Текст книги "Янтарь на снегу"

Глава 3

Меня усадили на огромного черного жеребца, от одного вида которого у кого угодно начали бы трястись поджилки, задергался левый глаз, а на затылке стали бы шевелиться волосы. Нет, я не суеверна, просто я была на редкость плохой наездницей, и перспектива свернуть шею, упав на полном скаку с такой высоты, меня не радовала. На мой вопрос, почему мне досталось это исчадие ада, кузен отшутился: под стать коню и наездник, а мне, мол, и такой сойдет. Перед тем как сесть, я долго смотрела на зверюгу, а она косила на меня взбудораженный смоляной глаз, с явным чувством превосходства взирая на недостойную, которую придется некоторое время, к величайшему лошадиному разочарованию, носить на себе. Моего мнения, ясное дело, не спрашивали, просто затащили на чудовище, которое начало громко храпеть и мотать головой. Сердце зашлось от ужаса, а ноги онемели и перестали сгибаться в коленках. Но мои чувства не разжалобили страшную скотину, как, впрочем, и лорда Браггитаса. А нетерпеливое подталкивание и шипение Легарта: «Чего ломаешься? Конь как конь!» – привели к головокружению и полной потере ориентации в пространстве. Потом оказалось, что это кузен, зычно крякнув, поднял меня и усадил на опасную верхотуру.

Не то чтобы я не любила животных, но привыкла везде и всюду ходить пешком – видимо сказывалось путешествие до Сунагере, после которого я только в редких и исключительных случаях старалась пользоваться повозкой. Старенькой повозкой с еще более старенькой и абсолютно неприхотливой лошадкой. А вот ездить верхом меня никто не учил. Поэтому я боялась даже думать о том, что со мной будет к вечеру.

Вот он, первый искус при вступлении в новую жизнь – прогулка верхом. Какие испытания ждут меня впереди, даже предполагать не хочется.

Зато Люде, которая поехала-таки со мной постигать азы придворной жизни и покорять сердца мелкопоместных дворянчиков, досталась вполне приличная лошадка. Серенькая в яблочках. Доселе не известное мне чувство зависти поглотило окаянную душу. А замечания по поводу того, что лучше поменять нас с Людей местами, были беспардонно проигнорированы бесстыжим кузеном.

– Лорд Браггитас, пожалуйста, – взмолилась я после очередного нервного вздрыга коня-переростка. – Может, никуда не поедем, а? Или найдется другая лошадь, а то эта нервная какая-то.

– Других нет, – безапелляционно отрезал Легарт. – А лошадь нервничает, потому что ты все время дергаешься. Прекрати трепыхаться и доедешь до столицы целой и невредимой!

Когда мы перешли с кузеном на «ты», лично я не помнила, но, судя по его поведению, самого Легарта сей факт беспокоил мало. Или вообще не беспокоил. Новость, что до Дейделиса я буду скакать на дерганом коне, как оголтелая рахана, окончательно вогнала меня в хандру.

– Почему я обязательно должна ехать на этой лошади? – Мои нервы окончательно пошли вразнос. – Почему я вообще должна куда-то ехать, если я этого не хочу…

– Гинь, – мягко произнес кузен и посмотрел мне в глаза. – Потерпи, пожалуйста, так надо.

Затем, коснувшись моих пальцев рукой, затянутой в кожаную перчатку, добавил:

– Скоро сама все узнаешь.

Ну что я могла на это сказать? Смотрел и говорил кузен в извечной своей нагловато-снисходительной манере. Мне ничего не оставалось, как успокоиться и замереть в седле подобно каменному святому со стены храма. Вытерплю, решила я: в конце концов, боги здоровьем не обидели. Только в сторону Люди старалась не смотреть, чтобы совсем не впасть в уныние от ее уверенной посадки в седле и бравурно-восторженной блуждающей усмешки.

