Текст книги "Обрученные грозой"

– Да что вы такое говорите?! – ахнула Докки, которую представленная картина почему-то не возмутила, а, напротив, показалась весьма привлекательной.

– Да-с, madame la baronne, – его улыбка выглядела подозрительно, будто он сам наслаждался нарисованным им действом. – Затем я посадил бы эту даму на своего коня и увез…

Палевский явно забавлялся, хотя Докки ни на секунду не сомневалась, что, захоти он кого увезти, у него хватило бы на это решимости.

«Этот – точно бы уволок. Без всяких реверансов. И вряд ли бы кто ему сопротивлялся, – с невольным восхищением подумала она. – Какая женщина устояла бы перед ним?»

Вслух же недоверчиво хмыкнула.

– Не верите? – он наклонился к ней – она почувствовала его дыхание, отчего у нее все сжалось внутри, – и жарко прошептал: – Вот, например, вас… прижать к груди и унести…

У Докки ослабли колени, и она с превеликим трудом удержалась на ногах, стараясь не опираться на руку Палевского тяжелее, чем то позволял этикет.

– Не боитесь, что замерзли бы от моего «ледяного сияния»? – пробормотала она, пытаясь сохранить внешнее спокойствие.

– Лед можно зажечь, им и согреться, – сказал он таким вкрадчивым и мягким голосом, что у нее закололо кончики пальцев.

Он лишь флиртовал, но у него это получалось так обольстительно, так чувственно, как ни у какого другого мужчины.

– Интересно, вы бы сопротивлялись или нет? – задумчиво спросил он не столько ее, сколько самого себя.

Докки могла только радоваться, что на улице темно и он не видит ее смущения, и решительно поменяла столь щекотливую тему разговора.

– Все же советую вам пригласить на ужин другую даму, а я должна найти своего спутника, – сказала она и вновь попыталась отнять руку.

Палевский не отпустил ее. Достаточно крепко, чтобы она не могла освободиться, но не причиняя ей боли, он сжал ее ладонь и сказал:

– Мы с вами танцевали последний танец, и вполне естественно, что вы составите мне компанию и за столом.

Он вновь просунул ее руку себе под локоть, – а она опять позволила ему это сделать, – и вскоре они вышли на большую площадку, освещенную факелами и разноцветными фонарями, где на деревянном настиле были сервированы длинные столы, а армия слуг встречала прибывающих гостей. Один из лакеев подскочил к ним и с поклонами проводил к отдельному большому столу, стоявшему на некотором возвышении во главе других столов, отходящих от него под прямым углом.

Докки заволновалась. Она не раз бывала на самых престижных приемах в Петербурге и сидела на далеко не последних местах, но оказаться за столом, накрытым для государя, особо знатных персон и высшего генералитета армии…

Палевский будто почувствовал ее затруднение. Он ласково коснулся ее руки, лежавшей на сгибе его локтя, и от этого жеста его уверенность и сила передались ей самым чудесным образом.

«Бог с ним, с Ламбургом, – решила Докки. – Ничего с ним не станется. Мне предоставляется редкая возможность провести еще какое-то время с Палевским, чему я, признаться, очень и очень рада. Оказывается, при желании граф может быть невероятно нежным и понимающим…» С немалой долей тщеславия она представила, как будет сидеть рядом с ним на почетных местах на виду у всей публики, что лишит аппетита зловредных сплетниц и прочих недругов.

Оркестр, размещенный на отдельной площадке, заиграл незатейливую мелодию, возле столов все прибывало гостей, которые – в ожидании государя – не садились, а стояли и прохаживались у предназначенных им по рангу мест.

К Палевскому подходило много людей, среди которых попадались столь важные особы, с кем Докки ранее не только никогда не водила знакомства, но и не помышляла с ними вот так запросто встретиться. Все эти персоны выражали неподдельное удовольствие от того, что Палевский смог посетить бал. Докки было приятно наблюдать, с каким уважением и почтением все относятся к легендарному генералу, и только теперь, находясь рядом с ним, она прочувствовала его необычайно высокое положение в обществе и армии и поняла, как лестно быть его дамой – пусть даже на один вечер.

