Текст книги "Фотография и внелогическая форма"

Феномен языка, фотография и проблема монетарной формы

Разграничение живого и посмертного – территория, где начинается история цивилизационных дискриминаций: определение социальных групп и помещение их за пределы нормы. Инаковое становится первым компонентом системы, вынесенным за границы этого круга. Это разграничение берет свое начало в языке и связано с языковым принципом – принципом, который нарушает или разрушает фотография[140]140
  Васильева Е. Идея знака и принцип обмена в поле фотографии и системе языка // Вестник Санкт-Петербургского государственного университета. Серия 15. 2016. Вып. 1. С. 4–33.


[Закрыть].

Жизнь противопоставлена смерти: умершее идеологически исключено из естественного повседневного круга. Кассирер обращает внимание на то, что архаический мир Африки редко и фрагментарно обращается к сфере жизни – культура южного континента гораздо глубже связана с потусторонним и мистическим[141]141
  Кассирер Э. Мифологическое…


[Закрыть]. То, что мы называем словом «мир», замкнуто в системе одной социальной группы, включающей как ныне живущих, так и уже умерших, и не открывается вовне. Философ подчеркивает, что единственные дороги, которые поддерживаются в хорошем состоянии, – это дороги, ведущие к погребениям. Трассы, связывающие племя с окружающим пространством, или не существуют, или пребывают в плачевном состоянии. Архаический первобытный мир замкнут сам на себя, он представляет единое целое.

Цивилизационное пространство обозначает границу иначе. Оно размыкает единый мир, отделяя живое от посмертного, – два элемента единой системы оказываются противопоставлены. Позиции культуры лишают мертвых равноправия, определяют их положение в изолированном пространстве. Разграничение живого и мертвого – отправная точка цивилизационной системы, ее принципиально важный фундаментальный принцип. Определение нормативов культуры начинается с разделения посю– и потустороннего мира. Разделение между живущим и умершим происходит так же, как разграничение между человеческим и нечеловеческим. Исключение смерти из символического оборота лежит в основе рационального характера европейской культуры.

Противопоставление живого и мертвого получает свое продолжение и на уровне товарно-денежной формы, и на уровне речи. Отчасти поэтому нарушение этого механизма можно считать центральной конструкцией, принимающей участие в установлении внелогического. Это разграничение принципиально важно как для цивилизационных форм, так и для систем, ей противопоставленных, – к этой проблеме мы неоднократно вернемся на страницах данной книги.

Экономическая товарная форма и система языка формируются по одной и той же схеме – это наблюдение стало общим местом многих рассуждений о специфике индустриальной и постиндустриальной систем. В его основе – краткая, но принципиальная по сути реплика Бодрийяра о том, что Маркс и Фердинанд де Соссюр обнаруживают в системе языка и товарной формы единый принцип – принцип обмена. Закон стоимости как закон эквивалентов действует и в системе производства, и в конфигурации означающего и означаемого, отмечает Бодрийяр. И каким бы очевидным ни казалось это наблюдение сегодня – оно ухватывает самую суть: единство принципа, который мы можем проследить и на уровне экзистенциального представления, и в классической экономической модели, и в стандартах языка.

Схематично это наблюдение выглядит следующим образом: преобразование товара и денег (Маркс) и языковой обмен знаков (де Соссюр), где означающее меняется на означаемое, построены по сходному принципу. Де Соссюр сравнивает знак с монетой: фонетическое звучание слова меняется на смысл так же, как деньги меняются на товар. Канонический закон стоимости, построенный по принципу эквивалента, идентичен во всех системах – и языковых, и экономических, и социальных. Факт наличия эквивалента важен: он подразумевает наличие условной единицы, которая, во-первых, дает возможность количественного измерения и, во-вторых, подразумевает соотнесение качественно неравных элементов (товар и деньги; язык и смысл и т. д.).

