Текст книги "Девочка со спичками"

– Господи… – прошептала она и сняла очки.

Напротив стоял Стрелковский.

– Кирочка, дорогая! – Его глаза сияли – Ты видела? Ты это видела, черт тебя дери?! Это же просто восторг, это наше, наше теперь! Центр наш!

– Я еще не согласилась, – глухо ответила она.

– Как?.. – ошарашенно переспросил Давид. – Ты… что? Да ты посмотри на ребят, на всех нас! Все просто на ушах стоят от радости! Это совершенно, абсолютно новый уровень. Там даже есть душевые и спортзал, ты представляешь?! Кира, очнись! Мы все, твоя команда, на тебя рассчитываем. Такого шанса больше не будет. Ну?

Стрелковский, ее умный и одновременно такой глупый профессор, ее дорогой профессор, смотрел на нее – и умолял сдаться. Она слышала в молчании коридора, как этажом выше, в тестировочной, кто-то открыл шампанское. Пробка ударилась о стену, и раздался взрыв хохота – счастливого и беззаботного смеха людей, чье будущее определено. Смеха людей, которые безоговорочно доверяют миру.

Она тяжело вздохнула, и Стрелковский хлопнул ладонью о стену и выкрикнул:

– Да! Да, да, да!

Max 1*1: Частный инвестор выкупил полуразрушенное историческое здание НИИ нейробиологии и генетики имени Бахмутова и всю прилегающую территорию, чтобы полностью восстановить постройку и сделать в ней музей, отражающий историю российской науки.

Arrat: И что это значит?

Max 1*1: Он дергается, ему очень нужно то, что находится в НИИ

Arrat: А что там?

Max 1*1: Погугли

Пользователь Max 1*1 офлайн

По ту сторону

Прошел месяц с тех пор, как весь научный состав «Капсулы» переехал в новое здание, построенное в престижном загородном районе Ситцы. Кира определила, сколько прошло времени, только по едва заметной царапине на пальце – порезалась, пока сгребала в картонную коробку остатки вещей с рабочего стола в старой лаборатории. Коварно торчащий нож для пластика полоснул от ногтя до сгиба пальца, войдя в тело, как в масло. Она подняла руку к глазам: кровь выступала не торопясь, будто с опаской выглядывая наружу.

Кира осмотрела кабинет с погасшими ребрами ламп и мутными от старости стеклянными перегородками. Он выглядел осиротевшим и каким-то особенно пустым. Она и раньше не держала тут ничего лишнего, все только по делу: образцы тканей, несколько моделей мозга в разрезе, карта человеческого тела, десять принципов формирования нейронных связей, оформленные в аккуратную памятку в рамке, плакат с фразой о Нео…

Да, пожалуй, плакат был единственным эмоциональным предметом здесь. Он напоминал Кире, зачем она все это затеяла. Иногда она работала так много, что не успевала есть, смотреть на часы и не откликалась на свое имя. Это «зачем» заставляло ее частенько оставаться на ночь в лаборатории и спать на матрасе, который раньше стоял скрученным в подсобке. Вчера она его наконец выбросила, надеясь, что на новом месте найдется хотя бы кушетка.

Кира даже в мыслях пока не называла новый научный центр своим. Ей мерещились злые, колючие глаза «Федора Михайловича» в коридоре, и она непроизвольно вздрагивала. Его «подарок» Кира не могла назвать насилием – но это было именно оно. Он как будто зажал ей рот руками, чтобы не дергалась, – но руками деликатными и мягкими, как тогда, в клубе.

«Что у тебя в голове, Соколов? Чего ты добиваешься?»

В глубине души она знала ответ: Соколов хочет полного контроля и подчинения, чтобы спокойно делать с ней все, что заблагорассудится. Но это была слишком страшная мысль, чтобы признать ее здесь и сейчас, на пороге новой жизни.

Кира быстро опустилась на колени и стала шарить в тумбочке, ища пластырь. Она подумает об этом позже, а пока просто остановит кровь.

Остановит эти дурацкие мысли.

«В конце концов, по документам это действительно мое здание».

Нет, не твое.

Голос изнутри был неумолим.

«Ну и черт с тобой! – рявкнула она голосу. – Заткнись!»