На людях Палевский выглядел совсем по-другому – не так, как во время их пикировок наедине. Куда-то исчез самоуверенный и бесцеремонный мужчина, который то говорил колкости, то шутил, то флиртовал с ней. Теперь это был сдержанный, полный собственного достоинства человек с невозмутимым выражением лица, что одновременно и раздражало, и притягивало Докки. Можно было подумать, что в этой холодной отстраненности он не замечает ее присутствия, здороваясь и обмениваясь любезными репликами с подходящими к нему людьми. Но ее кисть, что так и лежала на его локте, по-прежнему накрывала его большая теплая ладонь, которой он, незаметно для окружающих, то похлопывал, то сжимал, то поглаживал руку Докки, давая тем понять, что вовсе не забыл о своей спутнице и ему приятно ощущать ее рядом с собой.

– О, граф, вот вы где! – к ним подошла Сандра Качловская под руку с высоким худощавым польским шляхтичем.

– Мы как раз говорили о том, что потеряли вас из виду, – княгиня обращалась к Палевскому, демонстративно не замечая Докки. – Все дамы… ну, вы же знаете наших дам… ужасно беспокоились, что вы вообще не появитесь на бале. А вы, оказывается, здесь с… с…

Сандра сделала недоуменное лицо, будто никогда не была знакома с Докки и представления не имеет, что за спутницу он себе выбрал.

– Баронесса фон Айслихт, – с еле уловимой иронией в голосе подсказал ей Палевский и ласково провел по запястью Докки, призывая не обращать внимания на выходки княгини.

– Баронесса?! – Качловская с деланым удивлением воззрилась на нее. – Неужели вы приехали в Вильну? Надо же… Я вас не узнала…

– Так мы знакомы? Пожалуй, я вас тоже где-то видела, – Докки не собиралась оставаться в долгу. – Кажется, мы встречались… Неужели вы… – она сделала вид, что задумалась, – …Госпожа… ах, мне изменяет память… простите, не помню вашего имени…

– Княгиня Качловская, – Палевский хмыкнул и легонько сжал руку Докки.

– Оставьте, генерал! – воскликнула Качловская. – Мы с Докки прекрасно знакомы. Я просто не сразу поняла, с кем вы здесь беседуете. Верно, граф заинтересовался вашими племянницами, – доверительно сообщила она Докки. – Им сколько? Лет по восемнадцать? Не поддавайтесь на его уговоры и не знакомьте его с ними. Он разобьет их сердечки и даже этого не заметит.

Она шаловливо похлопала веером по плечу Палевского и снова обратилась к Докки:

– Будучи тетушкой, вы вынуждены подыскивать юным родственницам женихов? Но, как я посмотрю, вы и своего не упускаете… Да, да, я знаю, что вас можно поздравить с помолвкой. А где же ваш счастливец жених?

Докки теперь твердо знала, что терпеть не может Сандру, просто не выносит эту отвратительную интриганку, к которой совсем недавно относилась вполне миролюбиво. Тем временем княгиня сделала еще одну гадкую вещь. Она высмотрела в толпе растерянного Вольдемара и помахала ему сложенным веером.

– Monsieur Ламбург! – позвала она. – Monsieur Ламбург! Мы здесь!

Он покрутил головой, услышал, что его зовут, заметил Докки и направился к ней, на ходу промокая платком красный вспотевший лоб.

– О, вот вы где, ma chèrie Евдокия Васильевна… ваше превосходительство, – громко сказал он, низко поклонившись Палевскому, снисходительно кивнул молчаливому поляку и приложился к ручке княгини. – Я-то везде вас ищу, ma chèrie Евдокия Васильевна, да-с…

С этими словами он оттопырил локоть и подставил его Докки.

– Позвольте сопроводить вас, ma chèrie Евдокия Васильевна…

Палевский молча наблюдал за этой сценой, лицо Сандры светилось откровенным торжеством. Докки, для которой сразу стал немил весь белый свет, покорно потянула свою руку из-под локтя генерала.

