Текст книги "Как начать писать легко. Держись и пиши"

Екатерина Оаро
Как начать писать легко. Держись и пиши

© Оаро Е., текст

© ООО “Издательство АСТ”

Глава 1
Миф о том, с чего начинается книга
Или: а если нет сюжета? а если нет героя?

Когда мне было шестнадцать, я просто садилась за стол и раскрывала тетрадь, не загадывая, куда приведет меня текст. Так много удовольствия, так мало рассудка!

Писать я перестала, когда начала изучать теорию писательского мастерства. Я прочитала, что такое конфликт, каким должен быть герой и что сюжет должен быть похож на синусоиду. И замерла. Знания эти еще не превратились в навыки, но писать по-старому я уже не могла. Я осознала, что все, что я записываю – это какие-то маленькие бессюжетные картинки, а то и вовсе… чувства. Они годились для личного дневника, но не перерастали в произведения. И я решила не растрачивать себя почем зря и сразу примеряться к большой прозе.

Так я вообразила себе, что, садясь за текст, нужно иметь все: продуманных очаровательных персонажей с их «арками», мощную кульминацию, необычную композицию и свой стиль. И, конечно, идею – то самое школьное «что хотел сказать автор». То есть что текст должен начинаться… со всего сразу.

Но приходит ли школьнику в голову, что автор мог быть настолько дерзким, чтобы писать, не зная, что же он хочет сказать? Или не зная, чем все закончится? Мне не приходило. Я считала, что, чтобы создать рассказ или роман, нужно сначала собрать все его элементы.

Как много времени я потеряла из-за этой идеи! Образы продолжали возникать передо мной каждый день, но теперь я не переносила их на бумагу: ведь у меня не было для них рамки. К чему эти вспышки, если они не складываются во что-то большее?

Я просто перестала писать и стала ждать, когда все сойдется. Так и наступила первая в моей жизни писательская блокировка.

Я потеряла несколько лет, ожидая, когда текст родится у меня в голове. Ожидание мучило меня, подтачивало самооценку. Но однажды я прочла свидетельство Уильяма Фолкнера о том, с чего он – лауреат Нобелевской премии! – начал писать роман «Шум и ярость»:

«Все началось с образа, который возник у меня в голове, – спокойно рассказывал Фолкнер. – В то время я не понимал, насколько он был символичен. Это была девочка в замаранных сзади штанишках, которая сидела на грушевом дереве и смотрела через окно в дом, где хоронили ее бабушку, и сообщала братьям, стоящим внизу, что происходит».

Давно я не чувствовала столько злости! Ведь у меня таких девочек на деревьях было полблокнота и полголовы! Но что взять с них? Законченного произведения и не намечалось.

«Когда я объяснил себе, кто они такие, что делают и почему у нее грязные штанишки, я понял, что уложить все это в рассказ не получится, это должна быть большая книга», – продолжал Нобелевский лауреат.

Что он себе позволяет? И неужели так все-таки можно? Одна часть меня кричала: «Да!», а другая не понимала, как из этой картинки, почти фотокарточки, можно создать целый роман.

«Сначала я попробовал изложить историю в том виде, как она представлялась одному из братьев, написал первую часть, чувствую – чего-то не хватает. Тогда я дал высказаться второму брату – опять не то. Я взял третьего брата, потому что Кэдди по-прежнему казалась мне такой трогательной и прекрасной, что не хотелось заставлять ее всего лишь пересказывать события, я считал, если другие будут говорить о ней, книга наполнится живым чувством. И снова неудача. Тогда, уже в четвертой части, я решил рассказать о случившемся от себя, и – снова ничего не вышло…»

И я, наконец, стала понимать. Первое: Фолкнер доверял странной картинке с девочкой в замаранных штанишках в своей голове. И второе: он не ждал, когда образ превратится в роман сам. Он начал писать, как будто метать дротики в дартс: раз за разом промахиваясь. Но говорит об этом так, что понимаешь: промахи нормальны, не нормально – останавливать игру.

Мне пришлось сделать то, что, мне кажется, любой человек должен однажды сделать. А именно: изменить свое мнение. И начать метать дротики снова.

