Текст книги "Узники Мельпомены"

“Приемыш”

Андрей сидел, перебирая старые фотографии. Их было немного, она не любила сниматься, и убегала, даже когда он на первые заработанные им деньги, пытался снять на старую камеру. Бумага приятно шелестела в руках. Снимков было немного. Всего тринадцать. На последней фотографии она смеялась. Из-за неправильно падающего света морщинки скрылись, и лицо выглядело до неприличия молодо, бросаясь ярким контрастом с выбеленными временем волосами. Шорох в руках давних воспоминаний яркими и болезненными переживаниями отдавался в груди.

Даже когда пожелтевшая бумага с присвистом от взмаха руки разлеглась ворохом на столе, яркие своей силой воспоминания еще долго шли чередой перед его глазами. О той, что приютила.

Сейчас, закуривая очередную сигарету и глядя на огни большого города, казалось, что так было всегда. Что ему всегда было двадцать пять лет, что он всегда жил именно так, всегда мог так жить, и данная секунда – это постоянная вечность. Он так и не смог смириться с потерей. Лишь изредка боль обжигала его, как ударом раскаленного хлыста через все тело. А большинство времени привык существовать не думая, так было легче. Так проще было обманывать себя, что старушка все так же ждет его у дома, и кофе остывает в турке к его приходу, по прежнему веет еле заметным ароматом остывающих пирогов и, гуляющего по всем комнатам, ветра. И что когда он поедет туда, то еще издалека увидит ее у крыльца с развевающимся, вечно выпадающим из прически, клоком седых волос. Поэтому больно было только там, видеть, как в его единственном доме копошатся чужие люди, и странная девушка с ее лицом. Она так и не оставила дом ему, не объяснила, просто говорила: «Нельзя». И все тут, что ж с ней поделаешь… Но он уже не мог от него отказаться, это все что у него когда–либо было.

Своих родителей Андрей не помнил. Что не удивительно, если мать еще в роддоме написала отказ. Случайность, врачебная ошибка, или чей-то злой умысел, но первоначальный роддомовский диагноз «полный паралич» не подтвердился, и говорить он начал как все дети, а ходить еще раньше. Первые годы в детских домах он помнил плохо, его часто переводили за драки и смуту, даже там стремясь избавиться. Нелюдимый, молчаливый, злой он был изгоем и среди детей. Они не общались с ним, но и трогать боялись. В маленьких черных глазах читалась яростная надежда убить, умертвить, уничтожить любого… С четырех лет он начал сбегать. Это тоже было причиной переводов. Под конец его определили в отдаленный детдом, почти концлагерь, окруженный лесом. Следили там дико, и за любую провинность ребенок мог быть избит. Так он попал в местный госпиталь. Но воспитатели недооценили его жажду свободы, да и в госпиталь чаще попадали только те, кто не мог самостоятельно дойти до туалета, так что контроль был не особо бдителен. Бежал он долго, чаще лесом, так как на дорогах могли искать. На шестой день, вконец обессиленный и оголодавший, евший ягоды и, изредка, падаль, он жутким зверенышем вышел к тому дому. Мозг давно почти отключился, и не будь он шестилетним ребенком, их встреча могла окончится совершенно иначе.

Он увидел ее еще в поле, но сил не было бежать. Он ощетинился, как загнанный зверек, и приготовился себя защищать. Высокая, с пробивающейся сединой в длинных собранных в хвост волосах, поджатая, сухопарая женщина замерла, увидев его, оценивая каждую травинку и порез на его лице и теле долгими немигающим взглядом.

– Детдомовский?

Мальчишка помотал головой в знак отказа.

– Мм. Не сдам. Не трясись. В доме нет телефона. Пойдем, вынесу еды. Пойдешь на расстоянии рядом, будешь видеть, что я не кому ни звоню, и вовремя сможешь убежать. Здесь кроме меня никого нет, – постояла минуту, и, не поворачиваясь, пошла к дому. Крадущейся походкой ребенок двинулся за ней.

– Как тебя зовут?

Ребенок долго молчал. И когда уже все перестало ждать ответа, произнес:

– Андрей.