Чтобы взять ее с собой в столицу, никого уговаривать не пришлось. Лорд Браггитас, к моему удивлению, даже обрадовался, что в Дейделис со мною отправится «подруга». Вайдил Фьерн тоже не возражал, а вайдела только вздохнула о том, что опять ее предостережениями о соблазнах мирской жизни и их последствиях бездумно пренебрегли.

После нашего эффектного воссоединения с родственником под окном моей кельи вайдил и лорд Браггитас вели задушевные беседы еще около двух часов, в течение которых я неоднократно прокручивала в уме план коридоров обители и вспоминала самые низкие места ограды. Но отрезвляли мои порывы предусмотрительная Людя, узревшая во мне шанс вырваться из обители и вкусить все прелести столичной жизни, два амбала под окном, приставленные, видимо, чтобы ловить меня, если я буду в это самое окно прыгать, и еще двое таких же здоровяков под дверью кельи. Пока я сидела в ожидании окончательного решения моей судьбы, извелась до нервных колик. Людя после моего признания как-то притихла, но заявила со всей честностью, на которую была способна, что в обиду моим родственникам меня не даст и поставит зарвавшихся «чистокровок» на место, а это явилось еще одним весьма весомым аргументом в пользу того, чтобы взять ее с собой. Тут уж спорить с ней я не могла, представила лицо дорогой тетушки, когда такая вот Людя укажет ей на ее место – с этой станется! – и закусила губу, чтобы не рассмеяться. Только смех, пусть и приглушенный, получился каким-то грустным.

На самом деле, перед тем как наша процессия выехала в столицу, произошло еще изрядное количество событий. Меня вызвали в приемный покой к вайдилу Фьерну, где кроме жреца находилась еще и вайдела Беата. Так как доброе расположение духа у меня напрочь отсутствовало из-за того, что вайдил дал добро увезти меня из обители, я с надутой миной уселась в кресло.

– Не обижайся, Гинтаре, – спокойно проговорил старый жрец. – Не наше ли Писание учит прощению и смирению? Мне показалось или твои познания в этом вопросе были наиболее глубоки на испытаниях в этом году?

Испытания проходили в конце весны. Казалось, нет ничего страшнее, чем не сдать ту или иную дисциплину. За фолиант по древним рунам мы со старшими послушницами чуть не передрались. Наступил самый тяжкий период жизни – целый месяц сплошных экзаменаций по всем предметам, которые мы – старшие послушницы – изучали во время пребывания в обители. На испытания явились даже жрецы из столицы. Хмурые, важные, немногословные, только и делали, что кивали на зачетных мероприятиях. А я стояла и пыталась догадаться: то ли кивают, что ответ правильный, то ли солевые отложения в шейных позвонках разминают. По окончании испытаний нас пятерых, выпускавшихся в этом году, позвали в этот самый приемный покой, поздравили и вручили свидетельства о сданных экзаменах, а также пригласили служить в столичном храме. Из вежливости, наверное.

В середине осени, на Жемну – праздник сбора урожая – некоторых из нас посвятили бы в законные жрицы Пречистой Живы, и стали бы мы вайдилутами – истинными служительницами на благо людей. Звучит глупо и пафосно, ибо в миру девица должна мечтать о другом – о замужестве и полном доме ребятни. Только кому нужна сирота без гроша за душой? Хотя находились и такие, кому везло. Как раз на следующей неделе свадьба нашей Вилхе и молодого кузнеца Стига, которого она зимой излечила от ожогов. Стиг все смеялся, что Вилхе исцелила его и ушла, а сердце унесла с собою. Ходил он в обитель долго, пока жрец со жрицею не смилостивились и не разрешили молодым свидеться, а кузнец без ухаживаний взял и позвал деву замуж. Вилхе сначала то ли от страха, то ли от переизбытка чувств сбежала от Стига и заперлась в своей келье. Переполох поднялся жуткий, мы стали ломиться к ней в келью, а потом кузнец эту самую дверь вместе с петлями аккуратно снял – получилось даже без грохота. Там, в маленькой комнатушке, обнаружилась плачущая Вилхе. Стиг, как истый волот, девушку обнял и успокаивающе погладил огромной лапищей по спине. Больше она никуда не сбегала – куда же сбежишь от таких лапищ! – и согласие дала сразу. А после того как мы всем скопом ее допросили, Вилхе созналась, что влюбилась в кузнеца давно, только уж больно деревенские девушки его обхаживали, и не абы какие – первые умницы и красавицы, куда там сироте! А предложение замужества она так и вовсе приняла за дурную шутку. Вот и страдала, надеясь после экзаменаций и посвящения пойти в служение в другую обитель.

