Текст книги "С Богом на ты"

– Благо, находится ещё человек, поэтично иронизирующий на подобные темы в прозаической нашей реальности, – рассмеялся Гаджи Рагим, – а то с ума можно было бы сойти!

– Гаджи, – произнёс Эрнан голосом тайного провидца, в упор посмотрев на собеседника. – Пусть вас не удивит то, что я скажу: мир окончательно сошёл с ума с того дня, когда отрёкся от коммунистической системы. Человечество приближалось к заветной мечте, на земле восстановилась бы потерянная жизнь рая. Но лиходеи и моралисты, многоголосым хором изрыгая пропаганду антикоммунизма, изворотливо помешали осуществиться этой ненавистной им мечте. Главным человеконенавистникам были чужды непонятные их уму чувства – сострадание, сердобольность, доброжелательность. Поборники хаоса не только не считали себя причастными к торжеству справедливости, а напротив, подстрекали, усиливали торжество зла, безумия и всеобщей мировой вакханалии. И это отнюдь не дань былому и не предрассудок. Мы все, сторонники мира, не умаляя и не упрощая, воздаём признательность идеализму в его первозданной основе. Знаете, коммунизм, на мой взгляд, – это единственная социально – адаптированная система для счастливого проживания на земле, применяемая ко всем без исключения, не прибегая ни к какой изощрённой классификации. По сути, учение марксизма о коммунистическом обществе, как и вся прочая коммунистическая литература Маркса⁷, есть не что иное, как хорошо переписанная копия с Корана.

– Эрнан, вы это серьёзно?! Не могу поверить, что прогрессивный человек вроде вас рассуждает об отголосках утопического прошлого. Социализм себя изжил, а абсолютного, полного коммунизма (full communism), как высшей стадии коммунистической формации, вы правы, мы не дождались, но только потому, что эти идеи не претворимы в мировую систему.

– Допустим. Гипотетически. Но я не допускаю предположения невозможности создания коммунистического общества, каким бы утопическим оазисом это ни считалось. Сейчас, общаясь с живыми людьми в современном социуме, соприкасаясь вплотную с их проблемами, я утвердился во мнении, которое понял ещё много лет назад, что любыми правилами можно пренебречь, а то и вовсе игнорировать их. Нет устойчивых законов, применяемых ко всем, нет также готовых моделей, относящихся ко всем и действующих для всех, как нет на данный момент и строя, который не может быть неприемлем для реализации общечеловеческого блаженства. Все течёт – всё меняется. Нельзя отрицать незримое, неосязаемое, тем более, если оно пока сокрыто от понимания. Разве вам, Гаджи, не приходилось замечать, что очень часто люди занимаются любимым делом не ради денег, перспектив или от безысходности, а просто потому, что они любят своё дело и поглощены работой, с которой сливаются в одно целое? Вы можете сказать, что деньги служат стимулом в их работе, я же отвечу, что эти люди останутся неизменно преданными любимому делу вне зависимости от денег и не реагируя на наличие так называемых «ценных бумаг». Бесчисленное количество раз мы волей – неволей встречались с таким индивидуумом, который всецело, безоглядно отдаёт себя полностью любимому занятию, и если его лишить любимого дела, это значит лишить его доступа к естественному источнику света. Таких индивидуумов множество, и они составляют часть жизни в нашем большом муравейнике. В коллективном сообществе они коммуникабельны, общительны, при этом, неустанно выполняя свою работу, получают колоссальное удовольствие от контакта с собратьями и окончательно проделанной работы. Мы же, погружённые в себя, завернутые в собственные мысли, порой сознательно и слепо пренебрегающие внешней красотой мира, забываем задать себе очень простой вопрос: «Отчего они так счастливы?» У таких экстравертов, полагаю, один девиз по жизни, один закон, по которому они живут и трудятся: «От каждого по способностям, каждому – по потребностям». Помня о главном, я при всём своем либерализме и уважении ко всем остаюсь консерватором.