Так они подружились. Ее звали Эдна. Усыновить его ей никто бы не дал. Поэтому они просто никому ничего не сказали. Прошел год, но мальчика так никто и не искал. Редким приезжающим гостям они рассказывали легенду, что мать его умерла при родах, а отец работает далеко на севере и забирает его на месяц раз в год. И в этот месяц отправляла его с туристическими группами куда-нибудь в далекие загадочные страны, о которых рассказывала ему перед сном по ночам. А когда он не хотел уезжать, то просто прятала его от гостей. Когда Андрею стукнуло восемь, она каким-то чудом смогла выправить ему документы, и пристроить его в школу. До этого обучала его дома. Так что к времени приобщения к образованию он не только мог прекрасно писать, читать и считать, но и знал три языка. Легенда о его семье, заученная и отшлифованная до дыр, вопросов не вызвала. Заезжие гости, давно привычные к одиночеству уже не молодой женщины, считали его даром Божьим ей, больше радовались, и тоже большинство вопросов не задавали, стараясь щадить чувства ребенка. Взрослея, Андрей больше научился скрывать свои истинные чувства и приспосабливаться к окружающим. В школе отношения выправились, учился он хорошо, так как любой неясный предмет Эдна, как орех, «раскусывала» ему дома. Появились друзья, точнее приятели. Истинно близких, до откровения отношений он не с кем ни заводил. Так как его замкнутое, еще не совсем отошедшее от зла, сердце принадлежало только ей, ей и их дому.

В то первое время, когда он спал на сундуке у открытой двери и слышал каждый шорох днем и ночью, она часто сидела с ним по ночам. Глаза, привыкшие к темноте, хорошо различали на верхушке лестницы ее позу «на корточках», хотя иногда она сидела свободно вытянув длинные по–юношески стройные, одетые в брюки, ноги. Он четко видел отливающую луну на поседевших клоках ее волос. Сначала он настораживался, но она молчала. И на одну из ночей смог спокойно уснуть. Утром ее уже не было на лестнице. Со временем чувство дрожжи прошло, и он стал говорить. Эдна никогда не лезла первой. Говорила только в ответ и ровно столько, сколько ее готовы были слушать. Он так ценил это качество в ней, больше не встреченное в людях.

Вопросы, такие не значительные в детстве, со временем взросления все больше возникали на их горизонте. Эдна не работала и почти не выезжала из своей обители, но в тоже время они никогда ни в чем ни нуждались. Как объяснила она, ее родители владели большой коллекцией редких картин и ценностей, и после их смерти она продала все это и перевела в деньги. После ее смерти он узнал о счете на свое имя с более чем приличной суммой на нем, но, сколько не искал, никаких счетов хоть когда-либо открытых на имя Эдны не смог найти. Не ограничивая его ни в чем, она его в то же время не баловала, денег на мелкие расходы давала не больше, чем другие родители детям, а желаемые вещи покупала не раньше чем через три месяца, если его желание еще не угасало получить их. В шестнадцать, перед поступлением в институт, устроила его на работу курьером, но купила квартиру в городе. На его удивление, объяснив, что квартира была всегда, просто она ничего ему не говорила. Дату на купчей он нашел уже позже, разбирая, после того как ее не стало, бумаги. Там же он узнал о своем мнимом переводе из другой школы, ведь пошел он сразу во второй класс. Уже потом, стоя у могилы мальчика до него носившего его новое имя, он по-настоящему задумался о том, сколько же тайн унесла с собой его названная мать. О том, что практически ничего не знал, о самом близком и дорогом человеке.

Она запретила проводить туда телефон, да и когда у него появился сотовый, то ловил тот только почти у трассы, либо на опушке леса. И сама практически никогда ему не звонила. Хотя ее присутствие, ее недремлющие немигающие глаза он чувствовал всегда где-то за своей спиной. Иногда она пропадала на день или на три, а как–то раз ее не было неделю. Он так извелся тогда, что набросился с вопросами и обвинениями, хотя и они еще в детстве договорились не обсуждать эту тему. Тогда-то она и рассказала ему про атлантов, древних мудрецов. Она говорила непривычно торопливо и долго, и вдруг спохватившись, задумчиво замолчала, враз посуровев. И еще целых десять лет не говорила на эту тему ни слова, уходя и угрюмо отмалчиваясь.

