Текст книги "Богиня песков"

15

Поэт Четвертый, неожиданно воскресший посреди шумного города, в этот раз чувствовал себя не так уж плохо.

Город был маленький, но разделенный на четыре части, и одной стороной выходил к морю.

Одна часть была шумной, там, где круглые окна глядели в море, портовый квартал уходил вниз и корабли растворялись в синих полосах тумана, вторая – каменной, где почти не росли цветы, но люди жили за высокими стенами и укачивали детей, сидя на пороге, третья – обычная, разноцветная, как многие города; там кричали о новостях, продавали и покупали – а в той, зеленой, где редкие особняки благородных господ прятались в пышных садах, стоял ничей, полуразрушенный дом, и поэт поселился там, где никто не знал его. Собственно, и он никого не знал.

Он это помнил точно, хотя не мог сказать, умирал он здесь или просто – жил.

В прежние два года поэт любил бывать там, где можно было нарваться на нож, потому что жить в десятый и двадцатый раз было невыносимо, но теперь все больше и больше времени требовалось для того, чтобы вспомнить, кто он и откуда он взялся. Если бы удалось прожить хотя бы год или полтора, чтобы память не казалась сказкой и не таяла в тумане…

Местность за пределами города была ему незнакома. Казалось, что кто-то, воскрешая, успел мазнуть по холсту, одним пятном создав облик – маленький человек, мощеная улица, дома из разноцветного тесаного камня, буйство зелени, горы… Художник был очень талантлив, но не успел сделать больше одного мазка. Города, в которых он оживал, казались ему точками на карте. Остальное было белым пятном.

Поэт задавался вопросом, почему он не оживает в пустых городах, в лесах Зеленого пояса, в середине пустыни. Очевидно, в этом была виновата сила, воскрешавшая его. Сила притягивала его к похожим людям, как тот-камень притягивает железо. Он отвечал этой силе, стоя на краю смерти, и все больше слов просилось наружу. Чаще всего они вспыхивали, как маяк, в последний миг, когда он уже был мертв, но продолжал тянуться к свету, и, воскресая, он продолжал разговор с самим собой.

Иногда его убивали за то, что он начинал выкрикивать бессвязные слова, стоя посередине площади.

Опять нужно было добывать еду, ночами было холодно, ходить от дома к дому ему наскучило еще в прошлый раз, до смерти, и он воровал ночью в соседских садах, не боясь сторожей.

В одном таком саду он и попался, и ему бы, конечно же, досталось, но наученный горьким опытом поэт может очень быстро бежать. Он и бежал, бежал со всех ног, нырял между изгородей, как ящерица, а когда пришел в себя, оказался у ворот какого-то дома.

Погоня – два человека, даже смешно – еще рыскала по садам. Но и два человека могут убить, если разозлятся, и поэт толкнул калитку, ведущую во двор. Она отворилась.

Во дворе было тихо-тихо. Окна дома не светились. Где-то слышался тихий, почти неразличимый для человеческого уха звон. Обвивая стену и мерцая среди пышно разросшегося плюща, в темноте вились сольи. Преследователи прошли мимо, ругаясь. Он слышал их голоса за высоким забором.

Поэт посидел некоторое время, наслаждаясь тишиной, и потихоньку начал засыпать. Настала пора уходить.

Он уже почти дошел до калитки, дотронулся до защелки и замер, услышав голос.

– Эй, кто тут! Воры?

Голос принадлежал, по-видимому, еще не старику, но человеку, пожившему в свое удовольствие. В нем было пьяное довольство, но была и некая привычка командовать – наверное, поэтому поэт опустил руку, отошел от калитки и вышел на свет.

– Воры! – честно объявил он. – Стреляйте.

– Не буду стрелять – отозвался тот же голос. – И слуг не позову. Их здесь нет. Входите, будьте гостем. Мне что-то скучновато.

Поэт подумал-подумал, подошел к веранде и открыл дверь.

Перед ним открылась странная картина.

В полумраке, озаряемой масляной лампой, вились мошки. Отблески света озаряли дощатый стол, застеленный куцей скатертью, и роскошную занавесь, которой место было скорее где-нибудь в доме кичливого вельможи. Из темноты выплывал, как нос корабля, угол тяжелой рамы. На столе, застеленном тряпкой, стояло зеркало, похожее на те, с которыми еще недавно забавлялись молодые колдуны.