Голос не ответил, и Кира, пискнув карточкой, пошла по коридору. Она прижимала к себе коробку, будто та была спасательным кругом, а ей предстояло нырнуть за борт, в бушующее ночное море.

* * *

Кира очнулась от воспоминаний, все еще глядя на палец. Она сидела на веранде научного центра в шезлонге и смотрела на безмятежные поляны зеленой травы и синеющие каналы с водой внизу. Было самое начало июня, облака по небу бежали быстро и все еще дрожали от холодного дыхания только что закончившейся весны.

Ветер менялся, и Кира, ежась, натянула на плечи клетчатый плед. Облака загибались в плавное полукольцо у самого края неба, будто заглядывали за горизонт реальности, туда, где таилась недостижимая и абсолютная истина мира, которую Кира так силилась понять и осознать. Этот потусторонний мир лежал за пределами человеческого взгляда, и лишь облака, как проводники между реальностями, видели и ту и эту сторону, да еще «Капсула» иногда во время экспериментов на людях могла приоткрыть эту завесу – по крайней мере, так Кире казалось. Раньше добровольцев, готовых испробовать аппарат на себе, было очень мало – теперь же очередь, судя по электронной записи, растянулась на несколько месяцев вперед. Откуда такой наплыв, Кира не уточняла, но подозревала, что это тоже дело рук Соколова. В основном среди добровольцев значились хронические должники, которые по нескольку раз закладывали свои квартиры в обратную ипотеку в разных банках, или условно осужденные, желающие скостить срок, или студенты, у которых никогда не бывало денег, но оставалось достаточно смелости, а медстраховку обеспечивал сам центр.

Когда подопытные засыпали, Кира садилась в специальное кресло проводника и сама погружалась в некое подобие сна – пре-сон, как она его называла, нечто похожее на легкий наркоз, когда мозг достаточно инертен, чтобы впустить в него чужие сновидения, смешанные с генеративными объектами из «Капсулы». Она шла по зеленым лесам, школьным коридорам, площадям диковинных городов, похожих то на Милан, то на Барселону, то на Сингапур, спускалась в пропасти и висела на страховочных крюках, пытаясь разглядеть самые ценные «алмазы» – знаки из глубинных слоев психики, которые принадлежали чужому мозгу, куда она проникала раз за разом, встречая то болезненные воспоминания, которых хватало с избытком, то счастливые – их, как правило, было гораздо меньше. «Капсула» охотно подхватывала основную тему сна и генерировала правдоподобные ландшафты и окружение, стараясь сделать сон максимально реалистичным, – ведь во сне мы почти никогда не видим все детали, а чтобы подсознание «раскрылось», они обязательно нужны.

При необходимости нейронка добавляла деталей, чтобы спящий мозг ничего не заподозрил. В сложных случаях, наоборот, чуть размывала снореальность, смещая фокус внимания со странностей, и мозг и взгляд спящего послушно устремлялись туда, куда нужно было проводнику – то есть Кире. Ей нравилось «серфить» по снам, она находила в этом успокоение, которое иной раз получаешь, глядя на ровное пламя свечи или на тлеющий в глубине комнаты камин, – потому что все в этих снах по ту сторону – даже самые ужасные вещи, даже убийства и пытки – было предсказуемым. Понятным. Безопасным.

«Не таким, как в жизни».

Кира до боли сжала ручки шезлонга из дорогого, испещренного красивыми природными линиями лакированного дерева. Надо отдать должное людям Соколова – они постарались на славу. Каждая мелочь, начиная с натуральных каучуковых зубных щеток и белоснежных простыней в мини-отеле для сотрудников НИИ, заканчивая новыми, сияющими хромом и латунью инструментами в лабораториях, была сделана с таким педантичным вниманием, что хотелось остаться здесь очень надолго – или навсегда.

Ошалевшие сотрудники не скрывали своей радости. Бродя по коридорам, они восторгались простором и чистотой, дорогущей медицинской техникой, явно закупленной со знанием дела и после десятка консультаций с соответствующими специалистами; уютными кофе-пойнтами и пухлыми модерновыми креслами в каждом углу, где можно было присесть и перевести дух между делом. Это был самый настоящий дом, поэтому многие почти сразу перевезли сюда все свои вещи, и никаким калачом их нельзя было заманить обратно, в гулкое старое здание НИИ на Ленинском проспекте.