– Ну хорошо, пусть будет так, – сдался Гаджи Рагим, прищурившись. – Я политической ориентации не имею, в Советском Союзе был беспартийным, остался им и теперь, спустя почти тридцать лет после его развала. Но мне, простите мою наивность, не видится ясного будущего за коммунизмом. Считать, что коммунистические идеи были переняты из святой книги, это не просто ересь, а кощунство, богохульство. Мне импонирует ваша честность, но нельзя закрывать глаза на отрицание Бога в марксистско – ленинской идеологии. Здесь неуместны разговоры о копии из Корана, а уж тем более выводы о предполагаемом профессиональном плагиате.

– Что бы вы ни говорили, Гаджи, я не могу не согласиться с вами. В чём – то вы, конечно, правы, однако смею предположить, что весь мусульманский мир подспудно лелеет идею пролетарского интернационализма. Для кого пишутся концепции, программы, резолюции, как не для угнетённых классов? Пользуясь интересами трудящихся и нуждающихся, манипуляторы в разные эпохи жонглируют сущностью Бога бесчестно, бесчеловечно, добавляя либо убирая пункты о нём из кодексов и уставов. Коммунисты, также опираясь в архиважных идеях о содружестве мира и в априорном познании на всеобщее братское равенство, являются не кеми иными, как мусульманами. Впишите, добавьте Бога в атеистический коммунизм, и вам предстанет исламская религия. Удалите, вычеркните Бога из ислама, – получите фундаментальный коммунизм.

Вероятно, это было некогда роковой ошибкой Ленина – непризнание Бога. Ведь планета, объятая более чем наполовину мировым коммунизмом, повернула ось истории вспять, в никуда, к смуте и хаосу. Не смотрите вы на меня такими оскорбленными глазами, Гаджи! – ласково сказал Эрнан, видя, как меняется мимика на лице служителя. – Хорошо, отложим на время мои воззрения, плохо мной объяснимые или, возможно, недопонятые вами. Рассмотрим, к примеру, другой вариант, который имеет место в политической истории. Вы слышали об «Основах третьей мировой теории» ливийского лидера Муаммара Каддафи, впервые опубликовавшего книгу в 1973–1974 годах? В качестве главной задачи в ней провозглашалось построение «подлинного социалистического общества на основе принципов ислама». Эта теория провозглашала новую идеологию «орудия правления», которая объявлялась «альтернативой капиталистическому материализму и коммунистическому атеизму».

Разве путь ко всему здравому пролегает не через образование, не через учение? Не это ли основа ислама и всех предыдущих религий, Гаджи?

– Эрнан, вы всегда такой? Отстаиваете свои взгляды, не сдаётесь и убедительно, планомерно продвигаетесь к цели? Нам бы таких миссионеров, как вы!

В это самое мгновение оглушительным назидательным эхом прозвучало пение муэдзина, призывающего людей на утреннюю молитву. Эрнан, независимо от своего желания, встал со стула, прислушиваясь к азану. Пение встревожило его, оно не походило на те монотонные, минорные, безжизненные исполнения, которые он слышал ранее, ставшие неким бесчувственным ритуалом в механически выполняемой работе. Оно призывало всю окрестность к скорейшему спасению души. Тембр голоса муэдзина, драматическое чтение им молитвы, наполненной душевной болью, настраивало верующих в этот утренний час заглянуть в собственную душу.

Эрнан, в оцепенении, не реагируя на естественные звуковые раздражители, поступающие извне, позабыв на миг о присутствии Гаджи Рагима, упоительно слушал утренний благодетельный азан. И сознание Эрнана, взбудораженное воздушной лёгкой негой от приятного пения, перенесло его в незнакомый город.

