Текст книги "Искусство любви"

– Послушай, – выходя в прихожую, проговорила я, – Света… У меня такое ощущение, что это имя связано с каким-то недавним событием…

– Света? – нахмурилась Даша. – Вот уж не помню… Вообще-то, это очень распространенное имя. Света…

– Света! – вспомнила я. – Ты же сама рассказывала! Про своего бывшего однокурсника Антона и про его возлюбленную… проститутку. Ее Светой звали!

– А-а! – вспомнила и Даша. – Действительно. А у меня из головы вылетело. И правда… Ну, я говорю – Света довольно распространенное имя.

– Среди проституток, – добавила я.

Глава 4

Ничего в жизни Антона не было глубже того обжигающего чувства, какое он испытывал, когда только представлял себе Свету или думал о ней.

А когда он видел ее, все ее окружающее пространство казалось шепотом и шарканьем многолюдной публики вокруг старинного, наполненного древней божественной красотой портрета.

Последние несколько дней Антон совершенно забыл, то что раньше он связывал с понятием «женщина». Далеко за пределами его сознания остались те полные сомнений, непонятного беспокойства и необъяснимого страха суетливые свалки на чужих квартирах, пьяных кухнях и пустынных пляжах. Потом кто-то, какая-то… Матовый овал лица, полные губки, тщательно скрываемая угревая сыпь на спине… Имя затерлось и исчезло…

Такая же суетливая и бессмысленная свадьба. Потом армия и война. Несколько писем ему в часть и последнее письмо – «…Хорошо, что не случилось детей…» которые предполагались для того, чтобы получить отсрочку от прохождения воинской повинности, но почему-то не получилось – армия и последнее письмо.

А после службы – звенящая пустота, шрам на груди, несколько ожогов на ногах и два-три военных воспоминания, прочно захлопнутые в черный сундук памяти, который приоткрывался только в особенно страшные ночи, когда Антон с криком просыпался и не пытался уже ложиться спать, а курил, включив по всей квартире свет, перед беззвучно работающим телевизором, до того времени, как станет слышно загремевший в первый раз в пустом подъезде лифт.

То, что произошло с ним после встречи со Светой, Антон не пытался анализировать и даже обдумывать. Он прекрасно понимал, что такого с ним уже никогда не повторится и время от времени сомневался в реальности происходящего, особенно когда пласты этой самой реальности смещались и ускользали от его понимания.

Так и сейчас – подошедший автобус и открывшаяся перед самым его носом дверь – были восприняты Антоном, как вполне закономерный ход какой-то космической невыразимой прекрасной несмотря ни на что игры, в которую он включился, когда первый раз увидел Свету.

Антон запрыгнул в полупустой из-за довольно позднего времени автобус, прошел на заднюю площадку, удивленно обернулся на какие-то слова бородатого человека с женской сумкой на животе, с трудом угадав, что хотел от него бородатый, сунул ему мелочь, оставшуюся в кармане, получил взамен что-то совсем незначительное, невнимательно сунул это незначительное мимо кармана и, не обращая больше внимания на относящиеся, кажется, к нему возгласы бородатого и нескольких приплюснутых к креслам пассажиров, утвердился в задней части салона автобуса, повернувшись спиной к остальному, прислонившись лбом к ледяному стеклу.

* * *

Бар «У Михалыча» Антон нашел довольно быстро. С виду он оказался более престижным и дорогим, чем тот, куда Антона звал его школьный дружок Артурчик. Антон даже остановился перед дверьми в нерешительности, но ощущение конверта с только полученной зарплатой в кармане придало ему уверенность.

Антон шагнул к двери и только протянул руку, как дверь распахнулась. Здоровенный детина с зеленым гребнем на голове, перекатывающий в открытом рту мокрый комочек жевательной резинки, одной рукой отстранил Антона, освобождая проход долговязому длинноволосому парню, при виде которого у Антона перед глазами тут же возник образ швабры, порядочно истрепанной активной половой жизнью.

Парень едва держался на ногах, его даже поддерживали под руку.

Антон сморгнул. Под руку с долговязым шла та самая Света, с которой он познакомился на дне рождения у Артурчика.

