Текст книги "Узники Мельпомены"

– То есть кто здесь до него жил, вы не знаете? Как и о моменте постройки?

– Нет, извините, но если нужно можно попробовать узнать. Вот только еще одно, какое-то личное дело, но хозяева люди занятые и просили не встречаться с ними лично, то есть вся купля-продажа будет проходить через меня… Но вы же сами понимаете, за такую цену лучшей дачи для души и уединения нигде не найти, это просто золотое место!!!

– Я понимаю. Но и вы поймите, что ответ прямо сейчас я вам дать не смогу. Надо подумать.

– Конечно – конечно! Мой телефон у вас есть, и, действительно, в таком деле спешить не стоит. Но это хотя бы просто потрясающее капиталовложение, посмотрите – эта лепнина – это же семнадцатый век!!! Здесь все делалось навечно, так слегка покрасить, убрать пыль, и можно жить, приглашать друзей, вечеринки устраивать. И даже для уединения с молодым человеком – это же лучше любого острова, здесь вас никто не потревожит!!!

– Действительно, прекрасное место для убийства, уединенное, тихое, и людей нет. Кстати, а почему не знаете, здесь нет никакого поселения, ведь не так далеко от города и дорога практически рядом?

– Ну что уж вы так шутите! Здесь была когда-то деревушка неподалеку, да и сейчас вроде как есть. Но сейчас все же тянуться в города, на селе мало кто остается, вот дети и разъехались, а старики со временем…перевелись. Так что место замечательное, вы подумайте, не побоюсь сказать, другого такого вы во всем мире не найдете!!!

– Да нет, дом мне нравиться, и местом я очарована. Просто мне надо собрать полную информацию, не построен ли дом на месте скотомогильника с сибирской язвой или другими токсичными отходами. Вы же понимаете, я узнаю о доме все, что мне нужно.

– Поскольку место тихое, эти исследования уже проводились, и отчеты и прочее по исследованию местности и почвы я могу предоставить вам прямо сейчас. Это копии, так что можете не возвращать. К тому же на них указаны все адреса и телефоны, так что вы сможете перепроверить всю информацию, переговорив или встретившись с исследователями лично. Я вас уверяю, что все это было проведено заслуженными и компетентными людьми, – лицо риэлтера посерьезнело. – Я могу вам чем-нибудь еще помочь?

– Просто расскажите мне сейчас, что вам еще известно о доме? Я ведь все равно узнаю. Место потрясающее, и действительно, очень выгодное, такого, что больше не найти, цена – это даже не дешево, это уже как-то в минус при вашей работе. Который я по счету покупатель?

Лицо женщины-риэлтера сделалось серьезно – строгим, почти грустным. Жизнерадостность и оптимизм растворились и стекли с него, опустив щеки, вывернув второй подбородок, и резче обозначив скулы. Они стояли у окна первого этажа. И Эльза, отдернув тяжелую грязную штору, облокотилась об подоконник, достала сигареты и приготовилась слушать. Риэлтер посмотрела на пейзаж за окном, затем вернула на лицо Эльзы мудрый, уставший, повидавший многое, и уже совсем иного выражения, взгляд. Она вздохнула и, обведя помещение глазами, пододвинула себе с высокой спинкой стул, протерла его привычным жестом вынутой из кармана бежевого пальто тряпочкой, тяжело опустилась на сиденье.

– Дом никого не впускает в себя. Я знаю, что это глупо звучит, но поверьте, я знаю, что говорю, я уже очень давно этим занимаюсь. Вы восемнадцатый покупатель. Как бы это ни казалось странно, люди редко сворачивают сюда, а по объявлению еще реже звонят.