В дивном городе, в котором оказался Эрнан, среди модернизированных многоэтажных домов, незнакомых биологии деревьев и прозрачных водоёмов царила атмосфера мистического экстаза. В середине центрального парка с резвившимися детьми, взрослыми и разными видами фауны находилось невероятной чистоты и прозрачности озеро. Изумрудная, поблескивающая от рыжеватого солнечного света гладь озера, пропитанная щекочущим обоняние ароматом восточных пряностей, манила к себе людей с деловитостью аристократического снобизма, при этом сохраняя приличия гостеприимства. На сочной молодой бирюзовой траве отдыхали люди, на лицах которых не было ни малейшего проблеска задумчивости о бренности бытия. Влюбленные пары, не отвлекаясь на других и никого не замечая, были поглощены собой, находясь в пограничном состоянии одурманивающего воркования и волшебства туманной неги, ни украдкой, ни каким – либо движением, ни вожделенным взглядом не опорочив себя. Это наивысшее состояние в партнерских отношениях придавало каждой паре ореол целомудренности.

Странные неиспытанные чувства поразили Эрнана: как такое возможно, что в перенаселённой местности в условиях мегаполиса, идентичной с тропической инфраструктурой, где человек человеку – волк, цепляющийся за все необходимые ухищрения к выживанию, лишь бы не остаться голодным и плотски неудовлетворенным, здесь, в этом причудливо искаженном уголке мира, никто не зарится, не посягает на чужую собственность?

Эрнан оказался среди этих людей единственным человеком без пары и, заметив очаровательных женщин невероятной красоты, точно гурии расхаживающих под руку со столь же прекрасными, антично сложёнными мужчинами, был восхищён их стойкостью перед вездесущим охотником, изнывающим от скрыто сидящего внутри червячка соблазна, который был бы не прочь полакомиться в чужом саду.

Если жители неизвестной столицы не помышляли ничего преднамеренного, недостойного человека поступка: мужчины – злого, а женщины, которые опускали глаза не только перед чужаком, но и перед знакомыми мужчинами, – дурного, то Эрнан, никогда и ничего предосудительного не помышляющий, оценивал, восхищался и ставил выше неземную красоту здешних женщин, сердцем безмолвно благодаря Всевышнего за неоскверненное похотью зрение.

Некоторое время он стоял неподвижно, любуясь увиденным, точно оглушенный какой – то чудотворной силой, восторженно объясняя самому себе небывалый феномен.

Между тем воздух, пронизанный ароматами шербета, шафрана, мяты, чёрного тмина, наполненный переливом певчих птиц, придавал городу волшебную красоту. Казалось, что жизнь здесь замерла, а зависшие в ней люди не чувствуют скорость времени, бесконечность пространства и безграничность расстояний, и это не отягощает их. Никто не подавал признаков беспокойства, суеты, не слышались праздные разговоры, досужие сплетни и болтовня про мелкие хлопоты, достигающие катастрофических гигантских размеров. Узаконенная высшим муниципалитетом круглогодичная фиеста не имела ни начала, ни конца, сближая при этом всю общину. Воцарившаяся идиллия фиесты привела сограждан к привычной обыденности на пир во время высоконравственной сиесты, случайным свидетелем которого стал Эрнан.

Обжигающее солнце в глаза и чья – та встревоженная речь амплитудной сильной мощью, будто при шоковой терапии, возымели реальное действие. Сказанные нами слова, спонтанно или же необдуманно брошенные на ветер, бьют по другим будто молотом, сильнее, чем какой – либо преднамеренно совершенный поступок.

– Простите, вы о чём – то говорили, Гаджи? – спросил Эрнан, потрогав затылок и слегка надавив на него ладонью.

Давно взошло солнце. За порогом мечети, как и вчера, всё по – прежнему двигалось и вращалось в суматохе. Мальчики – продавцы подбегали к машинам, предлагая кто вареную кукурузу, кто пирожки, а иные продавали мороженое. Кафе работало на славу, с аншлагом, собирая одних клиентов и синхронно отпуская других. К длинному ряду латунных, изготовленных на современный манер краников непрерывно подходили люди – кто освежиться, умываясь ледяной водой, а кто утолить жажду.

За порогом мечети мир оставался в неведении о том, что творилось внутри, и вряд ли после узнает о неутомимых, жарких, теологических, общественно – политических, философских дискуссиях, происходящих в стенах божьего дома.

