Текст книги "…И было детство"

Глава 4
И было утро

Утро 13 ноября 1968 года выдалось на редкость морозным. По северным меркам зима в тот год наступила рано. Сашенька проснулась от холода, но вставать совсем не хотелось. Она съежилась в комочек, открыла один глаз и стала наблюдать и прислушиваться ко всему происходящему. В коридоре плакала Аглая, и, видимо, Катерина тихонько успокаивала ее. Были слышны голоса о чем-то возбужденно споривших людей, и Сашенька старалась различить в этом «хоре» мамин голос. Это ей удалось, и она стала прислушиваться к тому, о чем говорит мама.

После Аннушки мама была для Саши на земле самым близким человеком. Аннушка умерла несколько лет назад, и значит теперь, кроме мамы, у Саши никого не осталось. Правда с мамой нельзя было поговорить как с Аннушкой, она не всегда вдавалась в подробности Сашиной детской жизни, но Саша все равно нежно любила ее.

Поездку на остров Саша восприняла по-детски радостно, как новое, неожиданное приключение. Правда, она немного огорчилась, узнав, что год не увидит свою подружку Яну, но и в этом имелся свой плюс. Яна всегда «задирала нос» перед Сашей – она каждое лето отдыхала на море, держала в руках живых крабов, видела настоящих дельфинов. Яна привозила с моря ракушковые бусы и дарила их Саше с видом человека, постигшего все тайны юга.

Саша обычно все лето проводила в городе, все ее прогулки заканчивались лаврским парком. Пару раз она, вместе с Аннушкой, гостила у какой-то Аннушкиной знакомой в деревне под Псковом, но это было давно. Теперь же Саша сможет рассказать Яне про настоящие приключения и, предвкушая необычайные события, она даже решила вести дневник. Страшный шторм должен был стать началом захватывающей повести, и Сашенька, засунув руку под подушку, вытащила помятую тетрадь.

– Саша, Саша, ты еще не встала, а там такое! – на пороге стоял раскрасневшийся, запыхавшийся Ваня. – Андрей с Витей решили все, как у взрослых, организовать. Витя для нас теперь как Игорь Сергеевич для них, понимаешь? Он распределит наши обязанности, идем скорее, – тараторил он.

Сашеньке очень не хотелось вылезать из-под теплого одеяла, но что поделаешь, вместе, значит, вместе. Через пару минут они уже сидели на маленькой металлической лесенке, ведущей на чердак, и горячо обсуждали предстоящую жизнь.

А у взрослых тоже шло свое обсуждение, и Верочка с Ниной Николаевной, готовя завтрак, старались меньше греметь кастрюлями, чтобы лучше слышать слова Игоря Сергеевича. Игорь Сергеевич стоял в дверном проеме кухни, слегка упираясь правым плечом в массивную кирпичную арку, и нетерпеливо ерошил рукой волнистые седые волосы.

– Нам всем необходимо успокоиться, понять, наконец, что могло быть… гораздо хуже, – он понизил голос и бросил быстрый, взволнованный взгляд на Нину. – Я хочу сказать, что до сих пор ни у кого из нас не было случая доказать свою веру, не словами, на деле понять, что мы можем. С нами обошлись по-Божески: у нас есть крыша над головой, продукты, работа, о которой в наши дни можно только мечтать, – он подошел к Артемьичу и тот согласно кивнул головой. – В ГУЛАГах в недавнее время было гораздо хуже; вот, кому необходимо освежить в памяти, Артемьич расскажет. Мы сейчас распределили обязанности, у нас много работы в скитах, к тому же, необходимо обустраивать быт, так что времени на переживания нет, – он опять посмотрел на Нину, глаза его на миг стали грустными, но он взял себя в руки и произнес решительно: – Мы должны помнить, что батюшке и Арсению гораздо тяжелее, чем нам. Батюшка научил нас молитве, мы не должны забывать… что мы – христиане, – в этот момент он столкнулся с насмешливым взглядом Любаши и с досадой отвел глаза. – Я вас никого ни к чему не призываю, но я хочу, чтобы все мы держались вместе, иначе не выжить!

Игорь Сергеевич замолчал, и молчали все. Было слышно, как за окном тает снег, и тяжелые капли барабанят по уцелевшим металлическим карнизам. Солнечный луч, пробившись через грязные оконные стекла, заиграл на лицах людей, и многие вздохнули с облегчением.