В постиндустриальной системе (а фотография принадлежит этому пространству) разрушение классической экономики стоимости приобретает катастрофический характер. Оно затрагивает все сферы от товарно-денежной формы до языка и сознания, размыкая традиционный принцип обмена. В фотографии принцип условного соответствия нарушен: кадр сложно назвать эквивалентом окружающего мира, и наоборот. Эрозия знака есть нарушение фундаментального принципа, на котором построена система цивилизационного сознания и языка. Фотография становится показателем девальвации знаковой системы. Это обстоятельство сближает современную схему с архаической или внелогической системой: архаическое и постиндустриальное общества сходны, они существуют в условиях редуцированного принципа обмена.

Доиндустриальные общества обнаруживают неразрешимое противоречие: они демонстрируют тип культуры, которая существует вне потребительской иерархии, исторической последовательности и количественных исчислений. Такой феномен сложно осознать, исходя из стандартов последовательной аналитической схемы. Принцип рационального знакового обмена не работает в среде, ориентированной на символическую форму и неколичественные ценности. И наоборот: символическое плохо идентифицируется в схеме рационалистического подхода. Мы можем лишь предположить, что пласт символического, неартикулированного и неколичественного в современной культуре оказывается значительно масштабнее и глубже, нежели обычно принято думать. И фотография оказывается одним из проявлений этого внемонетарного принципа.

Хорошо известная попытка изучения символического и неисчислимого – работа Марселя Мосса, посвященная феномену Дара. Подробнее об этом феномене будет сказано ниже, здесь же ограничимся лишь самыми общими замечаниями. С точки зрения воспроизведения цивилизационного принципа обмена Дар представляет собой странный феномен. Он не имеет прямого эквивалента и представляет собой одностороннюю структуру: ни благодарность, ни встречный дар не предполагают точного соответствия. Дар не связан с идеей равенства и не воспроизводит конструкцию эквивалентного обращения. Мосс обнаруживает общественные системы и культурные механизмы, которые не опираются на конструкцию точного значения и прямого обмена. Его наблюдение сводится к тому, что цивилизационный аналитический инструмент бессилен в системах, где принцип соответствия нарушен. Сталкиваясь с доиндустриальными или постиндустриальными системами, рациональная аналитика обнаруживает неразрешимое противоречие: неспособность регламентировать механизм появления символических ценностей. Классические исследования проваливаются в попытках описания механизма сложения или разрушения ценностей в целом. Фотография – один из примеров того, что далеко не все институции постиндустриальной системы подчинены рациональному механизму исчисления и потребления.

Механизм обмена предполагает наличие важного параметра: выбора. Не так важно, что лежит в основе того или иного предпочтения – вынужденные меры, неизбежность, социальная конвенция или волевое решение. Структура обмена подразумевает выбор в пользу одного или нескольких обстоятельств. Языковая форма определяет приоритет значения и фонемы, товарно-денежная модель устанавливает зависимость и связь между объектом (товаром) и денежной единицей. Обмен Ничто на Ничто эфемерен – с точки зрения политэкономии или классических представлений о языке он не имеет смысла. В этом смысле определение эквивалента подразумевает обретение целого, понятного и конечного. Идея обмена подразумевает сведение элементов к единому значению: они должны быть конкретны и определимы.

Одна из проблем, связанных с перверсивными системами, заключается в том, что мы с трудом определяем очертания элементов обмена. Этот парадокс делает невозможным экономическое равновесие дара, запутывает его количественный статус и ставит под сомнение саму возможность фиксированного значения языка. При всей буквальности смысл слов приблизителен: чем упорнее мы пытаемся его ухватить, тем больше он ускользает от нас. Архаическая система, обращенная к категориям сакрального, священного и таинственного – понятиям неявным и не подразумевающим точечных значений, – отстранена от системы формальных смыслов или не владеет ими в полной мере. Этой идее неидентифицированных значений близка и фотография: смысл кадра никогда не ясен, он не просто не точен – он не определен. В этом смысле фотография любопытна как явление: она сталкивает нас с пространством неартикулированных значений. И такая территория неясного при этом успешно функционирует как смысловая структура и нарративная модель. Фотография – это система, не знающая коннотационных и семантических эквивалентов, однако существующая в качестве более или менее ясного содержательного инструмента.