Волею истории беспробудно спящее человечество обречено на размолвки и конфликты. Болезненное массовое бедствие ныне рождающихся поколений, спровоцированное ещё с незапамятных времён прежде живущим покалеченным поколением, прошедшим через катаклизмы, мировые войны, эпидемии, сумму природных явлений и в итоге сложившимся результатом всего этого, составляет основу убогого юродивого мирового общества. История человеческой трагедии естественным образом въелась в мозг, как хроническая болезнь в карту памяти, генетически передавая из раза в раз новым поколениям позабытое послание. Но за тысячелетия приобретённый человеком иммунитет дарит ему безапелляционную амнистию от понимания гражданского самосознания и чувства долга.

– Вы меня по – хорошему поразили – красноречием, умелой дипломатией, даром убеждения и пикантным подходом к извечным темам. Я поэтому и спросил: вы такой всегда?

– Право, не знаю, что и сказать. Пожалуй, мы узнаём о себе из уст других – как при жизни, так и после смерти.

– Простите, Эрнан, я не могу принять это за ответ. Теперь вы просто обязаны мне о себе рассказать! – с сияющим лицом и добрым смехом сказал Гаджи Рагим и немного погодя с лёгкой задумчивостью искренне добавил: – Пожалуйста, уважьте любопытство старика.

Эрнан допил остывший чай, а потом с чуткостью, присущей ребёнку, по – детски внимательно глянул на Гаджи Рагима.

– С тех пор, как я стал понятен себе, я стал доступен и другим. Говорил недвусмысленно и чётко. Там, где все вокруг могли раздуть глобальные проблемы, я обходил стороной наивные и глупые темы, иногда, но не всегда объяснял незначительность предмета, сглаживал острые углы и не разменивался по мелочам. А там, где все поголовно зажмуривали глаза и закрывали рты от слепого неведения или от наигранного идиотизма, не придавая значения понятию о морали, я, ни секунды не думая о том, что моё поведение может причинить кому – то боль и страдание, никому не давая спуска, высказывал всё, о чём думал.

– Содержательно и ёмко.

– Мне пора, Гаджи, – произнёс Эрнан, привстав с места. – Спасибо вам за гостеприимство и проявленное терпение. Храни вас Аллах!

Он неспеша надел на плечи рюкзак и, взяв из угла палку – посох, вышел из мечети, словно, задержавшись в неволе по собственному желанию, убегал теперь от себя. Неужели людям неподвластна осмысленность драгоценного времени, которое всегда было в дефиците? Оно безвозвратно уходит, его не купить, не вернуть, не остановить. Ничто не властно над ним. Оно – начало и конец. Из ныне живущих только человек убивает время, думая, что обманывает его. Но однажды, вдруг беспричинно сойдя с жизненной стези, спохватившись, злобно унывает.

– Погодите!

За спиной Эрнана, запыхавшись от тяжести тучного тела и непривычной пробежки, стоял Гаджи Рагим. Эрнан, терзаемый в тот момент тревожными мыслями, обернулся.

– На вершине горы Бешбармаг находится пещера, жилище пророка. Запомните и постарайтесь не забыть: как только подойдёте к горе, расскажите ей всё, и она вам поможет.

Глава 4

Пятипалая гора возвышалась на приличном расстоянии от основной трассы, будто упираясь прямо в небо горделивой верхушкой. Она и вправду напоминала издали раскрытую ладонь руки с пятью хребтами – пальцами, связанными меж собой целой полосой. Ранние лучи молодого солнца скрывали мрачноватость холодной неприступной горы. Временами её окутывал непроницаемый белесый туман, а зачастую – невесть откуда занесенные, гонимые шальным ветром облака, оставляющие на горе вольную светотень.

Оставшуюся часть дороги Эрнан намеревался доехать на машине. А там, у подножья, немного отдохнуть, собраться с силами и подняться на гору.