Нас всех позвали на свадьбу проводить невесту в новую жизнь, как сестру. Выходит, что на гулянья я не попаду. Обидно. Теперь вместо этого стану развлекать при королевском дворце столичную знать.

Вот что сказать, когда на сердце так муторно? Оставалось только вздыхать.

– Вайдил Фьерн, – жалобно проныла я. – Мне не хочется возвращаться к мирской жизни, тем более к своей семье.

Жрец подошел к своему столу и взял ту самую грамоту, которую мы с Людей успели рассмотреть с чердака.

– Знаешь ли ты, дитя мое, что это такое? – Старик вопрошающе посмотрел на меня.

Мне ничего не оставалось, как смущенно опустить глаза.

– Королевское послание, – тихо промямлила я.

– Да, рассмотрев красную печать с чердака, ты все поняла правильно. Видишь красный сургуч – жди с дворца темных туч… Но прочитать, я думаю, ты ничего не сумела?

Я посмотрела на вайдила: сложно было понять, шутит он надо мной или пытается снять нервозность. Сегодня за каких-то пару часов все изменилось: я стала нужна при королевском дворе, хотя до этого, сгинь я в Нангайских болотах, никто бы даже не почесался. А скромный вайдил Фьерн оказался сыном короля – Оргельдом Бездомным, достославным воителем. С вайделой Беатой тоже не все было так просто, подозреваю, что и ее чайничек для заваривания чая тоже не то, чем казался на первый взгляд. От таких перемен голова шла кругом. Как бы ее и вовсе не потерять, второй ведь не дадут!

– Не успела, отче, – выдохнула я. – Да и как рассмотришь, с чердака-то: почерк мелковат, щели между досками узенькие, сколько к ним ни припадала, ничегошеньки не разглядела.

– Конечно, еще чуть-чуть, и пол под вами такого усердия не вынес бы. – Поняв, что вайдил не серчает за самоуправство, я воспрянула духом, а то мало ли – не хотелось расставаться плохо.

– Так вот, дорогая моя Гинтаре, – продолжил жрец. – Это не просто послание от короля, это приказ, без обсуждений и разбирательств.

Батюшки, какие страсти закрутились! Никакой смелости не хватило бы, чтобы увидать такое в самых заветных снах. Еще в первый год своего пребывания в приюте я поняла, что за мной никто не явится. Дед с дядями погибли, а от Легарта не было ни слуху ни духу. В первую ночь, поревев в подушку, я решилась на первый побег, но не вышло – удалось уйти немногим дальше, чем сейчас. А когда поймали, стали учить уму-разуму, как водится в приюте: молитвой, внушениями, да и кушаком досталось. Научили. Правда, ненадолго.

А ведь я мечтала. И даже зная, что родные меня не заберут, мечтать вырваться из благообразной приютской клети все равно не перестала. Грезилось мне в моих детских снах, как явится за мной рыцарь на коне – необязательно белом – усадит на спину скакуна перед собой и увезет в дальние дали. Но после того как не ведающие границ и пресыщения иманцы напали на приречный городок и вырезали в нем половину народа, а вторую угнали в рабство – все это я знала из сбивчивых рассказов деревенских жителей, – мои мечты слегка преобразились. Теперь рыцарь никуда меня не усаживал, он вручал мне меч и коня, и мы вместе шли бить врага. Ага! А после того как я выросла, эти мечты стали не такими уж и романтичными.