Кира с удивлением наблюдала, как Анжелика Ольгердовна, которая отвечала за электронный архив и никогда не носила ничего элегантнее серого рабочего халата, вдруг перекрасилась, стала завивать кудри и ходить на каблуках. Их администратор, отвечавший за закупки, дородный Степан Сергеевич, приосанился, купил шоколадный костюм и стал регулярно подстригать кустистые седые усы. Даже сам Стрелковский наконец преобразил остатки волос, вечно торчавших в разные стороны, в аккуратную стрижку и приобрел блестящий внедорожник, чтобы мотаться за город. Также он и еще несколько сотрудников разжились ботинками для гольфа и стали поигрывать в него на небольшом хорошо оборудованном поле, которое ловко умещалось между двух холмов рядом с черным входом в центр.

После переезда в НИИ все чаще стали заглядывать журналисты. Они толпились у забора, пытались запускать дроны с камерами, но охрана даже не разгоняла их, просто лениво поглядывала в их сторону и снова утыкалась в служебные гаджеты.

Кира долго не поддавалась всеобщей истерике, продолжая одеваться, как обычно, в джинсы и толстовки с кедами. В какой-то момент Стрелковский даже намекнул ей, что хорошо бы что-то с этим сделать, все-таки тут часто бывает пресса. Он даже сунул ей токен с деньгами, но она брезгливо поморщилась и не взяла его. Самой себе Кира платила сравнительно небольшую зарплату. «Художник должен быть голодным, – любила говаривать она под нос, когда в виртуальных магазинах заглядывалась на вечерние платья, которые ее странным образом манили. – Да и куда мне их носить, в самом деле». Однако ей пришлось все-таки купить туфли на небольшом каблуке, чтобы не выглядеть на фоне остальных совсем уж расхлябанно, – хотя бы для посещения головного офиса на пятом этаже, для менеджерской работы и всяких формальностей, которых появилось чересчур много, как только у «Капсулы» стали водиться деньги. В конце рабочего дня Кира с чистой совестью забрасывала туфли под стол, с наслаждением натягивала кеды и спускалась туда, где на сияющем подиуме стояла «Капсула», тихо шуршащая в наушники мелкими стеклышками, словно жалуясь на усталость после долгих часов экспериментов. Кира слушала этот белый шум, не засыпая, и в такие моменты острая, как коготки хищной птицы, мысль скреблась где-то в районе затылка.

Соколов не приходил.

Это было странно и пугало до чертиков, потому что Кира рассчитывала абсолютно на другое. Она ощерилась, как волчица, и готова была защищаться и отбивать его нападки. Девушка придумывала миллион едких ответов на любой грязный намек из тех, что Соколов исправно выдавал во время репетиций в ее голове, но правда была в том, что никакого Соколова она так пока и не видела.

Ни в старом НИИ, ни в клубе она не видела его настоящего лица.

Был ли это вообще он?..

А если не он, то кто?

И зачем ему все это нужно?..

В такие моменты она раздраженно спрыгивала с кресла проводника и бежала к выходу из лаборатории, не в силах выносить это тяжелое, томительное ожидание, для всех прочих превратившееся в праздник.

Федора Михайловича в центре ждали каждый день.

Полы всегда драили до блеска, вода в зале совещаний искрилась сквозь бока дорогих стеклянных бутылок с золотистыми крышечками, генераторы «Капсулы», включая резервные, были полностью заряжены, в прелоадинг-комнате установили последний билд и все обновления – но их главный инвестор оставался загадкой и пока ни разу не почтил их личным присутствием.

«Говнюк!» Кира листала каталоги туфель в AR-очках. Она купила проклятые дорогие колодки именно в тот день, когда ее интуиция особенно сильно кричала: «Вот уж завтра точно, он точно приедет, такого не может быть, чтобы он просто отстал, он же вложил в нас столько денег, так не бывает, не бывает…»

И Кира знала, что он знает, что она об этом думает.