Но он не отпустил ее, прижал крепче к себе и сказал:

– Э-э… господин…

– Ламбург, – вмешалась Сандра. – Вольдемар Ламбург, жених баронессы.

– Ваше превосходительство… – пробормотал Ламбург, крякнул и еще раз поклонился Палевскому, определенно не собираясь опровергать слова Качловской. – Да, я… гм… мы…

Докки не успела вымолвить и слова, как граф бесстрастным голосом заявил:

– Увы, этим вечером вам, господин… Ламбург, придется обойтись без общества баронессы. Она приглашена государем к его столу и была столь любезна, что не отказала его величеству в этой малости.

С этими словами он прошел мимо изумленного Вольдемара, княгини и ее спутника, уводя с собой не менее изумленную Докки.

– Но меня не приглашал государь! – прошептала она.

– Его величество пригласил меня, а я – вас, – ответствовал он, все так же крепко прижимая к себе ее руку.

Докки досадовала, что Палевский увел ее прежде, чем она успела осадить Качловскую и развеять миф о своей помолвке с Ламбургом. И еще ей показалось странным, что генерал не отпустил ее с женихом, хотя, казалось, он должен был отвернуться от нее, узнав, что она чужая невеста, или как-то на это отреагировать.

«Видимо, ему все равно – свободна я или нет», – с обидой подумала она, но тут вспомнила, что Палевский слышал разговор сплетниц в саду и с самого начала знал о ее женихе, и это не помешало генералу познакомиться с нею, танцевать и беседовать при каждом случае.

Докки ничего не понимала. Если она ему нравится и он хочет склонить ее к связи, то зачем постоянно настраивает ее против себя? Ведь ему достаточно сделать даме пару комплиментов, улыбнуться и посмотреть на нее светлыми глазами, чтобы та согласилась на что угодно. «Но не я, – мысленно поправилась она, – хотя и мне трудно устоять перед его обаянием».

Наконец появился государь со свитой, и все гости разместились за столами и приступили к трапезе. Докки сидела между Палевским и каким-то незнакомым ей чином Главного штаба. В общем разговоре обсуждались только что полученные сведения о прибытии Бонапарте в Данциг и недавний визит в Вильну графа Нарбонна.

– Нарбонн при всех признал, что рассуждения вашего величества были весьма и весьма убедительны и логичны, – воскликнул кто-то из придворных. – Он же смог на них ответить лишь общими фразами, не имея никаких аргументов.

– Каким образом можно было возразить на мои слова, когда я заявил, что не начну первым войны, но и не положу оружия, пока хоть один неприятельский солдат будет оставаться в России? – ответил довольный собой император, которому было приятно вспомнить, как он осадил посла Бонапарте. – Я так ему и сказал: ваш повелитель – великий полководец, но на моей стороне вся огромная Россия и бесстрашная армия.

При этих словах все зааплодировали.

– Вот злая шутка, – вполголоса сказал чин Главного штаба Палевскому. – Родной брат Людовика XVI находится в подчинении человека, который захватил власть во Франции.

– Родной брат? – удивилась Докки, которая вечно была не в курсе последних сплетен. – Как же…

– Утверждают, что Нарбонн – плод сомнительной связи Людовика XV с собственной дочерью[16]16
  Подобные разговоры о происхождении графа Нарбонна упоминаются в Дневнике Н. Д. Дурново (1792–1828) за 1812 г.


[Закрыть], – пояснил Палевский. – Хотя официально он считается законным отпрыском знатнейшего испанского рода, несколько веков владеющего графством Нарбонн в Южной Франции. Его родители занимали важные должности при дворе французского короля.

– Но без каких-либо оснований не появились бы эти слухи, – заметил чин.

– Иногда высказанной вслух зловредной мысли достаточно, чтобы пошли разговоры, – ответил Палевский. – Ничего не могу утверждать насчет появления на свет Нарбонна, но достаточно хорошо знаю свет, живущий слухами и сплетнями.

Он наклонился к Докки и тихо спросил:

– Этот господин Ламбург – действительно ли ваш жених?

