Текст книги "Земля королевы Мод"

– Простите… – нерешительно сказала я, позволив себе легкий намек на вопросительную интонацию.

– Вы почти не изменились, – охотно пояснил визави. – Такие лица, знаете ли, почему-то совсем не меняются со временем. Сколько бы не прошло лет. Тот же взгляд исподлобья, то же несокрушимое упрямство во взгляде. «Через два часа? Я буду стоять – тут,» – и палец, указующий в мраморный пол… Ну? Вы не вспомнили?

– Земля королевы Мод! – не сдержавшись, вскрикнула я. – Неужели… Неужели это вы?! – поверить в такое совпадение было почти невозможно, но я уже и сама видела… – И вы действительно сразу меня узнали?!

– Конечно, – невозмутимо кивнул Петр Григорьевич. – Я всегда знал, что когда-нибудь наши пути опять пересекутся, и был готов к этому. Желающие знать ходят по одним дорогам и всегда встречаются – разве вы не знали?

Он улыбнулся мне улыбкой сообщника и… на одно короткое мгновение мне захотелось забыть сразу обо всем: о золотой пластинке, о пролетарской коммуналке, о своей психологической консультации – и провести остаток дней в этом пыльном кабинете с высоким потолком и окнами в старый Петербург, среди книг и бумаг, брести под голубым с золотом небом или под звездным шатром по не отмеченным на обычных картах дорогам, на которых легко можно встретить Аристотеля, Паскаля и прочих интересных людей, неспешно беседовать с ними о вечном, и снова расходиться в неустанном поиске истины…

Мгновение, естественно, минуло, но я была благодарна ему за то, что оно – случилось.

– Я рада, – сказала я. – Верьте. Я не очень умею и люблю выражать свои чувства, но я действительно рада, что встретила вас… что это оказались – вы. Это важно для меня… Петр Григорьевич, мне нужна ваша помощь…

– Разумеется, чем могу, – кивнул пожилой ученый. – Но сначала вы присядете вот сюда, рядом со мной, я поставлю чай, а вы мне расскажете, что с вами стало за эти годы, и, может быть, наконец, скажете, как вас зовут…

– Простите, – окончательно сконфузилась я. – Конечно. Простите. Меня зовут Анжелика. Анжелика Андреевна Аполлонская. К сожалению, это мое подлинное имя.

– Ну надо же! – рассмеялся Петр Григорьевич и глаза его весело блеснули. – Как шикарно и неожиданно вас одарили! Наверняка к такому имени прилагается удивительная судьба…

– Увы! – я подняла обе руки с открытыми к собеседнику ладонями.

Я психолог и потому кое-что понимаю в языке жестов. Жесты такой степени открытости для меня столь нехарактерны, что на секунду мне сделалось просто страшно. Петр Григорьевич серьезно кивнул, стоя у порыжевшей раковины и набирая воду в никелированный электрический чайник.

– Ничего страшного, – негромко сказал он. – Внешняя жизнь тела почти никогда не совпадает с внутренней жизнью души. В этом интрига личности. Вы ведь побывали на Земле королевы Мод?

– Да всю жизнь там и прожила! – вырвалось у меня.

– Садитесь, садитесь пожалуйста, Анжелика.

Я смотрела ему прямо в лицо, чего тоже никогда не делаю. У Петра Григорьевича были глаза цвета винограда, с тяжелыми коричневыми веками.

– У меня, к сожалению ничего к чаю нет, но у коллеги, я знаю, в верхнем ящике припрятаны сушки… Не от нас припрятаны, не беспокойтесь, – от мышей. Они у нас тут прямо оглоеды какие-то, ходят даже при свете, никого не боятся, только что бутерброды из пальцев не выхватывают…

О мышах он говорил с любовью и пониманием. О сушках и коллеге – тоже. На его столе стоял в глиняном горшке какой-то капризно-кучерявый цветок.

«Господи! – горячо взмолилась я. – Я не знаю, как он жил все эти годы. Я вообще ничего про него не знаю. Но пусть он жил счастливо и у него было все то, что ему нужно! И пусть также будет и дальше, до конца дней его. Мне так этого хочется!»