Я долго пыталась убедить себя, что это просто дом, дом с окнами. Как и всякий другой. Интерьер, стены, мебель. Я часто приходила сюда, чтобы посмотреть, показывать потом более выгодные стороны… Хотя и так кажется, что место не нуждается в этом. Первыми на него были – молодая семья, муж, жена, мальчик семи лет. Обычные люди. Они были очарованы этим местом, как и все вы. Искали дом на природе, я предложила им этот. В день осмотра дома мальчик сломал ногу. Упал. Обычное дело. И не удивительно, дом требует ремонта. Но ребенок не поправлялся. Не лучшие врачи, ни лекарства не помогали. Нога продолжала болеть как в первый день и ни на миллиметр не срасталась. Ребенок таял на глазах. Замучавшись, и уже сойдя с ума от отчаянья, они позвонили и отказались от покупки. Как я узнала позже, потом, как-то что-то толкнуло позвонить им, мальчик поправился и практически чуть ли не выздоровел уже на следующий день после отказа, на ногу можно было наступать, и боль ушла, через неделю он выздоровел совсем. Врачи назвали это чудом. Еще был молодой художник, один из перспективных… Новая коллекция его работ была украдена и сожжена, потом началась гангрена рук, с тем же результатом – после отказа все прошло… Многие просто не могли здесь находиться, становилось дурно, просились выйти, одну женщину выносили на руках…Случай следовали один за другим, меня удивляет, что вы так спокойно стоите. Вы наверняка заметили, что дом кое-где прибран, переделан пол. Один человек, Гробовски, занимался получением кредита. И я разрешила ему начать здесь жить, до кредита оставалось несколько дней. После того, как от назначенного срока прошло уже три дня, а он не появился, я позвонила – телефон молчал. Пришлось ехать сюда, а у меня тоже, семья, дети…. Его машина стояла перед домом, как потом оказалось, она была сломана, что-то с двигателем. Его нашли через три месяца, в лесах, в ста сорока километрах отсюда. Где он блуждал все это время – неизвестно… Но то, что мы нашли – это был абсолютно сумасшедший человек, он ничего не говорил, на все расспросы только кричал. Потом провел много времени в одной из лучших клиник. Сейчас он где-то на островах Гренландии, говорит, что ничего не помнит, какие-то неясные обрывки. Но ничего стоящего… Если честно, подумайте, я не предлагаю вам… Подумайте. Я долго пыталась узнать… Никакой страшной истории у дома нет, про него вообще крайне мало что известно. Все геологические исследования были проведены. Все нормально. Его даже освящали… Подумайте, если что, вот моя визитка, звоните. Но я надежд не питаю. Просто фирма у нас маленькая, начальник все не дает отказаться от этого проекта, трясется за любую копейку. А мне на душу приключений хватит, я лишний грех брать на себя не хочу. Так что мой вам совет – уезжайте отсюда, и от покупки откажитесь.

Выходя, Эльза скользнула рукой по косяку у двери. И, уже подъезжая к городу, в машине, чувствовала его в кармане рубашки, он не то чтобы жег, скорее, сильно грел кожу через ткань. Ключ, висевший на гвоздике, точная копия того, которым риэлторша открывала входную дверь. Дом, казавшийся ей почему-то домом ее детства, хотя она не имела таких детских воспоминаний, не мог, она решила, желать ей зла.

Эльза вернулась туда ближе к вечеру, взяв с собой все необходимое. Еду, воду, спальный мешок. Оставила машину сбоку у входа. И долго сидела на ступеньках, наслаждаясь сумерками. Смутное ощущение возвращения домой не покидало ее. Такое бывает, когда возвращаешься в место, где жил когда-то. Там уже давно нет тех людей, кто был рядом и любил тебя, друзья разъехались и даже газетный киоск давно снесли. И ты, уже постаревшая, изменившаяся, совершенно другая. Но стены те же, тот же цвет, то же дурацкое эхо в туалете, так же шумит кран и, если не закрыть правильно, всю ночь будет мерзко и нудно капать вода. А все время чудится, что вдруг из кухни выйдет давно исчезнувший человек, вытирая руки кухонным полотенцем, и спросит, что ты будешь на ужин… Что зазвонит телефон и голос из прошлого спросит тем же тоном что и тогда, пойдешь ли ты в клуб, снесенный уже много лет назад. Но телефон не зазвонит, ты знаешь это… А мир давно исчезнувших полупрозрачных теней все продолжает вокруг тебя свой водоворот, разговаривая, ходя, делая что-то привычное тогда… Вздохнув, она повернула ключ, и прошла в дверь. Эльза никогда не была в этом месте, не видела его на картинках, и не проезжала мельком мимо… Но знала – это ее дом, и она была здесь…всегда.