– Мы распределили обязанности, – тихо продолжил Игорь Сергеевич. – Костя, конечно, должен вести уроки у наших детей, но так как мужские руки сейчас просто необходимы, а Костины – тем более, – профессор с улыбкой посмотрел на сразу выпрямившегося Казимирова, – детьми будет заниматься Люба. Я думаю, у нее хватит знаний, а главное, доброты, – он сделал упор на этом слове, – помочь детям адаптироваться в непростой ситуации. Ты не должна забывать, Любаша, что им труднее, чем нам, и…

Но Люба прервала его:

– Я, видимо, совсем не имею права голоса, – визгливо выкрикнула она. – Меня вы не спросили о моих планах. А если я не захочу заниматься детьми, что тогда? Что вы со мной сделаете? В лес выгоните?

– Любаша, что ты такое говоришь, успокойся, – Дина Алексеевна подошла к стоящей у окна дочери.

– А я и так спокойна, – Люба насмешливо глянула на мать. – Только не хочу, чтобы мною командовали!

– Я и не собирался тобой командовать, Люба, – глухо произнес Игорь Сергеевич.

Его все больше брала досада, в первую очередь, на себя. Он никак не мог найти слов, понятных этой девушке. В городе это было простительно, но здесь, на острове, когда все их жизни связаны воедино, просто недопустимо!

– Мне кажется, что ты зря наговариваешь на себя, Любаша, – ласково сказал профессор. – Мне казалось, тебе будет хорошо с детьми.

Как же он ошибался!

– Мне?! – Люба даже передернулась от неприязни. – Да никогда в жизни!

– Может быть, я? – и Надя обвела всех большими лучистыми глазами.

Ей всей душой было жаль и детей, и мужа.

– Я смогу. Аглайка, слава Богу, у нас спокойная, с уборкой я всегда справляюсь быстро, ты же знаешь, – и она умоляюще посмотрела на Игоря Сергеевича. – Потом-то мне что делать, если вы меня на скиты не берете! Мальчики у нас послушные, хлопот с ними никаких, а уж о Саше и Люсеньке и говорить нечего. Программу младшей школы я немножко знаю, у нас практика была, что не пойму – мне Костя поможет. Ведь правда, Костя?

Казимиров, с улыбкой, кивнул.

– Ребята мне и убирать помогать будут… Я справлюсь!

– Ну что же… – Игорь Сергеевич посмотрел на собравшихся и улыбнулся. – Как считаете, можно на Надежду положиться?

– Конечно, – выдохнул Федя. – Вера с Ниной Николаевной тоже здесь, в доме, остаются, помогут, если что.

– Я только что это хотела предложить, – сказала Нина.

– Ну, вот и хорошо! – облегченно вздохнул Игорь Сергеевич. – Что там у нас с завтраком?

– Все готово, – радостно ответила Верочка, а Нина Николаевна поспешила к плите.

Все разом задвигались, заговорили, было видно, что люди стараются подбодрить друг друга. Перед едой Артемьич прочитал молитву, и все уселись за длинный сколоченный в предыдущий вечер деревянный стол. Лица разом повеселели, Верочка суетилась вокруг детей, подкладывала кашу, разливала чай. Федор и Костя попросили еще хлеба, и она стремглав бросилась выполнять их просьбу. Вернувшись к столу, она на мгновение встретилась глазами с Федором, и последний вдруг густо покраснел и опустил глаза. У Верочки сладко заныло в груди, но ее опять позвали, и, счастливая, она полетела на зов, как легкокрылая птица. Нина, было, встала, чтобы помочь, но Верочка легким движением усадила ее на место. Алина с Татьяной наказывали что-то детям, Борюсик обнял за плечи жену, и Катерина покорно слушала его. Дина Алексеевна пыталась наладить разговор с дочерью, а Люба упрямо молчала. После завтрака кухня быстро опустела. Люба уходила последней, неохотно, словно ждала чего-то. Верочка, собирая со стола миски, подошла к ней.

– А тебе, я вижу, все это по душе, сестричка, – вдруг злобно сказала Люба. – Вон как к Федьке с хлебом метнулась!

Верочка вскинула на сестру полные возмущения глаза.