– О, нет, – так же тихо ответила она, обрадованная, что Палевский сам затронул эту тему. – Это лишь пересуды некоторых дам…

Граф с удовлетворенным видом кивнул:

– Я так и подумал. Какой жених позволит своей невесте ужинать с другим?

«Вольдемар позволит, – про себя усмехнулась Докки, – если это поможет ему обрести нужное знакомство для карьеры. А вот Палевский никогда бы не отпустил с кем-то другим свою даму – будь она его невестой или спутницей на один вечер…»

Он будто прочитал ее мысли, поскольку добавил:

– Я бы не позволил.

– Не сомневаюсь, – пробормотала она.

Палевский усмехнулся.

– Вы начинаете разбираться в моем характере, – сказал он, насмешливо приподняв бровь. – Ежели б я мог сказать то же самое о себе в отношении вас.

– Баронесса Айслихт, – вдруг с улыбкой обратился к ней через стол государь. – Вы интересуетесь моим храбрым генералом?..

Докки вспыхнула, услышав эти слова и увидев взгляды всех присутствующих, обращенных на нее.

– Ваше величество, – она попыталась придать своему голосу твердость. – Ваши генералы заслуживают того, чтобы ими интересовались все дамы без исключения.

– Но особенно они, насколько мне известно, стремятся обратить на себя внимание графа Палевского, – сказал император, вызвав оживление и смешки среди гостей.

– На сей раз я добивался внимания баронессы Айслихт, ваше величество, – пришел на выручку Докки Палевский. – Она-то как раз его не искала.

– И добились-таки! – воскликнул император и веселым взглядом окинул присутствующих. – Вот мои славные генералы! Побеждают на всех полях сражений: и в схватке с неприятелем, и в битве за женские сердца! С такими молодцами – хоть куда!

Все вновь зааплодировали и, следуя примеру его величества, подняли бокалы с шампанским.

– Даже не знаю, благодарить вас или нет, что вы вступились за меня, – прошипела Докки, пользуясь тем, что государь заговорил с другими гостями и общее внимание было от них отвлечено. – Не усади вы меня рядом с собой, не возникло бы и этой неловкой ситуации…

– Лучше поблагодарите, – непринужденно отозвался Палевский. – Ведь я принял основной удар на себя.

– Разумеется! – недовольно сказала она, замечая, как на них посмотрели и обменялись между собой тихими репликами две дамы, сидевшие напротив. – Теперь все будут думать, что вы завоевали мое сердце.

– А оно все еще остается равнодушным к моим чарам? – ухмыльнулся Палевский. – Вы убиваете меня подобными признаниями. Я-то надеялся…

– Он надеялся! – простонала Докки. – Невозможный вы человек!

– Государь будет во мне разочарован, ежели узнает, что я потерпел поражение на сем поприще. Впрочем, наша с вами баталия только начинается, и я полон оптимизма…

– И напрасно! – заволновалась она, не представляя, что может сотворить в очередной раз Палевский, но подозревая, что он способен на многое, добиваясь расположения женщины.

«Вот только что ему нужно от меня: растопить чувства Ледяной Баронессы в угоду собственному самолюбию, чтобы записать на свой счет «трудную» победу, – подумала Докки, – или я его привлекаю сама по себе? Но нет, последнего не может быть – я не так молода и не настолько красива, чтобы он увлекся мной. Он хочет завоевать меня только потому, что я не сразу поддалась его очарованию, вступить в короткую связь, а потом покинуть, как до этого оставлял других женщин. Такой вариант развития событий меня никак не устраивает, как, впрочем, и любой другой».

Глава X

Они вернулись с бала под утро, и Докки никак не могла освободиться от мыслей о Палевском, чьи дерзость и решительность покоряли ее и одновременно пугали. Всем своим поведением он подводил ее к принятию определенного решения, но она – несмотря на чувства, которые испытывала к нему, – не была готова даже себе дать однозначный ответ.