Она шла по дому, ведя рукой по стене. Свет незачем было включать, каждый уголок, каждый поворот был Эльзе известен. Как будто она ходила здесь тысячу раз. Стены ласкали руку легкой прохладой. Старая, местами облупившаяся, лепнина… Шла, и где были, открывала окна, чтобы выветрить запах затхлости и пыли… Она не боялась этого дома, и точно знала, что здесь больше ничего не может с ней случиться. Заржавевшая решетка камина, с черной застарелой сажей, в нем когда-то полыхал так ласково огонь… Странно, но как будто вновь ударил в нос запах горевших дров, и руки согрелись от неведомого тепла. Сверху камина в свете исчезающего солнца гордо смотрел, распахнув крылья, бронзовый коршун. Статуя покрылась ржавчиной от времени и была покрыта пылью, но железные очи огромной птицы как прежде величественно смотрели куда-то поверх голов на закат, как глаза неповерженного царя. В этом доме никогда не висели чучела убитых животных. В нем перекатывался смех. И каждая мелочь, каждый камень, доска, замок или штора, каждый кусочек лепнины были выделаны чьей-то любящей рукой… Когда-то давно.

Свернувшись, как можно только клубочком в спальном мешке на старом полу она уснула.

За окном совсем стемнело, и вовсю разгорелись вечные звезды. Эльза не могла уснуть. С ней так бывало практически всегда, на новом месте. Но этот дом был особенным, и даже не смотря на чувство, что все здесь благоволило к ней, она была напряжена. Прислушивалась к звукам леса за окном, к столь непривычной тишине вокруг. Без не прекращающегося шороха шин и гудков автомобилей, без хлопанья подъездной двери и чьих-то шагов по лестничной клетке.

Она сидела посреди захламленной и грязной гостиной, так она сама окрестила самую большую проходную комнату на первом этаже, где был камин. Сидела, вытянув ноги на спальном мешке, положив рядом пепельницу, бутылку с водой и сигареты. Она уже обследовала дом. Но оказалось, что в нем не работает электричество, и с наступлением полной темноты осмотр пришлось оставить, чтобы не повредить себе что-нибудь. Было очень тихо вокруг. Ставни и закрытая изнутри дверь скрадывали окружавшие дом звуки, и ей ничего не оставалось, кроме собственных мыслей. Приятная нега уединения и покоя сменились чувством одиночества и, почему-то, любовной тоски. Мысли вихрем неслись в голове, толкая друг друга, и перескакивая с одной на другую. Все ее невысказанные комплексы и страхи, опыт уведенного и пройденного самой, кинофильмом проносился перед глазами. В этих местах она могла думать спокойно. Как будто не ее, Эльзу, касалось все это, даже то, что было в ее голове. А кого-то неведомого ей, кого-то другого. Она смотрела и слушала себя как бы со стороны, столь отстраненно, что острота эмоций или накала переживаний и страстей уже не достигали ее сердца. Там был лишь покой.

И все-таки, оглядываясь на себя со стороны, забившуюся в домик посредине леса, она никак не могла сообразить, что же загнало ее сюда. Что так напугало, выпотрошило ее, что отказавшись от близких ей людей, и спрятавшись, не только в свой внутренний мир, но уже и мире реальном, она все еще мечтала о любви. Что помешало ей быть с кем-то рядом, угнало ее даже от возможности такого предположения.

Эльза откинула голову назад, забыв, что сидит не на мягкой кровати, и что есть силы стукнулась затылком о стену. От боли заслезились глаза.

