Текст книги "Актеры затонувшего театра"

До ужина и обещанной развлекательной программы оставалось почти полтора часа.

Глава 6

Вера успела сделать прическу и переодеться. За пять минут до ужина Борис Борисович Софьин постучал в ее дверь. Увидев ее на пороге, восхитился.

– Вы, Вера Николаевна, совершили невозможное! Стали еще прекрасней.

Взгляд его остановился на новом кулоне.

– Ах, как переливается этот камень! При электрическом свете он почти синий, васильковый даже – как самые дорогие сапфиры. Кстати, я сейчас потратил время и поползал по Интернету. Не хочу вас расстраивать, но цены на танзанит в последнее время упали, хотя запасы в единственном месторождении этого камня на горе Килиманджаро практически истощены. Сейчас карат танзанита в мелких изделиях стоит сто долларов, хотя такой, как ваш, – исключительный по цвету и размерам может стоить значительно дороже. Но такие продаются только на аукционах, а там какой-нибудь любитель может дать за него и сто тысяч. Но сами понимаете, как можно верить Интернету.

– Я не собираюсь продавать кулон, – ответила Вера.

Несколько минут назад Егорыч прислал ей сообщение, из текста которого следовало, что Софьин является совладельцем нескольких крупных предприятий, в которых контрольный пакет акций принадлежит его бывшему начальнику Дмитрию Захаровичу Иноземцеву. Собственные фирмы у Бориса Борисовича тоже имеются, но они не такие крупные и особого дохода не приносят. Но именно эти мелкие предприятия взяли несколько кредитов, которые, судя по оборотам и прибыли, выплатить вряд ли смогут. Основной доход Софьину приносят спекулятивные операции по перепродаже объектов, заложенных банкам или продаваемых разорившимися фирмами. Но он еще и меценат: несколько лет назад приобрел почти достроенное здание кинотеатра – за гроши, разумеется, изменил планировку, надстроил еще один этаж и открыл там театр. Вернее, театр открылся сам, получив от Бориса Борисовича в аренду прекрасное здание. Софьин хотя и получает арендную плату, но ежегодно подпитывает театр «Тетрис» финансами.

Личное состояние олигарха, по сообщению Егорыча, около пятидесяти миллионов долларов, ему принадлежат квартира в Москве, загородный дом в Подмосковье, дом во Флориде, дом возле Дубровника в Хорватии и квартира в Париже. Был женат. Но после развода не поддерживает отношений ни с бывшей женой, ни с дочерью. Обе живут в Париже на бульваре Распай в той самой принадлежащей Софьину квартире.

Они спустились в ресторанный зал с эстрадой, выстроенной для варьете «Тропикана». Звучала негромкая латиноамериканская музыка, и единственная пара танцевала что-то наподобие румбы. Однако, когда молодые артисты увидели входящих, тут же перестали танцевать.

– Напрасно, – обратился к ним Софьин. – У вас неплохо получается.

Он покрутил головой в поисках места, куда можно приткнуться. Но тут же подошла девушка в переднике официантки, повела их за отдельный стол, который был уже сервирован. В зале было еще несколько человек, наверняка артисты, Вера заметила, что выглядят они растерянными и встревоженными. Все, включая ту самую пару, которая тем не менее танцевала под веселую кубинскую музыку.

К Софьину подскочил Скаудер, он извинился за то, что все так невпопад получается.

– А что случилось? – спросил Борис Борисович.

– Ничего особенного, просто накладочка небольшая.

– А почему у всех такие постные рожи?

Скаудер подошел почти вплотную, как будто пытался собой закрыть все пространство зала.

– Уверяю вас, обычный творческий процесс, – нарочито бодро проговорил он.

Борис Борисович отстранил его и махнул рукой, подзывая молодого артиста.

– Холмский! Стасик, ты здесь самый информированный. Подойди-ка быстро и честно расскажи, что случилось.

Молодой человек подскочил, красиво уложенные и закрепленные лаком волосы подпрыгивали на его плечах и на спине.

– Ну! – потребовал олигарх.

– Я прямо не знаю… – начал Холмский и обернулся на Скаудера.

– А криво ты знаешь? – нахмурился Софьин. – Все равно все прояснится, только ты в моем представлении останешься вруном.