Нарушение или ослабление механизма обмена – ситуация типичная как для архаических обществ, так и для современной постиндустриальной формы. Система количественного исчисления и соответствия уступает место символическим структурам, проявлением которых становятся власть, политика, идеология, социальная принадлежность и т. д. В пространстве современной культуры складывается ситуация, когда количественная форма утрачивает свою силу. Фотография – одно из проявлений этой символической программы. Смысл не только в том, что социальные и культурные феномены не находят прямых референций – эквивалентные структуры замещают те, которые этот принцип не поддерживают.

Несмотря на видимую буквальность, кадр размыкает систему знака, тем самым ставя под вопрос цивилизационный принцип бинарного соответствия. Нельзя сказать, что фотография играет центральную роль в нарушении цивилизационного сознания – но как минимум она маркирует эти нарушения и подчеркивает, что система эквивалентов может быть аннулирована.

Фотография – показательный пример. Снимок – это система, которая не поддерживает принцип прямого значения. Кадр игнорирует принцип знака и не предполагает прямого фиксированного смысла. Эта система нарушенного эквивалента находит свои параллели в архаических доязыковых формах: отсутствие прямого смысла, значения, непосредственного ясного высказывания. Сакральный язык неясен, смысл священных гимнов ускользает и для тех, кто их исполняет, и для тех, кто слушает. Формы священного обладают символическим значением, но не прямым смыслом. В символической системе обмен невозможен: границы смысла в символическом не определены. Символическое, как и сакральное, – неясная форма. Она остается указанием на абсолютное значение, которое сохраняется в неприкосновенности. Смысл символического абсолютен и неясен одновременно – у сакрального не существует формы прямого выражения. Символическое ставит под сомнение безальтернативный характер знаковой системы или предполагает форму, противостоящую знаковому обмену. Символическое – это система, где количественное, эквивалентное, структурное, очевидное, определенное и артикулированное не имеет смысла. И фотография – одна из форм существования этой программы скрытого смысла.

Магическое и визуальное

Представления о магическом связаны с идеей видимого и тайного так же, как они соотнесены с концептом слова и объекта. На этом, по сути, построена вся теория священного. Описывая внелогическое, и Леви-Стросс[142]142
  Леви-Стросс К. Неприрученная…


[Закрыть], и Леви-Брюль[143]143
  Леви-Брюль Л. Сверхъестественное…


[Закрыть] говорят о тождестве имени и объекта, распространенном в архаическом сознании. Слово и есть предмет, поэтому определение порядка слов, строение вербальной формы подразумевает создание порядка предметов. Управление именем и словом есть форма подчинения мира.

Эти представления прагматичны. Они предполагают, что магические действия функциональны, казуальны, направлены на достижение конкретной практической цели и с этой точки зрения всегда рациональны. Здесь вступает в силу классическое представление о языке и обмене: слова становятся эквивалентами вещей, а действие приобретает монетарную форму. Его цель – в достижении фиксированной утилитарной цели. В этом смысле обращение к мистическому действию во многом воспроизводит механизм обмена, где, так же как слово и смысл, деньги и товарная форма, символические действия обмениваются на искомый результат. В одной из своих работ Михаил Ямпольский вспоминает наблюдение Адорно и Хоркхаймера: «Одиссей, принося жертвы богам, уже использовал в своих ритуальных манипуляциях рыночную рациональность»[144]144
  Ямпольский М. Сакральное и воображение // Новое литературное обозрение. 2012. № 118. С. 37.


[Закрыть]. В силу вступает монетарная экономика действия.

Однако мы понимаем или, по крайней мере, предполагаем, что далеко не все системы устроены по принципу монетарной экономики. Людвиг Витгенштейн упрекает Фрезера в излишнем упрощении магической системы, в стремлении изображать магическую форму как набор бессмысленных глупостей[145]145
  Витгенштейн Л. Заметки о «Золотой ветви» Фрэзера // Историко-философский ежегодник. М., 1990. С. 251–263.