Когда в сердце что-то живет очень давно, ты перестаешь это замечать, задумываться над этим. Чувства, поселяющимся в нас, будь то ненависть, любовь, боль или обида. Они растворяются мгновенно почти, и вызывают кратную химическую реакцию, влекущую за собой действие или поступок лишь в первое время. Потом к ним привыкаешь, перестаешь их замечать, и они раскиданные по организму, распадаются на молекулы и пронизывают каждую толику твоего бытия, уже незамеченные, неузнанные. Так пропадает в человеке любовь. Затертая грузом ежедневных мелочных обид и недомолвок, она сначала проступает тенью, а в один, и далеко не прекрасный момент, уходит совсем. А если решение было ошибкой, за точкой разрыва она идет удивительным непоправимым открытием, за которым следует боль. Таким же образом затирается ненависть, исчезает тоска, запинывается ежесекундной бытовухой радость от встреч…

Мы редко задумываемся над собственным чувством. Что привело его в душу. Какие удивительные тайны еще таит в себе это, вызывающее химические реакции, существо. Как действует, чем живет, и чего от нас хочет. И чего хотим вместе с ним уже мы…. Мы, пленники, случайной радости и боли. Великого дара вселенной – любить… И жить. Мы тратим их безрассудно и бездумно, влекомые потоком мыслей, действий, обремененные желаньем, вступаем в водоворот той жизни, чей диктатор сидит горошиной где-то глубоко внутри, все дальше протягивая в нашу жизнь свои щупальца, будь то обида, боль или любовь.

Свобода выбора – между добром и злом, дьяволом и Богом, так щедро дарованная человечеству, и выстраданная пророками, валяется забытая под полкой у дверей….

Как умирающий от тяжелой болезни, желающий лишь окончания страданий, – мы хотим лишь избавиться от боли. От ненависти, от богатого соседа, что ставит свой джип на газон и плюется при виде других людей, мы уже даже не хотим такой джип, зная что он невозможен. Потому что подняться не хватит образования или мозгов, или блата, или усердия, а даже анализы в клинике все платные, и врачи так лечат, что не дай Бог заболеть. И гаишник – вчера содрал ни за что пол зарплаты. И мы давно привыкли, что не увидим никогда Сицилию и моря, потому что они далеко, а жене давно нужна новая шуба. Мы привыкли, что весь огромный, почти необъятный мир – прекрасен, и может быть во многих местах, очень зол. Но мы его никогда не увидим. Что все дороги мира сводятся только к одной – от дома до работы и обратно, и может быть, иногда, с заворотом к любимой пивнушке. Давно уже не вызывает интереса список новостей, лишь предчувствие страха заставляет прислушаться, где опять упал самолет, началась война, и какая страна захватила каких заложников, не коснется ли нашей… Нашей дороги домой и обратно. Мы ставим что-то на Луне, и ищем жизнь во Вселенной, панически боясь ее, задушенные заморенные собственным миром, не ожидая от чужих Галактик ничего, кроме страданий. Замученная собственными демонами каждая единица человечества надеется и ждет, что плохого не случиться, ежесекундно прислушиваясь, присматриваясь к окружающему миру. Готовясь вильнут от резкой опасности, и, понимая, что уйти скорей всего от нее не удастся, пытаясь в свой небольшой срок впихнуть свое, нужное в этот вертящийся вокруг, чертополох.

И свет сужается, обзор исчезает, как наплывающие на глаза беговой лошади шоры, оставляя только небольшое пространства, чтобы видеть, что впереди. И ненавистного соседа, которого так хочется убить. Чтобы не думать, не видеть, сколько еще вокруг всего. Хорошего и плохого. Такого грозящего рядом и недосягаемого где-то очень далеко. Часов пять на самолете до Сицилии…Мы ненавидим соседа, так легче.