С небес на грешную землю меня опустило легкое покашливание вайделы Беаты.

– Приказ? – глупо переспросила я. – О чем?

– О том, что я обязан освободить тебя от опеки обители, – грустно ответил вайдил. – И передать под опеку твоего ближайшего родственника – лорда Браггитаса.

Жрец вздохнул и подошел к окну. Вайдела Беата все это время тихонько сидела в кресле у того самого окна, печально глядя то на меня, то на вайдила.

– Видите ли, дитя мое, – наконец и она решила заговорить. – Мы не имеем права вас здесь удерживать. Это будет расценено как прямое неподчинение его величеству.

Час от часу не легче.

– А если у меня самой нет никакого желания ехать в Дейделис? – с надеждой в голосе переспросила я.

– Моя дорогая девочка, – снисходительно усмехнулась вайдела Беата. – Если бы с нашими желаниями в этом мире считались, то, поверь мне, трон занимал бы совсем другой человек…

При этих словах женщина смущенно запнулась и покраснела, а я ничего не поняла.

– Дело в том, что ты, дитя мое, не вступила в пору совершеннолетия, – продолжил разговор вайдил. – Будь тут воля только твоей семьи, я бы с легкостью проигнорировал указы. Если бы действия велись от лица Министерства расследований и дознания, я бы и здесь, не сомневаясь, не стал бы ничего исполнять, а в случае чего надавил бы на верховное жречество. Но приказ пришел за подписью короля и… лорда Вардаса.

Как хитро все складывается. До моего дня рождения осталась всего пара месяцев, и спохватись оракул чуточку позже, я стала бы вполне совершеннолетней девицей и была бы посвящена в служительницы Пречистой Живы.

– Ты знаешь, кто это? – Вопрос жреца выдернул меня из задумчивости. Тем временем вайдил присел в кресло и склонился ко мне.

– Канцлер, к-кажется, – неуверенно прошептала я.

– Вот именно, канцлер. – Старик как-то сник. – Видишь ли, Гинтаре, у лорда Вардаса есть ко мне старый и очень серьезный счет. Я вообще удивлен, что он до сих пор, обладая такой властью, мне его не предъявил.

«Счет-то небось пылью порос?» – чуть было не вырвалось у меня.

– Это говорит о некотором… благородстве, – задумчиво изрек жрец, поглаживая длинную седую бороду. – Хотя теперь я понимаю, почему он этого не сделал.

Количество неизвестных в этой истории росло с каждым словом. Я вопросительно посмотрела на жреца, но он не спешил отвечать.

– Почему? – не выдержала я.

– Потому что он выбрал другой метод воздействия. – Вайдил даже руками развел от досады. – Отдав мне приказ, он связал меня по рукам и ногам.

До меня начало доходить.

Канцлер – второе лицо в государстве и, как гласили исторические летописи, хранитель королевской печати. Неподчинение ему расценивалось как неподчинение королю, государственная измена. Нет, вайдила Фьерна не казнили бы, но лишили бы жреческого сана и прихода. Обитель в этом случае либо ликвидировали бы, распределив девушек по другим приходам, либо прислали бы нового жреца, а новая метла по-новому метет. Но кто сказал, что она будет мести добротно? Бывший герой Латгелии нам всем ближе родного батюшки, а как для меня, так батюшка и есть, хоть и горюет вайдела Беата, что всех нас вайдил Фьерн разбаловал своим попустительством. Его любили и уважали даже деревенские жители, а мы, сироты, в нем души не чаяли. Уйдет вайдил – кто защитит и позаботится о нас? Вайдела Беата? Да, но она женщина маленькая и хрупкая, как оранжерейный цветок, такую местным любителям дорожных грабежей ничего не стоит переломить пополам и выбросить. Другое дело вайдил Фьерн, один взгляд которого даже главу местной службы дознания вгоняет в ступор.