[Закрыть], в то время как речь идет о проекции и использовании иной смысловой формы. Попытка рационализации священного неизменно становится попыткой его упрощения и в результате оборачивается уничтожением его как системы. Стремление установить связь между сакральным и рациональным или подчинить сакральное обыденному приводит к разрушению священного. Сакральное не поддерживает ни рациональную систему, ни историческую форму – на это обращает внимание Сергей Зенкин[146]146
  Зенкин С. Небожественное сакральное: Теория и художественная практика. М.: РГГУ, 2012.


[Закрыть]. И в конечном итоге сакральное сопротивляется логике событий – тех, которые могли бы быть положены в основу рациональной схемы. Зенкин рассматривает территорию сакрального как природный пережиток не-культуры, как древнюю форму, соединяющую нас с не-человеческим. И, несмотря на то, что монетарная идеология постоянно возникает в сакральной форме, например уже упомянутая рациональность жертвы, священное и сакральное в большей степени противостоят обменным механизмам, нежели поддерживают их.

Магическое и внелогическое часто пытаются соединить с языковой системой, представить как языковую форму. Здесь кроется одна из проблем: представление магического через языковые принципы приводит к его разрушению. Магическое не поддается рационализации, или рационализация уничтожает его суть. Это происходит в том числе и потому, что сакральное не поддерживает знаковый обмен и противостоит линейной системе обмена. «Заблуждение возникает, когда магию начинают истолковывать научно», – пишет Витгенштейн[147]147
  Витгенштейн Л. Заметки… С. 253.


[Закрыть].

Один из инструментов, который обеспечивает целостность сакрального, – это его неясность. Герметический характер, неартикулированность, способность ускользнуть от рациональной системы придают сакральному устойчивость и цельность. Анри Корбен[148]148
  Corbin H. L’imagination creatrice dans le Soufisme d’Ibn ‘Arabi. Paris: Flammarion, 1958.


[Закрыть] обращает внимание на то, что одним из условий функционирования сакрального является форма воображаемого. Описывая исламский мистицизм в работе «Творческое воображение в суфизме Ибн Араби»[149]149
  Ibid.


[Закрыть], Корбен говорит о том, что создание и явление сакрального происходит через сокрытие. Ангелы и силы в небесной иерархии ведут скрытое от глаз существование – выход из исторического поля, обращение к символическому и воображаемому позволяло экзистенциально пережить соприкосновение с этими системами. Соединение с сакральным становится возможным через иллюзорное, бессловесное и невматическое. Только реализуя себя через воображаемое, игнорируя рациональную схему вербального обмена, сакральное обретает смысл.

Связь изображения, образа и сакрального – идея, которая возникает в разных исследованиях и текстах. В частности, Михаил Ямпольский обращает внимание на то, что идея сакрального и священного реализуется скорее через изображение, нежели через слово[150]150
  Ямпольский М. Сакральное…


[Закрыть]. «Я вообще полагаю, что сакральное является необходимым продуктом перевода “фактов” в сферу изображений, репрезентаций в широком смысле слова», – пишет он[151]151
  Там же. С. 39.


[Закрыть]. Ямпольский обращает внимание на то, что в жертвоприношении животное или вещь превращаются в символ, изображение, картину. Жертва и Дар – это обращение к образному и воображаемому. Этот взгляд, по сути, противостоит идее представить магическое как форму языка, когда набор ритуальных действий положен для достижения какой-либо цели. Магическое, сакральное – это возможность опереться на иную экономику – экономику изображений. Если жертвенный жест близок образу и картине, то само изображение – это иной механизм смысла, попытка опереться на регламентированное и неопределенное одновременно.

Магический характер изображения – в неопределенности, в растворении и ускользании смысла. Изображение близко сакральному неясностью содержания – так же как образ никогда не сводится к общему знаменателю, у сакрального нет итоговой формы, нет резюме. Мистицизм любого изображения – в его аффективной неясности, которая лишь усиливается в силу очевидности очертаний. Мы видим на изображении хорошо знакомые предметы, привычный склад вещей, но итоговый смысл картины ускользает от нас. Смысл фотографии непонятен без вербального комментария, но содержание кадра никогда не равно ему. Комментарий всегда определяет или часть визуальной фигуры, или искажает ее смысл. Несимметричность слова и изображения, мистическое ускользание визуального позволяют говорить о параллельном использовании и функционировании двух смысловых программ, обращают внимание на возможность соседства двух систем – рациональной и внелогической. Визуальное не поддерживает логику слова, но гарантирует существование пространства сакрального.