Как привыкаешь к человеку… По-началу не хочется, но бывает что надо, ты затираешь в себе все эмоции – и, привыкаешь. Бывает, что очень хочется – но со временем результат тот же. Как он ходит, говорит, заикается или не выговаривает букву «р», куда бросает грязные носки и откуда ты их каждый день убираешь, что ест и как ест, как смотрит телевизор, что никуда не идет по вечерам даже с тобой, или идет, но без тебя, отдыхает, спит, чистит ли зубы каждый день, может быть в душе поет… И как относиться. К тебе. Как относишься ты. То, что поначалу было незаметно, выплывает позже и по-началу вызывает шок. Потом шок продолжает вызваться только у окружающих. Не близких, тех, кто не знал. А тебе уже все нормально. Свой. В нем нет уже хорошего или плохого. Каждое утро ругань из-за незакрученного тюбика зубной пасты. По средам обсуждение и ругань мужей с подругой. И ты не помнишь, когда в последний раз гладила его по волосам. А он не помнит, какие на тебе последние пять лет были платья. Но иногда ругается из-за потраченных денег… И вы громко ссоритесь. Ведь ты их покупала, по привычке, для него. И чтобы еще раз с удивлением узнать, что ты – женщина, может быть даже красивая, чтобы изумиться и понять, что на улице на тебя оборачиваются не потому, что на юбке пятно, а потому что ты – еще ничего, молодая красивая женщина. Чтобы случайно увидеть свое отражение в витрине магазина и свои накрашенные глаза – и не узнать. Он по-прежнему говорит, что ты плохо готовишь, но ест. А он готовит хорошо, вот только ты уже не помнишь…как. И никогда ничего не может найти сам на кухне. И в два часа ночи ты бежишь готовить чай, как раньше бегала с любовью, а теперь непонятным чувством, что он как будто инвалид, и сам не может дойти?

Ты уже тысячу лет знаешь, что он скажет. И вы почти не говорите. Но иногда он все – таки может тебя удивлять. И его рассказ о симпатичной секретарше на работе, вдруг отзовется нежданной болью в душе. Без ревности, без грусти, без обиды. Душа как вздрогнет и глубоко внутри заноет, заболит, как растревоженная струна она будет звенеть еще долго. Никого не обвиняя и ни о чем не прося. Вдруг вспомниться, как тысячу лет тому назад он еще со своей дурацкой прической дарил тебе цветы. И утром ты в тишине закрутишь тюбик с пастой, и проведешь ему рукой по плечу, пока он ест. Он вздрогнет с непривычки и непонимающе оглянется на тебя. А за окном, скорее всего, будет таять снег, в этом году ранняя весна. Ты вернешься, проведешь рукой ему по волосам и улыбнешься. В очередной раз удивившись, и узнав, что ты этого человека любишь. Любишь, не смотря ни на что, и все не ушло и не забылось. Струна внутри, затихая, еще будет продолжать звенеть. Он слегка приобнимет тебя рукой, улыбнется. Он понял. Самое страшное – сила привычки. Невозможность вырваться из оков унижения, раздавливания, боли. Бывает даже под угрозой смерти мы продолжаем терпеть, молчать, забывая кто мы и что когда – то очень давно, все было не так… Забывая, что даже если на окнах решетки, у нас есть ключ от двери. Что можно уйти. Что можно… Нет, с начала жизнь начать нельзя. Но можно перестать терпеть, и начать жить немного счастливее, пусть с непривычки еще сложно и по-другому. Забывая, кто мы на самом деле. И забывая тех, кого любим, видя их каждый день перед собой.

А бывает, гонка за мечтой оказалась миражом. И истратив все нервы и жилы в борьбе и смертельно устав, мы вышвыриваем тех, кто нам дорог. Как ненужный надоевший хлам. Позже понимая, что мы человека не знали…. Что он был такой один и …очень любили… Что любовь оказалась жива. И убрать ее не удастся. Что, забывшись в призрачной мечте, мы потеряли то, чем жили. Разлитый кофе по утрам, непереносимый храп в постели, тихий говор у телевизора, когда дети уснут, и, порой, минуты любви. Потеряли то, что было таким важным и нужным. Как воздух.

Вдруг узнаем, что морозный воздух имеет звук и запах, что он очень опасен, когда дома никто не ждет, и некому отогреть. Узнаем, как убивает жара, как тяжело скрипят сосуды, что невыносимо душно, и некому починить вентилятор. И воздух, он становиться вдруг какой-то другой. Им невозможно дышать. Весной он сырой, зимой – слишком едко холодный, летом в нем нет кислорода, а осень… Осенью одуряюще пахнет прелой листвой и от нее невыносимо кружиться голова. Как утром тяжело вставать, не понимая, как можно бежать босиком заваривать кофе, что-то бросать на шипящую сковородку пока человек не проснулся, не понимая, откуда было столько сил и как, поджимая на холодной полу ногу и ища спящими глазами тапочки, вы разминали дрожащие энергией в преддверии нового дня, суставы. Как тяжело засыпать по ночам. Потому что вдруг резко стало не хватать теплого тела, и по привычке, вы отдаете ночью в пустоту больший кусок одеяла, что-то трогаете рукой… Там уже ничего нет…

Она проснулась в холодном поту… За окном в темноте мигало занимающееся утро.