– Я давно хотела тебе сказать, Люба, – произнесла она отчетливо звенящим от волнения голосом. – Мне ты можешь говорить все, что угодно, если тебе это доставляет удовольствие, ты никогда меня не любила, но над матерью издеваться не смей, и остальных не трогай, иначе… – Верочка задохнулась от бессилия. – Иначе…

– Что, интересно, будет иначе, договаривай. Все мне угрожают, но никто не может объяснить, что же меня ждет, – засмеялась Люба. – Что же ты замолчала? Я всегда знала, что Бог обделил тебя даром слова, бедная моя сестричка! Послушай, роль посудомойки тебе очень идет, ты, видимо, наконец-то нашла себя, поздравляю!

Люба встала и, поставив свою миску наверх стопки посуды в Вериных руках, да так, что брызги полетели во все стороны, вышла из кухни. У Верочки на глазах навернулись слезы, но в это время с ведром воды вошла Нина Николаевна, и Вера, торопливо смахнув слезу, поспешила к ней. Взглянув на Веру, Нина поставила ведро и забрала миски у нее из рук.

– Ты очень устала, деточка, – произнесла она озабочено. – На тебе лица нет. Да ты ведь не завтракала! – Нина подошла к кастрюле и заглянула в нее. – И каши совсем не осталось, как же так!

– Ничего, я чаю с хлебом попью, я кашу не очень люблю, – улыбнулась Вера.

– Нет, так дело не пойдет, – Нина решительно выпрямилась. – Теперь мы вместе будем есть после всех, и поровну. Да что с тобой? Чем ты расстроена?

– Люба… – и Верочка заплакала.

– Как же это я сразу не догадалась, она мимо меня по лестнице такой павой проплыла! Что она тебе тут наговорила, ну-ка скажи! – и Нина крепко обняла девушку.

Она вдруг почувствовала, что Вера еще совсем ребенок, очень ранимый, добрый и чуткий, и ей изо всех сил захотелось поддержать ее.

– Я обязательно поговорю с Любой, – пообещала она.

– Не надо, – Верочка улыбнулась, – уже все прошло, все в порядке. Сейчас попьем чаю и будем продукты учитывать.

Стараясь выполнить свою работу как можно лучше, дети кололи и носили дрова. Все они были приучены к труду, и даже Люся старательно укладывала поленницу. У крыльца стояла коляска со спящей Аглаей, и Саша с Люськой наперегонки бегали качать ее. Витя, дав ребятам задание, предварительно полученное у Игоря Петровича, ушел вместе со взрослыми, и Андрей руководил всем.

– Ваня, не задирай пилу, она затупится. Сережа, не жми так сильно, быстро устанешь, – слышался его спокойный голос.

Это был рослый, красивый, голубоглазый мальчик с правильными чертами лица. Таких обычно любят в школе, они вызывают тайную зависть и уважение, к ним прислушиваются старшие. Все обстояло именно так, но удивительным образом абсолютно не затрагивало душу подростка. Андрей не был тщеславен, напротив, он держался скромно.

Отец уделял много внимания сыновьям и старался вырастить их трудолюбивыми, честными и, вместе с тем, смиренными людьми. Ему это вполне удавалось, он многое успел заложить в старшего сына, и в свои четырнадцать лет тот был уже почти взрослым.

В отличие от других детей, Андрей прекрасно понимал, за что они попали на остров, поездка не представлялась ему загородной прогулкой. После исчезновения отца мальчик понял, что он теперь главный мужчина в семье. Горе, так сильно подействовавшее на мать, заставило его держать себя в руках.

Андрей умел молиться, и это давало ему силы. Со дня приезда на остров, прежде чем приступить к работе, он будет ежедневно выстраивать детей на «Отче наш» и «Богородицу» и в конце неизменно добавлять:

– Помилуй и спаси, Господи, рабов твоих плененных протоиерея Николая и мирянина Арсения, да будет с ними святая воля Твоя!

Яркое солнце, попав в коляску, разбудило Аглаю, и девочки побежали укачивать ее.

– Отдохнем, – бросил Андрей и положил топор.

– Когда на разведку пойдем? – вежливо поинтересовался Ваня и подмигнул Сергею.

– Какая еще «разведка»? – Андрей строго посмотрел на младших мальчиков. – Играть будете, когда дело сделаем, – и, подумав, добавил: – Из монастыря без меня ни шагу, и в собор одним не ходить, поняли?