Ошибиться он не мог – те же тяжелые пряди черных волос ровно спускающиеся вдоль немного бледного лица с точеными, изумительно правильными чертами.

Вслед за парнем вышли трое парней, выражением на пьяных мордах совершенно сходные с первым зеленоволосым детиной, чавкающим жвачкой, но одетые настолько причудливо, что их легко можно было бы принять за участников какого-нибудь карнавала.

– М-мы с т-тобой… по… поедем ко мне… – вяло текла из слюнявого рта долговязого несуразная речь, – во… возьмем еще во… водки…

У Антона медленно похолодели руки. Этот парень несомненно обращался к Свете.

Зеленоволосый сплюнул жвачку и закурил. Один из трех карнавальных парней обогнал долговязого со Светой, бегом направился к стоящему у обочину джипу и открыл дверцу переднего сиденья перед долговязым, сам бухнулся на водительское место, предоставив Свете самой усаживаться на заднее сиденье, что она и проделала спокойно, ничуть не удивившись чудовищной неучтивости.

Хлопнула дверца и Света, так и не заметившая застывшего у дверей Антона, скрылась от его глаз.

Парень опустил стекла джипа, завел мотор и тяжелый автомобиль, набирая скорость, покатил по дороге. Антон провожал его глазами, пока он не скрылся за первым поворотом.

Трое парней остались стоять у дверей бара.

– Вот Васик мудак, – проговорил вдруг один из них, – Праздник в самом разгаре, а он уехал. Из-за него вообще-то собрались. Неуважение… Вот возьму и тоже сейчас уеду. А, черт, тачки-то нет… Васик! Уехал на тачке, нас оставил. Все ведь могли поместиться… Что ж нам теперь – левака ловить? Надо тоже с собой бабу взять какую-нибудь. И побыстрее. А то там этот алкаш-священник сломал стул, связал из двух его ножек крест и с криком: «Изыди, нечистая сила, изыди дьявольское наваждение!!!», за оставшимися бабами гоняется. А телки-то какие классные!!!

– Ага, – ухмыльнулся второй, – ты, когда нажрешься ни о чем другом не думаешь, как о бабе… Из-за этой бляди теперь… Мы пешком должны идти.

– Да ладно, – перебил парень с зеленым гребнем на голове, – херня. Вы чего – на левака не наскребете? Я бы дал, да у меня только кредитки.

– Да я пропился весь! – воскликнул второй. – Второй день бухаю! Из-за этой бляди теперь… – снова попытался договорить он.

– Ты!.. – вырвалось у Антона.

Парни удивленно обернулись к нему. Антон шагнул к первому попавшемуся и вдруг заметил, что ему отчего-то стало трудно дышать.

– Чего? – спросили у него.

– Дай… прикурить… – хрипло выговорил Антон.

Парни переглянулись. Один из них полез в карман широких кожаных штанов и вытащил зажигалку.

– Держи.

Второй ухмыльнулся прямо в лицо Антону. Резко выбросив вперед сжатый кулак, Антон ударил по маячившей перед ним руке, сжимавшей зажигалку.

Она звонко брякнулась о плоские каменные плиты у входа в кафе.

* * *

Парни притихли, словно по команде, удивленно посматривая друг на друга.

– Ты… это… – неуверенно выговорил зеленоволосый, – чего тебе… Ребят, что ли позвать? Или охранника?

Из дверей бара выглянул охранник. Мгновенно оценив ситуацию, он, поигрывая дубинкой, подошел к Антону.

– Бар закрыт, молодой человек, – четко выговорил охранник, – у нас банкет.

Из дверей бара показались еще несколько человек. Охранник посмотрел Антону в лицо и попятился назад, нахмурившись. Видно, ему не очень понравилась, как решительно настроен был Антон.

– Молодой человек, – изо всех сил пытаясь придать своему голосу значительность и грозящую силу, проговорил охранник, – мне скандалы не нужны. Идите, своей дорогой, пожалуйста. Ведь и милицию можно вызвать.