Долина расстилалась перед ними, дом находился шагах в ста от дороги. Старик стоял нахмурившись. На него веяло безнадежностью и холодом от этого места. В которое не хочется больше возвращаться никогда. Хотелось развернуться и уйти. Тогда впервые ему пришло в голову, что, возможно, он совершает ошибку, приехав сюда. Но убегать было уже слишком поздно. Пританцовывающий от нетерпения рядом паренек и тридцать тысяч аванса на счету не давали такого шанса. Придется идти. Cтарик вздохнул, и направился к новой ниве своей деятельности.

Дом и место не поразили его. Хотя Андрей и заглядывал в надежде ему постоянно в глаза, пытаясь что-то там отыскать. Дом был не первый для него… Но первый веял даже не трагедией, а вечный безразличием и пустошью. Как будто был он не здесь, и никто никогда не мог иметь в него входа.

Начать решили с подвала. Здание, выстроенное с потугами под импровизированный замок, имело дверь и витую каменную лестницу вниз, в подвал. Любой режиссер фильмов ужасов оторвал бы это место с руками. Старик ходил по зданию, думая о необходимых инструментах и набрасывая в уме примерный список, прекрасно зная, что все нужное все равно за раз не купишь. Что-то обязательно забудется. И не одно. Странное дело, случайная встреча с пьяной девушкой вроде бы и должна была запомниться, но не оставила значимого отпечатка. И только здесь, в доме, он как будто вновь ощутил ее локон на своем плече, закрытые глаза, голову, падающую на резком повороте в такси на спинку сиденья. Ее лицо как будто проступало из стен, длина пальцев чудилась в изгибе старого дивана. В шорохе древних массивных штор, через которые не проникает свет, казался шепот ее голоса. Странности, и особенно в себе, старик не любил, оттого происходящее ему не нравилось, он продолжал все больше хмуриться. Что вводило просто в неистовство заказчика, тот долго пытался, но так и не смог ничего прочитать на его лице, оттого засыпал Вима глупыми и ненужными вопросами. Что еще больше раздражало.

За сборами и разъездами прошло еще несколько дней.

Наконец, Виму удалось приступить к работе.

В подвале было сыро и холодно, и он пожалел, что, решив работать в более легкой и удобной одежде, не взял куртку. Серые стены, достаточно много места, не только чтобы хранить на зиму овощи, но и замуровать в стенах несколько десятков трупов не особо привлекая внимания. Подвал шел под большей половиной дома.

– Ищем черную кошку в темной комнате. Приступим, – вслух сказал сам себе Вим.

Сначала он начал простукивать пол, потом стены, бетонные подпорки… Пустот не было, хотя в некоторых местах звук изменялся… Поскольку впервые в жизни денежный лимит превышал все желаемые пределы, а заказчик не хотел ничего кроме как открытия у себя третьего глаза и силы населения исчезнувшей Атлантиды, удалось купить все мыслимые и не мыслимые приспособления для работы. К своему стыду, один день был потрачен просто на разглядывание и проверку всего приобретенного. Поскольку приходилось объяснять мотивацию своих запросов и назначение предметов, весь тот день они с Андреем провели, хихикая и повизгивая от восторга, в просмотре стен через различную аппаратуру, чувствуя себя при этом в возрасте года на три. Андрей так увлекся, что Вим даже заподозрил, что тот может бросить свою затею, просто обретя все это. Но «ребенок» хотел большего – овладения мировым разумом и разгадок всех мнимых или настоящих тайн.