– Ты не боишься смерти?

– Нет.

– Почему? – она в ответ улыбалась.

– Считаешь, я слишком старая? Смерть слишком близка, чтобы ее бояться. Каждый день зажигая газ, ты ведь не боишься ни огня, ни взрыва? Так и здесь. Я могу умереть прямо сейчас, от тромба в крови, сосульки с крыши, да чего угодно. Никто не обещал мне, что я доживу до ста. И я могу умереть каждую секунду. Так же, как и ты. Так что не стоит бояться, отсюда еще никто не уходил живым, а мир все еще прекрасен. Жизнь лишь миг. Наслаждайся. И любящие и презирающие ждут от тебя всегда слишком многого. Но это их ожидания. Не стоит расплачиваться не за свои ошибки и грехи, не стоит жить чужими ожиданиями. Наслаждайся. К тому же ты прав, смерть слишком близка, чтобы чего-то в жизни еще и бояться.

Они сидели на крыльце, был теплый летний вечер. Он, семилетний пацан, приволок из деревни сигарету, и, желая проверить ее любовь и терпение, неспешно прикурил при ней. Эдна улыбнулась и ничего не сказала.

– Ничего, что я курю?

– Ничего. Это твоя жизнь. Наслаждайся.

– Но ведь никотин вреден! Тем более в моем возрасте! Я могу не вырасти, или потерять здоровье!

– Тем более, ты все знаешь. Это твой выбор. И твоя жизнь. Наслаждайся.

Курить почему-то расхотелось. В легких запершило, и на зубах ясно ощутился вкус табака. Из вредности он так же неторопливо, потому что было противно, докурил сигарету и не курил больше никогда. До самой ее смерти.

– А как же страдания?

– Какие еще страдания?– глаза ее искрились, и смех уже совсем явно прорывался в голосе.

– Ну как какие… Вот святые, допустим, мученики. Страдания закаляют дух и делают человека сильнее, делает из него мужчину!

– Страдания и мучения делают из человека тирана. Так как человек, который много страдал, ничего кроме этого больше не знает. И потом будет плодить мучения вокруг себя уже у других людей. Кто сознательно, «раз со мной так, то и я с вами так же», кто бессознательно, но результат всегда один и тот же. Тебя никогда не удивляло, что настоящий мужчина или там герой с «человеком счастливым» – не синонимы?

– Не…ну если так как ты говоришь… Наслаждайся! Это не правильно.

– Это почему же?

– Но ведь человек, если будет так жить, ему будет абсолютно наплевать на окружающих его людей. Так же нельзя!

– Счастливый, радостный человек не причинит зла другому. Никогда. Не о том думать будет. К тому же даже злой человек, которому для счастья нужны деньги, связи, бесчестный человек, живущий для себя – будет знать людей как никто другой. Все их пороки и слабости, так как они в нем самом. Для него это тоже не плохо.

Ребенок глубоко задумался. Что-то в правильности этих суждений ему глубоко не нравилось, но как выразить, высказать точившую изнутри смуту он не знал.

– А почему ты тогда живешь здесь и одна? Ну, со мной. Почему сама не «радуешься жизни»?

– А я радуюсь. Здесь – моя радость. У каждого ведь она своя, уникальная. К тому же чем ближе пытаешься быть к людям, тем яснее понимаешь, как далек один человек от другого. И чем ближе люди кажутся друг к другу, тем дальше находятся.

– Даже мы с тобой?

– И мы с тобой. Хотя мы чуть ближе на самом деле, чем многие. Чем многие родные люди.

– Почему так? Почему ты так думаешь? Для меня ближе и дороже тебя никого нет.