– Это что же, только во дворе? – грустно спросил Сережа.

– Ладно, – смягчился Андрей. – С дровами закончим, пойдем на берег, я обещаю.

– Только давайте девчонок не брать, – шепотом сказал Ваня. – Без них спокойнее.

– Это еще почему? – нахмурился Андрей. – Нет, так не пойдет, и они не девчонки, а девочки, мы о них заботиться должны.

– Почему – должны? – не понял Ваня.

– Потому, что они слабее нас. Разве можно бросить слабых?

– Понятно, – безрадостно протянул Сережа.

Он хорошо знал характер старшего брата, если тот что решил – в жизни не отступится.

Саша, деловито везя коляску, подошла к мальчикам.

– Андрюша, можно нам с Люсей к лесенке ненадолго, мы Аглаю покатаем, а то ей здесь уже надоело, – жалостно протянула она.

– Мне кажется, это не Аглае, а кому-то другому погулять захотелось, – улыбнулся Андрей. – Ладно, только туда и обратно… и не дальше лестницы.

– А куда можно дальше? – захихикала Люся. – Коляска по ступенькам не ездит!

Саша сердито посмотрела на нее.

– Андрюш, ты не бойся, мы дальше и сами не пойдем, – деловито сказала она.

– Ну, коли так… Постой-ка… А Надежда Владимировна знает?

Девочки переглянулись и потупились.

– Эх вы, няньки! – засмеялся Андрюша. – У матери-то спросить забыли! Ну, что с вами делать, придется самому бежать!

Через минуту Андрей вернулся, и девочки, счастливые и довольные, покатили коляску по мокрой дорожке.

Глава 5
И был день

– Не жалею, не зову, не плачу… – пела Татьяна звучным грудным голосом, идя по старинной липовой аллее.

Огромные деревья над ее головой замерли, словно вслушиваясь в звуки песни, в дивный есенинский слог. Молчали липы, молчала идущая под липами Алина, молчал красноголовый дятел, невольно оказавшийся свидетелем грусти, боли, любви, переполнявших молодую женскую душу. Неожиданно белка прямо под ногами перебежала дорогу спутницам, они остановились, и Татьяна перестала петь. Она глубоко вдохнула влажный, словно газированный, воздух, тряхнула головой и озорно глянула на Алину.

– А… давай наперегонки, до конца дороги, а? – и, видя, что Алина замялась, добавила: – Ну, чего ты… Нас никто не увидит, мы быстро!

Они неслись по аллее, по-детски хохоча и радуясь, смешно забрасывая ноги, забрызгивая друг друга талым снегом.

– Хватит… прошу пощады… фу… быстро ты бегаешь, – наконец выдохнула Татьяна и села на поваленную березу.

Алина остановилась, подошла к подруге и села рядом.

– Я же тебе, помнишь, рассказывала, нас в балетной студии по пять километров каждый день гоняли. Вот и посчитай: три года студии, восемь – в Вагановском, девять – в варьете – закалка, – с улыбкой сказала она.

– А я, как школу закончила, сразу замуж выскочила, ну… стирки, готовки, училась заочно…

– Заочно – никакой студенческой жизни, – сочувственно проронила Алина.

– Ничего, мне нравилось, потом Ванька родился, Сережа его очень любил. Только жаль, виделись они совсем мало, всего два месяца, – Татьяна опустила глаза.

– Он что же, с двухмесячным тебя кинул? – спросила Алина.

Татьяна подняла на нее полные слез глаза и вдруг сказала зло:

– Это тебя кинули, а Сережа… никого не кидал, убили его!

Она выпрямилась, вскочила и быстро пошла вперед. Алина осталась сидеть одна на поверженном дереве. Она закрыла лицо руками, и плечи ее вздрагивали. Пройдя достаточно большое расстояние быстрым шагом, Татьяна остановилась, постояла немного и, повернувшись, бегом побежала обратно. Достигнув цели, она порывисто обняла Алину и, тяжело дыша, проговорила:

– Алиночка, милая, ну прости ты меня, дуру. Сама не знаю, что на меня нашло… вспомнилось просто… прости, пожалуйста… не плачь… я виновата. Ну что мне сделать, чтобы ты меня простила!?