– А можно и не вызывать, – гаркнул кто-то, только что появившийся из-за дверей, можно самим так навалять, что мало не покажется. Чего он к Пункеру пристал? Пункер, чего ему от тебя надо.

Зеленоволосый ухмыльнулся и поднял кулак. Охранник, упреждая его, поудобнее перехватил дубинку и шагнул к Антону.

* * *

А через несколько секунд – когда охранник полетел кверху тормашками и ткнулся окровавленным лицом в землю, все собравшиеся завопили так, что Антон всерьез испугался за свои барабанные перепонки.

Охранник поднялся с земли и снова бросился к Антону. На этот раз он даже не успел замахнуться на него – когда охранник приблизился на расстоянии двух вытянутых рук, Антон подпрыгнул вверх и, пролетев два метра по воздуху врезался, каблуком в грудь от неожиданности замершего на одном месте охранника.

Он снова вылетел кувырком, упал на землю и тут же закашлялся, безуспешно пытаясь подняться на ноги. Когда ему удалось откашляться, он завопил что-то срывающимся голосом, что-то о своих связях в милиции и страшных пытках, которым, несомненно подвергнут любого, осмелившегося поднять на него – охранника – руку.

А потом…

Вдохновленные боевым кличем Пункера с десяток собравшихся бросились на Антона все сразу – с разных сторон. Антон поднырнул под чьим-то летящим кулаком, ударом локтя переломил кому-то переносицу.

В нескольких метрах от него блеснула узкая полоска белого металла.

«Выхватить у кого-нибудь нож, – мелькнула у него в голове мысль, – и тогда жизнь свою я продам подороже».

Нападавших было слишком много – поэтому они мешали друг другу и не могли сбить Антона с ног, тем более, что он крутился между ними, не давая им схватить, нанося точные удары по болевым точкам – сразу выводя таким образом человека из строя.

Кто-то ударил Антона под колено. Он ухватился за ближайшую курчавую шевелюру и устоял на ногах, а через секунду ткнул указательным пальцем в глаз обладателя шевелюры. Тот завизжал и рухнул под ноги своим товарищам.

Краем глаза Антон уловила какое-то движение слева. Может быть, в другой ситуации он бы и успел среагировать, но сейчас – зажатый со всех четырех сторон – он смог только развернуться к тому, кто изо всех сил опустил чугунный кулак ему голову.

Ноги у него подкосились и он упал, успев подумать, что это – конец.

Где-то далеко завыла милицейская сирена.

* * *

Президент благотворительного фонда культурного возрождения России «Белый лебедь» Александр Сергеевич Понюшкин метался по своей огромной двухъярусной квартире, возбужденно потирая руки и сверкая горящими влажными глазами.

Александр Сергеевич с утра собирался на прием к какому-то очередному спонсору, даже надел по такому случаю парадный костюм, но полчаса назад неожиданно решил никуда совсем не идти.

Виною тому был телефонный звонок. Александр Сергеевич, уже примерявший в прихожей белую бабочку перед зеркалом, дотянулся до телефона, снял трубку и не сводя глаз со своего отражения в зеркале, хорошо поставленным голосом солидно проговорил в трубку:

– Понюшкин слушает…

Неизвестно, что ему ответили на другом конце провода, но Понюшкин вдруг засуетился, отбросил бабочку в сторону и, заметно понизив голос, засюсюкал в трубку, пыхтя и всхрюкивая от приятного волнения.

В общем, Александр Сергеевич Понюшкин после того телефонного звонка впал в то самое возбужденное состояния, из которого не вышел до сих пор.

Пробежав несколько шагов по лестнице, ведущей на второй ярус квартиры, Александр Сергеевич вдруг остановился и сокрушенно покачал головой.

– Ай-ай-ай, – пробормотал он, – ну, как так можно… Как можно быть таким рассеянным! Таньку-то, жену свою, я позавчера к маме выгнал… с вещами, а портретов ее не снял. А ко мне сейчас Светочка придет… Как хорошо, что она мне позвонила – прямо замечательно! Я уже три дня ее не видел, думал с ума сойду…

Александр Сергеевич улыбнулся и судорожно вздохнул, словно у него от сладкого томления перехватило дыхание. Потом он вдруг нахмурился и снял со стены портрет.