– Если честно, то обычное дело. Волков с Козленковым опять поссорились, чуть не подрались. Потом Федор Андреевич ушел. А Алексей Дмитриевич схватил нож и ринулся за ним, обещая догнать и убить.

– Какой еще нож? – не понял Софьин.

– Охотничий, – объяснил Холмский. – Он этот нож в Осло купил. Прямо при мне. Я еще спросил, зачем вы ножик-то покупаете, ведь он такой страшный. А он ответил, что в хозяйстве и пулемет пригодится. Вот.

– Они оба пьяные?

– Даже очень. Давно такого не бывало. Чуть не падали оба. А когда их стыдить начали, они – в крик. Сначала на нас орали, а потом друг на друга, слово за слово, принялись выяснять, кто из них гениальнее. Потом Волкова мы выставили, а Козленков сам ушел. Но с ножом. Гилберт Янович переживает за представление.

– А без них вы никак? – хмуро спросил Борис Борисович. – То есть без них у вас ничего не получится?

– Ну как же? Все у нас получится! – тряхнул головой Холмский. – Даже еще лучше.

– Мы начнем сейчас без них, – вмешался Гибель Эскадры. – Потом примем административное решение, что с ними делать, раз они весь творческий коллектив подставили. А пока Танечка вам сейчас еду и закуски принесет. И шампанское, что вы велели.

Тут же появилась Таня Хорошавина с подносом.

Вера оглядела зал: помимо уже знакомых ей Холмского, Скаудера и Тани, теперь подающей закуски, здесь присутствовали еще одна молодая актриса – та самая, что танцевала румбу, ее партнер по танцу, парочка молодых изящных парней и один крепкий парень, мало похожий на артиста. Кроме того, за одним из столиков сидел немолодой мужчина с печальным лицом. Вероятно, это был Борис Адамович Ручьев – приятель Волкова и Козленкова, бывший режиссер театра «Ручеек». Очевидно, ссора друзей сильно огорчила его.

Холмский поднес ведерко со льдом, из которого торчали два горлышка шампанского.

– А почему так мало? – удивился Софьин. – Разве артисты не заслужили по бокальчику.

– Так мы вовсе не пьем, ни капельки, – объяснил молодой человек и обернулся в сторону Гилберта Яновича. – Не знаю только, что это на Федора Андреевича с Козленковым нашло!

– Но мы с ними разберемся, – заверил спонсора Гибель Эскадры.

И тут же решил самолично откупорить одну из бутылок, взял ее в руки.

В этот самый момент в зал с воплем ворвался Козленков. Пиджака на нем не было, распахнутая белая рубашка в каких-то пятнах сбоку вылезла из-под ремня.

Он рухнул на колени и закричал:

– Хватайте меня! Вяжите! Казните за преступление! Я убил его!

И швырнул на пол большой охотничий нож. Нож покатился и остановился около стола, едва не ударившись в ноги Скаудера. В огромном зале повисло молчание.

– Кого ты убил? – тихо спросил Гилберт Янович.

– Друга своего лучшего! Федьку Волкова я зарезал!

– Ах! – вскрикнула Танечка Хорошавина и выронила на пол пустой поднос.

Холмский на всякий случай отскочил подальше.

А Козленков снова закричал:

– Вяжите меня! Хватайте! Нет мне прощения! – Он согнулся пополам и ударил лбом об пол. – Нет прощения мне! Ни перед людьми, ни перед богом! Я же дружбу свою собственной рукой… Ножом прямо в сердце!

Первым пришел в себя Борис Адамович Ручьев, он бросился к распластавшемуся на полу Козленкову.

– Леша, что ты говоришь такое?! За что ты его?

– А чего он меня бездарем называет! – всхлипнул Козленков. – А еще Иванушкой-дурачком на пенсии обозвал. Ты бы стал такое терпеть?

Козленков, опираясь на руку Бориса Адамовича, выпрямился и повторил:

– Ты бы вынес такое? А ведь он и про тебя сочинял! Забыл, как он тебя унизил? Такое тоже не прощается! – И он начал декламировать:

 
Журчит в канаве придорожный…
Я думал, там ручей бежит,
А глянул сам: нет, невозможно –
Борис Адамыч там лежит.
 