– И для меня – тебя тоже. Но это одна сторона – лицевая. Есть еще внутренняя, о которой люди предпочитают не помнить. Человек всегда рядом. И мы забываем спросить, как он чувствует себя, что думает, чего хочет и чем живет. Он всегда рядом. И, кажется, что можно спросить всегда. Завтра. И так проходит вся жизнь. И однажды проснувшись утром, ты обнаруживаешь, что лежишь рядом с абсолютно чужим незнакомым тебе человеком. И нет никого больше рядом. Все другие давно отторгнуты и выкинуты. Ты одна. Просто люди ленятся прислушаться, кто дышит рядом. Так проще, так легче. И результат почти не важен. Закрытые глаза не увидят ошибку, не потребуют действий. Отсюда и моя тяга к одиночеству. Слишком большая даль пролегает между человеком и человеком.

– Но нельзя же так. Нельзя не обращать внимания на других!

– Малыш мой. Конечно нельзя. Но жизнь, возможно, мы проживаем лишь однажды. И человек, которому за себя стыдно не может быть по–настоящему счастлив. Главное не прожить жизнь по навязанной тебе роли. Обстоятельства, воспитатели и окружающее тебя общество всегда будет чего-то от тебя ждать, и чаще всего – невозможного. Будет навязывать тебе манеру поведения, как и почему ты должен жить. И однажды утром можно проснуться с осознанием, что у тебя никогда не было ничего своего, не было и нет. И ты – всего лишь неудачная пародия на чужие убогие мечты. К тому же люди сами редко знают, чего в действительности хотят. Так что на этом пути ты не найдешь счастья. Наслаждайся каждым мгновением, своим мгновением, за которое никто другой не сможет быть в ответе.

– А как же любовь, мама? Ведь нельзя же совершенно не замечать чувств и желаний любимого человека! Отворачиваться, как от стенки, от него?!

– Не надо путать любовь с торговлей, мой родной. Это в торговле «баш на баш». Если так и в любви, то это не любовь, а лишь прикрытие очередной торговой сделки. Я говорю тебе, что люблю тебя – и обязательно жду, что и ты скажешь мне тоже самое. А потом буду манипулировать тобой, гнуть и ломать тебя как мне удобно, потому что если ты не сделаешь, как я хочу – значит, ты меня не любишь. А ты будешь пытаться так же манипулировать мной. И в этой холодной войне никогда не будет победителей. Это торговля, бартер, сделка, да что угодно, только не любовь! Истинная любовь не зависит от взаимности, так как никогда не знает ее. Истинная любовь может быть, как бы это не выглядело смешно и дико, только безответной. Так как ответ значения не имеет.

– Как же тогда? Что такое любовь?

– Любовь – это не обладать, не быть вместе, и даже не видеть другого человека. Это знать, что он существует. Это знать, что ты всегда будешь с ним, в небе и на земле, потому что существуешь, пока существует он, и даже если кто-то раньше уйдет – вы не сможете расстаться. Это быть счастливым, когда счастлив этот человек, в чем бы ни было его счастье. Даже если его радость – быть с другим, а не с тобой. Это каждое утро радостно вдыхать в легкие воздух, от сознания, что где-то так же вдыхает его кто-то еще. Это всегда быть готовым прийти на помощь, не отвернуться, не предать, не уйти, не обидеть. Это даже не прощение, потому что тебе не за что прощать его, так как ты принимаешь и любишь его целиком. А не частями каких-то собственных иллюзий. Это всегда быть рядом, и всегда быть нигде, чтобы не мешать. И радоваться, если судьба подарила тебе что-то сверх этого, например, его ответное чувство. Любовь – это то счастье и свет, что однажды зажжется в твоей душе от взгляда или вздоха другого человека, и уже не погаснет. Но так бывает, что это чувство к человеку не приходит никогда.

Она, задумавшись, и низко опустив голову, какое-то время молчала. Андрей боялся перебивать откровенное мгновенье.

“Расцвет”

Они сидели обнявшись, тепло прижавшись друг к другу. Сами не заметив, как легко были оставлены недоприбитые доски для замены пола. Как остывал у камина уже не первый чай. В огне, разлетаясь на щепки, потрескивали дрова и огонь метался отражением в глазах двух людей.

– Скажите, у вас что-то случилось?