Как это обычно бывает, на меня тут же посыпались свидетельства других авторов. К примеру, Клайва Стейплза Льюиса, автора «Хроник Нарнии»:

«…Кажется, некоторые считают, что вначале я спросил себя, как рассказать детям что-нибудь о христианстве, потом как средство выбрал сказку, собрал сведения о детской психологии и определился, для какого возраста буду писать, набросал список христианских истин и придумал к ним аллегории. Это – полная ерунда. Так я бы не написал ничего. Все началось с образов: фавн под зонтиком, королева в санях, величавый лев. Сперва там не было ничего от христианства, это пришло само собой, позже, когда я уже кипел.

Настал черед Формы. Образы соединялись друг с другом, возникала история. В ней не было ни сложных характеров, ни любовных линий. Жанр, в котором все это отсутствует, – сказка. И как только я понял это, я полюбил саму Форму: ее краткость, строгую сдержанность описаний, ее гибкие традиции, ее непримиримость ко всякому анализу, к отступлениям, рассуждениям и прочей болтовне. Я влюбился в сказку, мне нравился даже ее ограниченный словарь, как скульптору нравится твердый камень, а поэту – сложный сонет».

Сначала вымазанные штаны на дереве, теперь фавн под зонтиком… Доверять тому, что почему-то тронуло меня, оказалось сложно. Но мне пришлось снова начать это делать, ведь мои образы – единственное, что у меня есть. Может быть, чьи-то повести начинаются с чего-то более внятного, но мои – и, возможно, ваши – с такой вот мелочи, неожиданной вспышки интереса или случайной фразы.

Текст может вырасти из смутного непрожитого чувства или вертящегося в голове вопроса, из необходимости суммировать свой опыт и разобраться, о чем он, из потребности решить социальный вопрос – да из чего угодно.

«Когда я сажусь писать книгу, я не говорю себе: “Хочу создать произведение искусства”. Я пишу ее потому, что есть какая-то ложь, которую я должен разоблачить, какой-то факт, к которому надо привлечь внимание, и главная моя забота – постараться, чтобы меня услышали», – пишет Джордж Оруэлл.

Когда я решила доверять тому, что у меня есть, мой писательский блок тут же прошел. В блокнот снова потекли описания башенки на здании, голоса уличного музыканта, подсмотренные у людей странные привычки…

Мне бы хотелось, чтобы процесс создания произведения был похож на сбор спелых яблок. Но в реальности он напоминает скорее созревание жемчуга. Вы знаете, как это происходит? В раковину моллюска попадает крошечная личинка мелкого насекомого, песчинка или паразит. Стенка этой раковины внутри покрыта мантией, в которой множество мелких нервных окончаний. Как в вашей душе, – хочется добавить мне. Они реагируют на то, что попало внутрь, и выделяют вещество, которое люди называют перламутром. Так рождается сначала крошечное жемчужное зернышко, а через несколько лет – жемчужина.

Несколько лет – это, конечно, долго для нашего времени. Но все зависит от возраста жемчужницы, места, где она живет, состояния экологии… И практики, – добавлю я.

Доверие песчинкам превращает человека в автора: начинаешь ходить повсюду с ручкой и даже в путешествие берешь не камеру, а блокнот. Собираешь эти песчинки, раскладываешь их по своим раковинам – и потихоньку добавляешь перламутра.

Авторы умеют ждать и делать заготовки. «Без заготовок, – признавался Маяковский, – хорошей вещи к сроку не сделаешь». Читая его статью «Как делать стихи?», я понимаю, что этот автор умел доверять своим фавнам и выносить неопределенность. Вот он рассказывает, как целых два года образ лежал у него в раковине, а потом – раз! – и стал названием поэмы:

«Году в тринадцатом, возвращаясь из Саратова в Москву, я, в целях доказательства какой-то вагонной спутнице своей полной лояльности, сказал ей, что я не “мужчина, а облако в штанах”. Сказав, я сейчас же сообразил, что это может пригодиться для стиха, а вдруг это разойдется изустно и будет разбазарено зря? Страшно обеспокоенный, я полчаса допрашивал девушку наводящими вопросами и успокоился, только убедившись, что мои слова уже вылетели у нее из следующего уха. Через два года “облако в штанах” понадобилось мне для названия целой поэмы».