Нет, если я совсем заупрямлюсь, то жрец, понятное дело, в обиду меня не даст. Только что-то мне подсказывало, что канцлер этот – непростая рыбина. Не иначе как всех молодых да зубастых рыб в своем пруду извел, а теперь принялся за старых. Тогда, конечно, канцлеру только это и надо, он, сердешный, только этого и ждет. Ну ничего, пускай ждет, а я как раз успею на смотр коров… Тьфу ты – невест! А там уж на месте оценю эту «рыбу», убереги, Пречистая Жива!

– Я все понимаю, отче, – обратилась к вайдилу. – Простите за непослушание, просто мне и правда не очень хочется приближаться к семье моей матери… но все обязательно будет хорошо!

Наверное, я говорила это с таким несчастным видом, что старый жрец склонился ко мне, взял мои руки в свои и заговорил.

– Послушай, Гинтаре, – ласково произнес он. – При дворе твоя жизнь может сложиться по-другому – это ведь смотр невест короля. И даже если ты не покоришь его пылкое сердце, есть шанс покорить чье-то еще.

«И он по молодости перечитал баллад, – грустно подумалось мне. – Будь у меня стилет поострее, я непременно поразила бы одно сердце, это точно. Но, храни меня Жива!» – я тут же отогнала от себя черные мысли.

– Я хочу, чтобы ты знала, – продолжал жрец. – Здесь твой дом, обитель была им, есть и будет. И ты всегда, несмотря ни на что, сможешь сюда вернуться.

– Спасибо. – У меня даже нос зачесался от переизбытка чувств.

– Моя дорогая, – вайдела Беата тоже оказалась подле меня, – вас здесь любят, а это главное.

Из носа неумолимо полилась влага, и из глаз тоже. Грустно было расставаться с этими людьми, да еще так неожиданно. И чего Легарту с его свитой дома не сиделось? Или оракулу хваленому в тряпочку не молчалось? Не понимаю. Сейчас, глядишь, насобирала бы я слив, спелых, сладких, с жестко-кислой кожурой и слегка опьяняющим запахом. Те, что похуже, в корзинку сложила бы – повариха Феба знает, что пустить на варенье, а что – на компот. А те, которые получше, в карманы положила бы – слив много, обитель я не объем. Вечерочком, после тяжелого рабочего дня, когда старшие вайделы улягутся спать, если Юлика – послушница, приставленная к кладовой, – унесла бы оттуда свечной огарочек, а еще лучше не один, собрались бы мы в келье у Хеды или у Юлики, а возможно, даже у меня, разложили бы яблоки, сливы, груши, все, что днем собрали во время работы, и стали рассказывать истории всякие да вкуснятиной баловаться. Больше всех любили мы слушать «Сказки Энике», древние, как сам мир. Интереснее ничего на свете нет. И вроде все уже пересказали по несколько раз, а все равно обязательно отыщется хоть одна новая сказка о деве, нанизывающей судьбы-бусины на нити, сплетенные между собой. И сколько ты ни рассказывай, а всех сказок не перескажешь, потому что сама Энике по сей день ходит по миру, собирая свои истории одну за другой и нанизывая их на свои нити. Все бусины разные, ведь и люди, судьбы которых они воплощают, тоже разные. Одна история – одна бусина, чья-то судьба, много таких историй – вот и целое ожерелье вышло. Только мало кто знает, что такое ожерелье – и есть неделимая жизнь людей, судьбы которых переплелись по воле богов и самой Энике. Говорят, что и ожерелье у девы не становится больше, сколько бы она его ни плела.