Время от времени раздавался тихий звон. Это ветер раскачивал гроздь мелких колокольцев, висящих у окна.

За столом сидел хозяин дома, наливая себе что-то темное из большого стеклянного кувшина.

Он был, по-видимому, невысокий, но очень худой и с очень прямой осанкой. Будто проглотил жердь от ограды, непочтительно подумал поэт и улыбнулся.

Картину дополняли две валяющиеся подушки, которым полагалось быть на сломанных сиденьях, а сам хозяин сидел на высоком стуле с отвалившейся спинкой.

– Берите себе что-нибудь и устраивайтесь поудобнее, – скомандовал хозяин дома. – У меня в рукаве нет трубки. Нечасто доводится пить с незнакомцами, особенно такими благовоспитанными, как вы.

– А если я вас убью? – спросил поэт, не трогаясь с места.

– Мне будет не жалко – махнул рукой хозяин. – Здесь так скучно ночами, что самому хочется повеситься. Но я отчаянно ленив.

– Хорошо – согласился поэт. – Но предупреждаю, я не из благородных.

– Клевать! – сосед размашисто повел кружкой. – При моем грузе родословной меня хватит на двоих.

Они сидели за столом и пили из огромных кружек – не молодое вино, как он сначала подумал, а прозаический виноградный сок. После погони очень хотелось пить. Слава умению тех, кто растит и такой виноград, а не только деревья, наполненные убийственной влагой.

О лампу бились какие-то странные насекомые, которых поэт не помнил. Может быть, и не знал.

– У меня временный перерыв в возлияниях – объяснял сосед поэту, размахивая кружкой, будто пил настойку в подвале какого-то столичного заведения. – Приходится принимать, так сказать, пустую пилюлю – делать вид, что пью, хотя и не пью. Хотя, возможно, этот сок забродит у меня в желудке в силу старой привычки. Понимаете?

– Понимаю – очень серьезно сказал поэт. – Уважаю силу непокоренной души.

– Хм…

Они помолчали.

– Как же вас зовут, уважаемый незнакомец?

– Четвертый – сказал поэт, не заботясь вспоминать имя, данное ему при рождении.

– Почему?

– Троих уже нет, а я остался.

– Понятно… Это звучит не только забавно, но и занимательно, так как меня можно назвать Пятым. Я пятый владелец этого виноградника.

– Наследственный?

– Ну нет, что вы. Я купил его когда-то давно, так как должен был иметь поместье, и живу тут всю здешнюю жизнь. Предыдущий владелец прогорел, отдал концы десяток с лишним моих друзей, а я вот все живу.

– И как виноград? – спросил Четвертый, любуясь, будто со стороны, этим спектаклем. Очевидно, хозяину дома ночное происшествие казалось забавным. Забавным, но не странным. Он ко многому привык.

– Виноград меня не особенно интересует, поэтому дела пошли в гору. Все, что меня не интересует, прямо-таки обречено на успех. Впрочем, я давно оставил все другие дела, сижу тут и пишу воспоминания… А вы чем занимаетесь, мой дорогой друг?

Четвертому ни к чему было притворяться, так что он сказал:

– Воскресаю. Наверное, скоро опять убьют. Но я готов.

– Вот как! – Заинтересованный хозяин придвинулся поближе, отставил кружку и внимательно дослушал всю историю до конца.

Портовые улицы днем оказались много гостеприимнее, чем ночью. Старуха, к которой он постучался в лавку, опять дала ему кусок хлеба, в куче хлама и шереха на задворках нашлась какая-то одежда, и весь город, кроме той части, где было много отстраненных лиц, был какой-то теплый, непривычно теплый. Удивительно теплый город.

Он ушел в высокую башню ничьего дома в пригороде, сидел на подоконнике и записывал, иногда задумчиво глядя вдаль с высоты:

 
Посмотри,
Это мысль, но вот это – привычка и право.
Изнутри
Прорастают сомнения, сорные травы,
Прогорая
И золой засыпая руины.
Мы кроили
Судьбу до последнего края.
 
 
Так рушится сердце.
 

 
Скоро будем смотреть,
Вспоминать, что из этого было не с нами,
 
 
И гореть,
И считать, что это – священное пламя,
 
 
Так рушится сердце,
Будто крепость,
Взятая словом.
 

