернулась в комнату, то сразу увидела на столе аккуратно упакованную в цветную блестящую бумагу коробочку с бумажным цветком на боку. Легко понять, что Алина оставила мне новогодний презент. Очень мило. Интересно, что там внутри? В таких коробочках обычно бывают духи или туалетная вода. Вдруг, неожиданно, я почувствовала настоящее здоровое женское любопытство. После того, как двадцать лет назад кончились бабушкины духи «Белая сирень», я никогда духами не пользовалась. Как-то не видела в этом особого смысла. Интересно, какой запах считает для меня подходящим Алина – девушка из модельно-современного мира?