Так и ходит Энике, все собирает и плетет, только моя янтарная бусинка если и попала в ее ожерелье, то не на ту нить, затерялась среди драгоценных камней. Видно, мне, чужеродной, нет места среди цвета Высших Домов и их отпрысков, хоть так получилось, что по чьей-то воле родилась я именно среди них. Остается – смириться с тем, что есть, и принимать указания родичей как должное, платя за то, что позволили повисеть с ними на одной золотой нити. Только радости от такой жизни, помнится, было мало, потому как всегда летело вслед «бастардка», при маминой жизни шепотом, а после того как ее не стало, даже прислуга в доме не чуралась говорить это слово вслух. Бастардкой я буду всегда и везде, даже если в умывальне меня станут мылить жгучим мылом, драть лыковым мочалом и втирать в кожу пахучие масла. Такое, увы, не смывается – невозможно смыть то, что вытравлено в умах людей ядом их собственной желчи.

– И еще, Гинтаре, – серьезно проговорил вайдил. – В Латгелии сейчас очень неспокойно.

Вообще-то сейчас всюду неспокойно. В бурное время живем. Эльфийской империи неймется от того, что под боком у них некогда захудалое княжество превратилось среди своих болотных равнин в государство с крепким военным кулаком. Привыкли эльфы быть везде и во всем первыми из-за своих изобретений и находок, особенно в сфере смертоубийства. Да, в чем в чем, а в своей древнейшей магии эльфы были сильны, поэтому и связываться с ними боялись. Только одно дело – держаться от них подальше, и совсем другое – когда они сами никому житья не дают, суют свой нос, куда не следует.

Но старого жреца, видимо, мало интересовали проблемы империи Анорион, он продолжил говорить о своих тревогах:

– Многих в королевстве не устраивает нынешняя власть. – Вайдил Фьерн встал и подошел к своему излюбленному месту у окна. – Король слишком молод, а канцлер из некогда опального Дома…

Он замолчал, погрузившись в свои тяжкие думы, а я принялась выуживать в памяти хоть что-то из истории. Мне больше нравилось читать старинные летописные своды, а о чем марают пергамент нынешние писцы и к каким событиям зовут их перья, было сокрыто мраком. Но если мне не изменяла память, отец теперешнего лорда Вардаса некогда поднял восстание против предыдущего короля Удвига, но проиграл финальную битву войскам Ольг…

Погодите-ка!!!

Ну правильно, как раз вайдилу Фьерну и проиграл! Вот почему у канцлера на нашего жреца зуб! Все-таки историю пишут победители, и тут старые фолианты не врут. А текущие события – это только слухи и домыслы. Чувствую, чтобы вникнуть в суть нынешней внешнеполитической и внутридворцовой обстановки, придется всерьез засесть за вестовые листки в библиотеке… лорда Браггитаса. Я тяжело вздохнула – нет, слишком резкие перемены могут пагубно сказаться на моих нервах.

– Есть вещи, Гинтаре, о которых мы не в силах забыть, – снова заговорил жрец, разглядывая сад за окном. – Хотели бы, но не можем и не имеем права, потому что существует совесть, способность нашего разума, которая нам не подвластна.

– Достопочтенный вайдил, – невозмутимо перебила вайдела Беата монотонную речь старого жреца. – Не кажется ли вам, что для девочки на сегодня и так слишком много потрясений?!

Женщина возмущенно посмотрела в сторону окна и продолжила:

– А вы пытаетесь запутать бедного ребенка еще и в мирских грехах. Побойтесь Всевышнего Дейваса!

– Не беспокойтесь, вайдела, – улыбнулся старик в ответ на ее негодование. – Я просто хочу предупредить Гинтаре о возможных опасностях, которыми полны светлейшие покои королевского дворца.

– И так понятно, какие это опасности, – снова возмутилась жрица нерасторопности старика и устремила на меня грозный взор. «Ну, началось», – возникла мысль в и без того слегка кружащейся голове.

– Будьте осторожны, Гинтаре, – как ни в чем не бывало продолжила жрица. – Что бы вы там себе ни думали, найдется немало охотников до вас самой, естественно, из-за вашего происхождения будут и такие, которые не побрезгуют даже тем…

– Достаточно, достопочтеннейшая, – на этот раз наступила очередь вайдила прервать жрицу.

– Я только хотела сказать… – стала обиженно оправдываться старушка.