– Да нет. Просто как-то все не ладится в последнее время. Откуда только берутся эти тяжелые ощущения, суета, злоба, растерянность…? Когда все валится из рук, и жизнь кажется пустым сном, одним большим разочарованием…

Старик помолчал, улыбаясь и низко опустив глаза. Внезапно образовавшиеся морщинки у его губ сморщились, образовывая глубоко спрятавшуюся улыбку.

– Хотите, я лучше расскажу вам одну историю? Почти сказку?

Эльза где-то в изгибе у его плеча едва заметно согласно вздохнула.

– Я расскажу вам о дьяволе. Его так не рисует молва, и вряд ли вы где-то еще услышите такое… Хотя, если вдуматься, доля истины во всем этом есть.

Давным – давно в Поднебесной, или месте где живет Господь, жил один ангел. Он не особенно выделялся из остальных. За исключением одного. Сильнее, ярче и больше других он каждый день и час старался помочь людям. Помочь быть счастливыми. Но по его рангу он мог что-то сделать только для одного человека в день, да и то, немного. Существовал Закон, согласно которому ни один ангел не мог вмешиваться и как-то серьезно менять жизнь людскую, иначе его ждала страшная кара… И сердце его каждый миг разрывалось от невыносимой боли и страданий из-за мук людских. Он мог распылить себя на миллиарды частиц, или вырывать у себя по куску мяса, но даже его он не мог отдать голодным. Когда его сердце переполнилось, он пришел к Господу и спросил его, почему он так жесток и немилосерден к людям, почему нельзя дать людям счастья. Но Господь выслушал его и ничего не ответил. Тогда он пошел к другим ангелам и пытался показать им, как ужасен мир под ними, как тяжел человеческий век на Земле. Он хотел растопить их сердца и сплотить между собой, чтобы выступить в бой и побороть существующий порядок невмешательства, открыть людям Истину и навсегда избавить от страданий. Но ангелов не тронула его мольба, и никто не присоединился к нему. Тогда он собрал все силу, заключенную в нем, и кинулся вперед, почти в победу не веря, но уже изнемогая от переполнявшей его доли земного зла и горя. Он все-таки надеялся единым ударом снести и перевернуть существующий порядок и стать у ворот мироздания, чтобы открыть их людям и дать им счастья. Его удар воспринялся как щелчок, и лишь уже падая назад, в проблесках сознания, он понял, что летит на Землю.

Нескоро глаза его открылись, и он пришел в себя. Опустошенный своим недостойным и ничего не принесшим поступком он годы бродил по пустыням и топям Земли. Боясь увидеть тех, ради кого он пострадал, и уже ничем не имея возможности помочь им. Так было до тех пор, пока в лесных холмах у зеленой едкой воды ему не встретилась девушка. Падший ангел хотел свернуть с тропы и скрыться, но вдруг увидел, как лицо девушки при виде его осветилось необычайным счастьем.

– Кто ты? Самый прекрасный человек на Земле!? Я никогда не видела никого лучше и даже подобного тебе!!! Как зовут тебя?

– Меня зовут Дьявол. Правда ли, что счастье на твоем лице вызвано видом моим?

– О да! Ради того чтобы увидеть тебя лишь миг я готова была бы провести всю оставшуюся жизнь в кандалах под сырой землей! Лишь ради этого мига счастья!

Дьявол приободрился. Он вдруг понял, что здесь уже никто не связывает ему рук. И он своими знаниями может принести людям гораздо больше пользы, чем из Поднебесной. Он двинулся к ближайшему селенью. Девушка, как привязанная последовала, за ним.

Во всех городах народ расступался перед ним и тянулся живой змеей следом, куда бы он ни пошел. Он останавливался у каждого, и спрашивал в чем его беда, что не хватает ему для полного удовлетворения. И все еще обладая волшебной силой, давал каждому просящему – желаемое.