Фотография – как буквальное, нерукотворное и автоматическое изображение острее живописных изображений выявляет совмещение изобразительного и магического. Один из самых известных примеров – сравнение фотографии и нерукотворного образа, сопоставление фотографического и иконического, предпринятое Мари-Жозе Мондзен[152]152
  Mondzain M.-J. Image, icône, économie: Les sources byzantines de l’imaginaire contemporain. Paris: Seuil, 1996.


[Закрыть]. Она обращает внимание на то, что кадр, сделанный аппаратным образом, близок идее нерукотворного, распространенного в системе европейской, но прежде всего византийской культуры. Мондзен рассматривает историю развития фотографии на фоне формирования представлений о Туринской плащанице и приходит к выводу, что темы отпечатка, следа, сакрального, нерукотворного, нефигуративного и невысказанного оказываются для европейской культуры сходными и покоятся в основе европейских представлений о визуальном. «Для почитающей иконы Церкви-победительницы фотография есть научный венец этого согласия божества на искупленное сходство. Образ Полотнища делает действительно присутствующей человечность Бога и, значит, его воплощение и воскрешение. В обрядовой магии евхаристии, преобразующей хлеб и вино в тело и кровь Христа, благодаря чуду добавляется отпечаток тела и крови, который заслуживает такого же почитания, как и просфора, к которой он прибавляет меру сходства», – пишет Мондзен[153]153
  Мондзен М.-Ж. История одного призрака (1993) // Сосна Н. Фотография и образ: визуальное, непрозрачное, призрачное. М.: Новое литературное обозрение; Институт философии РАН, 2011. С. 170.


[Закрыть].

В своих работах – в частности, в книге «Образ, икона, экономия»[154]154
  Mondzain M.-J. Image…


[Закрыть] – Мондзен рассматривает идею иконического в рамках европейской культуры. Говоря о византийской традиции образа, она упоминает две формы священного: то, что создается человеческой практикой (недоступность для смертных, очищение), и сакральное, непосредственно связанное с божественным, являющееся его прямым продолжением, отпечатком. Византийская икона мыслит себя как священное второго типа – непосредственный отпечаток горнего, которое никогда не утрачивает связь с оригиналом. Икона – непосредственное присутствие божественного. Одна из функций иконы – сакрализация окружающего мира, стремление присвоить себе и подчинить территорию профанного. Движение сакрального формирует новую экономику священного.

Фотография – это чудо преображения. Ее евхаристия – в способности придать действительности статус сакрального. Выпадение из исторического времени, искажение пространственной системы, утрата смысла, отчетливых очертаний содержания, исчезновение артикулированного значения – все это обстоятельства, которые объединяют фотографию с пространством внелогического и территорией священного[155]155
  Васильева Е. Феномен женского и фигура сакрального // Теория моды: тело, одежда, культура. Зима 2016–2017. № 42. С. 160–189.


[Закрыть]. Кадр остается маркером действительности, следом окружающего мира, декларируя как неясность прототипа, так и неочевидность его отражения.

Идея знака и принцип обмена в поле фотографии и системе языка[156]156
  В основу раздела положен текст: Васильева Е. Идея знака и принцип обмена в поле фотографии и системе языка // Вестник Санкт-Петербургского государственного университета. Серия 15. 2016. Вып. 1. С. 4–33.


[Закрыть]

Хорошо еще, что слова сродни монетам: войдя в употребление, они стираются и утрачивают свой первоначальный смысл.