– Вы успокоились немного? – спросил Петр Григорьевич. – Конечно, я понимаю. Такая неожиданная встреча с детством, с собой на самом пороге осознанного бытия… Это очень волнительно… Ну, а теперь рассказывайте всё. Я так хочу вас слушать…

Сушка в моей руке громко хрустнула и сломалась. Не могу сказать наверняка, но мне кажется, что в тот день и час я плакала впервые за последние двадцать лет.

Глава 15. Булыжник – оружие пролетариата

– Это просто с ума сойти! Нет, ну это просто с ума сойти! – с нескрываемым восхищением повторила Ирка и плотоядно облизнулась. – Расскажи мне еще раз, а то я вот знаю, что ты мне не врешь, но все равно поверить не могу! То есть он тебя всего один раз видел и узнал через тридцать лет? И ты его тоже узнала? И… как он сказал – «хотящие знать всегда встречаются»? Желающие? Ну это все равно… Расскажи еще, какой он. Похож на прожившего жизнь Маленького Принца? С шарфом и Розой? И выпалывает по утрам баобабы? Как ты? Он не выпалывает? Почему?… Удивительно! Просто потрясающе удивительно!… Анджа! Ну вот объясни мне, почему с тобой все время такие удивительные, прямо волшебные вещи происходят? Олег твой в Мексике живет, где индейцы и эти… конквистадоры… Потом вся эта история с диким мальчиком… золотые пластинки… теперь вот этот человек, который тебя тридцать лет помнил после одной встречи… Жалко, конечно, что он уже такой старенький, а то бы вы с ним…

– Ирка, что ты несешь?! – возмутилась я. – Я его вообще не знаю. И он меня – тоже. У него, наверное, уже внуки взрослые…

– Так вот и я про это же самое и говорю, – пожала плечами Ирка. – В таком уже возрасте главное – родство душ… И как красиво… как, ты говоришь, этот остров называется – земля принцессы какой? Земля королевы Мод? Потрясающе удивительно! Ну почему у нас в бухгалтерии никогда ничего такого не происходит, а? Вот смотри… – Ирка подняла ладонь и растопырила короткие пальцы с неровным, но обильным маникюром. – Все наши новости за месяц. Раз, – она начала загибать пальцы. – Верочка с мужем разводится, никак не могут с квартирой решить. Ей с дочкой две трети положено – верно? Но трехкомнатную хрущевку больше чем на две однокомнатные никак не разделить, и он хочет, чтобы одну – ему. Она решила в суд подавать… Так… Два – у Галины Тимофеевны сын возвращался из гостей пьяненький, его толкнули, он упал, шапку дорогую, меховую снесли. Три – у начальницы дача в садоводстве сгорела… Да что это я все про гадости? – природная позитивность иркиного мышления явно заявила протест. – Вот – четыре – о хорошем. Раисиной свекрови наконец-то гипс сняли, так она теперь хоть до туалета сама дойти может, Раисе не надо судно туда-сюда носить…

Я таращила глаза и покусывала губы, стараясь выглядеть серьезной. Ирка вообще-то любит не только слушать, но и рассказывать «про жизнь», и обижается, когда я (или кто-нибудь другой) при этом смеюсь. Она искренне полагает, что жизнь в общем и целом – штука серьезная, а смеяться над ней, конечно, можно и даже нужно, но только в специально отведенных для этого местах. Уже в детстве Ирка обожала КВНы и сатирический журнал «Крокодил». Теперь она с удовольствием смотрит по телевизору выступления сатириков и пародистов, и заливисто хохочет в такт каждой их шутке. Она единственная из всех моих знакомых любит «ситкомы» – ситуационные комедии, в которых за кадром периодически раздается записанный на пленку дебильноватый смех невидимой аудитории. Ирке этот смех не только не мешает, но даже помогает – она понимает, в каком месте надо смеяться и послушно сосредотачивается, чтобы уловить юмор представленной актерами ситуации.

Через некоторое время Ирка спохватилась:

– Слушай, а он тебе по существу-то сказал что-нибудь? Ну то, про что ты его спрашивала?

– Обещал в ближайшее время выяснить все, что можно, – ответила я.