Мечеть осталась позади вместе с пчелиным жужжанием человеческих голосов, нескончаемой суетливой оживленностью вокруг неё, толкотнёй и бесцельно снующими туда – сюда людьми. Эрнан обернулся назад, щурясь от придорожной пыли, лезущей в глаза и в нос, и стоящего в воздухе чрезмерно неприятного удушливого смога. Обернувшись, он не увидел мечети, людей, дорогу. Он напряг зрение, но лишь серовато – чёрная масса маячила вдали, будто вчерашнее богослужение и бесконечная дискуссия с Гаджи Рагимом были не с ним. Он поморщился от ненавистных ему парадоксальных и загадочных теорем, которые он научился решать, но не знал, что делать с ответами. Всё пролетело в мгновение ока. Земля стала крутиться быстрее, подавляя человеческое сознание, отвлекая его мирским преходящим существованием. Ненужными пустышками углубляя её в пропасть, обманывая нарисованными клочками бумаги, без которого она не мыслит иной счастливой жизни. Крутится земля с человеком, крадя его время – чем сильней, тем изобретательнее, втягивая, вовлекая его в неизбежное, в вымышленные заботы, подбрасывая ему игры в случайности, навязывая либо туповатую паранойю, либо тупиковое беспамятство.

Неровно припаркованные автомобили стояли как попало, подчёркивая самовольность характера и профессии водителей как особого сословия. Таксисты галдели, сбившись в чёрную кучу. Горячо обсуждаемая тема не сразу опустила шофёров на землю при виде Эрнана в качестве стопроцентного полноценного клиента в борьбе за выживание в конкурирующей среде, о которой ходили слухи, опровергнув бытующее несправедливое мнение о них как о люмпен – пролетариате.

Эрнан направился к одному из них. Молодой человек лет тридцати пяти, стоящий в плотном кольце среди коллег – водителей, поймал немой вопрос Эрнана, пока тот подходил к нему.

– Welcome! Where you want, mister?^{8 – скороговоркой} спросил таксист у незнакомца.

Бешеная внутренняя ярость охватила на долю секунды Эрнана и отпустила с горьким негодованием. «Что происходит? – ужаснулся молча он. – Меня в моем же городе только лишь по внешнему виду принимают за иностранца! Этот бестолковый курьёз должен меня или позабавить какой – то детской радостной беззаботностью окружающей меня страны, призвав не обращать внимание на мелочи, или огорчить внешней неодухотворённостью мёртвого царства теней и этим крайне напрячь. Неужто повальное нашествие иностранных гостей в наш город ослепило местных жителей как столицы, так и регионов настолько, что они уже не различают, – кто каких кровей, кто гражданин своей республики, а кто приезжий?

– Я не турист! Говори на азербайджанском языке! You understood me? – невозмутимо отозвался Эрнан.

Беспрерывно галдящие, точно скворцы, таксисты враз замолчали.

– Это, скорее, вы с вашим этномышлением похожи на заезжих гастарбайтеров, которые не различают в моей стране – кто есть кто!

– Не обижайтесь, господин! Глупо получилось, понимаю.

– Ты, кажется, по происхождению, по этнической группе относишься к татам.

– Да, господин. Как вы догадались?

– По антропологическим данным.

– Поразительно! – уважительно отозвался таксист. – Вам куда?

– К горе Бешбармаг, – устало произнёс Эрнан.

Машина не выжимала более пятидесяти километров в час. Сохранившаяся в воздухе неловкость за неучтивость перед неизвестным господином, к тому же цепляющимся к необдуманным словам, невольно заставляла таксиста нервно ёрзать на месте. Пару раз машина въезжала на неасфальтированную часть, попадая в яму и на неровную дорожную гармошку. Таксист старался объезжать корявые места неуклюжей дороги. Машина неистово, судорожно сотрясалась.

– Заранее зная, сколько таких дорог нам предстоит пройти, мы бы запаслись терпением. Просто диву

даёшься, куда смотрит министр транспорта? – проворчал водитель.

– Дорога одна и прямая! – железным голосом сказал Эрнан. – У нас две извечные старинные проблемы – дураки и дороги. А как известно, в дорогу с дураком не выйдешь, будь он даже министром.