– Я сейчас успокоюсь, – Алина подняла заплаканные глаза, – только никогда так не говори больше, я Сашеньку в таких муках рожала, может, и искупила свой грех…

– Да какой еще грех, Алиночка… Это я во всем виновата…

– Нет, Танюха, ты теперь послушай… ты не знаешь, как мы в училище жили… гуляли направо-налево… страшно вспомнить… Я тогда о Боге и думать не думала, если бы мне сказали – посмеялась бы, наверное! Так что ты права, все по заслугам…

– Алиша, не говори так… я не могу это слышать! Все люди грешны, и, может, мои грехи в сотни раз тяжелее твоих. Ну, прости ты меня!

Алина улыбнулась сквозь слезы.

– Это ты меня прости, за мужа, я не знала…

– Ерунда, откуда ты могла знать! Я об этом никому не рассказываю, из наших только Игорь знает и, может, Артемьич, если он ему сказал.

– Нет, – решительно произнесла Алина. – Игорь – могила, он чужие тайны хранить умеет.

– Вот вы где! – рядом с женщинами стоял Константин Казимиров. – А мы вас везде ищем. Татьяна, Аля, прошу ваши ручки, – он слегка наклонился и подставил женщинам руки, согнутые в локтях. – Вас велено доставить обратно, в скит. Если серьезно, Танюша, там кладка… ниже – другая, надо посмотреть. За тобой послали.

В скиту кипела работа. Участок, отведенный на день, был почти закончен, и Игорь Сергеевич глядел весело.

– Сейчас наши эксперты определят век, мы доделаем начатое, и можно будет возвращаться, – радостно произнес он.

– Мы с Катей берегом назад пойдем, – вдруг сказал Борис Петрович, и все удивленно посмотрели на него.

– Не советую, – Игорь Сергеевич аккуратно прислонил лопату к стене. – Во-первых, по пути хотелось бы обсудить сегодняшние работы по дому, во-вторых, у воды во многих местах не пройти – бурелом, и для Екатерины Александровны эта дорога – неподходящая. В-третьих, – он вдруг усмехнулся, – в лесах зимой дикие звери без пищи пропадают, пора бы это знать! На нашем острове, например, рысей полно.

Борис Петрович весь напрягся, он смотрел на Старцева холодно, почти с ненавистью. Ему захотелось броситься на него с кулаками, сбить, как он считал, неуемную спесь, но Борис Петрович слишком хорошо понимал, что все симпатии сегодня на стороне профессора. Он сжал кулаки и проговорил глухо:

– Я сам решу, какой дорогой мне идти с моей женой.

Старцев пристально посмотрел на него, вновь взял лопату и произнес:

– Не советую.

По окончании работы Виктор подошел к отцу.

– Папа, я пойду со всеми, – решительно сказал он.

Борис Петрович молчал.

– Не понимаю, – сказал Витя. – Какая муха тебя укусила? Тебе же все объяснили, как человеку, а ты упрямишься. Ради каких-то дурацких принципов ты хочешь подвергнуть мать опасности, и это сейчас, когда она ждет ребенка! Мне непонятно.

– Сынок… – голос Бориса Петровича дрогнул. – Вдоль берега идет тропа, я по карте смотрел, по ней наверняка ходят люди. Там короче, а следовательно, она чистая. Насчет рысей, я не думаю, чтобы они в ноябре на людей охотились…

– У рысей календаря нет, – мрачно сказал Виктор. – Вчера, говорят, они в поселок инвалидов ночью приходили, вроде две – трех собак загрызли.

– Да ерунда это все, – засмеялся Борис Петрович, пересиливая неприятный холодок под ложечкой. – Собаки часто между собой дерутся. Потом… какой же ты мужик, если боишься по лесу ходить!

– Я бы, может, с тобой и пошел, – нерешительно сказал Виктор, уязвленный замечанием отца. – Только матери в лесу делать нечего, пусть она со всеми идет.

– По рукам! – и Борис Петрович ударил своей ладонью по ладони сына. – Еще немного передохнем – и в путь. Мы с тобой раньше всех на месте будем, увидишь! К их приходу я уже цемент разведу – начнем печку латать.

– Витя, у меня, кажется, платок развязался, посмотри, – и Катерина, повернувшись спиной к сыну, встала между ним и мужем.