– Ага, это хорошо, – Ирка задумалась, подвязывая концы с концами. – Да, а зачем ты меня-то позвала? Чего тебе от меня-то понадобилось?

– Ира, ты можешь отказаться, – сказала я. – Тебе это ни к чему, и я, честное слово, не обижусь совершенно…

– Зато я обижусь! – категорически заявила Ирка. – Ты можешь со мной серьезно говорить, ну вот как с Ленкой или со Светкой своей? Или все за дуру держишь?

– Ира, я никогда не держала тебя за дуру, – честно сказала я. – Наоборот, я всегда думала, что в чем-то ты умнее нас всех, вместе взятых… Я хочу попросить тебя еще раз сходить на рынок… И, кстати, согласишься ты или откажешься, пожалуйста, не говори пока ничего Ленке.

– Ага, – тут же сказала Ирка, энергично тряхнув обесцвеченным каре. – А что я на этот раз покупать буду? Или продавать? И кого надо изобразить?

– Ирка, – вздохнула я. – Ты в юности в самодеятельности не доиграла…

– Точно! – подруга наставила на меня указательный палец. – Но не всем же, Анджа, везет, как тебе. Вокруг меня почему-то Шекспира не играют…

– Слава тебе, Господи! – воскликнула я, испытывая отчетливое желание перекреститься.

Перекрестилась, естественно, Ирка.

* * *

Отыскать меня по телефону на рабочем месте практически невозможно. Телефон у нас в консультации только один, внизу, в регистратуре. Женщина, которая там сидит, отвечает на звонки, записывает на прием, но звать кого-либо из специалистов к телефону отказывается категорически. Ее можно понять: среди наших клиентов много людей… ну, мягко скажем, не очень психически стабильных. Не знаю, чем убедила ее Дашка, как доказала свою полную вменяемость и подлинную необходимость услышать меня немедленно.

Однако, женщина из регистратуры поднялась-таки на второй этаж и постучала в мой кабинет. Я извинилась перед клиентом и вышла в коридор.

– Говорит, из дома, – проворчала регистраторша, не глядя на меня. – Говорит, очень срочно. А я вам что – нанялась, что ли?

– Большое вам спасибо, – сказала я. – Извините за доставленное беспокойство.

Я быстро спустилась по лестнице к стойке регистратуры. Если конфузливая Даша отыскала меня на работе, значит, дело действительно не терпит отлагательства.

Бедная Даша старалась говорить логически. Я сама когда-то учила ее этому. Объясняла, что бессвязная чушь неизбежно раздражает собеседника, и куда лучше произнести одну осмысленную фразу, выстроенную по законам языка, чем десять – незаконченных и малоосмысленных.

– Анджа, Фрося… Фрося умирает. Доктора вызвали. Доктор сказал: агония и в больницу смысла нет. Везти в больницу нет смысла. Она вас зовет и какого-то Лёву. Отчетливо так говорит: позови Анджу, а не то будет еще хуже. Еще говорит: надо остановить. Я не понимаю, что… Что надо остановить? Может быть, часы? Я слышала: последнее желание… Последнее желание надо исполнять. Лёва, наверное, умер уже. Тем более, она его ругает. А вы-то, Анджа, пока живы, вот я и подумала… Я подумала, что вам надо про это узнать…

Дашкино отчаяние выглядело (точнее слышалось) жалким и трогательным. От волнения она все перепутала – традиционно исполняют последнее желание приговоренных к казни. Но, в конце концов, какая разница?

– Хорошо, Даша, я все поняла, – сказала я. – Я приеду так скоро, как только смогу.

Последний прием я, естественно, скомкала. Клиент не виноват, но ведь и я – не робот. В следующий раз уделю ему больше внимания.

Заведующей пришлось соврать, что умирает родственница. Она, конечно, вошла в положение.

На улице я легко и быстро поймала машину, но, к сожалению, водитель попался неопытный и поехал по Невскому, где мы, разумеется, попали в дневную пробку, которая уже становится традиционной. Тем более, что на Дворцовом мосту опять что-то ремонтируют. Почему-то зимой.

По лестнице я бежала бегом, задыхаясь и понимая, что в этом нет никакого смысла.