 
Там, где солнце
разбросало лучи на все перекрестки —
Чем
ты будешь
В том, последнем краю, в том, серебряном, новом?
Так рушится сердце,
Будто крепость,
Взятая словом.
 

Сосед оказался прекрасным собеседником. С ним можно было пить и разговаривать до рассвета, хотя и не так честно, как поэту хотелось бы. Он любил сидеть в саду, отпустив вечером прислугу, и слушать в тишине звон крыльев насекомых, поудобнее устроившись за дощатым столом.

Старый хитрый зверь, он когда-то жил при дворе, часто получал от столичных друзей письма и теперь с удовольствием рассказывал поэту, как и на чем строят новую башню для жрецов, с повеления императора и благословения Сахала, и вроде бы в этот раз – все удастся. (Тут хозяин поморщился, и поэт это заметил).

Они уже успели кое-что объяснить друг другу.

– Не знаю, как этот новый человек, но я уверен, что мой учитель сделал бы больше. Его башня была вся в темных знаках, сверху донизу. Тот-камень слушался его и начинал по его слову отталкивать и притягивать. Не стали бы боги так просто посылать ему знаки, которые надо было писать на стенах.

– А что ваш учитель? – горячился дорогой друг. – Кто вообще такой был ваш учитель?!.

– Мой учитель был настоящим повелителем молний, – сказал поэт и осекся. Он и так много рассказал.

– Тайелен? – задумчиво протянул хозяин, как-то слишком быстро сложив правду из случайных слов. – Я знал его. Бедный Хэнрох Тайелен. Да, это был настоящий тэи.

– Вы считали его тэи?

Хозяин покачал головой и не ответил.

В тот день они больше не говорили о башнях и молниях, а старательно рассуждали о сборе винограда.

…

В городе сегодня было неспокойно, на перекрестках кричали глашатаи, зачитывая указ о поимке какого-то преступника. Оставаться в привычном убежище было страшно, и пришлось отправляться в гости.

В саду было тихо. Ни слуг, ни бокалов на столе. Что-то было не так.

Четвертый позвонил в колокольчик. Послышались шаги, и приоткрылись решетчатые ставни окна веранды.

– Извините, дорогой друг, сегодня я болен, так что не могу вас принять. Приходите позже.

– Что с вами?

– Меня одолевает хандра, и я не настроен говорить о политике. Простите, но при всем желании я не настроен… – не окончив фразу, хозяин дома захлебнулся воздухом и рявкнул: – Вон! Вон отсюда!

Четвертый уходил очень быстро, понимая, что прятаться больше некуда.

Чтобы не попасться в лапы шныряющим по городу крысам в форме, пришлось изваляться в пыли и просить милостыню. Впрочем, и самая глупая крыса поймет, что опальный государственный преступник не станет просить милостыню. Четвертый весь день вспоминал учителя, это придавало ему мрачного азарта – и оттого изворачивался как мог, выпрашивая самые невозможные вещи у самых невозможных людей. К концу дня у него был весьма довольный вид. Испокон веков не было в этом городе такого наглого нищего.

Вечером поэт поставил на крыльцо прикрытую тряпкой корзину, из которой торчала бутыль вина, и позвонил в колокольчик, а после отошел за дерево. Там он стоял до тех пор, дверь не открылась и не раздался возмущенный надтреснутый голос:

– И где же вы все это взяли? Нашли на улице?

– Выпросил – честно ответил Четвертый. – Но если хотите, я могу отнести все это обратно. Правда, прогулка по адресам займет очень много времени…

Какое-то время не доносилось ни звука. Потом дорогой друг издал тяжкий вздох и произнес:

– Ладно, заходите. Будем ужинать.

Ужин прошел в молчании.

– Мне придется пересидеть у вас некоторое время – заявил поэт. – Соседи заметили свет в моей башне. Наверное, скоро опять убьют. Живу в развалинах, принадлежащих убитому высокородному преступнику. Вор и человек ниоткуда… Но я готов. Тут убивают и более достойных.

Дорогой друг внимательно оглядел добытые припасы, посмотрел на поэта, как на дурную птицу, и пожал плечами:

– Перебирайтесь ко мне, толку от вас будет больше.

Поэт подумал и принял приглашение.

Теперь ему было спокойно. Он жил в комнате и спал на кровати, а не на каменном полу башни. И слуга, и служанка – пожилые и равнодушные, страдавшие обычными болезнями «прислуги за все» – сделав свою работу, уходили рано.