Прочитав эпиграмму с выражением, Козленков, казалось, успокоился. Он выдохнул и произнес негромко:

– Ну ладно, жизнь моя кончилась. Но ведь я за всех за вас, ребята, отомстил! За вас, невинные вы мои братья и сестры! Я даже за уважаемого Гилберта Яновича отомстил! Этот гад, мой лучший друг, покойный ныне, ведь и на него пасквиль состряпал. Ведь помните, как вы все хохотали в своих гримерках!

 
Эскадра дала теперь деру,
На запад уходит во тьму.
Но я все равно Скаудеру
Торпеду пущу под корму.
 
 
На западе геи застонут,
И Стасик в гримерке всплакнет…
Жаль, наши какашки не тонут,
И Гилберт как прежде всплывет.
 

– Он с ума сошел! – прошептал Гилберт Янович. – Может, пока не вышли в море, вызвать полицию местную или местную психушку?

– Тихо! – закричал Козленков. – Неплохо я ведь сказал про покойного друга?

 
 Мой лучший друг покойный ныне,
 Лежит теперь на дне и в тине…
 

Он расхохотался:

– А! Все слышали, как я умею? Не то что ваш обожаемый Волков! Вот кто здесь настоящий поэт! Это вам не торпеды пускать в Гибеля Эскадры! Это посильнее «Фауста» Гёте будет!

Вера молчала, сидела пораженная. Поначалу она решила, что это розыгрыш, но, посмотрев на лица актеров, поняла: все это всерьез. Все словно боялись шевельнуться. Борис Борисович и вовсе был бледен, как полотно, и пребывал в глубоком шоке. Вера поднялась и подошла к Борису Адамовичу Ручьеву, который, опустившись на колени, прижимал к себе голову притихшего на мгновенье Козленкова, словно изображая сцену с картины Репина, на которой Иван Грозный убил своего сына. Подошла, наклонилась, посмотрела в лицо актера, сознавшегося в убийстве друга. Он застенчиво улыбнулся.

– Какой сегодня день недели? – спросила Вера.

– Восемнадцатое, – уверенно проговорил Козленков.

– А как вас зовут?

– Заслуженный артист России Иван-царевич.

– Где вы убили Волкова?

– Я его зарезал, – уточнил Козленков. – Зарезал, потом вытащил через задний проход и сбросил в воду.

– Он сошел с ума, – прошептал Скаудер. – Вы слышали, что он сказал?

– В заднем проходе, – радостно улыбнулся убийца.

– Он имеет в виду коридор, ведущий к выходу, на корме, – объяснила Вера.

Все стояли молча и никто не шелохнулся.

– Пойдемте со мной кто-нибудь, – попросила Вера. – Проверим показания.

И опять никто не тронулся с места.

– Надо капитана вызвать, – предложил крепкий молодой актер, имени которого Вера еще не знала.

– Я сам пойду, – поднялся из-за стола Софьин.

И тут же вызвались пойти и Гилберт Янович, и тот самый молодой актер, и Татьяна Хорошавина.

– Вы-то останьтесь, – сказала ей Вера. – Помогите Ручьеву и остальным отвести Алексея Дмитриевича в каюту. Я думаю, что он чутко отреагирует на вашу ласку.

Глава 7

Место, где произошло убийство, нашли сразу. Низ стены над самым полом был забрызган красными пятнами, увидев которые Холмский отшатнулся, схватился за горло, а потом прошептал:

– Господа, мне плохо!

Гилберт Янович тоже остановился, его лицо побледнело.

Вера осмотрела пятна и показала оставшемуся рядом с ней Софьину на пол.

– Явные следы волочения. Такое ощущение, что, когда пострадавший упал, его потащили к выходу на открытую палубу.

Она пошла по кровавому следу, открыла дверь и вышла на воздух. Следы продолжались и там и закончились лишь у самого борта.

– Похоже, Козленок не врет, – признал Борис Борисович. – Допился до белочки, зарезал друга, а потом сбросил тело в воду. Вызывать полицию, водолазов мне не с руки. Если мои боксерские федерации узнают, что произошло на «Карибиен кап», то организация соревнований будет сорвана сейчас и вряд ли состоится вообще когда-либо. А туристы! Разве они будут покупать на мое судно туры, зная, что здесь произошло убийство! Конкурентов – море. Вот конкуренты обрадуются!