Шофёр дрожащей рукой включил радио, тщательно выискивая подходящую волну. И тут диктор в часовых новостях, чеканя каждую букву, с безупречной редкой дикцией произнесла: «Бакинская городская исполнительная власть отклонила разрешение на проведение митинга. Но оппозиция на незаконном основании определилась с датой и местом его проведения. Основными пунктами в петиции указывались массово возрастающая безработица, сокращение кадров в госслужбах, учреждениях и в частном секторе. В связи со сложившейся ситуацией маргинальная несплоченная оппозиция всё же добивается от властей радикальных преобразований…»

Таксист, злобно выругавшись, выключил радиоприёмник, но вдруг осёкся, поняв, что позволил себе недозволенное в присутствии человека, внушающего уважение всей строгостью вида, пускай и очень уж похожего на туриста. Спохватившись, шофёр постарался исправить неловкое положение.

– Вы меня извините, но всегда одно и то же, одна болтовня и никаких реформ! Ровным счётом ничего, сплошное оболванивание.

– Ничего страшного, не извиняйся. Для мужчины всё же лучше ругаться, чем бормотать по – детски или по – женски брюзжать под нос. Расслабься. В ругательных словах нам легче выразить чувства и эмоции. Тогда и дышится легко, свободно. Главное – не держать в себе. Не правда ли?

Таксист не понял – шутил незнакомый господин или говорил от души то, что думал, но все – таки подыграл:

– Клянусь Богом, вы правы, – облегчённо вздохнул водила. – Да простит моё сквернословие Бог, они оборзели беспредельно. Держат оголодавший порабощённый народ на коротком поводке, как зверьё! Сами же вскармливают против себя монстра. Мы ходим по заколдованному тёмному кругу – они за нами, мы от них – и наоборот. Излюбленная игра в жмурки. Нет начала, нет конца. А болото тем временем сильнее засасывает, мы утопаем, и утопаем сознательно, добровольно. Чую, что все мы прокляты до конца дней своих в этой покинутой и забытой Богом грёбаной стране! – Тут таксист повернул голову к Эрнану и, как – то странно посмотрев на него в упор, добавил: – Только если не будет божественного вмешательства и благодатью преисполненного Его чуда!

– Не отчаивайся, – терпеливо ответил Эрнан и ласково добавил: – Всему своё время. Знай, что оппозиции как таковой нет! Она формальна, некая пустышка, болванка для отвода глаз. Об этом знают и сама оппозиция, и власть, которая создаёт ей возможность существовать в качестве «грозной видимости». То, о чём ты говорил, – игра в жмурки, только участник игры с завязанными глазами заранее уведомлён, кто, где и зачем прячется, даже искать не приходится! Три – четыре десятилетия спустя об этой политической клоунаде догадался народ, всё же полностью не проснувшийся, которого так профессионально разводили на дешёвом фокусе. На данном этапе обострение не между властями и оппозицией, а борьба между народом и властью. Пока верхушка держит в повиновении целую страну, быстрейший исход трагикомедии предрешён! Поверь, конец неизбежен. Всё это продлится недолго.

– А до того дня, когда народ, как в сказке про спящую красавицу, проснётся, что делать? Недовольство возрастает, возмущению нет предела, а инакомыслие, увеличиваясь, пресекается, – осмелел таксист, видя спокойствие Эрнана. – Нам достаются лишь крохи с барского стола, а им только бы не соскочить со сладкой нефтяной иглы. Я вам точно говорю: как только власть предержащие высосут всё до последней чёртовой чёрной капли, тогда и закончится вся лафа и начнётся канитель средь белого дня – кто кого давай резать и убивать! От всей этой гнусной нескончаемой чернухи, беспросветной несправедливости мне стало тесно жить в этой стране и некомфортно! Но выше головы ведь всё равно не прыгнешь!

– Ты почти достоверно и смело изложил свои мысли. А что думают и говорят другие жители в ваших краях? Или они молчат, набрав в рот воды?