Сунув портрет подмышку, Александр Сергеевич галопом поскакал дальше, вертя головой по сторонам, как любопытная лошадь. На втором этаже своей квартиры, Понюшкин снял еще три портрета своей жены, на мгновение замер… Потом, вспомнив, что еще один портрет – самый большой, почти по всю стену – висит в прихожей на первом этаже, Понюшкин снова побежал вниз, громыхая золочеными рамами портретов, которые он так и нес подмышками.

– Ну, Танька… И зачем я тебя вообще в жены взял? Богема чертова… – бормотал он, стуча вниз по лестнице, – художница… Вся прокурена, пропита, а туда же – если что и мажет, так только автопортреты. Вся квартира завалена автопортретами. И самое главное – было бы с чего эти самые автопортреты писать! А то – ни кожи, ни рожи, личико серенькое, глазки подкрашенные – с ресниц сыпется, плечи в перхоти, голос, как милицейская сирена… А туда же – женщина! Идеал женской красоты! И картины подписывает как – «Клеопатра»… Какая на хрен Клеопатра! Вобла сушеная… И правильно я ее к матери выгнал! И обратно не пущу! Надоела она мне! Вот Светочка моя – это совсем другое дело. Вот уж женщина так женщина! Никогда такой не встречал!

Александр Сергеевич добрался до прихожей и свалил портреты к стене. Остановился перед большой картиной напротив зеркала, у которого Александр Сергеевич только полчаса назад примерял бабочку. Изображенная на картине женщина с неправдоподобно длинной шеей томно и рассеянно смотрела сквозь струйку седого дыма, поднимавшегося от сигаретки, которую женщина сжимала в тонких пальцах.

Внизу, на массивной золотой раме была прикреплена табличка: «„Лебедушка“ (автопортрет); город Москва. Клеопатра. 2002 год».

– Лебедушка, – фыркнул Александр Сергеевич, – вобла и есть.

Он обхватил портрет, потянул его не себя, но вдруг покачнулся и, сдавленно пискнув, рухнул на спину. Портрет грохнулся секундой позже и накрыл Александра Сергеевича, словно застывшее на морозе одеяло. Треснула и развалилась на составные части массивная рама.

Александр Сергеевич несколько минут испуганно лежал под портретом, потом, поняв, наконец, что все-таки останется жить, выбрался наружу, разодрав холст пополам.

– Да, – задумчиво проговорил он, сидя среди обломков картины, – хорошо, что не успели застеклить портрет. А то бы я без головы остался… Хорошо… что я снял все-таки эту идиотскую деревяшку. В прихожей сразу другой вид какой-то стал… И вообще – без этой заразы Таньки-Клеопатры – все как-то неуловимо изменилось. В лучшую сторону.

Александр Сергеевич Понюшкин стряхнул с напомаженной головы какую-то дрянь и вдруг светлые мысли охватили его сознание.

«Теперь ведь все по-другому будет, – так думал, не пытаясь окончательно освободиться из-под обломков, – теперь Таньку я домой не пущу и более того – разведусь я с ней к чертовой матери. И ничего не отдам. Ни одной тарелочки. А про квартиру пусть и не заикается даже. А если суд, то я всем расскажу, как она со своими натурщиками путалась. И в качестве доказательства представлю весь цикл ее работ „Трубите новой жизни!“… двадцать голых трубачей с такими… трубами… А вот Светочка моя, она совсем другая… Я с ней познакомился на какой-то вечеринке… у какого-то спонсора… Не помню, как познакомился, не помню, что она там делала… Запомнил только ночь, после которой я уже ничего не хотел так сильно, как снова увидеться с моей Светочкой… А потом она снова позвонила, а потом еще раз позвонила… И теперь вот – я из-за нее все дела отменил. И… И сегодня точно скажу ей то, что давно должен был сказать. Только вот – как мне все сделать так, чтобы получилось? Я ведь еще не разведен, а буду просить ее руки… Значит, нужно сделать какой-нибудь подарок ей, чтобы она поняла, как сильно я ее люблю…»

Александр Сергеевич Понюшкин поднялся на ноги и, отряхивая перепачканный холстовой пылью и красками пиджак, продолжал размышлять о том, какой подарок лучше всего сделать Свете, которая вот-вот должна подъехать.