– Уверен, что ничего такого вы не имели в виду.

– Да, но…

– А все ваши уроки по правилам общения с бравыми молодыми людьми, будем надеяться, Гинтаре за столько лет все же усвоила. Правда? – Вайдил посмотрел прямо на меня.

– Д-да, конечно! – от желания продемонстрировать рвение я даже запнулась.

– Вот и замечательно! А теперь, уважаемая вайдела, – старик говорил мягко, почти ласково, только бы не обидеть достопочтенную старушку. – Я хотел бы поговорить с Гинтой об очень важных делах.

– Н-но…

– Не могли бы вы проследить за нашими гостями, чтобы, не дай Пречистая, они не подвергли излишним соблазнам наших послушниц?

– О! – спохватилась жрица. – И правда, сегодня в обители слишком много дознавателей!

– О том же и я толкую, – поддакнул жрец, незаметно подмигнув мне. И откуда в хмуром настоятеле нашей обители столько озорства?

– Ах, и эта несносная Людвика, убереги ее Пречистая от глупости! – забормотала расстроенная старушка. – Как я раньше-то не догадалась…

Всплеснув руками, вайдела покинула приемную жреца с выражением растерянности на лице и в явно расстроенных чувствах. Старик только виновато улыбнулся и пожал плечами, закрыв за женщиной дверь.

– Что поделать, – заговорил он, все еще улыбаясь. – Иногда приходится прибегать вот к таким маленьким маневрам, чтобы отвлечь ее от очередных наставлений.

– Что вы, отче. – Я тоже улыбнулась в ответ. – Думаю, столь занятой особе полезно подкреплять благое слово благим же делом.

– М-да, – протянул вайдил в ответ, задумчиво поглаживая свою седую бороду. – Нет никого на свете добрее и мудрее нашей наставницы, но как только речь заходит о девичьей чести, благоразумие слегка отказывает ей. В хорошем смысле, конечно, – спохватился старичок. – Секрет кроется в ее далеком прошлом… но мы сейчас не об этом.

Он снова сел напротив меня.

– Послушай, Гинтаре, я понимаю, что для тебя сегодняшний день был полон потрясений. – Он сделал паузу и очень серьезно посмотрел на меня. – Но мне и правда нужно очень серьезно с тобой поговорить.

– Я вас слушаю… – осторожно произнесла, приготовившись добросовестно выслушать все, что скажет жрец.

– Запомни, эти мои слова – только для твоих ушей. – Голос вайдила опустился до шепота. – Мне было видение… во сне. Два дня назад.

Я сглотнула и поспешно кивнула.

– Я видел… видел бескрайние поля огней среди необъятной пустоты. Сердце мое пело, пока не начала расти моя собственная тень. Из нее вытянулись когтистые руки. Черные руки стали душить меня. Их было много – многие тысячи. Они душили, рвали, кромсали. И разлом, Великий разлом, проходящий прямо через меня, черные пальцы распахнули, будто створки ворот. Нить, связующая миры, порвется с последним моим дыханием, а небесные сферы лопнут, столкнувшись, и обратятся в пыль.

Я похолодела.

– Ты сочтешь это бреднями старика, но взгляни сюда! – Вайдил уперся посохом в край лежанки, служившей ему постелью, и легко сдвинул ее в сторону.

Моему взору открылся ничем не примечательный гладкий каменный пол… Не примечательный ничем, кроме небольшого, черного, будто выгоревшего, участка. Вглядевшись, я различила в этом пятне мелкую вязь. Письмена…

– Это же…

– Да, навьи письмена. Черный язык с той стороны разлома. Я не верю в случайности, потому сон наверняка как-то связан с твоим скорым отъездом. – Конец его посоха прошелся над значками, и те заискрились, исходя черным дымком, а потом совсем исчезли. – Не знаю, кто нам противостоит, но дело, как видишь, серьезнее некуда… Только это еще не все…

Совсем упав духом, я приготовилась к новому удару, уже не рассчитывая на снисхождение.