Эрнан, не поворачиваясь к таксисту, продолжал следить за дорогой, но почувствовал, как тот, съёжившись от повисшего вопроса, внезапно осёкся и ушёл в себя.

За окном пролегала лысая долина. Посаженные молодые деревца тесной гурьбой громоздились на холмах. Невспаханное поле затвердевшей земли, окаменевшей от засухи и северо – западного ветра, с сиротливой дикостью и волнением ожидало опоздавшего пахаря.

– Ты не чурайся. Я не из силовой структуры и не из органов безопасности. Поверь, я не выдал бы себя, всё до последнего разузнав у тебя. Я такой же, как и ты, представитель народа, который ставит интересы нации выше интересов одной семьи или нескольких. Они – то этого и добиваются – загнать, как ты себя сейчас, в угол, чтобы потом ни словом ни духом не смел подобное замышлять! Кого – то ломают, навешивая статьи, запирая в тюрьму, кого – то высылают из страны под позорным лозунгом «добровольной эмиграции», других силой депортируют, а кого – то покупают сладкими позолоченными пряниками. Я поэтому и спросил, как вы живёте.

Таксист закурил, открыл окно и, включив радиоприёмник, поймал мелодию на музыкальной волне, так кстати тонизирующей душу волшебными звуками и эффектом музыкотерапии.

– Местных осталось тут мало. Каждый старается заниматься тем, что имеет, чтобы и семью прокормить, и как – то продержаться с помощью дополнительных заработков. У них нет времени на какие – то размышления о нормальной жизни. Утром – в поле, вечером – с поля. Односельчане не предполагают, каковы жизненные стандарты, человеческие жизненные нормы для счастливого людского обеспечения. Крестьяне сутками копаются в земле: одни – на отведенных им участках огородов, другие – в поле и в садах. А многие, в том числе и молодёжь, уехали на заработки – кто в столицу, кто – в Россию. Так сказать, провинция интегрировала в столицу. Вот так и живём! И волки сыты, и овцы целы!

– Из огня да в полымя, – добавил Эрнан

– Что, простите? – не уловив конечную мысль пассажира, спросил таксист.

– Из огня в полымя – из одной крайности в другую бросили себя твои соплеменники, уехав на заработки в столицу. В городских джунглях выживают сильнейшие, но их – единицы. Остальные возвращаются, как правило, понурив головы. Столица никого с распростёртыми объятиями не ждёт, её нужно либо покорить, либо подчиниться. Но владеющих этими редкими чертами характера нет. Они отсутствуют не только у слабых людей, но часто и у сильных. Синтетический состав гениальной личности ощущается за километр до его появления и определяется прежде всего не временем, а им самим.

– Как же тогда быть? Что делать, когда правительство и бездарный парламент с зажравшимися депутатами ничего не предпринимают? Вот народ и валит в столицу, хоть куда – нибудь, только бы подальше отсюда, чтобы и самому выстоять, выжить, и семью прокормить. Молодые, подзаработав, высылают деньги семьям, себе оставив малую часть. О каком прожиточном минимуме трезвонит Министерство труда и социальной защиты населения? Об одних подачках в виде пенсий, пособий и мизерной заработной платы, на которые не прожить. Я бы охотно посмотрел на этих нахрапистых буржуев, бестолковых депутатов и бездарных чиновников, каким образом они распределяют свои барыши на месячное проживание.

Мне, по большому счёту, плевать на них, они и раньше – то дальше своего носа ничего не видели, обтирали штаны в креслах, обсирали народное достояние. А мне семью кормить надо. У меня три голодных рта и лежачий больной отец. Я сам не в счёт! Ну и где ж Бог? Куда Он смотрит? Эх, всё равно они ответят! Не сойдёт им с рук вседозволенность!

Эрнан промолчал, не ответил, Он пристально всматривался в невидимую точку, в некую абстракцию вдали, воссоздавая, переводя мысли в реальный образ, в живые картинки. Из – за этого вопроса он и отправился в паломничество: «Куда смотрит Бог?»