Сперва, он решил просмотреть наличие трещин, пустот и металла. Метр шел за метром… И на каком –то моменте «стена завизжала»… Раздался еле заметный звон, с продвижением он стал усиливаться, и под конец ему стало казаться что это непрерывное жужжание идет отовсюду, от всех стен, пола, потолка. Откуда угодно, только не из прибора. Он прошел все поверхности, стараясь не обращать внимания и не сходить с ума. Вышел на воздух, закурил… Небо по прежнему плыло над головой, синее с белыми хлопьями облаков, холодное и далекое. Ветер гулял по долине и траве, ласково поглаживал верхушки деревьев. Он вернулся в подвал. Там стояла такая тишина, что звук капающей воды был бы как нельзя кстати, и даже разрядил бы атмосферу. Дальнейшее прослушивание прошло гладко. Он прямо на стенах сделал пометки, где показалось изменение, и решил перейти к просматриванию. Возможно, за слоем серой краски есть что-то еще. Вим сильно сомневался, что в доме что-то найдет. К тому же если бы знать, что искать, еще можно было бы дать точный ответ, что он ничего не нашел. А так…Он направил прибор на стену…Посмотрел в него. От увиденного, Вим застыл на месте. По стенам, потолку, полу шли тексты. Это явно был текст, но не шрифт, ни язык он не видел никогда раньше… Это было не похоже ни на один из языков виденных им за всю жизнь… Скорее всего какая-нибудь из древних письменностей. Над входом красовалась большая надпись. Ошалев, он не сразу понял, что смотрит уже без прибора….

Над головой было подернутое синевой небо и так же меланхолично плывущие облака. Он лежал на траве, и ветер перекатывался через него, перебирая траву, уходил в лес и долину… За плечо его тормошил Андрей.

– С вами все в порядке???!!! Я так испугался!!! – глаза его были по шару, лицо белое, а вокруг валялись какие-то коробки.

– Давно я так лежу?

– Не знаю, я подъехал, пообедать вам привез. Утром –то мы ничего не взяли, воды даже… А вы тут лежите, уже минут пятнадцать трясу, хотел скорую вызывай…. Переносить боялся, мало ли…

Вим приподнялся. Как он вышел на воздух, и что было дальше, он не помнил. Последнее, что было в голове – текст, идущий по стенам и потолку подвала…

– Пойдемте со мной, – Вим медленно, опираясь на парня и землю, приподнялся.

– Может вам лучше посидеть? Вы что-то нашли???!!! Уже???!!!

– Пойдемте, посмотрим. Мне показалась одна вещь…

Они спустились в подвал. Старик поднял с пола прибор, направил его на стену…

– Видите что-нибудь?

Заказчик впился глазами в экран прибора, перевел взгляд на стену, потом обратно… Посмотрел ближе…

– Нет, вроде бы ничего… А что, что-то есть?

– Нет, значит, просто показалось, будем искать дальше…

По стене, полу, потолку шли тексты… На экране прибора их не было. Не объяснить, но он заранее знал, что видно их только ему…

Он уже много дней ходил по дому, проводя рукой по шероховатой поверхности стен… Иногда приезжал Андрей, спрашивая отчет о проделанной работе. И старик нагло врал ему, описывая различные хитрости и тонкости своего ремесла, сведя его почти к шаманству.

Иногда ему казалось, что он почти слышит ее… Обычные русские фразы. Но голос как будто отдавался эхом тяжелых ушедших воспоминаний. Казалась тяжесть чего-то по ошибке и безвозвратно утерянного. Чувства, которое когда боль и горечь уходит, остается жить в человеке навсегда. Оно затирается и срастается с самой душой. Становясь вечным ожиданием неизбежного чуда.

Он бродил по дому, всматриваясь и пытаясь в складках штор или случайном потоке света, вдруг увидеть померещившееся лицо… Пытаясь понять.

За окнами его каморки шумел и бесновался ветер. Он видел промокшие фигуры, сморщенные и ищущие приюта лица на старых улицах, разрушенные здания и чей-то смех… Все казалось ему мерзким, нелепым. Оправданием какой-то чудовищной мерзости. За маской, которой высокие личности пытаются скрыть свою недалекость, свои лживые пороки. Глаза женщины, такие нежные, наполненные материнской лаской и спокойствием то вдруг чудились ему. Как будто она смотрела и улыбалась. Джоконда…много ли ты видел Да Винчи?! Старик усмехнулся. Он не чувствовал возраста. Он был собой. Как будто стоял на границе разных миров, каждый из которых как на рынке предлагал свои товары и что-то хотел взамен. Он думал о себе, о том самом главном, что утрачено…

Женщина…может, не зря–таки она была виновна, обречена на муки и изгнана из рая? Вместе с Адамом, но тот за глупость, доверчивость, и руководимость. А Ева…вечная интриганка…или искательница нового, пыталась открыть что-то непознанное …Женщина. Она такой и осталась.