Дверь открыл Семен. Он еще ничего не успел сказать, как по его лицу и запаху я поняла, что все кончилось. Пока в Семене есть (или ему мнится) какая-то нужда, он всегда держится в некоторых своеобычных рамках. Теперь он уже практически падал: впустить меня в квартиру и первому сообщить мне скорбную весть явно было последним из запланированным им на сегодня сознательных деяний.

– Она тебе все скажет, – вымолвил Семен, с трудом оторвал одну руку от перекладины костыля и указал пальцем куда-то в пространство.

Я вздохнула и стала раздеваться. Потом еще минут пять посидела в кресле, растирая виски. Никто меня не беспокоил, только опять сбежавшая из клетки и вышедшая встречать хозяйку Флопси задумчиво жевала помпон на моем тапке. Ее интерес к помпону был прост и понятен – несколько дней назад я капнула на него овсяной кашей. Потом я встала, водворила Флопси обратно в клетку (с трудом удержавшись от желания снять и положить туда вместе с ней и тапок) и вышла из комнаты.

Дашка сидела возле Фроси и тихо плакала.

При виде меня она подняла голову, и судорожно попыталась всшмыргнуть слезы обратно в нос.

Фрося, до подбородка накрытая тяжелым ватным одеялом, на удивление маленькая, казалась не останками еще недавно живого человека, а забытой на кровати под одеялом старой куклой.

– Правда, хорошо, что я сегодня на рынке не работаю? – жалобно спросила она. – А то, может, никто и не узнал бы… И врача вызвать… Или Семен… Он ей глаза закрыл, я сама боялась. Бабуленька-то в больнице умерла, там врачи были…

Мне все это казалось вполне равноположенным, но я, естественно, не стала разочаровывать Дашку и подтвердила, что да, конечно, – большая удача. Потом вспомнила, что сегодня среда и, стало быть, к Дашке должен придти Виктор Николаевич. Интересно, отменит ли она его визит в знак траура (ведь он, как всегда, позвонит перед выходом с работы)? Спросить напрямую в сложившихся обстоятельствах мне показалось неуместным, но мысль почему-то засела в голове, и никак не хотела раствориться, забыться или иным образом куда-нибудь исчезнуть. Защитная реакция, – решила я. – Чтобы не думать о смерти. Дашкины отношения с Виктором Николаевичем, это, как ни крути, – «Всюду жизнь» ( картина Ярошенко Н.А., одного из любимых мною передвижников).

– А теперь что же? Милицию вызывать? – спросила между тем Дашка.

Я вздрогнула от неожиданности.

– Почему милицию? Фрося же, слава богу, своей смертью умерла. Наверное, надо вызвать «скорую помощь» или еще кого-то, чтобы зафиксировали смерть. А где, кстати, Зина?

– Она с утра в какую-то контору за справкой пошла, да так и нету. Машке с Русланой я велела тихо в своих комнатах сидеть, а Кирилла за Кирой в садик послала, раз Зины-то нету. Скоро должны уже подойти… Наталья к заказчице уехала. А так мы с Семеном… Да, еще нам Ксения помогала, пока… пока все не кончилось. Сейчас-то она к сынишке ушла…

– Ксения? – изумилась я. – А как же она… Вы познакомились? И вы, Даша…

Неужели Ксения рассказала Даше о Любочке? Зачем? И как же Дашка это приняла?… Или нет, скорее, все было не так. Ксения в окно увидела Дашу днем на кухне, пришла поговорить, застала Фросино умирание в самом разгаре и, естественно, позабыла обо всем, включилась, как женщина и просто как человек, в неотложные хлопоты…

– Да, представляете, оказалось, что она мою жизнь не хуже знает, чем я – ее. Вот чудно… А познакомились – только теперь… Анджа! Я же вам самое главное не сказала! – Дашка вскочила, прижала ладони к опухшим, покрасневшим щекам и отошла к окну.

– Того не легче, – вздохнула я. – Ну и что же у нас теперь самое главное?