Марк Блок. Феодальное общество

Фотография: изображение и система текста

С точки зрения принципов изображения и в смысле языковой формы фотография представляет собой странный феномен. Кадр действует как инструмент повествования, он принимает участие в отображении мира, передает непосредственное очертание предмета, отчасти повторяя принцип соответствия в языке. Снимок может быть рассмотрен как инструмент частичного обмена между изображением и действительностью: эти механизмы находят свои параллели как в формате фотографии, так и в пространстве языка. Но снимок, как уже отмечалось, нарушает возможность последовательного изложения и тем самым останавливает хронологическое движение, заложенное в основу языка. Фотографическое изображение не только противостоит речи как системе, но и ставит под вопрос справедливость наших представлений о принципах языка.

Фотографическое изображение и, шире, изображение вообще противостоит языковой форме: это наблюдение высказывалось многими исследователями начиная с эпохи Просвещения. По сути, сопоставление изображения и речи, обнаружение их общих принципов и разграничение стали магистральным направлением исследования как визуальной формы[157]157
  Böhm G. Was ist ein Bild. München: Wilhelm Fink Verlag, 1994.


[Закрыть], так и языка[158]158
  Mitchell W.J.T. Picture Theory. Essays on Verbal and Visual Representation. Chicago; London: The University of Chicago Press, 1994.


[Закрыть], фактически заложив основу как лингвистического, так и иконического поворота[159]159
  Moxey K. Visual Studies and the Iconic Turn // Journal of Visual Culture. Los Angeles; London; New Delhi; Singapore: Sage, 2008. Vol. 7 (2).


[Закрыть]. Визуальная система повествования выстраивается иначе, нежели в языке, – это наблюдение хорошо известно, и в свое время на него обращал внимание Эфраим Лессинг. Текст дезавуирует механизм последовательного представления эмоции, которая формируется от момента возникновения к высшей точке. Картина и скульптура такими возможностями не обладают: изображение одномоментно, оно схватывает событие в его фиксированной точке. Работа Лессинга – важный эпизод. Фактически она маркирует начало дискуссии о возможностях сопоставления текста и картины. Ее смысл – обнаружение самой проблемы, установление условной связи между изображением и текстом – аналитического направления, которое впоследствии составит основополагающую базу рассуждений о тексте, культуре и языке.

Рассуждения о различиях речевой структуры и визуального образа – один из аналитических аспектов в работах Маклюэна[160]160
  Маклюэн М. Галактика Гутенберга. Становление человека печатающего [1962]. М.: Академический проект, 2005.


[Закрыть] и Флюссера[161]161
  Флюссер В. За философию фотографии. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2008.


[Закрыть]. Оба автора говорят о различиях в принципах построения повествования, рассказа и изображения. Картина и текст изначально обнаруживают разные принципы хронологического движения, демонстрируют различные возможности создания эмоциональных акцентов[162]162
  Васильева Е. Фотография и феномен времени // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 15. Искусствоведение, 2014. Вып. 1. С. 64–79.


[Закрыть]. Текст развивается в хронологической последовательности, изображение нe одномоментно и не поддерживает хронологическую последовательность повествования. Эмоциональное напряжение, которое в тексте развивается постепенно и последовательно, в картине или на фотографии представлено ситуативным состоявшимся фактом. Фактически в изображении мы наблюдаем всю историю от начала до конца – от момента ее зарождения до финальной, или высшей, точки. Одна из проблем фотографии – отсутствие вербального инструмента, который важен не только с точки зрения хронологии повествования, но и возможностью расстановки этических акцентов. Речь, повествование, рассказ тяготеет к мнению, выявлению тех или иных смысловых акцентов. Фотография обнаруживает скорее эгалитарный характер, то есть отсутствие каких бы то ни было этических предпочтений. Фотография упускает механизмы формирования этического вектора, и для поддержания традиционной этической или смысловой формы изображение нуждается в вербальной поддержке – в противном случае смысл кадра ускользает или остается неясным. В некоторых случаях возможное значение фотографии и текст очевидным образом расходятся – это обстоятельство хорошо известно, в частности, по работам Барта[163]163
  Барт Р. Миф сегодня // Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.: Издательская группа «Прогресс»; Универс, 1994. С. 72–130.


[Закрыть].