Он вздохнул и посмотрел на Веру.

– Я восхищаюсь вашей выдержкой, Верочка. Такая выдержка для финансового консультанта – это что-то необыкновенное. Любая женщина, увидев столько крови, давно потеряла бы сознание!

– Я и не такое видала, – спокойно ответила Вера. – А потому послушайте мой совет. Вызывать полицию, водолазов или психушку – ваше право. Хотя мне кажется, это должен сделать капитан. Предупредите его, но попросите не торопиться пока вызывать кого-либо. Сейчас мы сами должны разобраться. Найти по возможности тело…

– Я не думаю, что кто-нибудь отважится нырять. Хотя… – Борис Борисович задумался. – Может, кого-нибудь из членов команды попросить? Я заплачу сколько надо.

Они вернулись в коридор и увидели, что Гилберт Янович успокаивает плачущего Холмского. Теперь они стояли уже значительно дальше от места преступления, чем пару минут назад.

Вера еще раз осмотрела стены и пол.

– Что-то и мне нехорошо, – отвернулся в сторону Борис Борисович.

– Не смотрите, – посоветовала Вера и продолжила, уже ни к кому не обращаясь: – По характеру пятен можно предположить, что ударов ножом было несколько. Кровь стекала неровно, хотя по составу однородная. Проникающих должно быть столько, что тело несчастного Федора Андреевича наверняка истыкано, однако артерии не задеты…

Она наклонилась, потерла пальцем одно из пятен и поднесла к лицу, принюхалась.

– Я думаю, что нам надо вернуться в зал, поговорить с труппой, а потом принять решение. То есть его примете вы, Борис Борисович, вместе с капитаном.

– Как скажете, – согласился Софьин.

И его тут же поддержал Скаудер:

– Надо все обдумать и принять взвешенное решение. А мы его, Борис Борисович, поддержим. Мы всегда на вашей стороне.

– Ты чего несешь? – не выдержал олигарх.

Но Гибель Эскадры уже спешно удалялся, обхватив за талию Холмского.

В зале были все те же лица. Отсутствовал только Борис Адамович Ручьев, который, судя по всему, остался в каюте Козленкова, чтобы успокоить друга. Вера вернулась в свое кресло, которое совсем недавно покинула. Борис Борисович хотел последовать за ней, но в последний момент передумал.

Вера обвела взглядом зал и произнесла:

– Я – Вера Николаевна Бережная. В своем кругу считаюсь специалистом высокой квалификации. Я хочу попытаться выяснить, что произошло. Кое с кем здесь я знакома, а потому тех, кого не знаю, прошу подойти к моему столу и назвать себя.

Актеры переглянулись недоуменно. И один из молодых людей – тот самый, который первым предложил позвать капитана, – спросил:

– А нас в чем-то подозревают?

– Представьтесь, пожалуйста.

Молодой человек хмыкнул:

– Артем Киреев.

– Татьяна Хорошавина, – прозвучал голос.

Вера отыскала глазами девушку. Та была встревожена, и только.

– Я помню, с вами мы уже встречались.

– Но официально меня вам никто не представлял, – возразила Татьяна.

– Сергей Иртеньев, – назвался еще один актер.

И только после этого молодая актриса, стоявшая рядом с ним и которая танцевала с ним прежде, подала голос:

– Алиса Иртеньева.

Вера кивнула всем и перешла к делу:

– Что вы можете сказать о Федоре Андреевиче Волкове?

Все молчали, только Стас Холмский всхлипывал.

– Он очень добрый был, – вдруг негромко произнесла Хорошавина.

– Великий артист и замечательный наставник, – подхватила Алиса Иртеньева.

– Большой талант, – прозвучал голос Киреева.

– Он нам с Алисой помог, когда у нас не было средств даже квартиру снимать, – последним высказался Сергей Иртеньев.

Хорошавина, очевидно, хотела еще что-то сказать, но, посмотрев на Скаудера, промолчала.

И тогда Вера обратилась к режиссеру:

– А вы что скажете?