– Я же вас почему разыскивать-то решилась? Телефон консультации по 09 узнавала и все такое. Потому что Фрося просила очень. Беспокоилась. Вынь ей Анджу да положь. Я бы и не стала, может, так Семен мне велел. Видишь, говорит, взаправду ей надо, не попусту. Когда я ей сказала, что вас вызвала, она, вроде, уже и не узнавала никого. Все как будто с тем Лёвой разговаривала, винила его за что-то. И себя тоже винила. Потом молчала долго. И вдруг перед самым концом открыла глаза, как будто бы в здравой памяти, посмотрела и говорит: «Дашенька, скажи Андже: Полина все знает». А дальше еще что-то было, но мы уж не сумели разобрать. То ли «нельзя оставить», то ли наоборот: «надо оставить». Семен говорит: «нельзя остановить». Не знаю, и точно уж никто не скажет. А вот про Полину мы все одинаково слышали. Кто она такая-то, вы знаете? Может, как Лёва, умерла давно?

– Нет, – задумавшись, я ответила не сразу. – Полина еще недавно была вполне живой и относительно здоровой. Но причем тут она?

– Этого я уж не знаю, – выпятила губу Дашка. – Я вам последнюю Фросины слова передала, камень с души сняла, а там вы уж как хотите считайте. Хоть – ерунда, хоть – есть в этом что. Слава богу, Полина эта вам известна…

Кажется, Дашка все-таки еще держала на меня обиду за то, что я не успела застать Фросю живой и получить ее последние наставления лично.

– Ладно, – еще раз тяжело вздохнула я. – Об этом я подумаю завтра.

Тайны и смерти в любых сочетаниях меня как-то достали в последнее время.

Молча простившись с Фросей, я отправилась к себе. В связи с печальным событием следовало проделать ряд формальных вещей. Проделать их, по всей видимости, должна была именно я.

Когда я уселась в кресле с телефоном, из-под кресла, вихляя задом, вышла Флопси и, как ни в чем не бывало, занялась тапком. В коридоре послышался стук захлопнувшейся двери, бодрый визгливый голосок Киры и шиканье Кирилла.

Петр Григорьевич позвонил на следующий день после похорон Фроси и поминок, на которых присутствовали все насельники квартиры, три старушки-соседки из нашей парадной, которые приятельствовали с Фросей более сорока лет, и бледная, молчаливая Ксения, которую, кажется, пригласила Даша. К удивлению всех, на поминках безобразно напились не только Семен, которому как бы и положено, но и Браток, и даже Аркадий. Пьяный Браток выглядел настолько пугающе, что дети забились по углам, а мы с Дашкой в какой-то момент растерялись и почти запаниковали. Ситуацию спасла одна из старушек-соседок, которая заявила, что пьяный Браток-Леша – вылитый ее муж в золотые годы их супружества, и она знает, что делать. Мы с облегчением предоставили ей уговаривать Братка, и у нее действительно получилось: она сидела и ворковала с ним в уголке кухни, живо обсуждая тему о том, что на нашей квартире лежит проклятие и надо, мол, срочно позвать попа из ближайшей церкви, который должен все здесь освятить, и еще что-то такое специфически конфессиональное сотворить. Браток кивал, крестился, утирал пьяные слезы и обнимал щуплую старушку за плечи.

Оповестить Полину о смерти подруги мы так и не сумели. В Фросином блокноте отыскался ее телефон, я звонила по нему утром, днем и поздно вечером, но никто не брал трубку.

* * *

– Анжелика, девочка дорогая, я идентифицировал вашу пластинку. Это изумительно хорошо!

– Ой ли? – чем дальше, тем менее «изумительно хорошей» казалась мне вся эта история.

– Нет, ну я имел в виду с точки зрения профессионала… – смутился Петр Григорьевич. – Об этической стороне я… покорно прошу простить…

– Ладно, ладно, Петр Григорьевич, – я поспешила отыграть назад. – Это вы меня простите. Вы хлопотали, узнавали, а я позволяю себе…

– Анжелика, о чем разговор?! После всего случившегося и пережитого вы имеете законное право…

Обмен напыщенными интеллигентскими любезностями начал меня утомлять. По-видимому, я слишком долго прожила среди пролетариата.

– Хорошо, оставим, Петр Григорьевич, – сказала я. – Чем же оказалась наша пресловутая пластинка?