– Купить что-нибудь дорогое? – бормотал себе под нос Александр Сергеевич. – Так нет – не успею я… Просто подарить что-нибудь… драгоценности… У меня никаких нет, а все свои побрякушки Танька с собой утащила. Просто дать денег… фу, как глупо! Нет, Светочка моя – честная девочка, она может и обидеться… Тогда – как?

Попирая ногами автопортрет своей жены, Александр Сергеевич крепко задумался. Наконец он вздрогнул и широко улыбнулся мысли, которая только что пришла в его голову.

– Ну, конечно, – проговорил он, – как же я раньше не догадался… Если я хочу дать понять ей, что… Черт, если я хочу, чтобы она стала моей женой, надо ей дать понять, что она может мне доверять… И что я ей во всем доверяю… А сделать это очень просто – перевести деньги со своего счета на ее… Она говорила, что у нее есть счет в таком-то банке, а там у меня управляющий знакомый – можно все у него выяснить. Итак, решено – четверть моих сбережений – на счет Светочки! Все равно это наши общие деньги будут, когда мы поженимся! И я ничего не потеряю и на подарок тратиться на надо… Нет, в таком случае – половину всех моих денег… Или нет – все мои деньги на ее счет!!! Вот так – теперь она точно не откажется выйти за меня замуж… Светочка моя, солнышко…

Александр Сергеевич рванулся с места и кинулся в свой рабочий кабинет, где у него стоял ноутбук. На половине пути, он вдруг остановился. Странная мысль пришла ему в голову.

«Что это я, дорогие товарищи, делаю? – неожиданно подумал он. – Нельзя же так… Конечно, Светочка – не женщина, а чудо. И обмануть она меня никак не может, но вот так просто распрощаться со всеми своими сбережениями…»

Образ Светочки появился в его воображении сам собой – и тотчас все глупые мысли растаяли, как сумерки при восходе солнца.

Понюшкин погладил сам себя по голове и побежал к ноутбуку, чтобы связаться с руководством банка и сделать все, что собирался сделать.

* * *

Когда мы с Дашей доехали до того дома, в подъезде которого скрылись Васик со своей новой подружкой, было совсем уже поздно – почти полночь.

– Н-да, – проговорила я, останавливаясь перед домом.

– В чем дело? – спросила Даша, но посмотрела туда, куда посмотрела я – и поняла мое удивление.

– Как же так, – проговорила Даша, оглядываясь по сторонам, – ты же сказала, что они вошли в этот подъезд. Как они могли сюда войти, если этот дом явно не жилой – смотри, ни одного окна не горит… Да почти все окна выбиты.

– Действительно странно, – промычала я сквозь зубы, – но я же точно видела… Вернее, видела глазами Васика, что это был… Дом как дом, светились окна, я видела в них шторы, занавески… Даже, кажется, людей видела…

– Может быть, у Васика спьяну галлюцинации начались? – предположила Даша. – Ему чудилось, что не попадя, а ты это тоже видела?

Я пожала плечами.

– Вполне возможно, – сказала я, – что его сознание галлюцинировало из-за того, что подверглось влиянию алкоголя… А может быть, какому-то другому влиянию, – добавила я.

– Что это значит? – спросила Даша.

Я снова пожала плечами.

– Это только предположение, – сказала я, – я еще, между прочим, сама не отошла от той пьянки. Голова моя уже не одурманена, но все равно побаливает. И действительность я воспринимаю не так четко, как хотелось бы…

– Во всяком случае, следует посмотреть все до конца, – проговорила Даша, зябко ежась, – как пустынно тут. Никого нет. Как будто мы не в Москве находимся, а в каком-нибудь восточной мертвом городе… Мертвый дом… Деревья вокруг какие-то непонятные. И вороны вокруг… Почему вокруг столько ворон?