– Катюша, – радостно, но вместе с тем с опаской, проговорил Борис Петрович. – Мы с Витькой решили берегом идти… мы трудностей не боимся, к тому же там тропа хорошая, местные по ней ходят. Мы раньше всех будем, увидишь!

Катерина, не торопясь, наклонилась, набрала снега и стала оттирать руки. Борис глядел на нее выжидательно. Вся группа уже собралась уходить, а их пауза как назло затянулась, и теперь многие поглядывали в их сторону. Борис стоял спиной ко всем, но чувствовал это затылком. Он мог даже описать, кто как смотрит. Он так же смутно ощущал, что оттого, как сейчас поведет себя жена, зависит вся его дальнейшая жизнь на острове.

Борис знал, что Катерина для всех своя, ее любят и уважают. Еще в городе отец Николай не раз приглашал Катерину в числе избранных (по непонятному для Бориса принципу), чтобы обсудить важные для общины вопросы. Борис всегда оставался в стороне. В городе это не то чтобы меньше его волновало, нет; он просто подчинялся негласному закону – не обсуждать действия батюшки. Город был далеко, отца Николая арестовали, и здесь, на острове, Борис не хотел мириться со своим положением. Он ощущал необходимость любой ценой завоевать если не лидерскую позицию, то хотя бы оказаться на одной ступени с Катериной. Жена молчала, а он стоял и ждал. Подошел Витя, неся на плече, наперевес, три лопаты.

– Ну что, пошли, что ли? – спросил он неуверенно, глядя на отца.

– Сейчас, – Борис Петрович попытался улыбнуться. – Вот мать нас благословит, и пойдем.

– Витя, иди ко всем, – каким-то чужим голосом проговорила Катерина. – Мы с отцом сейчас догоним.

– Сказал, берегом пойду! – Борис Петрович весь напрягся, красные пятна выступили на его, обычно бледном, лице.

Дождавшись, когда сын уйдет, Катерина вплотную подошла к мужу. Она стояла совсем рядом, ее глаза были на уровне его подбородка; темно-серые, грустные, они смотрели, не мигая, и Борису захотелось нежно прижать к себе жену и забыть обо всем. Он порывисто обнял ее и прошептал:

– Пусть они идут, а мы с тобой по тропинке…

– Что с тобой, Боря, я не узнаю тебя, – и Катерина, высвободившись из рук мужа, отпрянула от него. – Кому и что ты хочешь доказать? Это какое-то дешевое мальчишество, и я прошу тебя прекратить подобные выходки!

– Мальчишество, говоришь… – Борис злобно взглянул на жену. – Пускай так, да только я один пойду. С дороги!

Он оттолкнул жену, поднял с земли свой рюкзак и, ни с кем не прощаясь, пошел вниз, к берегу. Катерина побежала за ним.

– Боря! – крикнула она. – Боря, вернись!

Борис Петрович шагал, не оборачиваясь, и ветки хрустели под его ногами. Катерина не успевала за ним, она пробежала совсем немного, но вдруг остановилась, охнула, схватилась руками за живот и стала медленно оседать на землю. К ней поспешили люди.

Нина Николаевна устало опустилась на скамью, но затем решительно встала и вновь начала считать:

– Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… нет, этого не может быть, все привозили с собой гречу; пятнадцать, шестнадцать… Я точно видела, у Игоря и Нади было много пакетов; двадцать… мы брали, конечно, мало – я виновата. Так… двадцать один – все! И манки совсем мало, и сахара. Муки побольше, но надолго ее не хватит, а консервов и подсолнечного масла с большой натяжкой – на месяц! Что делать? Хоть гороха и фасоли, молодцы, побольше взяли, но на одном горохе долго не протянем. Господи, что же делать! Как не хочется беспокоить Игоря, у них с Артемьичем и без того дел по горло. Надо с Верочкой поговорить, вместе что-нибудь придумаем!

Нина открыла дверь из узкой, темной комнатки, отведенной под кладовую, и крикнула в коридор:

– Вера!

– Иду! – раздался звонкий Верочкин голос. – Так, обед практически готов, осталось воду на чай вскипятить, – радостно сообщила Верочка, подходя к Нине.

– Верочка, иди сюда, – Нина поманила ее в кладовку и прикрыла дверь. – Продуктов совсем мало. Не слышала, здесь где-нибудь достать можно?

– Н… не знаю, – у Верочки округлились глаза. – Магазинов здесь, вроде, нет, в дом инвалидов летом с материка завозят. Я так слышала.