И именно это укрепляло ее в мысли, что и за маской «Федора Михайловича», и за черной медицинской маской и золотистыми линзами в клубе скрывался именно Соколов. Это было абсолютно в его стиле – «мягкая сила», как он пафосно любил говорить, сияя улыбкой с экрана во время якобы сложных переговоров.

«Говнюк!» – повторила про себя Кира и забросила в виртуальную корзину первые попавшиеся туфли.

А спустя две недели Соколов все-таки явился, и ее отпустило, потому что встреча оказалась совсем не страшной – скорее странной, и вел он себя абсолютно не так, как она ожидала.

Стоял глубокий синий июньский вечер. На равнине, где расположился НИИ, от пронизывающего ветра не спасали даже искусственные холмы. Кира курила на заднем дворе, глядя на опустевшее поле для гольфа. Одинокий белый мячик, пропущенный роботом-сборщиком, лежал рядом с лункой и легко покачивался от ветра, как белый, сваренный в бульоне вечера, хрусталик диковинной рыбы. Вдруг огромные решетки ворот медленно разъехались, впуская кортеж из черных одинаковых машин, и Кира испуганно попятилась к дверям, но сдержалась и все-таки осталась посмотреть. Она обхватила плечи ладонями, отступила в тень козырька над входом, втянула в себя и выпустила дым.

Никто не выкатывал красных дорожек, не встречал визитера с пирогами и не включал свет в бесконечных кабинетах и лабораториях – было десять часов вечера и обычный четверг, почти все уже разъехались, а Кира, не привязанная толком к полупустой квартире в Москве и не обремененная никакими обязательствами, оставалась обычно допоздна.

Он поставил ногу на асфальт и поднялся во весь рост между двух телохранителей – узкоплечий, с длинными руками и ногами, еще более худой, чем в своих стримах, уставший, но с безупречно уложенными на пробор волосами и провалами темных глаз, совсем нечитаемых в сумерках.

Соколов плавно осмотрелся и будто принюхался, как гончая, и безошибочно уставился в нишу рядом со служебным входом, хотя Кира стояла не под фонарем и старалась быть максимально тихой и незаметной.

Президент улыбнулся одними уголками рта, увидев огонек ее тлеющей сигареты:

– Здравствуйте, Кира Евгеньевна. Нашелся час в расписании, захотелось узнать, как вы устроились на новом месте. Покажете мне «Капсулу»?

Кира смотрела на него и видела в его позе, в выражении лица и фигуре совсем не то же самое – точнее, нечто совсем иное, чем у тестировщиков из электронной очереди.

Тестировщики делали это каждый в своих целях, не понимая, на что идут и что ждет их по ту сторону.

А Соколов хотел этого. Как фанатик или больной, она не знала точно, но он был готов.

И Кира словила – на одно мгновение – в его изменившемся лице, что он думал об этом все то долгое время, что его не было.

Думал о той стороне.

– Добрый вечер, Игорь Александрович, – спокойно ответила она. – Конечно.

* * *

Холл научного центра сиял от мелких лампочек, которые хаотично расползались по плавным изгибам потолка. Он имитировал поверхность мозга, и казалось, что посетители попадают внутрь чьей-то головы.

Соколов ничего не объяснял, не отдавал указаний – он даже не протянул ей руку, чтобы зафиксировать наконец их знакомство, словно это было что-то само собой разумеющееся.

– Итак, что вам было бы интересно? – Невольно копируя Стрелковского, Кира слегка раскачивалась с носков на пятки.

– Удаление эмоций и воспоминаний, – коротко ответил Соколов.

– Э-э-э. Вот так сразу?

– Ну, я же не о себе.

– А о ком?

Он замолчал, разглядывая потолок. Кира пока не наловчилась бескомпромиссно резать его глазами, хотя долго репетировала эту встречу перед зеркалом. Ее взгляд все время соскальзывал, как будто президент был покрыт каким-то водоотталкивающим гелем или густым, плотным воздухом; он словно электризовал пространство вокруг, и Кира не знала, куда себя девать – и от этого ощущения, и от повисшего молчания.

«Что, блин, ты хочешь, чтобы я сказала?! Спасибо?»