– Потом что рядом мусорка, – сказала я, – вон там, посмотри. Жители окрестных дворов сюда всякий хлам выкидывают. Место здесь какое-то… глухое. Стена предприятия, гаражи, дом, в котором никто не живет.

– И куда непонятная девочка уволокла нашего Васика, – добавила Даша.

– Да, – кивнула я, – ты права. Все это странно. Мне эта история с самого начала не понравилась. В смысле, как только я прервала контакт и Васиково опьянение на меня перестало действовать, меня вдруг как уколом кольнуло. Я почувствовала опасность.

Мимо нас с отвратительным карканьем пролетела жирная ворона. летела она низко, мне даже показалось – нарочито низко – едва неся брюха, набитое какой-нибудь падалью. Вслед за этой птицей пролетели еще несколько ее товарок.

Гнилью какой-то несло от этих птиц.

– Страшно, – снова поежилась Даша, – как на кладбище. Вороны будто специально нас пугают. И ни одного человека вокруг. Тишина, словно в гробу.

Я невольно прислушалась. Действительно, было необыкновенно тихо. Никогда бы не поверила, что нахожусь почти в самом центре Москвы. Пустая тишина. Только гудят где-то далеко машины и ворочаются в куче мусора вороны.

– Во всяком случае нужно проверить этот дом, – проговорила Даша и ее голос отдался каким-то необычным и необъяснимым эхом, родившимся, кажется, в недрах мертвого дома, – ой, – совсем тихо добавила Даша, – страшно.

– Сто пятая квартира, – вспомнила я, – пойдем, подруга, посмотрим, есть ли такая квартира в этом доме. А если есть – поглядим, что там находится.

– У меня, между прочим, пистолет есть, – неожиданно проговорила Даша.

– Что? – не поверила я. – Ты же всю жизнь оружия боялась! И даже одно время писала письма во все инстанции с требованием прекратить демонстрацию вооруженного насилия по телевизору.

– Было дело, – вздохнула Даша, – но после недавних событий… Ты понимаешь, о чем я говорю… Я не выдержала и приобрела себе пневматический пистолет. Хороший, германский. Продавец сказал, что он мало чем отличается от боевого. Конечно, если стрелять на поражение с близкого расстояния.

– Тогда давай пистолет мне, – сказала я.

– Почему это? – глупо спросила Даша, но вытащив из сумочки пистолет, протянула его.

* * *

Даша осталась у подъезда – так приказала ей я, а она и не особенно сопротивлялась. Видимо, очень страшно было ей заходить в этот темный подъезд мертвого дома, где ждет нас… непонятно еще, что нас ждет.

Я вошла в подъезд. Какой-то странный запах тотчас ударил мне в ноздри – ни на что не был похож этот запах, только явственно слышалась опасность – так явственно, что мне пришлось сделать над собой чудовищное усилие, чтобы не отступить и не выйти прочь.

Темно, черт возьми, совсем ничего не видно.

Я прошла несколько шагов. Какой-то мусор шелестел под моими ногами. Пару раз звякнули осколки стекла. Да, теперь ясно видно, что в этом доме никто не живет.

Я остановилась, прислушалась и прошла еще несколько шагов. Потом достала зажигалку и чиркнула ей.

Желтый огонек родился тотчас и осветил незначительный кусок абсолютно пустого пространства.

«Непонятно, – подумала я, – как может так быть. Обычно, подъезд, это высокая шахта, по которой идет лестница вверх. Лестница, разделенная лестничными площадками, на которых располагаются двери квартир. А здесь ничего подобного нет. Только пустота. Как будто я попала не в подъезд, а в огромный зал. Впрочем, что-то там мелькнуло – в нескольких шагах от меня…»

Нагревшаяся зажигалка обожгла мне руки и мне пришлось потушить огонь, натянуть на руку рукав и только тогда снова чиркнуть кремнем.

Да, так и есть – какой-то человек стоит неподалеку от меня. Неподвижно стоит… высокий худой.

Васик?

– Васик! – позвала я, но человек не шевельнулся.

Зато зашевелились волосы у меня под шапкой – присмотревшись, я поняла, что у этого человека нет головы. Вот так и нет – плечи на месте, опущенные вдоль туловища руки, а головы нет.