После ужина, когда он провожал ее к экипажу, они опять шли по безлюдной, освещаемой лишь бледной луной дорожке (казалось, он знал все уединенные тропинки в этом саду). Палевский по обыкновению флиртовал с ней, но не делал и попытки привлечь к себе, обнять, сорвать поцелуй – то, чего обычно добивались другие ухажеры, едва у них появлялась возможность оказаться с ней наедине. Их-то она сразу вынуждала умерить свои порывы, но когда рядом с ней находился граф, Докки волей-неволей представляла себя в его объятиях. Ее преследовало желание прильнуть к его груди, почувствовать тепло и силу его рук, ощутить сладость его губ. Когда он посадил ее в экипаж, так и не воспользовавшись минутами их уединения, она испытала и облегчение, и разочарование оттого, что он не позволил себе вольности, ожидаемые ею с нетерпением и страхом.

Докки подозревала, что с его стороны это была какая-то игра, будто он нарочно раззадоривал ее и хотел спровоцировать на встречные действия – на тот же флирт, который она не поддерживала, или кокетство, которого она избегала. Казалось, Палевский стремился вызвать в ней такое сильное к нему влечение, чтобы, когда он наконец откроет свои объятия, она упала в них без каких-либо сомнений и сожалений. Уже сейчас она была готова так поступить – Докки признавала это со всей очевидностью, и, вспоминая его глаза, улыбку, голос, от волнения у нее начинала кружиться голова. Но это томление, желание быть с ним рано или поздно должно было обернуться для нее страшным разочарованием: ведь он хотел не просто обнимать ее, а обладать ее телом, у нее одна же мысль об этом вызывала панику. Близость с мужчиной, даже с Палевским, который так ей нравился, была нетерпимой и совершенно для нее невозможной. Докки содрогнулась, припомнив тот ужас перед супружеской постелью, не забытый до сих пор, хотя все эти годы она упорно отгоняла все воспоминания о своей замужней жизни. Омерзительно-мокрый рот, терзающий ее губы, ненавистные липкие руки, блуждающие по ее оцепеневшему телу, отвращение и боль и тот ужас, что она испытывала, задыхаясь под тяжестью мужа…

Она провалилась в беспокойный и тяжелый сон; в нем будто наяву ей явился некто, кто неумолимо надвигался на нее, подминал под себя, воскрешая былые страхи. И вдруг оказалось, что это Палевский мучил ее, склоняясь над ней в темноте…

Докки проснулась от собственного крика – дрожащая, разбитая, с мокрым от слез лицом, с облегчением осознавая, что это был лишь сон, но ей понадобилось еще какое-то время, чтобы окончательно прийти в себя после кошмарного сновидения. Когда она вышла из спальни, выяснилось, что ее родственницы уже куда-то уехали.

– Шуршали тут, шуршали, – рассказал Афанасьич, подавая ей завтрак. – Барышни – Мишелькина дочка (он сильно не любил брата Докки и называл его за глаза Мишелькой) со второй капризулей – все вас поминали, шумели, да мамаши с ними заодно. Знать, сильно вы им где дорогу перешли. Потом убрались, слава те господи! Хоть в доме покой настал.

«Конечно, обсуждали мой ужин с Палевским», – обреченно подумала Докки, с отвращением глядя на тарелки с едой – есть ей не хотелось. Она налила себе крепкий кофе и с сомнением посмотрела на сдобные румяные булочки.

– Опять про этого генерала тараторили, – говорил Афанасьич, не глядя на нее и делая вид, что страшно занят перестановкой тарелок. – Дался он им. Сказывали, что вы, барыня, его у них уводите.

Краем глаза он покосился на Докки, но она лишь повела плечами, уткнувшись в чашку.

– Глазки-то распухли, красные – неужто плакали? Вот те история! Совсем не дело из-за генералов слезы лить, – не выдержал Афанасьич. Он определенно настроился выведать у Докки подробности о пресловутом генерале, из-за которого поднялся такой шум.

Она опять промолчала, Афанасьич же добавил:

– Из-за баб и злых языков реветь – тож занятие пустое, а что касаемо генерала этого, так он и вовсе вашей слезинки не стоит.