Соколов улыбнулся:

– Рад, что вам здесь понравилось. Если честно, я ожидал, что вы останетесь на Ленинском, поставите палатку посреди стройки, а мне придется приезжать и вызволять вас оттуда со спасателями.

– Вы хотели сказать «выдворять»?

Соколов рассмеялся – будто кусочки льда в стакане застучали. Вот ровно так же он смеялся в клубе, когда она рассказывала про «Капсулу».

«Сволочь!» Светски улыбаясь, она была уверена, что он думает о ней то же самое.

Они долго бродили по помещениям. Кира довольно быстро оттаяла, потому что говорила в основном о работе, а о ней она могла рассказывать вдохновенно и часами. Он слушал внимательно, хотя почти не смотрел на спутницу. Немногочисленные охранники топтались на почтительном расстоянии, и вскоре Кира совсем забыла о них. Девушка пыталась не допустить ни минуты молчания, потому что оно тут же заполнялось обжигающей неловкостью их «клубного» эксперимента – и это отчетливо чувствовали оба.

Неожиданно Соколов оказался на редкость неглупым собеседником; он лишь изредка задавал вопросы, но все они были более чем уместны.

«А ты неплохо подготовился», – с удивлением констатировала Кира.

– Так, хорошо, теперь важно вам объяснить, в чем разница между полноценным погружением и пре-сном, потому что это совсем – ну, совсем разные вещи с точки зрения процессов… – Говоря с кем-нибудь, кто хоть немного разбирался в предмете, она начинала нетерпеливо тараторить, как отличница у доски. – Но… сколько у нас есть еще времени? Вы не устали?

– После семи сегодняшних совещаний это как легкая прогулка. И я уже слышал первую часть лекции… чуть раньше. – Пауза длилась доли секунды, но была весьма красноречивой.

– Вряд ли вы ее запомнили. – Кира намекала на его невменяемое состояние в клубе и впервые за весь вечер не отвела глаз. Она с восторгом наблюдала, как он стиснул губы, перебирая оскорбления в голове, но в последний момент сдержался.

– Хорошо, в чем разница между сном и… пре-сном? Так вы его назвали?

– Во время настоящего серфинга – то есть глубокого сна – вы никак не сможете проснуться сами, даже если вас будить. Поэтому обязательно нужна сопровождающая группа, анестезиолог и все такое. Ну, и обязательно проводник. Если заблудитесь в таком сне и вас некому будет вывести, то можно запросто впасть в кому. Перед погружением вам дают наркоз с особым составом для стабилизации склеек между снами. Это нужно потому, что обычно нам снится череда очень маленьких снов, до минуты, а мозг ощущает их как более длинные истории. Короче, спим мы очень рвано, к тому же постоянно переключаемся между фазами, а во время серфинга с проводником ни в коем случае не должно быть заметных стыков – иначе ничего не выйдет, пространство сна слишком хрупкое и постоянно саморазрушается. Поэтому «Капсула» все время достраивает его реальными объектами, чтобы мозг пребывал в иллюзии, будто все вокруг реально, и во сне продолжалась связная история внутри одной реальности. Время в «Капсуле» идет по-другому, чем здесь, оно ускорено, и вы можете прожить там год, а здесь пройдет всего пара недель. На вас множество датчиков, которые стимулируют нервные окончания, чтобы вы ощущали все, с чем сталкиваетесь во сне. Травмы, удары, поцелуи – что угодно. Можно сказать, вы полноценно живете во сне. Кормят вас смесью питательных веществ через капельницу, но во сне вам кажется, что вы едите и наедаетесь, – у «Капсулы» и мозга отлично получается это имитировать. И самое главное – во сне вы не помните, кто вы. Никогда. Любые социальные установки слетают, остаются только тело, эмоции и вы настоящий. И все ваши воспоминания, чаще всего в зашифрованном мозгом виде. И мысли, даже самые неприглядные.

– Вау, – сдержанно улыбаясь, ответил Соколов, хотя и понимал, что Кире абсолютно не смешно.