Система сравнения изображения и текста не ограничивается сопоставлением повествовательных принципов. Один из главных аналитических конструктов связан с традицией сравнения изображения и структурных основ языка. Барт[164]164
  Барт Р. Риторика образа (1964) // Барт Р. Избранные работы: семиотика, поэтика. М.: Прогресс, 1989. С. 297–318.


[Закрыть] отмечал несоответствие фотографии системе соссюровского знака и говорил о нарушении баланса между значением и смыслом. Бодрийяр[165]165
  Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака [1972]. М.: Библион – Русская книга, 2003.


[Закрыть] обращал внимание на искажение принципа обмена, нарушение двойной структуры знака. Делёз[166]166
  Делёз Ж. Различие и повторение [1969]. СПб.: Петрополис, 1998.


[Закрыть], Лиотар[167]167
  Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 1998.


[Закрыть], Флюссер[168]168
  Флюссер В. За философию…


[Закрыть] отмечали схематичный и ограничивающий характер означающего и репрессивный характер языковой системы в целом. Фотография представляет собой иную схему, она использует речевые принципы лишь отчасти, а в некоторых случаях указывает на несовершенство наших представлений о языке. Тем не менее взаимодействие фотографии и логоса до сих пор остается периферийной темой, рассмотренной крайне отрывочно. Порядок языковых и изобразительных соответствий или, напротив, несоответствий не систематизирован и не оформлен в последовательное изложение. Обращаясь к проблемам взаимодействия языка и фотографии, мы имеем дело с набором отрывочных наблюдений, которые не соединены в единую систему.

Фотография связана с нарративной схемой и в то же время нарушает привычный ход языка. Снимок ставит под вопрос традиционное понимание речевой структуры восприятия и смысла. Некоторые из этих противоречий могут быть обнаружены на примере конфигурации знака, которая при всем сходстве объекта и отпечатка демонстрирует несоответствие схеме знакового обмена. В результате сравнения кадра и текста представления о базовых аспектах речевых форм могут быть пересмотрены: смысл, значение, последовательность, хронологическое пространство, принцип соответствия и обмена – фотография дает возможность подвергнуть ревизии основные рамки и критерии языка.

Пример фотографии показателен. Несмотря на участие в условном обмене между окружающим миром и его представлением, фотография нарушает диахронию, единство и непрерывность знака, то есть базовые принципы языковой системы. Обращение означающего и означаемого, которое имеет место в языке, нарушено в фотографии. Здесь следует сказать несколько слов о теории знака – несмотря на обширную критику, она остается одной из опорных языковых концепций.

В традиции Новейшего времени модель языкового знака была сформулирована Фердинандом де Соссюром[169]169
  Соссюр Ф. Курс общей лингвистики [1916]. М.: Едиториал УРСС, 2004.


[Закрыть], а далее получила продолжение и развитие в работах Чарльза Пирса[170]170
  Пирс Ч. Что такое знак? [1894] // Вестник Томского государственного университета. Серия «Философия. Социология. Политология». 2009. № 3 (7). С. 88–95; Он же. О знаках и категориях [1904] // Пирс Ч.С. Избранные философские произведения. М.: Логос, 2000. С. 162–175.


[Закрыть], Готлоба Фреге[171]171
  Фреге Г. О смысле и значении [1892] // Логика и логическая семантика. М., 2000. С. 220–246.


[Закрыть] и Чарльза Огдена[172]172
  Ogden C., Richards I. The Meaning of Meaning: A Study of the Influence of Language upon Thought and of the Science of Symbolism. New York: Harcourt, 1927.


[Закрыть]. Принципиально важный момент: теория знака была использована не только в языковых, но и в социальных теориях ХХ в. Идея близости лингвистической, социальной и политико-экономической формы положена в основу аналитических систем Барта[173]173
  Барт Р. Мифологии [1957]. М.: Издательство им. Сабашниковых, 1996.


[Закрыть], Фуко[174]174
  Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук [1966]. М.: Прогресс, 1977.


[Закрыть], Бодрийяра[175]175
  Бодрийяр Ж. Символический…


[Закрыть], Делёза и Гваттари[176]176
  Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато. Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010.