– Мне сон дурной приснился, – поспешно сказала Докки, зная, что теперь слуга от нее не отстанет, пока не выведает причину слез.

Она редко плакала. Сама по себе не была плаксивой, да и покойный муж слез ее не переносил. Когда в начале семейной жизни Докки порой украдкой плакала, если барон это замечал, то бил ее по щекам, приговаривая, что не потерпит истерик в своем доме, и она приучилась молча переносить переживания, внешне их никак не проявляя.

– Дурной сон просто не объявляется, – проворчал Афанасьич. – Знать, мысли вас беспокоят или тому еще причина какая есть…

Он вышел, но вскоре вернулся и поставил перед ней миску с травяным отваром.

– Тряпицу вымочить да на глазки наложить, чтоб краснота прошла. А я пока прикажу лошадей оседлать. Нечего дома сидеть – лучше покататься, проветриться, – сказал он, зная, как барыня любит верховую езду. – На скаку все дурные мысли из головы выветрятся.

Через час Докки ехала на Дольке в сопровождении Афанасьича в противоположную сторону от тех мест под Вильной, где обычно прогуливались их знакомые. Благодаря чудодейственному отвару глаза ее приняли нормальный вид, а свежий воздух и быстрый галоп вернули краски на лицо и подняли настроение.

– Там впереди деревня какая-то, – Докки придержала кобылу, увидев вдали крыши домов и показавшийся из-за поворота дороги военный обоз. – Давай свернем сюда, – она кивнула на небольшую рощицу с правой стороны, кудрявым островком стоявшую посреди долины.

– Как бы на болото не попасть, – Афанасьич окинул взглядом изумрудный луг, раскинувшийся между рощей и дорогой. – Кочки эти мне не по душе. Чересчур зеленые.

Военные фуры тем временем приблизились, и в одном из верховых, сопровождающих обоз, Докки признала Швайгена. Он с улыбкой подъехал к ней, и они встали рядом на обочине, пропуская мимо телеги.

Барон поинтересовался, как прошел бал. Накануне по делам службы он покинул его посреди вечера и теперь жаждал узнать, что было после его отъезда. Докки очень бегло описала ему остаток празднества и ужин в саду, благоразумно не упоминая имени Палевского.

– Я крайне сожалел, что был вынужден вас покинуть, – сказал Швайген. – Остается надеяться, что в следующий раз мне повезет больше: чем дольше я нахожусь в вашем обществе, тем более считаю себя счастливейшим человеком на земле, – галантно добавил он.

Докки рассмеялась. Ей было очень приятно общаться с бароном, который всегда был приветлив и общителен. «Не то что некоторые, которые вечно норовят сказать мне какую-нибудь колкость», – подумала она.

А Швайген заговорил о новом эскадроне, приписанном к его полку, из-за прибытия которого ему и пришлось выехать ночью из Вильны.

– Вечные проблемы с лошадьми, амуницией, оружием, – жаловался он. – Не хватает продовольствия, хотя в округе много магазинов. Вот, – Швайген показал на тянущиеся мимо телеги, – переправляем фураж в третий эскадрон.

Он усмехнулся и весело пожаловался:

– Сегодня утром бригадный командир чуть не посадил меня под арест.

– За что?! – ахнула Докки.

– Ротмистр одного из моих эскадронов был одет не по форме. Хорошо, появился Палевский и остановил бурю, которая на меня надвигалась.

Едва Швайген упомянул генерала, Докки поспешила удивиться:

– Неужели за некоторую небрежность в одежде могут арестовать?

– Еще как могут! – поморщился он. – Так мудрят с уставом и муштрой, что диву только даешься. К счастью, наш Че-Пе по пустякам не придирается. Но послезавтра очередные маневры, которые будут наблюдаться государем, так корпусной мотается теперь целыми днями между полками и бригадами, проверяет нашу готовность. Морока одна с этими парадами да маневрами, – доверительно добавил он. – Французы под носом, а мы маршируем.