– Понимаете, Анжелика, это Помпейское золото. То, что вы принимали за надпись, на самом деле остатки узора. Может быть, инкрустация, может быть, какое-то украшение или вооружение. Надо исследовать… Золото, вопреки распространенному мнению, довольно мягкий металл. Особенно, если речь идет о веках и высоких температурах…

– Я н-не понимаю, – несколько ошеломленно сказала я. – Помпейское – это в смысле Италии, Везувия и Брюллова? И она, эта пластинка, что – оплавилась при извержении?

– Не могу вам пока ничего точно сказать, не хочу «гнать туфту», как выражается современная молодежь, – захихикал Петр Григорьевич. – Но Помпеи – именно те самые. Надо смотреть, надо исследовать, работы впереди – море… Но не это главное!

– А что же? – я вспомнила, что совсем недавно слышала почти такую же реплику около Фросиного смертного одра, и невольно поежилась.

– Скажите, Анжелика, вы так и не знаете, откуда эта пластинка появилась здесь и сейчас?

– Увы! Первая достоверная информация о ней такая: ее продавал на Сенном рынке пролетарий и пьяница Федор Кривцов. Сейчас его нет в живых и спросить у него ничего нельзя.

– Пролета-арий? – задумчиво протянул Петр Григорьевич. – А разве они теперь еще есть? Я как-то специально об этом не задумывался, но почему-то полагал, что пролетариат отменили как класс вместе с Советским Союзом. И теперь у нас, как в Европе и Штатах – средний класс, белые воротнички, синие воротнички, фермеры, программисты…

Я зажмурилась и потрясла головой у телефона, словно отгоняя морок. Разумеется, Петр Григорьевич специально не думал о пролетариате – он историк-медиевист, и его, кроме пыли веков, воплощенной в том или ином объекте или фолианте, по определению ничего не интересует. А остальные?

К тому же он прав по сути: пролетариат действительно отменили. А люди остались. Вон они ходят за стенами, живут в проходных дворах, в коммуналках, похожих на нашу, едят, но больше – пьют, рожают детей, которые с рождения получаются детьми тех, кого формально и идеологически в социуме не существует… Раньше в анкетах обязательно был пункт: происхождение. «Из крестьян, из рабочих, из служащих, из дворян, из семьи служителей церкви…» Теперь этот пункт, скорее всего, отменили ( я не знаю наверняка, так как давно не заполняла никаких анкет). Но точно знаю, что в душах людей он остался. Из каких я? Кто мы? Откуда? – это сначала. И только потом – «Камо грядеши?» Куда идем?

– Петр Григорьевич, мне жаль вас разочаровывать, но вы, как и многие, зависли между временами и газетными заголовками, – сказала я вслух. – Фермерское движение давно задавили налогами. Пролетариат отменили. А средний класс у нас еще не сформировался. Только не спрашивайте меня: из кого же теперь состоит наше общество? Я, увы, некомпетентна. В качестве рабочей гипотезы могу предположить, что преобладают – программисты всех сортов. И потребители их виртуальной продукции…

С минуту Петр Григорьевич молчал. Потом решительно продолжил:

– Ладно, Анжелика, я чувствую как вас уносит. Мировые проблемы мы с вами сейчас все равно не решим, поэтому давайте поговорим о насущном. Насущное же заключается в том, что этой помпейской пластинкой дело, похоже, далеко не исчерпывается…

– Я и сама давно уже это чувствую, – тяжело вздохнула я. – Рассказывайте, Петр Григорьевич.

* * *

Отделение милиции, к которому принадлежала «земля» с нашим домом, располагалось во втором дворе. На крыльце под низким козырьком курили два милиционера и неопределенного вида мужичок в сером пальто, вышедшем из моды в конце семидесятых годов.

Уже прочитав вывеску и потянув на себя дверь я сообразила, что не помню ни имени, ни фамилии нашего участкового. Решив, что это наверняка можно каким-нибудь образом выяснить в самой милицейской конторе, я зашла внутрь. Внутри пахло людьми. Просто людьми, без различия их пола, возраста и социального статуса. Как-то ощущалось, что именно с ними, людьми, тут работали. В косметическом салоне, школе или магазине тоже работают с людьми, но иначе и с какой-то вполне определенной стороны. Здесь явно имелся элемент целостности, который в психологии красиво называется «холистическим подходом». Мне вдруг подумалось, что внутри данного заведения все посетители и сотрудники должны обращаться друг к другу не «гражданин», как показывают в милицейских фильмах, а скорее – «человек», как в фильмах научно-фантастических.