И это работает не только для поэтов. Помню, как на одной конференции я записала за создателем популярнейшего подкаста «Эта американская жизнь» Брайаном Ридом то же самое. Копирую из своего блокнота:

– Я хранил эту деталь у себя в кармане два года, а потом однажды использовал в истории.

Я думаю, что, если достаточно долго писать и редактировать текст, зародившийся, как вспышка, – можно увидеть, как он получает Нобелевскую премию.

Резюме главы

1. Произведение производится, а не приходит готовым.

2. Доверие своим фавнам и умение выносить неопределенность – важные качества автора.

3. Делайте заготовки.

4. Если достаточно долго писать и редактировать текст, зародившийся, как вспышка, – можно увидеть, как он получает Нобелевскую премию.

Упражнение

Исаак Бабель сказал однажды, что может написать историю о женщине, если ему покажут, что в ее сумке.

Возьмите сумку кого-то из своих друзей или родных – того, кто позволит вам в ней покопаться. В крайнем случае, возьмите собственную. Напишите о том, что вы нашли в ней. Можете углубляться в историю некоторых предметов (никто не запрещает вам выдумать ее), а можете оставлять пространство читательским интерпретациям.

Если вы найдете что-то контрастное (например, четки и отмычку для замков) – тем лучше для вашей истории.

А теперь, когда вы набросали характер вашего героя или героини через описание личных вещей, подбросьте эту сумку куда-нибудь (конечно, в тексте, а не в реальности!). Ее могут найти на вокзале, проверить в аэропорту или забыть в метро. Кто ее нашел? Знает ли этот человек владельца сумки? Какие между ними отношения? Есть ли в этой сумке что-то жизненно важное, что нельзя терять (например, последние деньги студента или инсулин диабетика)? Повысьте ставки.

Ваша история начала обрастать перламутром? Значит, она может стать жемчужиной.

Глава 2
Миф о чистовике
Или: ему муза диктует!

Как часто бывает так: новая идея блеснула в воображении – вы торопитесь, преисполненные энтузиазма, записать ее. Мысль свежа, как берег Ла-Манша, и все в ней красиво и гармонично. Вы пишете увлеченно, забыв и о времени, и об обеде, и о затекшей ноге. А после перечитываете написанное – и вянете: вам не удалось перенести то, что было в вашей голове, на бумагу, не растеряв волшебства по дороге. Получилось скучно, плоско, вторично.

У тех, кто в этот момент расстраивается или останавливается, писательство из радостного процесса творчества превращается в муку.

А между тем, сложно представить себе художника, расстроившегося, что его первый эскиз не похож на то, что висит в Третьяковской галерее. Каждый художник знает, что произведение начинается с наброска, но от наброска до холста, покрытого лаком, – много этапов работы.

Модельер знает, что выкройка платья не равна платью, которое он задумал. Платье еще нужно сшить.

Дизайнер интерьера понимает, что его работа не попадет в глянцевый журнал сразу: сначала нужно выровнять и покрасить стены, перестелить пол. Продумать освещение и заказать мебель. Сверить все размеры и оттенки. Развесить постеры и картины, расставить цветочные горшки и свечки. И только потом можно устроить фотосессию.

Бывали ли у вас такие самоедские мысли: что текст должен сразу получиться хорошим, и раз у вас так не выходит, то с вами что-то не так? Что если он не журчит, как реченька, то и таланта у вас нет никакого? А если еще и вспомнить великих, которые создавали оригинальные произведения одним росчерком…

Не знаю, как вы, а я люблю листать собрания сочинений. В самых последних томах страницы плотно прилегают друг к другу: их редко открывали. Но именно там хранятся писательские черновики: отсканированные и расшифрованные.

На этих черновиках всегда много правок. В среднем – по десять слоев. Это значит, что писатель десять раз подходил к тексту.

Я всегда читаю сохранившиеся черновики. И замечаю, что автора законченного произведения часто можно узнать по стилю, открыв книгу наугад и прочтя несколько абзацев. А автора черновика – нет. Чаще всего черновики банальны, в них есть штампы, потерянные мысли и несостыковки. Как и у нас с вами.

Иногда мне кажется, что разница между писателем, который дорос до собрания сочинений, и писателем-новичком – только в том, что первый не бросил своего дела, увидев страшный, посредственный черновик.

Если вы решите разобрать правки, прочесть редакцию за редакцией, то увидите, как текст становится лучше, объемнее, интереснее. Он начнет удивлять вас.