[Закрыть], Деррида[177]177
  Деррида Ж. О грамматологии [1967]. М.: Ad Marginem, 2000.


[Закрыть] и др. Фактически обсуждение социально-экономических позиций XX в. было построено на лингвистической схеме и привязано к разговору о языке – и в смысле формирования понятийного механизма, и с точки зрения образования языковых структур. Де Соссюр считал знак основой речи и главной языковой единицей, обладающей несколькими устойчивыми признаками. К ним можно отнести единство означающего и означаемого, произвольность их совмещения, линейный характер речи и постоянную изменчивость знака при условии сохранения его цельности и единства. Де Соссюр обращал внимание на изменчивость и стабильность знака – на его способность сохранять устойчивую форму в условиях постоянного преобразования как означаемого, так и означающего. Де Соссюр говорил одновременно о подвижности и об устойчивости языка.

Критика модели Фердинанда де Соссюра стала общим местом теории знака практически с момента появления «Курса общей лингвистики» в 1916 г. Книга была опубликована три года спустя после смерти автора его коллегами Шарлем Балли и Альбером Сеше[178]178
  Соссюр Ф. Курс… С. 3.


[Закрыть]. Фактически она представляет собой изложение курса лекций, которые швейцарский лингвист читал в Женевском университете, и, по всей вероятности, мы имеем дело с теорией, представленной в несколько измененном виде. На это обстоятельство, в частности, обращал внимание Жак Деррида, говоря о том, что в свете неизданных работ де Соссюра теория знака приобретает иной смысл и многие положения соссюровского «Курса» могут быть прочитаны совершенно иначе: «Мы теперь лучше понимаем, сколько у Соссюра было при этом колебаний, бесконечных сомнений, в особенности по поводу различия между двумя “сторонами” знака и его “произвольности”»[179]179
  Деррида Ж. О грамматологии… С. 203.


[Закрыть].

Основным объектом критики в последующих теориях стали схематизм и ограниченность созданной де Соссюром конструкции. Со временем вектор расширения и в то же время формализации соссюровской теории был продолжен. В новых моделях язык выглядел структурой более разветвленной, но оттого не менее схематичной – как, например, в работах Копенгагенской и Пражской лингвистических школ. Чарльз Огден[180]180
  Ogden C., Richards I. The Meaning…


[Закрыть], Леонард Блумфилд[181]181
  Блумфилд Л. Язык [1933]. М.: Прогресс, 1968.


[Закрыть], Фридрих Фреге[182]182
  Фреге Г. О смысле…


[Закрыть], Эдмунд Гуссерль[183]183
  Гуссерль Э. Логические исследования. Т. I. Пролегомены к чистой логике [1900]. М.: Академический проект, 2011.


[Закрыть], Люсьен Теньер[184]184
  Теньер Л. Основы структурного синтаксиса [1959]. М.: Прогресс, 1988.


[Закрыть], Луи Ельмслев[185]185
  Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка [1943]. М.: КомКнига, 2006.


[Закрыть] при всей масштабности реализованных проектов так или иначе опирались на предложенную де Соссюром структуру, видели язык разветвленной, но рациональной средой. Лингвистические теории скорее корректировали границы теории де Соссюра, нежели ломали ее структуру. В итоге многие взгляды – и на теорию языка, и на социальное пространство – выросли из традиционной соссюровской схемы[186]186
  Демьянков В. З. Доминирующие лингвистические теории в конце XX века // Язык и наука конца ХХ века. М.: Институт языкознания РАН, 1995. С. 239–320.


[Закрыть].

Смысл теории знака не только в схематизме, простоте и устойчивости. При всем разнообразии направлений и школ в традиции ХХ в. знак по-прежнему идентифицируется как основа языка. Роман Якобсон[187]187
  Якобсон Р. Нулевой знак // Якобсон Р. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985. С. 222–230.


[Закрыть] считал модель де Соссюра абсолютной: женевскому лингвисту, полагал он, удалось обнаружить отправную точку и нулевую форму языка. Обращение к идее знака – это исследование элементарных частиц речи, возможность начать разговор и о языке, и о фотографии с нулевой отметки.