Гибель Эскадры пожал плечами:

– Присоединяюсь ко всему выше сказанному.

– То есть вы так же считаете, что Волков – большой талант?

– Разумеется. Что вы от меня еще хотите? – раздраженно спросил он.

– Ничего более. Добавлю только, что и Алексей Дмитриевич, насколько я понимаю, тоже великий артист. И Борис Адамович Ручьев… Жаль, что они уже в возрасте. Но советую вам учиться мастерству. Особенно тому, как они умеют выдерживать паузу. Ни меньше ни больше, а ровно столько, сколько нужно.

– Я не понимаю! – не выдержал Софьин. – Здесь почти на наших глазах произошло убийство! Два талантливых, как вы пытаетесь доказать, дурака нажрались, и один зарезал другого. Он ведь зарезал его не дома, или в подворотне, или в общественной бане. А на моем корабле! Он сломал мне бизнес! Многомиллионные вложения – коту под хвост! А вы, Верочка, выясняете, кто из них талантливее? Они, как мне помнится, сами выясняли это, и вот чем закончилось.

Вера не успела ничего ответить, потому что раздалось треньканье балалайки, и в зал ворвались, приплясывая, Козленков и двое бородатых богатырей. Один из них, а именно Ручьев в накладной бороде, бренчал на балалайке, а сам Козленков пел вместе с бородатым внезапно воскресшим Федором Андреевичем Волковым.

 
Смерть Кощеева в яйце,
А яйцо лежит в ларце.
Значит, три богатыря
Били в пах Кощея зря.
Ла-ла-ла-а!
Ла-ла-ла-а!
 

– А-а-а! – громко закричали все актеры и зааплодировали.

Только Танечка Хорошавина закрыла лицо и зарыдала от счастья.

– Так это розыгрыш был! – удивился Гилберт Янович и растерянно посмотрел на Софьина.

Тот стоял бледный и молчал.

– Не обижайтесь, Борис Борисович, – попросил его Скаудер. – Это ведь актерская традиция вот так разыгрывать друг друга.

– Я вас тоже очень скоро разыграю: сокращу финансирование в будущем году, – мрачно пообещал Софьин.

Иван-царевич с престарелыми богатырями продолжали петь:

 
У Прекрасной Василисы
Силиконовая грудь…
 

Теперь к ним присоединилась Алиса Иртеньева:

 
Дуракам закон не писан:
Им бы только… ущипнуть.
 

– Дураки вы все! – махнул рукой Софьин и обернулся к Вере.

Она улыбалась.

– Вам нравится? – удивился олигарх.

Вера кивнула.

Борис Борисович вернулся за стол, сел рядом с ней, достал из ведра бутылку, начал открывать ее.

– Чего на приколе встал, Гибель Эскадры? – крикнул он наблюдающему за его действиями худруку. – Тащи еще шампанское! Все вместе будем пить и радоваться вашим дурацким глупостям.

Ящик с шампанским стоял неподалеку, спрятанный под столом и прикрытый приспущенной скатертью. Хлопнула открываемая бутылка. Вера подставила свой бокал. И, наполняя его, Софьин сказал:

– Вы сразу поняли, что это розыгрыш?

– Сначала так и подумала. Потом я поддалась общей печали. Но когда увидела место преступления, поняла, скорее всего, ничего здесь не произошло. По густоте пятен и запаху поняла, что это не кровь, а какой-то сок. И стала ждать, когда шутники появятся. Думала, что они тянуть долго не будут, потому что в этом случае им не простят. А так вроде все весело было. Не правда ли?

Софьин поморщился:

– Не знаю, мне так не смешно абсолютно. Ни тогда, ни теперь. Я – серьезный человек. Хотя нет, люди – это они, а я – серьезный бизнесмен. Может, им кажется шуткой издеваться надо мной, но я такие вещи не прощаю. Сейчас по бокальчику лично с вами выпьем, и я пойду.

Но сидели еще долго. Борис Борисович успокоился, пил шампанское, произносил тосты и даже смеялся, говорил комплименты артистам. Вера искренности Софьина не верила, чувствовала, что олигарх что-то задумал.