Первые мои попытки прояснить ситуацию, естественно, ничего не дали, так как опыта обращения с данной конструкцией я практически не имела. – «Вы хотите оставить заявление?» «Кто вас вызывал?» «По какому вопросу?» «Выписки в восьмой комнате» и т.д.

Кроме милиционеров, по двум этажам ходило, сидело в очередях и иным образом распространялось еще довольно много людей. Все они были не то что бы плохо или бедно, но как-то равнодушно одеты, как будто бы им всем было абсолютно наплевать, что с ними еще в этой жизни будет, и единственное, что им осталось сделать, это получить какую-то справку в отделении милиции. Лица у большинства людей были темные и округлые, как сковородки. Может быть, все это только казалось мне из-за мертвенно-синего, мигающего освещения в коридорах.

Совершенно случайно я вдруг увидела спускающегося по лестнице знакомого молодого милиционера, того самого, у которого запутанные отношения с женским полом. Про него я точно помнила, что его зовут Андрей.

– Андрей! – окликнула я. – Здравствуйте. Можно вас на минутку?

Парень огляделся, узнал меня, улыбнулся и сразу же погасил улыбку, напустив на себя профессиональную серьезность.

– Здравствуйте, Анжелика Андреевна.

– Как хорошо, что я вас встретила, – искренне заметила я.

– Я тоже рад вас видеть, – дипломатично ответил милиционер. – Вениамин, кстати, (помните его? – он в аналитический отдел ушел) при случае просил вам передать привет и благодарность. У него там пока все хорошо складывается.

– Спасибо. Я рада за Вениамина. А у вас хотела узнать вот что: как зовут нашего участкового? Мне нужно его отыскать, а я, как на грех, ни имени ни фамилии не могу вспомнить.

– Карп Савельевич Спиридонов, – ответил Андрей.

– Спасибо.

Что-то в этом духе я и предполагала. Все-таки имя и его носитель, несомненно, связаны между собой больше, чем принято полагать в постиндустриальном обществе. Если тебя сорок лет зовут Карп Савельевич Спиридонов, то хочешь, не хочешь, на тебе это отразится. Интересно, как выгляжу со стороны я, без малого полвека проносив имя, похожее на пародию, и кличку, напоминающую о породистых лошадях?

– А что, Анжелика Андреевна, случилось? – напомнил о себе Андрей. – Зачем вам Карп Савельевич понадобился?

– Да, знаете, звезды нашептали… – рассеянно отмахнулась я. – Надо посоветоваться с земным человеком…

– Надеюсь, не еще одно убийство? – Андрей оставался серьезным.

– Тьфу, тьфу, тьфу! – искренне сказала я.

– Карпа Савельевича я сегодня не видел. Может быть, я на что сгожусь?

Я задумалась. Потом решила, что все-таки я, как и все старшее поколение, не доверяю молодежи. Карп Савельевич надежнее.

– Может быть. Как повернется. Хотелось бы надеяться, что милиционеры мне вообще не понадобятся, – я попробовала обернуть дело в шутку.

Андрей вежливо улыбнулся, но видно было, что моя острота его не впечатлила.

* * *

Карпа Савельевича я отыскала «на земле», недалеко от своего собственного дома. Сцена выглядела удивительно кинематографичной, правда, была исполнена несколько в стиле «ретро». Милиционер только что закончил «проработку» какого-то пацана, по виду – ровесника и духовного родственника Кирилла. Пацан шмыгал простуженным носом и чаял поскорее удрать. В моем обращении к участковому пацан видел нежданное избавление, и потому бросил на меня взгляд, исполненный почти обожания.