Комната была маленькой, но светлой. В сущности, это была не комната, а отделенная перегородкой часть веранды. Так соседу было удобнее – он часто страдал бессонницей и в этих случаях приходил к поэту поговорить.

Воспоминания, о которых так пренебрежительно отзывался «дорогой друг», оказались внушительным трудом по истории государства, а камушки – росписью на крупной речной гальке, где каждый камень был бы рад оказаться в покоях императрицы. Один такой, как понял поэт, там был до сих пор – правда, судя по словам хозяина, всей ценности труда великая императрица не понимала. Жаль, что она умерла тридцать лет назад.

Дорогой друг оказался вспыльчив, но добросердечен. В нем чувствовалась сдержанная властность отставного вояки. Иногда они ссорились.

Воспоминания необходимо было кому-то диктовать, и поэт был ценен. Вставать приходилось рано утром, и, если ничто им не мешало, они начинали день с нескольких страниц, которые потом приходилось переписывать и править.

Заканчивая этот утомительный труд, старый хитрец вытер пот со лба и поинтересовался:

– А вы сами что пишете, дорогой друг?

– Всякое… – буркнул поэт, отупевший от ручной работы, и мысленно поблагодарил учителя за то, что тот не бил его по пальцам, исправляя почерк.

Через несколько недель дела поэта пошли из рук вон плохо.

Ему отчаянно было нужно хоть как-то, хоть кому-то высказать то, что было внутри, но кому?.. Как?.. Слова опять пришли к нему, и он кричал нараспев, стоя на террасе и смотря в небо, где полыхало солнце, приветствуя конец лета.

Что он говорил, он не помнил, но понимал, что скоро вспомнит и будет мучиться от невозможности записать, если не будет бумаги, или тонкой коры, или кисти и камня.

Глаза слезились, но он смотрел вверх и видел те места, где не был никогда.

Он видел песчаные горы, море света, море песка – белого и желтого. По песку след в след прыгали одноногие птицы, длинными прыжками – раз, раз – отмеряя расстояние. В седлах сидели вооруженные люди, некоторые прижимали к себе детей, а кто-то вез длинные свертки, темные и тяжелые.

За барханом поднимался из белого и желтого замок, выставляя покатые стены.

Танец света и теней.

Молнии, скручивающие металл, плавящие длинные полосы стали.

Копья, и ружья, и огненные змеи, катящиеся по песку и сплавляющие его в стекло.

Стеклодув, выдувающий стеклянный пузырь, и ряд стеклянных линз, и огромная яма, в которой ворочается невидимая машина, и…

Огромная женщина шагнула из-за горизонта, накрывая своей тенью небо и землю. В руке у нее был солнечный шар, согревающий мир, и поэт не испугался ее.

– Я тебя вижу, не бойся… – сказала она. Расскажи людям, кто я. Я – Сэиланн.

Когда он опустился на пол, задыхаясь, его неожиданно поддержали.

– Друг мой, ну что же вы так себя изводите – слышал он, уплывая в темноту. – Почему вы раньше не показывали мне ничего, кроме некоторых дурных стишков? Почему вы не удостоили меня подобной чести? Чем я хуже гор и солнца? Тем, что я живой? Ну ничего, сейчас все пройдет, а теперь надо успокоиться, успокоиться…

Какая злая шутка, подумал Четвертый, проваливаясь в сон. Он блаженно дышал, успокаиваясь.

Если бы это было отчаяние поэта, которого некому, некому слышать… Но нет.

Раздающий пригоршни грома, бог моего учителя, мой бывший бог… Пошли и мне отчаяния, прошу тебя! Хотя бы такого, чтобы я мог заплакать.

Очень, очень тебя прошу…

16

Ночь осыпала холмы звездным дождем.

Тишину нарушали только редкие вскрики птиц и – совсем недавно – топот прошедшего по дороге отряда. Им доложили, что от ворот башни, отведенной посланнику во владение, ушел человек, закутанный в плащ, и направился прямо сюда.

Правильно, как же им было сюда не пойти?

Он поднял руку и мысленно отмерил расстояние до цели.