Вроде человек, так же думает, ест и пьет, разговаривает о насущном и строит теперь уже свою карьеру в открытую, на равных с мужчиной. Времена ее «серого кардинальства» почти ушли… Она почти вышла из тени. Не зря самыми влиятельными дамами в древние времена считались только дамы полусвета: гейши, любимые жены султанов, куртизанки, и так далее. Свободные, образованные, они как ветер меняли судьбы стран и отдельных личностей.

Вроде зверь, убьет и съест соперницу, снесет все преграды, и до конца будет защищать свое дитя, все сделает возможное и не возможное для создания себе комфортабельных условий.

Ему почудился шепот моря. Как будто где-то неподалеку волна билась о скалу, но прилив снова и снова гнал ее вперед, и она уже много тысяч веков неслась, расщепляясь на мелкие брызги о камень, и тяжело грустно вздыхая, сползала по песку и гальке обратно в океан. Чтобы там вновь наполниться надеждой и понестись вперед. Так и женщина. Разбиваясь в дребезги об осколки любви, она отползает, затихает, сливается с людским безбрежным океаном, и, набравшись сил, вновь летит на новую скалу. Какими мыслями тешат себя жены алкоголиков, сумасшедших грозящих их убить каждый день, или неистовых любовников, приносящих им с последнего «совещания» новую заразу: «Он измениться силой моей любви, и обретем мы счастье!» Терпят, привыкают, молчат. Но океан вечен, а капля чистой воды – прекрасна… В отличие от человеческой души, ставя как штору свою жертвенность, и заслоняют ей любовь к комфорту, привычку, лень, и собственную жалкость и слабость. Нежелание что-то менять. Нежелание жить и бороться. Сколько войн пройдено и крови пролито было за этот девиз «за свободу». Зачем? Если человек до сих пор готов продаться за любую медную копейку… И это касается не только женщины…

Что есть женщина? Власть миража…Что мы можем знать о другом человеке, мы мало знаем даже о самих себе. Она прекрасна… Лишь отражение, блик лучика весеннего солнца на ветровом стекле. Прическа, походка, глаза, фигура, грудь, нежный облик, манящий, привлекающий желание… Глубокий ум, чувственность…Странное дело, прекрасно представляя наш идеальный прототип, мы живем и мучаемся совсем с другими, не давая себе уйти, терпя, и постигая чужое несовершенство, заодно с собственным. А мимо прекрасного идеала пробегаем мимо, потому что чудовищная копия уже ближе и дороже, и будет за опоздание орать… И как умудренные опытом кузнецы, все лучше и искусней ограняем свои оковы.

Лишь отблеск старого воспоминания или детской фантазии, отсвечивая от объекта, вдруг попадает в какую-то точку на предмете и, отражаясь в нашем сознании, совпадает с метрикой истинной чувственности и красоты. Если совпадение случайно, оно быстро развеивается. Но если субъект был направлен, искал и жаждал увидеть… Нелепая, ненужная рапсодия может растянуться на годы. Годы разочарований и боли. И если в молодости из крупинки человек еще может возрастить мираж, достойный оазиса в пустыне, то с возрастом это становиться делать все сложнее… Детские мечты уходят на глубину памяти или совсем исчезают, из-за обилия виденного мозг не дает сосредоточиться на одном объекте, и четко разграничивает его истинную природу. С которой так сложно сжиться, да и зачем? И старики, в своих приобретенных в молодости квартирах, умирают в одиночестве, с угасающей надеждой хлебнуть хоть каплю той нежной трепетной и вечной любви, которую обещает молоко матери, вскормленное в детстве. А оазис, постепенно становясь маленьким ключиком, затем обнажается настоящим миражом.