В конце этой главы я приведу вам пример.

Цель первого черновика – зафиксировать идею, выгрузить из головы материал – в любой форме. И я верю, что мастерство писателя проявляется не в этом первом наброске, а в редактуре.

Но почему-то, когда мы видим прекрасный текст, напечатанный в книге, мы верим, что он вышел из головы писателя таким сразу.

Вот что пишет Гоголь в одном из писем о своем творческом методе:

«Сначала нужно набросать все как придется, хотя бы плохо, водянисто, но решительно все, и забыть об этой тетради. Потом – через месяц, через два, иногда более (это скажется само собою) – достать написанное и перечитать: вы увидите, что многое не так, много лишнего, а кое-чего и недостает. Сделайте поправки и заметки на полях – и снова забросьте тетрадь. При новом пересмотре ее новые заметки на полях, и, где не хватит места, взять отдельный клочок и приклеить сбоку.

Когда все будет таким образом исписано, возьмите и перепишите тетрадь собственноручно. Тут сами собой явятся новые озарения, урезы, добавки, очищения слога. Между прежних вскочат слова, которые необходимо там должны быть, но которые почему-то никак не являются сразу. И опять положите тетрадку.

Путешествуйте, развлекайтесь, не делайте ничего или хоть пишите другое. Придет час – вспомнится заброшенная тетрадь: возьмите, перечитайте, поправьте тем же способом и, когда снова она будет измарана, перепишите ее собственноручно. Вы заметите при этом, что вместе с крепчанием слога, с отделкой, очисткой фраз – как бы крепчает и ваша рука; буквы становятся тверже и решительнее.

Так надо делать, по-моему, восемь раз. Для иного, может быть, нужно меньше, а для иного и еще больше. Я делаю восемь раз. Только после восьмой переписки, непременно собственною рукою, труд является вполне художнически законченным, достигает перла создания».

Как вам такая технология? По-моему, если над любым текстом поработать по ней – он расцветет.

Когда я впервые прочла это свидетельство Гоголя, то нашла свой забытый черновик (какой-то набросок, который я сделала на лекции по экономике, чтобы скоротать время) и отредактировала его. Потом я поставила себе напоминание в телефоне – и через две недели вернулась к тексту. Я перепечатала его в файл на компьютере, попутно исправляя. Один громоздкий тяжеловесный абзац никак мне не поддавался – поэтому я удалила его и написала заново. Это оказалось даже приятно: мне не нужно было думать о содержании, ведь я уже знала его и теперь могла сконцентрироваться на стиле.

После пяти подходов к тексту от его былой неказистости ничего не осталось. В нем появилась дополнительная тема и два новых красивых символа. Описание из центральной части миниатюры переместилось на ее фон, героиня совершила действие – и ожила. Как будто лишний балласт был сброшен с воздушного шара – и тот взлетел.

Но если ваш внутренний суфлер несколько абзацев назад усомнился, что на Гоголя можно равняться, то вот вам пример другого автора – Жюля Верна:

«Каждое утро я встаю незадолго до пяти (зимой, может быть, чуть попозже), а в пять уже сажусь за стол и работаю до одиннадцати. Пишу я очень медленно, неимоверно тщательно, постоянно переписываю, пока каждая фраза не примет окончательную форму. <…> Однако постоянные переделки отнимают много времени. Я никогда не удовлетворяюсь написанным, прежде чем не сделаю семь-восемь правок, всегда что-то правлю и правлю, можно сказать, что в чистовом варианте почти ничего не остается от первоначального. Это ведет к большой потере времени и денег, но я всегда стараюсь добиться лучшего как по форме, так и по стилю…»

Мне кажется, ключевая для нас фраза здесь эта: в чистовике почти ничего не остается от первого наброска. Редактируя, автор находит более подходящие способы, чтобы выразить мысль, образ или идею, которую записал сначала начерно. Вот она – наша работа и ее этапы. По этой технологии и создаются красивые тексты.

Помню, как два года назад я приехала в Париж на День русской книги, чтобы взять интервью у Дины Рубиной. «Сколько раз вы редактируете свои рукописи?» – спросила я ее. Дина Ильинична ответила:

«Как там у классиков написано: “торг тут я считаю неуместным”. Много. Долго. Пока книга не уходит в типографию».