А время пролетело быстро. Борис Борисович поднялся и сообщил одной лишь Вере, что через двадцать минут судно отходит и он хочет посмотреть за процессом с капитанского мостика, Вера идти с ним отказалась.

Через какое-то время палуба под ногами начала медленно дрожать. Но этого, судя по всему, никто из присутствующих не заметил. Под гитару Волкова артисты дружным хором пели неизвестную Вере песню.

 
Нам до счастья осталось немного,
Будет солнце сиять, а пока
Дождь идет по велению бога,
Укрывая в туман берега…
 

Вдруг Вера вспомнила, что на борту судна должен быть еще один пассажир, о котором все почему-то забыли и не вспоминали совсем. Пассажир, которого не было на общем празднике и на ужине. И вообще Бережная не видела ее нигде: ни в коридорах, ни на палубе, ни в лифтах. Элеонора Робертовна Герберова – ответственный сотрудник Министерства культуры.

Не может быть, чтобы она брезговала общением с артистами!

А на подиуме артисты продолжали с веселым самозабвением распевать то, что наверняка написал сам Федор Андреевич, смотрящий сейчас на всех с высоты своего роста и своего таланта с любовью и жалостью.

 
 Не бывает любви без скитанья, Небо плачет, но ты не реви:
 Посылает судьба испытанья
 Только тем, кто достоин любви…
 

Глава 8

Около двух часов ночи Вера Бережная попрощалась с артистами, сказав, что у нее была тяжелая командировка и она хотела бы отдохнуть. Ее пытались удержать, потому что, кроме шампанского, появились и другие напитки, праздник становился все веселее, но она отказалась.

Да и в самой артистической компании начались разброд и шатание, кто-то выходил курить на свежий воздух, кто-то выбегал в каюту, чтобы принести из мини-бара очередную бутылку. Вера поднялась на лифте, прошла по коридору и уже почти достигла двери своей каюты, как услышала неподалеку приглушенный разговор. Она замерла и прислушалась. Голоса доносились из-за двери одной из кают. Мужчина и женщина разговаривали негромко, слов было не разобрать. Пришлось сделать несколько шагов назад, чтобы определить дверь, за которой шла беседа.

Разговор был нервный. Но Веру удивило другое: она даже не догадывалась, что в этом отсеке путешествует еще кто-то, кроме Софьина, Скаудера и ее самой. А теперь получается, что здесь инкогнито направляется в Петербург какая-то пара и, судя по разгневанному тону женщины, можно предположить, что это семейная пара.

Женщина за стеной, очевидно, расхаживала по каюте, и, когда она приближалась к двери, можно было что-то разобрать.

– Ты меня достал! Понимаешь? Достал! Если я тебе сказала: далеко от меня не уходить, то…

– Но не могу же я всех бросить! Иначе все подумают…

Разговор перешел на повышенные тона, и можно было не напрягать слух, потому что и так все слышно было очень хорошо.

– Мне плевать на то, что подумают все. Кто такие все? Артисты твои? Так медведям в цирке тоже аплодируют, а кого заботит, что они о себе думают, эти медведи?

– Но…

– Молчи! Если хочешь выпить, то вон – открой бар и нажрись!

– Зачем ты так? Я не собираюсь напиваться. Да и ты могла бы со всеми вместе. Все только рады были бы…

– Слишком много чести!

Вера уже почти не сомневалась, кто за дверью. Женщина наверняка та самая Элеонора Робертовна Герберова, о которой она совсем недавно вспомнила. А мужчина? Кто-то из труппы? Скорее всего, кто-то из артистов. Но голос мужчины она вспомнить не могла.

– Хорошо! – вдруг почти примиряюще произнесла Герберова. – Я сейчас сама спущусь вниз. Уверяю тебя, что все веселье сразу прекратится. Прекращу эту пьянку. Каждый год вашему театру выделяются из бюджетных средств гранты, а вы их подобным образом прогуливаете!

– Да это Борис Борисович нас угощает!

– Чего ты мне вкручиваешь?! Уж я-то знаю его щедрость. Софьин – известный бизнесмен, он умеет считать деньги и не тратит их на всякую шушеру в отличие от доверчивого государства… Погодите, мой дорогой, сейчас спущусь и наведу порядок!

– Может, не надо тогда спускаться?