– Что же касается пре-сна, – с нажимом продолжила Кира, – это, скорее, репетиция настоящего серфинга: наркоз слабый, вы можете проснуться сами, но только спустя минут десять-пятнадцать после окончания сеанса. Сам серфинг длится не больше двадцати минут, физические ощущения есть, но не такие острые. В пре-сне встречается гораздо больше парадоксов и несостыковок, потому что мозг пациента самоуправствует и не спит глубоко, он может вмешиваться в течение пре-сна. Сновидения в таком режиме очень хрупкие, короткие и быстро разрушаются от резких и неожиданных событий – например, от падения или внезапной смерти. Умирали когда-нибудь во сне?

– Я не…

– Да ну, вы-то уж наверняка знаете, как это бывает. Вы спите, и вдруг за вами кто-то начинает гнаться с пистолетом, или маньяк с ножом, или дикое животное, или полиция, а вы знаете, что убили и спрятали где-то труп, – и вот вы в лабиринте, стены серые, много ответвлений, непонятно, есть ли выход, – ну, классика же, – а потом оно вас догоняет, и вы в тупике, вы поняли, что на предыдущей развилке надо было сворачивать направо, а не налево, и оно стреляет в вас, и вы просыпаетесь с бешено бьющимся сердцем. Да?

Соколов судорожно сглотнул – и Кира убедилась, что попала в цель.

– Сотни раз…

– Я так и поняла, судя по вашему телосложению и образу жизни. Ничего, все эти побочки легко купируются, стоит только начать заниматься и готовиться к погружению. Все это можно убрать.

– Я понял, – Соколов с трудом отлепил язык от нёба. – Кажется, уже достаточно теории. Вы можете показать мне «Капсулу»?

Пространство главной лаборатории било в глаза белизной и блеском хрома – как, в общем, и все остальное в центре. Но то ли потому, что так причудливо преломлялся свет, то ли от того, что рядом с «Капсулой» сейчас никого не было и она стояла на небольшом подиуме, казалось, что аппарат белее самого нетронутого снега на верхушках швейцарских гор. Это был звездный свет, собранный в пучок, с неоновой сердцевиной и алмазными брызгами на куполе.

Они замерли в проходе, не подходя близко, и Кира видела, что Соколов тоже словил эту магию.

– Супернова, – рискнула сказать Кира.

– Что?

– Сверхновая звезда. Она похожа на только что родившуюся звезду. Машина для путешествий в прекрасное далёко.

– Она совершенна. Кажется, вы нашли бога, Кира. Бога, который может исправить все что угодно.

– Ну… далеко не все. Самую большую боль «Капсула» не лечит. Например, боль потери. Вы можете провести в «Капсуле» годы, удалить напрочь все воспоминания, но всегда остается что-то, какие-то следы, мельчайшие крупицы, по которым мозг, как по цепочке, выстраивает то, к чему был когда-то привязан сильнее всего на свете. Так уж устроены мы, люди.

– Обидно, – коротко ответил он. – Но это же можно доработать?

«Твою мать, что ты хочешь доработать? Уничтожить в себе человека? Так ты уже на пути».

Кира еле сдержалась, чтобы не сказать это вслух, и была уверена, что Соколов прочел это на ее лице.

– У вас что, есть какая-то особенная боль? – в лоб спросила она.

– А у вас?

– Нет, со мной все в порядке.

– Со мной тоже.

И снова повисло долгое томительное молчание, и в нем было в тысячу раз больше правды, чем во всех их словах.

– Может, кофе? – от бессилия предложила Кира.

– Угу.

* * *

– Нет, вы поймите, – объясняла она, подтягиваясь и усаживаясь на высокий барный стул у кофе-пойнта. Кофемашина узнала Киру в лицо и загудела, перемалывая зерна для ее стандартного заказа: капучино на кокосовом молоке. – Без проводника в «Капсуле» совсем нельзя, это может иметь необратимые последствия для мозга. Вы как бы заблудитесь сами в себе. – Девушка нервно рассмеялась. – Поверьте, это так себе ощущения. Некоторые по полгода потом в психиатричке лежат. Да, многим повезло – они отделались только хроническими головными болями, но это далеко не все.

Соколов скептически посмотрел на нее, потом на стул, но все-таки взобрался на сиденье напротив.

– Но как при таких условиях пускать кого-то к себе в мозг? Особенно если есть что скрывать.