Он был несравнимо красивее и восхитительнее, сильнее, умнее, смелее и отважнее любого человека на Земле. И каждому открывал свою чистую душу, разрешая смотреть на себя. И каждый хотел стать как он. Люди стали сравнивать себя и выявлять в себе все больше и больше недостатков во внешности, он как будто впервые увидели себя и друг друга. Самый сильный в боях стремился превзойти более сильного, самый смелый – более смелого… Самые щедрые роздали все и умирали от голода, стараясь и в этом превзойти друг друга. Каждый хотел стать первым, после дьявола. Каждый хотел стать лучше…встать за ним. Одаренные им оглядывали пожеланья следующего, жалея, что не возжелали чего-то другого… Зависть, злость, ненависть, подлость и предательство вспыхнули между домами и семьями, государствами…

Оглянувшись назад, на дела свои, дьявол ужаснулся. Никогда еще Земля не горела в таком яростном огне смертельных пороков и зла, как в тот день. Он побежал, но толпа хлынула за ним, крича и требуя подарков. Стремясь бежать следующим, люди давили друг друга, без жалости проливая кровь своих отцов и детей.

Он быстро бежал. И когда ему удалось оторваться, забился в первую темную расщелину, оглушенный, потерянный в своей неудаче.

И лишь тогда он понял, что чтобы человек смог принять желаемое и испытать истинное счастье, он должен испить все его составляющие до дна, до последней капли. Рассмотреть, как в микроскоп, все составные этого самого простого и самого сложного на свете вещества. Чтобы увидеть все грани счастья, он должен рассмотреть все грани несчастья. Научиться различать их, нести, суметь охранять и не разрушить. Ощутить на губах вкус соленых слез, чтобы понять вкус сладкого поцелуя, пройти сквозь тьму – чтобы увидеть и оценить все, что освещает свет. Пройти сквозь боль и злобу, чтобы суметь сохранить детский смех у ребенка. И лишь сваяв в своем сердце по кусочку граненный сосуд. Выжигая каждую толику, не приносящей светлой радости, – подлости, лжи, мелочности, зависти и мести, создав эту чашу для добра… Суметь налить в нее крупицы радости и счастья. Нести его, не расплескав, лишь тогда сможет человек.

Сжавшийся, от своей страшной и глупой выходки, несчастный дьявол, в ужасе смотрел, как люди разрывали друг друга. Уже не в силах остановиться и привнося в его образ в молве уже новые и новые прекрасные и ужасающие черты. Сердце его не вынесло и разорвалось. Чувствуя, что не выдержит, он в панике успел лишь в последнюю секунду загадать, чтобы никогда ни одна его часть не показалась из темноты на свет.

Так и случилось. И лишь тогда, в редкие мгновения, когда свет солнечных лучей встречается с теменью, люди могут увидеть облик дьявола. Страшен этот миг, так как по-прежнему разжигает в сердцах людей отклик тех желаний. И разглядев свое отразившееся изменившееся лицо на чистых кусках дьявола, ужасаются они ему. Так как ничто не показывает истинную суть вещей так, как если увидеть ее в сравнении. Не в силах поверить, в страхе, навсегда наделили они черты заблуждавшегося всеми пороками и мерзостями своими.

А бессмертное как мир тело дьявола, хоть и разлетевшееся по всему свету и спрятанное в темноте, каждый век развращает сердца людей.

Дух же его, не имея возможности подняться на небо, спустился в самый центр мрака, к горящему сердцу Земли. Коря себя и в вечных муках, он собирает там души людей, коих коснулся облик его. Проведя их через всю глубину пороков и дав испить всю меру зла, лишь тогда может он отпустить их дальше… Исправляя тем самым хоть как-то сделанное, он потихоньку восстанавливает мировой порядок, не давая своей великой и высшей глупости проникнуть дальше в истинное и разрушить основы его.

Чтобы люди помнили его самый страшный грех, и те, кто видел и не видел черты его, могли еще при жизни на свой путь вернуться, над вратами своими он написал: «Благими намереньями вымощена дорога в Ад!» И слух о том стелется, летя по закоулкам теней быстрее мысли его.

С тех пор, как она вернулась в тот дом, прошло много дней. Зиму сменила весна, неслышно прошелестело и отгорело жаркое лето, и, наконец, по дорогам и полям страны разметала свое хозяйство золотая осень. Точно так же, как раньше в душу въедалась тоска, в ее сердце незаметными шажками прокралась любовь.