– Ну, а служащие, медицинский персонал разный, нянечки, поварихи? Не могут же они из столовского котла питаться, они ведь семьями живут!

– У них, кажется, небольшая школа есть, – эхом отозвалась Верочка. – Я слышала, как Костя предлагал сходить и попросить, чтобы наших детей взяли. В школе детей тоже чем-то кормят, значит, есть какой-то магазин!

– Вот что! – Нина решительно встала. – Сейчас почти три, наши вернутся к четырем, значит, у нас час времени.

– Я мигом! – улыбнулась Вера. – Только обед укутаю. А Наде скажем?

Нина Николаевна задумалась.

– Сказать, разумеется, надо, что уходим, но давай не будем ее зря беспокоить. Можно сказать… что идем вниз за шишками, на растопку.

Верочка засмеялась.

– У нас действительно шишек нет, надо мешок взять, вчера их от дороги приносили, там снега меньше.

Мужчины подняли Катерину, она тяжело дышала и кусала побелевшие губы.

– Мама, мамочка, что с тобой? – Витя наклонился над матерью.

– Господи, помилуй! Катенька, где болит? – и Дина Алексеевна взяла Катерину за руку, но тут же отпустила и вскрикнула. – Боже мой! Кровь!

Действительно, на снегу, откуда только что подняли Катерину, алели два расплывчатых пятна.

– Ну-ка, разойдитесь! – Артемьич проворно протиснулся вперед. – Игорь, Костя, отнесем ее под крышу! Алинушка, организуй еловых веток, да поживей! Нужно принести воды в котелке, развести костер и вскипятить воду… Федька, ты армию прошел, вас там медицине учили?

– Не особо…

– Это, брат, скверно, но ты мне все равно нужен…

– А что с ней? – спросил Федор, срывающимся от волнения голосом.

– Рожать будем, – сухо ответил Артемьич и заторопился, почти побежал за Игорем и Костей.

«Родилкой» послужил сарайчик на территории Гефсиманского скита. На козлы были положены доски, устланные еловыми ветками. Всех, кроме Федора и Алины, Артемьич попросил удалиться.

Этот небольшого роста щуплый старик много повидал на своем веку. По образованию историк, служил он когда-то дьяконом в небольшом городке в средней полосе России. С формулировкой «за антисоветскую агитацию» был уволен уполномоченным и сослан в первый свой лагерь. Там, познакомившись со ссыльным батюшкой, служил на лесной поляне литургию, за что получил еще десять лет. В хрущевскую оттепель, получив долгожданную свободу, вернулся в родной город, но за годы его отсутствия собор был переоборудован под ткацкий цех. По какой-то неведомой бюрократической ошибке был направлен органами милиции на жительство в город Павловск под Ленинградом и поселился там в деревянном домишке, устроившись сторожем в музей. Артемьич имел талант быть незаметным, но подмечать все вокруг. Вскоре он уже стал помогать отцу Николаю служить тайные службы. Говорил Артемьич негромко, но четко и ясно, был немногословен, но обладал огромным влиянием на людей. Зная это, он никогда не использовал свою власть без надобности, но в экстренных случаях его слушались беспрекословно. Артемьич обладал даром глубокой, одухотворенной молитвы, он даже внешне преображался. Казалось, что он становился выше ростом, распрямлялись плечи, в голосе звучала искренняя, неподдельная любовь ко Господу и принятие любой Его воли. Так горячо и светло способны молиться только маленькие дети и старцы, духом осязающие величие Божие.

Остров уже погружался в тугие сумерки, и мороз пробирал уставших людей до самых косточек, когда из сарайчика донесся слабый детский крик. Через некоторое время дверь отворилась, и Федя, пошатываясь от усталости, радостно произнес:

– Девочка!

Из еловых ветвей были сплетены носилки-волокуши, и община двинулась домой. Уставшая и обессиленная, Катерина плыла на носилках по воздуху, а на ее груди, спеленатая рубашкой Федора и укутанная в Алинин пушистый свитер, крепко спала крохотная девочка. Так, к исходу второго дня островной жизни, община пополнилась новой сестрой. Недоношенная, семимесячная девочка родилась 13 ноября, и Артемьич дал ей имя Анастасия, в честь преподобномученицы, праздновавшейся накануне.