Этот камень, здоровенный валун, лежавший на самом краю разрушенной стены, Таскат приметил еще тогда, когда они днем проезжали мимо. Два высоких холма, один за другим. Даже ночью с первого очень просто разглядеть, что творится на вершине второго. Туда вела довольно широкая дорога, и, пока лабораторию не снесли почти до основания, дорогу успели даже замостить. Хорошо у них с дорогами. Кроме того, эти глупые люди не чуют чужого тепла и ходят с фонарями.

Арбалет был при нем, обычный арбалет с усиленной пружиной. Тут таких пружин не делают. И тетивы тут такой нет. И болт получился хороший, с начинкой. Стандартное оружие, если хорошо подумать, тоже может пригодиться, если уметь его приспособить. А еще хорошо видеть в темноте.

Таскат прицелился и выстрелил.

Камень обрушился. Закачались верхушки деревьев на склоне.

Он перевел дух. Похоже, все, кто мог за ним следить, ушли дальше, на подъем, туда, где высились впечатляющие руины лаборатории. Валун, откатившийся непонятно почему, еще больше убедит их в том, что глупый любитель играть в кошки-мышки пошел туда. Кошки-мышки.

Мышки и землеройки тут есть, а кошек нет. Мышки опасны. Ро-мени очень удивился бы такому биоценозу.

Вот так. У него еще оставалось время осмотреть башню.

Таскат споткнулся, упал на колено и почувствовал под рукой что-то гладкое, непохожее на камни вокруг.

Мысленно ругая себя на все корки за шум и неосторожность, он осмотрел находку. Это был какой-то маленький гладкий диск, похожий на большую монету. А что это такое может бы…

– Ну как, понравилось? – раздался над ухом ехидный голос.

– Что – понравилось? – медленно и недовольно проговорил Таскат.

Все, драгоценный и уважаемый, пришел твой конец. Вот как это бывает. Плен, допрос, расстрел, позор?.. Интересно, а как здесь хоронят? Я как-то не удосужился узнать… Чушь собачья.

Мгновенно онемели руки.

Высокий человек, тот, который подмигнул ему тогда, во дворце, присел на камень напротив него. Он был какой-то холодный, что ли. По крайней мере, тепла в нем было не больше, чем в молодой поросли у камней.

– Здравствуйте… эээ… уважаемый, – сказал он, явно пробуя на вкус непривычное обращение.

– Здравствуйте, Тайген. Давно ли вы за мной идете?

– Не так уж и давно, уважаемый. С тех пор, как вы свернули в сторону, в которую не ходят.

Значит, тогда, когда взошла вторая звезда. Он видел все мои неуклюжие падения, а то давно бы потерял след. Тут все ноги сбить можно. Может быть, он тоже когда-то привык играть в прятки в лесах, как я в детстве? Спасибо моему детству за этот впечатляющий конец строки…

– Несомненно, такому опытному разведчику не нужны спутники – подколол Таскат. – Неужели вы здесь один?

– Угадали, угадали – осклабился высокий. – Вы, оскорбитель императорской власти, будете весьма мне полезны. Я не сомневаюсь, что вы ищете здесь то же, что и я. И сейчас вы мне это отдадите.

Он указал кончиком ножа на диск.

– Хладнокровия вам не занимать.

– Да и вам… смекалки… Я как-то наблюдал, как вы гуляете пьяным вечером по императорскому саду, не спотыкаясь. Не хуже ящерицы-мухоловки. Так что не думайте, что я не понимаю, о чем вы. Но у вас есть шанс уладить дело мирно.

– Вот как?

– Да. Мне не нужен шум, а этим глупым солдатам не нужна ваша находка. Отдайте ее мне.

Он подался вперед, и воротник плаща распахнулся. Что-то блеснуло.

Это не металл, понял Таскат. Но тут и без металла обходятся, если что. Таинственный незнакомец, скорее всего, просто шпион, хотя и высокого ранга. Запомним, запишем на будущее, какие у них холодные кольчуги…

– А зачем вам эта дребедень? – равнодушно поинтересовался он.

– А зачем вам ваша драгоценная жизнь? – улыбнулся убийца. – Может быть, тайны обитателя этого дома стоят дороже?

– То есть это равноценно жизни? Может быть, мне стоит поторговаться? Пара магических секретов в обмен на неизвестную безделушку?

– Не советую. Искренне говорю вам, что нам нужно больше. И меня совершенно не волнует, кто свалится с неба после вашей смерти. Правительство разберется. Так что давайте, давайте… – Убийца протянул свободную руку. – Можете бросить его мне, не вставая. Так будет удобнее всего. – И он немного поиграл клинком.