– А ты не указывай, что мне делать! Я просто спущусь, и когда ваши театральные потаскухи увидят меня во всем блеске моих брильянтов, когда они поймут, что мы существа разного мира… То есть это они существа, а я – человек из другого мира. Другого! Ты понял? Из мира, в который вам всем не попасть никогда!.. Давай возвращайся туда: не можем же мы с тобой под ручку появиться? Что про меня подумают?.. Погоди, помоги мне на шее застегнуть…

Вера поняла, что пора уходить. Вернее, пора возвращаться к веселой компании. Она добежала до лифта, спустилась, снова вошла в зал огромного ресторана, в котором, по замыслу Софьина, уже очень скоро будут проходить боксерские поединки. Только здесь кое-что уже изменилось. За время ее отсутствия все столы были сдвинуты в один большой, вокруг которого расселась вся труппа.

Увидев ее, навстречу поднялся Козленков и подвел к столу, усадив между Волковым и собою. Вера обвела взглядом собравшихся, чтобы узнать, кого не хватает, но тут же все радостно закричали и посмотрели на дверь. В зал вошел Артем Киреев с бутылкой виски в руке. Руку с бутылкой он победно вскинул над головой, и собравшиеся зааплодировали. Только старшее поколение не аплодировало.

Борис Адамович даже произнес недовольным тоном:

– Вас, молодой человек, только за смертью посылать!

Бутылка была выставлена на стол и тут же открыта. От Веры не укрылось, что, открывая бутылку, Артем цепким взглядом оглядел пространство вокруг себя, словно высматривая свободное место.

– Шампанское закончилось? – обратилась Вера к Алексею Козленкову.

– Да сколько угодно еще!

Перед ней поставили чистый бокал, а может быть, просто пустой, и наполнили его. Волков поднялся. Ручьев постучал вилкой по пустому бокалу, призывая к тишине. Разговоры и смех смолкли.

– Дамы и господа, – обратился народный артист к сидящим за столом. – Собратья и сосестры, уважаемый господин художественный руководитель и вы, мадемуазель, – Волков обернулся к Вере и склонил голову. – Без малого двести семьдесят лет назад мой предок и тезка Федор Волков в большом каменном амбаре, доставшемся ему вместе с фабриками и магазинами от покойного отчима – купца Полушкина, впервые в России публично представил свою постановку пьесы «Эфирь». Именно в тот день зародился русский театр, зародилось то актерское братство – единственная ценность, которой все мы обладаем сообща, потому что талант у каждого свой, данный богом, а братство у нас одно на всех!

Он произносил эти слова, а все медленно поворачивали лица в сторону двери. Наконец и Волков посмотрел туда. К столу приближалась дама в вечернем платье цвета электрик и с оголенными плечами. На груди и в ушах у нее переливались голубыми искорками отраженного света брильянты. Волосы ее были коротко подстрижены, покрыты гелем и зачесаны за уши – вероятно, для того чтобы не мешать блеску брильянтов.

Артем Киреев выскочил навстречу, успев подвинуть в сторону сидящего рядом с ним Иртеньева. Киреев подал руку вошедшей даме, но та не приняла ее. Тогда Артем схватил свободный стол и втиснул его между собою и Сергеем Иртеньевым.

Элеонора Робертовна не успела опуститься, как к ней подскочил Гибель Эскадры и подал руку, и, когда ему милостиво протянули кончики пальцев, склонился и коснулся их губами.

– Несравненная наша Элеонора Робертовна! – воскликнул он, усаживая ее за стол и глазами показывая всем, что нужно поменять посуду и приборы.

– Продолжайте, пожалуйста, – снисходительно произнесла Герберова, взглянув на Волкова.

Потом она скользнула взглядом по Вере, поняла, что не знает ее, вернула на нее свой взгляд и оторопела, увидев сверкающий гранями камень на ее шее. Тут же опомнилась и вновь посмотрела на Волкова:

– Продолжайте, как ни в чем не бывало. Расслабьтесь! Представьте, что я тоже член вашей команды.

Ручьев после этих слов склонился немного за столом, Вере показалось, что Борис Адамович пытается скрыть улыбку.