«Утром Палевский уже был в одной из своих бригад… Интересно, когда ж он спал? Верно, ему пришлось выехать из Вильны сразу после бала», – с сочувствием подумала она и быстро, боясь, как бы разговор не перекинулся на генерала, спросила:

– А что война? Что слышно?

– Это тайна для всех, – заговорщически сдвинув брови, улыбнулся барон. – Все шепчутся, шушукаются, никто ничего не знает, но французы подводят все новые и новые войска в Восточную Пруссию и Варшавское герцогство. Бонапарте в Данциге. Он-то наверняка знает, будет война или нет. Поскорее бы решилось – мочи уж нет пребывать в неизвестности и все время маршировать.

Докки встревожилась:

– Но если начнется война, не опасно ли находиться в Вильне?

– Думаю, опасно, – прямо сказал он. – Хотя здесь и стоит армия, но, ежели поблизости будет сражение… Вам лучше всего уехать отсюда, и чем скорее вы это сделаете, тем лучше. Хотя мне вас будет очень не хватать, Евдокия Васильевна, – Швайген склонился к ней и дотронулся до ее руки. – Все время нашего знакомства вы не расположены были выслушать меня, и я молчал. Но теперь, раз уж нам суждено расстаться, смею ли я надеяться…

Он сжал ее пальцы, держащие повод.

– О, барон, – Докки замялась, тщательно подбирая слова. – Я не могу… не могу подавать вам надежду…

Она чувствовала на себе цепкий взгляд Афанасьича, со стороны наблюдающего за ней и Швайгеном. Конечно, слуга догадывался, что происходит, да и сама ситуация была крайне неловкой и для нее, и для барона, перед скорым расставанием решившегося объясниться. Докки его было ужасно жалко, но она не знала, как смягчить свой отказ. А из его глаз исчезла всегдашняя улыбка.

– Я знаю, – он не отпускал ее руки. – Вы всегда были сдержанны и ни разу не дали мне повода думать, что испытываете ко мне большее чувство, нежели дружба. Но я хотел… Нет, не говорите! – воскликнул он, едва Докки попыталась что-то сказать. – Не вовремя и некстати затеял я этот разговор. Не стоило его начинать – ведь я заранее знал ответ. Простите меня…

Докки была растрогана. Свободной рукой она коснулась его руки, все сжимающей ее пальцы.

– Мне очень жаль, – мягко сказала она.

– Мне тоже, – Швайген хотел что-то добавить, но его перебили.

– Полковник, чем разводить амуры с дамами, не лучше ли заняться своими служебными обязанностями? – послышался резкий начальственный оклик.

Докки и барон, застигнутые врасплох, разом обернулись. Перед ними на дороге стояла группа верховых офицеров, среди которых находился генерал Палевский собственной персоной, чей возглас прервал столь деликатный разговор. Непринужденно развалившись в седле, он легко удерживал на месте своего нервно перебирающего ногами коня и смотрел искрящимися льдом глазами на смущенную от неожиданности парочку.

Швайген отпустил руку Докки, выпрямился и отдал честь Палевскому.

– Слушаюсь, ваше превосходительство, – сухо сказал он, бросил сумрачный взгляд на Докки, поклонился ей и поскакал по дороге, догоняя обоз.

Докки, возмущенная вмешательством Палевского, вспыхнула, бросила гневный взгляд на генерала и толкнула Дольку, направляя ее на еле различимую тропинку, ведущую через луг к рощице. Через несколько шагов она подняла кобылу в галоп и помчалась вперед, слыша сзади топот ног лошади Афанасьича, который ехал следом.

Щеки ее горели не столько от быстрой езды, сколько от злости на Палевского, который нарочно унизил Швайгена в ее присутствии, смутил ее саму и вообще вел себя крайне бесцеремонно.

Вдруг под копытами несущейся во весь опор лошади захлюпала вода. Обманчивая яркая зелень луга, как и предполагал Афанасьич, оказалась болотом. Докки растерянно посмотрела по сторонам и придержала послушную Дольку, которая тут же перешла на мелкую рысь.

– Не останавливайтесь! – скомандовал рядом до боли знакомый низкий голос.