– Этого не может быть, – прошептала я, не зная сама – зачем, делая несколько шагов вперед.

Потом снова посветила и едва удержавшись от смеха, облегченно выдохнула.

Никакого человека не было. Просто на стене висел длинный плащ. Кажется, кожаный.

Я подошла поближе и в ноздри мне ударил запах свежей крови. Что за чертовщина? Из чего сделан этот плащ? Точнее – из чьей кожи он сделан?

Запах свежей крови…

Я мотнула головой и наваждение исчезло. Никакой кровью, конечно, не пахло, а пахло… сыростью и еще, кажется, чем-то простым и обыденным – вроде запаха жаренной картошки.

– Странное место, – прошептала я внезапно пересохшими губами и сняла плащ с вбитого в стену гвоздя.

Неожиданная мысль пришла мне в голову – а что, если надеть этот плащ? Здесь холодно и сыро, так и простыть недолго… Я накинула на себя плащ и у меня вдруг на мгновение закружилась голова.

А потом действительность, состоящая из темноты и появившихся невесть откуда странных шорохов, куда-то провалилась.

И начался кошмар.

Впрочем, как я мгновенно поняла, кошмар начался не только что, а сразу – как только я вошла в этот проклятый подъезд…

* * *

Чем удобен длинный кожаный плащ – так это тем, что под ним можно незаметно пронести хоть торшер – или вешалку с искусственными оленьими рогами.

Я надела на себя плащ и наклонилась зашнуровать ботинки, перед этим сунув в них длинный нож с удобной рукояткой без перекрестья и тонким посеребренным лезвием. Затем я подняла прислоненный к той же стене обрез охотничьего ружья-двустволки. Переломил его об колено я вогнала в патронник два патрона с серебряными набалдашниками. С десяток таких же патронов я положила в карман, предварительно завязав их в платок – чтобы не звякали при ходьбе.

Я поместила обрез в петле, специально пришитой для этого на внутренней стороне плаща, наглухо застегнула плащ и подошла к откуда-то взявшемуся здесь зеркалу убедиться, что никакого оружия на мне не видно и внезапно усмехнулась, вспомнив Раскольниковское пальто и петлю с внутренней стороны для топора, которая, должно быть помещалась на том же самом месте, что и у меня на плаще и подумала еще о том, что даже в самые темные часы моей жизни, никуда мне не деться от вечно преследующих русского человека реминисценций русской классической литературы.

Я шагнула вперед и прислушалась – скрип высохшей грязи под моими ногами отдался в пролете лестниц эхом, совсем неслышным человеческому уху, – я пошла вверх, точно зная направление, в котором буду идти.

* * *

Дверь возникла передо мной, словно ее осветили лучом прожектора. Не свежей кровью пахло уже, а запахом жаренной картошки тянуло из-за двери. Я постучала, но мне никто не ответил. Тогда я расстегнула плащ, и стала бить кулаками в дверь и скоро выбила перекошенный прямоугольник желтого света.

– Вам кого? – спросил меня, просунувшись в образовавшееся отверстие между дверью и дверным косяком, невысокий дедушка с гладко причесанными седыми волосами и сдобным лицом.

Я ничего не ответила. Дедушка приоткрыл двери пошире. Одет он был в линялые тренировочные штаны и старую майку, а в руках держал выпачканную маслом ложку с длинной ручкой. Я услышала, как шипит картошка на сковороде.

В его квартире свет. А со двора совсем не видно света – ни в одном из окон.

– Вам кого?

– Мне Васика, – сказала я.

– Если вам Ваську – внучка моего – так его колонию увезли неделю назад. Он нар… нари… нарикотиками торговал… Чего молчишь-то?

Я оттолкнула дедушку и шагнула в квартиру.

– Ты чего?! – завопил он, – сейчас соседей позову! Мань! Ма-ань! Милицию вызывай.

Я ударила дедушку в сдобное лицо. Никакой Мани, конечно, не было и мертвый дом молчал. Дедушка отлетел к стене и, выругавшись, швырнул в меня ложкой. Она стукнула меня в плечо, оставив на коже плаща небольшое масляное пятно.