– Спасибо, – поклонился Элеоноре Робертовне невозмутимый Волков. – Спасибо, что вы своим присутствием украсили приют бедных комедиантов, придав ему столько блеска и таинственного шарма!

Дама улыбнулась, а Волков продолжил:

– Через два года после первого представления в Ярославле императрица вызвала Федора Волкова в столицу и поручила ему организацию публичных театральных представлений. А еще через три с половиной года специальным императорским указом присвоила ему звание первого русского актера. Это я к тому, что верховная власть всегда заботилась о театре и о людях, которые служат в нем. И сейчас мы все ощущаем заботу и внимание, и даже любовь к нам. А потому я хочу выпить и предложить это сделать вам, за уважаемую…

Все начали аплодировать, а Киреев наполнять шампанским бокал, стоящий перед представительницей Министерства культуры. Она пальчиком с ярко-красным лакированным ногтем показала половину бокала.

– За нашу обожаемую…

Все начали подниматься. Даже женщины. Вера осталась сидеть, как и Герберова, впрочем.

– Пей до дна! Пей до дна! Пей до дна! – закричали собравшиеся.

Элеонора Робертовна подняла бокал, вздохнула, как будто приходится делать то, что делать совсем не собиралась. Пригубила, хотела вернуть бокал на стол, но потом махнула левой рукой, решаясь на непозволительный поступок.

– Была не была! – воскликнула она.

И допила шампанское до дна.

– Ура! – крикнули все.

Дама вытерла губы салфеткой, посмотрела на измазанный красной помадой край бокала и отодвинула его от себя. Потом сделала попытку подняться, но передумала.

– А теперь моя очередь, друзья, сообщить волнительные для вас моменты…

– Волнующие, – прозвучал негромкий голос.

Все посмотрели на Бориса Адамовича.

– Надо говорить «волнующие», а «волнительные для вас» – грубая ошибка. Тем более «сообщить моменты» – полная безграмотность.

Герберова поджала губы, потом вдохнула, словно специально переводила дыхание, чтобы не вскипеть.

– Борис Адамович, вы здесь самый умный и образованный?

– Предполагаю, что да, – согласился Ручьев.

– Тогда почему вы, такой образованный, не знаете, что то, что я говорю, уже стало нормой. Язык – это саморазвивающаяся система и он сам выбирает формы и обороты.

– Я прошу прощения, что задел вас, не сдержавшись. Но меня интересует: чей язык выбирает формы и какие обороты вы имеете в виду? И почему вы считаете, что сказанное именно вами становится нормой?..

– Боря, прекрати! – закричал Гибель Эскадры и подскочил к представительнице Министерства культуры: – Не обижайтесь на него! Борис Адамович сегодня немного… И потом у него жена умерла полгода назад…

– А я и не обиделась, – гордо ответила Герберова. – Но господин Ручьев наверняка помнит, что возраст у него пенсионный и договор с театром на будущий год с ним могут не продлить. У нас ведь столько молодых перспективных режиссеров без работы маются. А что же касается упреков в какой-то моей безграмотности, хочу напомнить, что у меня два образования: филологическое и театроведческое. Так что не вам меня учить, как говорится. Но я все же скажу, хотя мне упорно пытаются не дать этого сделать. А перед тем как сообщить… – Она наклонилась над столом и медленно отчетливо произнесла: – О волнительных моментах для каждого из присутствующих… – Элеонора Робертовна откинулась на спинку стула. – Прошу наполнить бокалы шампанским.

Начали хлопать пробки, напиток наполнял бокалы. Герберова сидела молча и не шевелясь, лишь однажды бросив взгляд в сторону Веры. Потом, заметив, что Артем Киреев подвинул к ней наполовину наполненный бокал, произнесла:

– Вчера в английской газете «Сан» появилась не страничка, а целый разворот о вашем театре. О том фуроре, который ваша… – Она посмотрела на Скаудера. – Именно ваша, Гилберт Янович, постановка произвела фурор в Норвегии. В этой статье высказана уверенность, что в будущем году искушенная театральная публика Соединенного королевства увидит вашу труппу на традиционном Шекспировском фестивале. И в Министерстве культуры уже сегодня отреагировали, приняв решение доверить право представлять нашу страну на этом самом престижном театральном фестивале театру «Тетрис».