– Судьба империи вас тоже не волнует?

– Неужели вы такая важная птица? Поверьте мне, есть десять тысяч способов повести дело так, чтобы смерть одного-единственного посланника не стала поводом для войны. Вы уже слишком долго наживаетесь на наших распрях. Знаете, что говорят в закоулках дворца? А нейдар можно добывать и без машин, по старинке, главное – побольше рабочих. Это кровь земли. Вы выкачиваете нашу кровь.

– Если бы кровь… Вы оптимист.

– А если вам отрубить руку и держать взаперти? А если дать вам отравы, от которой вы будете лежать без памяти месяц или два, пока мы разбираемся в ваших делах? А если…

– А если, если… – перебил его Таскат. – А если я тоже колдун?

– Непохоже – серьезно сказал убийца.

– А я искал тут другое – протянул Таскат в ответ, играя своей находкой.

– И что же вы искали? – напрягся высокий.

– Тут лежит такая металлическая таблетка от любопытства. Вы ее не видели? Нет? Она круглая и истончается по краям. Ее будет очень удобно глотать. Диск как раз подходит под это описание.

– Что-что – от любопытства?

– Пилюля… – улыбнулся незадачливый посланник, свалился с камня, перекатившись, и очень, очень быстро вытащил нож. Если выбьют, обойдемся и естественным оружием. Клинок высокого ударил в камень, не задев рукава.

– Будете глотать? – уже не очень вежливо осведомился Таскат. – Или подавитесь?

Высокий усмехнулся, одобряя скорость, с которой Таскат ушел из-под удара, и кивнул.

– Постараемся не очень шуметь.

Ждать один час, два часа, три часа – обычное дело. Но там, где бродят злые духи и свирепствуют духи молний, ждать особенно тягостно.

Отряд рассредоточился по развалинам, оставив небольшую группу из пяти человек неподалеку от входа.

– Где цель? – шепотом спросил глава.

– Не вижу цели – отозвался подчиненный. – С какой еще стороны он мог подойти?

– Только со стороны дороги! – вклинился еще один подчиненный. – С полуденной стороны все так завалено, что он бы точно шумел, забираясь на кучу щебня. А шума нет никакого…

– Иди еще посмотри, дурак! Учить меня вздумал!

– Тихо! – прервал разговор глава и стал вглядываться в темноту. Никого не было, только с той стороны склона доносился, казалось, звук, с которым водят брачные игры палинги, и ветер шумел в кронах. Рассвет обещал быть холодным. Тучи наплывали со стороны холмов.

Таскат переводил дух, обнимая дерево. Ему уже не так просто давалась беготня. Болели ноги, болели ребра там, где прошелся нож человека в плаще. Болело все, что могло болеть. Сам виноват, надо быть расторопнее.

Даже защититься как следует и то не удавалось. Убийца гонял его, как хотел, от стены до стены и обратно, и внизу, и по верху разрушенного этажа. Шума было достаточно. В голове крутилась дурацкая мысль, что он дал маху с этим биоценозом. Крысы здесь вполне себе водятся, только в человеческом облике.

Зачем бросать вызов человеку, который в несколько раз лучше тебя владеет и мечом, и ножом? Зачем делать это, обувшись и не успев выпустить когти? Позор. Абсолютный, полный, невиданный позор. Даже скорость не спасет.

Она бы, может быть, и не спасла. Он уже начинал выдыхаться. Но на середине очередного круга по руинам убийца, почти догнав посланника, схватился рукой за торчавший из камня металлический прут. Схватился, навалившись – и заплясал, корчась и дергаясь, как марионетка. Только прут почему-то не отпускал.

По-видимому, разряд – подумал Таскат, отрешенно разглядывая конвульсии и сползая на пол. Наследство жильца. А дождем это наследство не заливало? Сколько вольт? Почему он не кричит? Дыхание перехватило?

Дрожа всем телом, преследователь навалился на обломок колонны. Таскат слышал, как клокочет у него в горле. Ему бы разжать руку, но разжать уже не получалось.

Обломок покачнулся.

У убийцы подвернулась нога, и он упал на одно колено, а потом сложился пополам. Впрочем, это была ерунда: его трясло и било так, как только может бить человека, схватившегося за проволоку под сильным током.