– Очень просто, – спокойно парировала Кира. – Есть разные степени погружения, есть техники защиты от глубинных внедрений, есть этический и врачебный кодекс, в конце концов. Это медицина, Игорь Александрович. Ваши мысли, как и диагнозы, – это предмет врачебной тайны, которая строго охраняется. Неужели вы думаете, что мы бы существовали до сих пор, если бы на каждом углу рассказывали о том, что нашли в мозгах наших тестировщиков? Это абсурд.

Соколов молчал, глядя на нее чуть исподлобья, словно ожидая еще аргументов.

– Да что я вас уговариваю, нет ничего проще, чем продемонстрировать это на себе. Будете моим проводником? Это не сложно. Как компьютерная игра.

– Нет, – чересчур быстро отказался Игорь, внимательно глядя, как она обхватывает стаканчик с кофе, резко шипит сквозь зубы и дует на пальцы. – Вы всегда такая неосторожная?

Кира замерла, ощущая неприятный подтекст. Соколов будто снова отсылал ее к ночи в клубе, где они были так бесстыдно, болезненно близки.

– Я только об этом и думаю, – еле слышно добавил он, словно прочитав ее мысли. – Зачем вы сделали это? Притом что я вам явно не нравлюсь. Вы же узнали меня до, я прав?

Кира смущенно отодвинула стакан.

– Вы были таким дерганым и несчастным, и это было так по-человечески, что я…

Она вдруг осеклась, поняв, насколько унизительно звучат ее слова.

Игорь криво ухмыльнулся:

– Да, понимаю, настоящий я мало у кого вызываю энтузиазм. Я был в таком состоянии в тот вечер, потому что у меня мать тяжело болела.

– Вы врете, вы даже не знали, что она в реанимации! – резанула его глазами Кира.

Соколов надолго замолчал.

– Я не буду уточнять, откуда вы все знаете, хотя меня это беспокоит, – наконец заговорил он. – Да, в тот вечер я просто обдолбался кокаином и смешал антидепрессанты и алкоголь. Чтобы жизнь не казалось такой отвратительной и уебанской. И да, я все еще хочу протестировать «Капсулу», но боюсь. Так лучше?

Она удивленно кивнула. Из его слов сочился какой-то склизкий и тянущийся бесконечно кошмар, который мучил его годами, о котором он упорно молчал, но кошмар лез из Соколова наружу против воли – будто одним только своим присутствием Кира вскрывала, как консервным ножом, что-то глубоко интимное в нем – безо всякой «Капсулы».

– Уже честнее, спасибо.

Больше они не разговаривали, просто дошли до выхода из здания, а потом Соколов сел в машину и, коротко кивнув ей, уехал. Кира осталась стоять у входа, так и держа в руке нетронутый кокосовый капучино. Она смотрела на красные огоньки удаляющихся от нее автомобилей: они плавно покачивались, пока совсем не растворились в темноте.

Кира со вздохом вылила кофе в остывающую траву, на которой лежала роса, и поплелась в мини-отель, чтобы остаться там ночевать. Жизнь ее вовсе не была отвратительной и уебанской, но почему-то именно в тот момент она остро почувствовала то же, что и Соколов: бесконечное одиночество, страх и недоверие к миру – к этому странному, жестокому и многолюдному месту, куда они оба попали будто случайно, и бродили теперь, как слепые, по огромной площади, и пытались понять, как им отсюда выбраться.

«Это хотя бы честно», – повторила Кира, словно успокаивая себя, и накрылась одеялом с головой. Она боролась с внезапным приступом паники – вечером для нее это стало обычным делом, потому что опускаться в неконтролируемый сон после тысяч управляемых серфингов было на редкость страшно.

Кира закрыла глаза и часто задышала.

«Кира? Ты все еще Кира сейчас? Да… Именно Кира».

Под веками горел огонь – он был осязаемым, жалил, потрескивал, вонял жженой кожей, и она не могла перестать на него смотреть, потому что вторых век, чтобы закрыть их тоже, у нее не было.

Чтобы сохранять связь с реальностью, она торопливо прижала к холодной поверхности простыни обожженную руку, которую Соколов сегодня с таким сочувствием разглядывал.

На Киру давно никто так не смотрел.