«Мне жаль, – думал он, – что народ разуверился в Боге, в правительстве, в оппозиции. Да и сам себе народ не очень верит. Если им нравится стоять на коленях, пускай стоят. До той поры, пока некто не поднимет их с колен. Некто на белом коне, спасая жизнь миллионов, при этом не со скипетром и державой в руках, а с мечом и весами правосудия. Сперва вас нужно спасать от самих себя, чтобы затем перейти к генеральным решениям. И никакой Спаситель, будь он и из народной среды, везде своим человеком, который легко и просто может общаться с обычными людьми, ездить в транспорте, отовариваться в магазинах, делать пожертвования сиротам в детских домах, не станет жертвовать собой, пока социальная среда не подготовлена. Но народ не сразу заметит Спасителя, не сможет распознать Его среди своих, потому что, изо всех сил напрягая зрение, долго вымаливал его у Небес, в то время как Он, неузнанный, слился с ним, растворился в нём! А если, допустим, народ вдруг прозреет, признает и поддержит Спасителя, не предаст ли в последнюю минуту Его, не изгонит ли и, как бывало не раз, не закидает ли камнями?!

– Я не думаю, что мы готовы, – после долгого молчания сказал Эрнан. – Народ разобщён.

– А я вам говорю, что революция неизбежна! – с неким волнением, выражающим нервозность аффектного состояния, сказал таксист, войдя во вкус и азарт тематического воображения. – Пусть и разобщён, но больше, чем друг друга, народ ненавидит правящую верхушку! – со злобой добавил он.

– Народ, не любящий свободу, не полюбит и революцию! Он освободится от тирании, если не испугается крови. А для этого нужны объективные условия и субъективные предпосылки. Человек, не требующий своих прав, не имеет права быть свободным. Процветание и спасение нации зависят не от одного индивидуума, а от взаимодействия слаженного механизма всей нации.

Революция – это акт осознания всеобщего народного движения, марафон, ведущий к победоносному Олимпу. Святой долг каждого гражданина− заступиться за угнетённых, порабощённых, встать против деспотической диктатуры. Революция – это не соло для одного исполнителя, она обязана отражать общенациональный справедливый маршрут возмездия и наказания.

– Простите, вы – политик? – спросил таксист, проникшись к Эрнану уважением.

– Отчасти. Я – заступник.

Таксист не понял, но не стал уточнять, выпытывая у клиента автобиографические данные, которые могли бы его либо обязать перед пассажиром, либо навредить. Не обязательно ведь соблюдать имитацию разговора, непременно выстраивая диалог из вопросов и ответов, когда человек вдруг, ни с того ни с сего упав духом, перестаёт общаться, прекращая контакт. Сколько он таких навидался! Лезть в чью – то душу без приглашения – это глупость, непростительная наглость и хамство, непристойная черта, не сулящая ничего хорошего со стороны тех, в ком мы, хоть и немного, доверительно утвердились. И поэтому не стоит разрушать создавшееся мнение о нас, не имея на то серьёзного основания, тем более, что он видит этого господина в первый и последний раз в своей жизни, как бывало и со многими другими клиентами.

– Я понимаю твоё смятение и сочувствую намного больше, чем ты думаешь, и попытаюсь как – то объяснить суть происходящего. Предположим, революция нежданно – негаданно свершилась. Она ударит по всем слоям населения одним разом, не в лучшем виде, конечно. Затронет внутренние, внешние рычаги правления – непрочного, дряблого, несостоявшегося, сомнительного характера. Предположим, что вовлекая в свою команду старые отстойные кадры, не имея у себя достойного арсенала исполнителей, кадровые ресурсы и прочие государственные недочёты и проблемы политического управления, «новая» власть в суетливых стараниях не оправдает чаяния народа. Она сама же себя свергнет, не упрочившись без обстоятельной, до педантизма дотошной программы. Без патологической сверхзадачи здесь не обойтись, мой друг, как ты вначале правильно изволил выразиться. Божье чудо нам только в помощь!