– Видишь ли, я очень надеялся на то, что у нас еще будет время поговорить, и что я успею все тебе объяснить.

Последние слова меня насторожили, и в животе начал потихоньку сворачиваться маленький комок страха.

– А сейчас времени не осталось вовсе, и я очень корю себя за то, что оттягивал наш разговор так долго. Но, надеюсь, твой кузен все поймет и потерпит еще немного. В конце концов, что такое полчаса в целой веренице нескончаемого, я надеюсь, бытия мира!

Жрец снова встал и подошел к окну, глядя на расположенный за этим самым окном сад – зрелище, действительно, радующее глаз, но за столько лет, проведенных подле вайдила Фьерна, я смогла убедиться, что он отнюдь не любуется видом. Глядя в окно, старый жрец пытался таким образом скрыть свой внутренний трепет, чаще всего неприятные эмоции. Будь то злость, беспокойство или грусть. Он становился у окна, пряча все свои чувства где-то за ним – в старом добром саду нашей обители. Вайдил был очень сильным наставником и хорошо читал чувства других. Видимо, это качество помогало ему в прошлом искусно руководить большими воинствами. Но одно дело знать о чувствах других, другое – не подавать вида, что ты знаешь. Сейчас я точно знала, что жрец слышит мои переживания, но ничего с собой поделать не могла – страх разрастался во мне с еще большей силой.

– Когда я нашел тебя в разграбленном Сунагере, – он посмотрел на меня и с грустной улыбкой продолжил, – был безмерно счастлив. Ведь мы так и не успели спасти весь город. Те немногие, кто успел сбежать, клялись, что никого не осталось в живых после лютого налета иманских акынджеев, а тех, кто выжил, – угнали в рабство. У меня оставалась надежда. Маленькая вера в то, что хоть кого-то мне все же удастся найти. Я дал себе зарок: если в городе останется хоть одна живая душа – у меня появится шанс на прощение.

Сегодня и вправду день откровений. И чего Легарту не сиделось дома?

– Как сейчас помню: ты бродила призраком по развалинам приюта и кого-то звала.

Память – вещь капризная и избирательная. Я запомнила, что снова пыталась сбежать из ненавистного приюта и мечтала о том, чтобы он сгорел дотла, и мне не пришлось возвращаться. Как показала жизнь, у богов тоже есть чувство юмора, правда, не очень обычное. Мое следующее воспоминание – сплошные вспышки огненных шаров. Можно было подумать, что в городе начался праздник, только шары летели не в небо, как им положено лететь, а врезались прямо в дома, где досматривали свои последние сны ни о чем не подозревающие жители. Сунагере слишком маленький город, чтобы в нем спаслось много народа, разве что жители с самой окраины или из близлежащих деревень.

Не понимая, что происходит, я в испуге повернула назад, когда следующий огненный шар влетел прямо в приют. То, что творилось потом, мне не забыть никогда. Крики, слезы и плач снились очень долго. И свое сбывшееся желание я тоже никогда не забуду. Но как я оказалась у жрецов-целителей – не помнила.

Сколько лет после этого я задавала вопрос старому вайдилу: «А на нас сегодня точно не нападут?» Пока седой как лунь старик не дал мне в руки посох со словами: «Чтобы перестать бояться, научись себя защищать!» Только защищать я хотела не себя, а других, чтобы трагедия Сунагере больше не повторилась никогда.

– Не переживай, Гинтаре. – Чувства, захлестнувшие меня, с неумолимостью стихии отправили память назад по реке времени, и вайдил это почувствовал. – В том, что случилось, нет твоей вины. Мои грехи гораздо страшнее. Признаюсь, что увидел в твоем спасении великий знак для себя, поэтому и расстаться с тобой мне будет гораздо сложнее.

– Мне тоже будет очень сложно привыкнуть к новой жизни, – тихо промямлила себе под нос. – Я там чужая.