Что еще мне кажется важным – так это самоуважение. Сейчас о нем много говорят. И, на мой взгляд, наше авторское самоуважение проявляется еще и в том, чтобы научиться выдерживать свои посредственные черновики, а не сжигать себя за них на костре. Ведь чтобы стать писателем, нужно стать сначала плохим писателем. Об этом же говорила автор научной фантастики Октавия Батлер:

«Вы не начинаете писать хорошо сразу. Вы начинаете с того, чтобы писать ерунду и думать, что это хорошо, а затем постепенно становитесь лучше. Вот почему я говорю, что одна из самых ценных черт – это настойчивость».

О том же пишет и Энн Ламотт – автор бестселлера «Птица за птицей», преподаватель писательского мастерства. Целую главу своей книги она посвятила «Рабочему мусору»:

«Читая книгу Стивена Кинга, Чарльза Буковски или Сэлинджера, вы думаете, что такие истории получаются у них с первого раза. Но это не так. У всех хороших писателей бывают первые отвратительные наброски. А потом вторые, третьи, четвертые. Затем приходит очередь сносного черновика, и лишь после него получается что-то толковое. Почти всем, даже великим писателям, творчество дается нелегко. И единственный способ начать писать – это набросать слабый, отвратительный черновик».

Иными словами – черновик должен быть плохим. Эта фраза и сейчас висит на пробковой доске над моим письменным столом. За этим же столом я все переписываю и переписываю черновики этой книги, чтобы вам было интересно ее читать.

На мой взгляд, если в вашем первом наброске нашлась одна удачная строчка или один живой образ, который можно перенести в чистовик – это победа. Вы потрудились не зря. И если осознание этого не останавливает, а мотивирует вас – все у вас получится.

Хотите посмотреть, что писал Эрнест Хемингуэй своему другу Скотту Фицджеральду, автору «Великого Гэтсби»?

«Бога ради, пиши и не думай о том, что скажут, или о том, будет ли твоя вещь шедевром. У меня на девяносто одну страницу дерьма получается одна страница шедевра. Я стараюсь выбрасывать дерьмо в корзину для мусора».

Еще говорят так: не бывает хорошо написанных текстов, бывают хорошо отредактированные тексты. Исключения из этого правила немногочисленны. И если вы, как и я, иногда грустите, что раньше (например, будучи подростком) писали легко и быстро, не правя, а теперь зависаете над каждой страницей, то мое мнение таково: мы выросли как авторы – и наша планка стала выше. В нашей творческой технологии прибавилось этапов. По-моему, это стоит отпраздновать.

Важно делать паузы между писательством и редактурой. Давать себе забыть текст, переключаться на другие дела. Время даст вам возможность увидеть не то, что, вы думали, вы написали – а то, что вы написали на самом деле.

Если верить ученым, то за создание художественного текста и за его редактуру отвечают разные отделы нашего мозга. Вы входите в состояние потока, когда пишете. И нет ничего лучше, чем отдаться ему и «писать пьяно». Выкладывайте на бумагу все, что появляется в голове. А если самоед в ней начинает цепляться к формулировкам, ответьте ему:

– Спасибо, милый, но пока я пишу обычный черновик. Скоро буду редактировать – и приглашу тебя.

Внутренний самоед и правда станет вашим лучшим другом при редактуре. Ведь редактура – это сознательный процесс, в котором много анализа. Ему нужны холодная голова, цепкий взгляд, острые ножницы.

Эти процессы можно развести не только во времени, но и в пространстве. Что касается меня, то я обычно пишу в комнате, где работаю, а редактирую в гостиной, сидя в кресле с закинутыми на журнальный столик ногами. Я также меняю размер и стиль шрифта, чтобы освежить восприятие. И иногда, с той же целью, копирую написанное в Google-переводчик и читаю на другом языке.

И не забывайте, что у каждого писателя кроме внутреннего редактора есть редактор внешний. Прочтите раздел благодарностей в книгах – и вы увидите, как часто имя редактора стоит рядом с именем супруга или супруги. И если вы думаете, что редактор – это только про исправление грамматических ошибок, то я рекомендую вам фильм «Гений» Майкла Грандаджа. Он основан на реальной истории, и работа редактора в нем показана замечательно.