Таскат внимательно, очень внимательно наблюдал, как человек в плаще падает, увлекаемый собственной тяжестью, срывается с чудовищной блесны, катится вниз, цепляется за выступы, дергается, затихает.

Потом он встал и подошел поближе, стараясь ничего не трогать. Убийца не шевелился. Под ним что-то блестело.

Прошло еще какое-то время, и посланник отдышался.

Четвертая мерка прошла без всяких изменений. Луну закрыли облака, и кое-кто из солдат уже держался за амулеты, вспоминая, что здесь не так давно жил злодей и творились черные дела.

Когда ветер усиливался, стены отчетливо скрипели и дрожали.

Наконец в глубине здания что-то с грохотом обрушилось, и глава поспешно отдал приказ отходить. Еще не хватало потерять людей там, где по собственной глупости отряд потерял цель.

– Может быть, он пошел туда? – робко предположил подчиненный, глядя в сторону развалин башни.

Глава только рыкнул на него сквозь зубы.

Таскат еще раз потянул зубами лоскут рукава. Хорошо, хорошо, главное, чтобы не текло на дорогу. Еще немного, и можно будет уходить. Как красиво бы он смотрелся на белой дороге, освещенной луной! Прямо как в старинных романах – после дуэли всеми проклятый победитель уходит один, орошая пыль кровью! Ну почему сейчас нет дождя и так мало туч? Только ветер.

Ладно, ладно. Хватит. Жаль только, голова кружится.

Бедняга схватился за оголенный провод, запнулся о большой черный камень, и пришел ему конец. Можно считать, что я не убийца. Я организатор несчастного случая.

Зачем он вообще искал эту вещь? Искал явно не первый день. Знал дорогу, знал место, наверняка копался здесь раньше – и, тем не менее, почему-то шел именно за мной. Похоже на ловлю на живца. А кто должен был попасться? Не могла же эта синяя таблетка сама найти себе хозяина. Магия магией, а наших сказок здесь, вроде бы, никто не читал.

Ладно, сейчас важнее всего проблема трупа.

А если его скинуть сюда, где зияет дыра в полу и разошлись кирпичи? Рана на голове не выглядит так, как будто беднягу кто-то убил. Да его и не убивали. Только попытались…

Подвал был очень глубокий. Таскат мысленно попросил прощения у бывшего хозяина дома и пинком отправил труп вниз, туда, где его найдут очень нескоро.

– Ах, какая печальная история, – бормотал он, подбрасывая на ладони синий диск. – Так заканчивают свой путь все шпионы. Очень, очень грустно. А теперь надо попасть домой, потому что уже начинает светать…

Он накинул на голову капюшон плаща, подвигал лопатками, обретая обычную для этих мест сутулость, и тихо-тихо заскользил по тропинкам вниз, как змея, стараясь не выдать себя ничем. По дороге прошел отряд, возвращаясь в город, и осталось немного времени, чтобы отдышаться, оглянуться, обойти по тропе, ближе к городу – выйти на открытое место… Если бы не хрустнула ветка, человек, стороживший у дороги, не обратил бы внимания на то, что здесь кто-то есть.

А так этот человек решил, на свою голову, не найдя никого, углубиться в лес по тропинке, пройтись по руинам, обратить внимание на просвет в зарослях, чуть не свалиться в подвал, вернуться и и вызвать подмогу.

Следы драки в темноте человек не разобрал, кроме изломанных кустов, а утром уже все было истоптано так, как будто в гости к старику посмертно приходила целая толпа поклоняющихся тэи.

Заваленный вход разобрали. Один из накопителей молний в подвале, как ни странно, остался цел. Его не могли вытащить наружу и поэтому не тронули, поставив рядом охрану. Накопитель был меньше обычного, его стоило изучить.

При необходимости можно было починить машину, стоявшую рядом.

– Найдено гнездо злоумышленников – доложили начальству бравые подчиненные.

Советник в вопросах верности, получив доклад, в ужасе рвал на себе волосы. Погибший был его правой рукой, и то, что его тело со сломанной шеей и следами ожогов было найдено именно в руинах, значило только одно: многие секреты теперь известны давним, страшным врагам.

Разумеется, он сурово наказал тех, кто вздумал искать на холмах гостей с другой стороны неба, в то время как неведомые враги государства пытали и убивали его человека.

Эта страна, кричал он, ни одной ночи не может прожить спокойно!