Карп Савельевич сразу меня узнал и даже, кажется, мне обрадовался. Впрочем, вполне возможно, что я лично тут ни при чем. Я допускаю, что немолодого милиционера, всю профессиональную жизнь проработавшего в низовых правоохранительных структурах, может радовать вид любого человека, дожившего до зрелого возраста, и тем не менее ни разу не нарушившего не только закон, но и правила общественного поведения. А я, несомненно, представлялась Карпу Савельевичу именно таким человеком.

– А, интеллихенция! – дружелюбно приветствовал он меня. – Как дела? А я – вот, веду профилактическую работу. Когда начинал, меня учили, что профилактика правонарушений – основа безопасности граждан. А как вот прикажешь с этими?… – он выразительно потряс подведомственного пацана. – Еще паспорт не получили, а уже половина уголовного кодекса, считай, в кармане. Безотцовщина, беспризорщина…

– У меня батя есть, – неожиданно возразил пацан. – Законный.

– И где ж он? – переспросил Карп Савельевич, выразительно глядя на меня.

– В тюрьме сидит, – будто вы не знаете! – огрызнулся мальчишка. – Мать сказала: оговорили его…

– Ага, – вздохнул Карп Савельевич. – Всех оговорили… Ладно уж, беги. И запомни: ты один у матери, больше никого нету. Одна ее надежда. Хоть восемь классов закончишь, в училище возьмут. На автомеханика пойдешь – будто я не знаю, как ты ловко машины разбираешь! А со специальностью и в армии полегче выйдет. Вернешься целым и живым, с руками, с ногами, с мозгами – будешь как человек жить. Может, тогда и мать на радостях от бутылки избавится…

Мальчишка, освободившись от сжимающей его плечо руки, мигом скрылся в подворотне, и последние напутственные слова участковый говорил уже в спину растворившейся в ранних сумерках фигурке.

– Охо-хонюшки, хо-хо! – Карп Савельевич потянулся и посмотрел на часы. Потом перевел взгляд на меня. – А у вас до меня дело, что ли? Чего ж? Опять по месту жительства? Да теперь у вас вроде и скандалить некому… прости, господи! А если вы насчет освободившейся жилплощади, так этим не я занимаюсь…

– Карп Савельевич, то, о чем я хочу с вами поговорить, не имеет отношения к жилплощади или коммунальным скандалам. Где мы могли бы…

– Ну да, ну да, ну да… – закивал головой милиционер. – Ты ж у нас человек серьезный, не станешь по пустякам… Ну, пошли вон в шашлычную, что ли. Я сам с утра не ел…

Увидев Карпа Савельевича, усатый, узкий, похожий на таракана человек, приплясывая, вышел из-за стойки и вытер вафельным полотенцем стол, за который мы присели.

Внимательно оглядев заведение, я заказала сок в коробочке и печенье в пачке (на мой взгляд, одно из важнейших завоеваний нашего капитализма – возможность не есть там и то, где и что кажется тебе неаппетитным. Раньше это не всегда удавалось, взять хоть больницы, столовые в отпуске, пионерские лагеря…). Карп Савельевич заказал шашлык.

– Прежде всего, Карп Савельевич, скажите мне вот какую вещь… Я, видите ли, в устройстве вашего ведомства ничего не понимаю, не знаю даже, в каком вы звании…

– Майор, – усмехнулся участковый. – Майор Спиридонов.

«Интересно, майор – это много или мало? – подумала я. – А может быть, в самый раз?» – Никаких сравнительных сведений в голову, как назло, не приходило. Потом я вспомнила, что, кажется, именно майором была Анастасия Каменская – бессменная героиня детективов Александры Марининой, но как применить эту информацию на практике, так и не сообразила.

– Понятно, – вполне по-дурацки откликнулась я. – А скажите, Карп Савельевич, я вот понимаю, что преступления в норме раскрывают другие люди – следователи, оперативные работники, эксперты, кто-то там еще – я в книжках читала и по телевизору смотрела… – Карп Савельевич уже откровенно усмехался в седоватые – соль с перцем – усы. Мой рейтинг в его глазах падал стремительно и неудержимо. – А вот если вы сами, то есть участковый преступление раскроет… я имею в виду серьезное преступление… ему что-нибудь за это будет? Ну, я хочу сказать, кроме благодарности в приказе?