Пока Докки оглядывалась на него, Палевский подхлестнул ее кобылу. Долька рванула во всю прыть и за несколько минут примчала свою всадницу в рощу. За ними под деревья въехал генерал и, перехватив кобылу за повод, остановил ее.

– Что вы себе позволяете?! – вспылила вконец разъяренная Докки.

Она поискала глазами Афанасьича, которого почему-то не было поблизости, и увидела его на дороге в обществе свиты Палевского.

– Я сам поехал за вами, – сказал генерал, перехватив ее недоуменный взгляд, брошенный на слугу. – Удирая от меня, вы въехали в болото.

– Я не удирала от вас! – процедила Докки. – Вы слишком много о себе возомнили!

– Еще как удирали, – заявил он. – После того, как я застал вас флиртующей со Швайгеном…

– Я с ним не флиртовала! – возмутилась она. – Мы просто разговаривали, когда появились вы и самым отвратительным образом вмешались в нашу беседу.

– Вы держались с ним за руки и улыбались ему так нежно, что, право…

– Это мое дело! – огрызнулась Докки, про себя вынужденная признать, что со стороны ее приватный разговор с бароном действительно мог выглядеть как нежное свидание. Но никто, и в первую очередь Палевский, не имел права ее за это осуждать.

– Вас совершенно не касается, с кем и как я общаюсь, – раздосадованно продолжила она.

– Очень даже касается, если это один из моих офицеров, – ответил он. Холод из его глаз не исчезал. Чувствовалось, что он не на шутку разозлился; хотя выражение его лица и голос были очень спокойны, но от этого его слова звучали еще зловеще. – Я не могу позволить своим командирам вместо несения службы волочиться за дамами.

– Он не волочился, – обиделась Докки. – Он всего лишь поздоровался со мной, проезжая мимо. Или офицеры во время исполнения своих обязанностей не имеют права приветствовать знакомых?

– Держа за руку и склоняясь так близко к вам? И что же – он сделал вам предложение руки и сердца или всего лишь клялся в вечной любви? – с язвительной ухмылкой поинтересовался Палевский.

– Вам этого никогда не узнать!

– Отчего же? – его насмешливый тон выводил Докки из себя. – Ежели в ближайшее время от него не последует рапорт с прошением о женитьбе, то речь шла о любви, которую мой полковник обещал вам… Навсегда?.. Или до начала боевых действий?..

– Вы не смеете так говорить! Барон Швайген – благородный человек!

– А это скоро выяснится. Только учтите, – Палевский наклонился к ней так близко, что Докки – как вчера в саду – почувствовала на себе его дыхание, – Швайген должен получить мое разрешение на женитьбу, но перед этим я должен буду рассмотреть не только материальное обеспечение этого брака, но и его пристойность. Что означает проверку доброй нравственности и благовоспитанности предполагаемой жены.

Она задохнулась от гнева. Ее рука вскинулась, намереваясь влепить ему пощечину за оскорбление, но он успел перехватить ее запястье. Глаза его сверкнули в кружевной тени деревьев, когда он в то же мгновение привлек утратившую самообладание Докки к себе и прижался губами к ее губам.

Она не успела опомниться, как вдруг оказалась в его объятиях. Палевский так крепко сжал ее в своих руках, что она не могла шевельнуться. И хотя он с силой прижимал ее к себе, он не причинял ей боли, и его объятие нельзя было назвать грубым. Она было испугалась и растерялась, но он не дал ей возможности прийти в себя, неумолимо и настойчиво припав к ней губами, что Докки, в полном замешательстве и от его внезапного поступка, и от собственных ощущений, совершенно запуталась в захлестнувших ее чувствах. Только что испытываемое негодование переплелось с влечением, страх растворился в наслаждении, голова закружилась, тело ослабло в его руках, а губы дрогнули, пытаясь ответить на его поцелуй – пылкий, требовательный и упоительно сладостный.

Но это же ее и отрезвило и заставило резко отвернуть голову. Она уперлась руками в его грудь, желая оттолкнуть его и высвободиться из его объятий.