Дедушка барахтался у стены, пытаясь подняться, между ним и мною колыхалось безобразное черное пятно его тени, а я распахнула плащ и потянула из петли обрез. Тень дедушки метнулась в сторону, а потом вперед – на меня, и я едва успела вытащить обрез и, схватив его обеими руками за ствол и приклад, вставить поперек оскаленной пасти.

Волк сбил меня с ног и я оказалась прижатой огромной тушей к полу. Позвоночник мой хрустел передавленный хребтом порога, а на лицо опускались вязкие нити вонючей слюны и капала кровь из его разбитого моим первым ударом носа. Я отвернула лицо в сторону, чтобы меня не стошнило от ужасающего зловония, исходящего от волчьей пасти – и тут же пол провалился подо мной, тело мое потеряло вес и закружилось в бездонной темноте, где сами собой вспучивались и лопались крохотные белесые пузырьки.

Рев раздался слева от меня, я перехватила обрез и почти наугад выстрелила. Пуля медленно ушла в черное небытие, оставляя за собой дорожку из белесых брызг – как фарватер за плывущим по темной воде кораблем.

Прежде чем мои ноги коснулись твердой почвы, я выстрелила еще несколько раз, судорожно перезаряжая обрез после каждых двух выстрелов.

«Патронов… мало… осталось…» – ворохнулась у меня в голове мысль, и тут же я отчетливо увидела, как от страшного удара она разлетелась на множество осколков, словно разбитое стекло.

Хрипел волк, в пасть которому я совершенно случайно вставила ствол обреза, когда во второй раз он прыгнул на меня. Пытаясь вспомнить, есть ли у меня в патроннике патроны или нет, я нажала сразу на оба курка.

Самого выстрела я не услышала, увидела только вспышку, яркую – среди белесой темноты. А потом почувствовала на руках кровь и куски нечистого мяса.

Шатаясь и опираясь о стены я поднялась. Нашарила в шелестящей темноте стариковской прихожей выключатель. Кровь стекала с покрытых пожелтевшими обоями стен и собиралась в лужу вокруг трупа старика в линялых тренировочных штанах и майке. Вместо лица у старика было кроваво-серое месиво и, присмотревшись, можно было заметить, что оно шевелится.

Боль крутилась у меня в груди, казалось мое сердце режут ножом, как с яблока счищают кожуру.

Я выключила свет и, прикрыв за собой дверь, стала спускаться по лестнице. Уже выходя из подъезда, я вдруг подумала, что так и не увидела лица оборотня – та сдобная стариковская рожа, конечно, была всего лишь наивной маской, способной обмануть кого угодно, только не меня. Я подняла свои окровавленные руки и…

* * *

…И вскрикнула, очнувшись.

Никакого дедушки, никакого плаща, обреза… Ничего не было… Чтобы понять – в крови мои руки или нет, я несколько раз судорожно чиркнула зажигалкой, и, убедившись, что руки чисты, облегченно выдохнула.

Голова кружилась.

Конечно, то, что произошло только что – было тщательно наведенной галлюцинацией. Только вот кто и с какой целью ее навел? Ну, да цель понятно – чтобы помешать мне попасть сюда. Чтобы помешать мне пройти дальше.

Я ведь могла погибнуть…

Я почему-то была уверена в том, что погибнув в туманной реальности галлюцинации, я моментально исчезну из списка живых этого мира.

А этот запах снова вернулся – тот самый, что я почувствовала, как только вошла в подъезд. Кажется, какой-то газ… Но не горючий, иначе бы я взлетела на воздух, едва чиркнув зажигалкой.

Газ?

Галлюциногенный газ.

Должно быть – так оно и было – и цель применения газа была очевидна.

Я заметила, что запах газа стал менее резче. Очевидно, газ понемногу развеивался. Я подошла к стене, на которой, как мне казалось в бреду галлюцинации, висел кожаный плащ – и ощупала ее. Она была не кирпичная, как обычно стены подъезда – это даже не стена была, а деревянная перегородка, обтянутая чем-то… какой-то кожей, наверное, для того, чтобы свет не пробивался в щели между досками.