Они жили тихо, по утрам Вим варил на новообустроенной кухне «настоящий индийский чай» и по всему, еще местами обветшалому дому, разливался его сладковато – одуряющий запах. С ним было ничего не поделать, но вот со вкусом можно было – пятью-шестью кусками сахара. И она каждый раз долго смеялась над собой, подолгу пытаясь размешать эту громадную патоку в стакане.

В городе, куда приходилось изредка вместе выбираться за покупками, ее сначала принимали за его дочь. Он страшно смущался и замолкал при людях. Со временем и это прошло. Как-то она затащила его в модный бутик, и, несмотря на долгое сопротивление, теперь его можно было увидеть только в костюмах. Хотя и в этот стиль периодически вмешивались старые затертые, казалось, своими глазами видевшие Америку 60-х годов и СССР, джинсы, но и они невообразимым образом шли ему,делая похожим на Криса Норманна восьмидесятых годов. Свежий воздух, а может быть, раскрывающее свои лепестки, счастье, сделали свое дело. Его седоватый хвост засверкал сталью в рекламно – блестевших волосах, морщины съежились и, разбежавшись, забились в уголки глаз и губ, кожа задышала той свежестью и здоровьем, которая свойственна только молодости. Осанкой, походкой, и отчасти выражением в глазах, стала управлять та непоколебимая уверенность, которую не всегда можно углядеть у сильных мира сего, но всегда присутствующая в движениях состоявшегося довольного своей жизнью человека.

Растворяясь в мире ежедневных мелких забот, и Эльза растеряла свой одинокий разрываемый ветрами имидж. Как от домашнего очага, от нее веяло теплом, и руки, казалось, готовы были постоянно легко и с заботой ласкать загулявшую кошку.

Границы, так незримо и глубоко разделявшие их, затирались, унося с собой старые ставшие ненужными привычки и черты, вылепляя новые детали, сплетая незримой нитью древнюю как мир историю двух половинок и вечности.

Периодически, то расстроено – взволнованная, то безудержно – радостная ей звонила Василиса. Ее роман с Андреем протекал, по ее словам, таинственно и бурно и закончилось все, как это часто бывает, огромным скандалом. «Добрые люди» давно будоражащие слухами столицу, наконец-то донесли их и до ее мужа, в результате чего после непродолжительного бракоразводного процесса она осталась практически без гроша и на улице. В разъяренном состоянии она переехала к Андрею, и как виделось Василисе, дело шло к свадьбе. Эльза улыбнулась и решила что это, возможно, было хорошее время для всех.

Когда над домом и долиной уже скоро должны были расцвести предрассветные сумерки, а она крепко спала, в самом низу, если хорошо прислушаться, можно было различить едва заметные шаги. Вим уходил в глубину лабиринта.

Дни шли за днями. Завернувшись в водовороте мелких ежедневных дел, Андрей не замечал, а точнее предпочитал не обращать внимание, на множившиеся в ванной комнате баночки с женскими кремами, вторую зубную щетку, забытую кофточку на спинке кресла, поселившийся в розетке новомодный фен… Она не мешала ему. Привыкший еще в раннем детстве к суете детского дома, он, как бы естественно, сдвигал свои вещи, освобождая место другому человеку. Занятость, чувство вины за ее разрушенный удачный брак, и, наверное, жалость – к просящим полусчастливым глазам, изредка по-вечерам встречающим его на кухне, не давали ему разрубить затягивающийся клубок, выкинуть ее из жизни. Время шло, Вася все больше ощущала себя хозяйкой в доме, который он никогда не считал своим… Начав с завидной периодичностью запинаться об признаки узаконивания их союза, и вовремя разглядев надвигающуюся катастрофу, Андрей уговорил «возлюбленную» на альтернативную форму брака – через обряд древних майя, который навсегда свяжет их души воедино. Она не имела никаких законных обязательств, но пришлась по душе и оригинальничающей Васе, и пресыщенной элитной тусовке. Пока дребезжащий, старый до ветхости индеец (нанятый, за малые деньги спившийся актер провинциального театра) нашептывал слова «древней молитвы» в каждое ухо невесте, поплевывая, от чего та периодически кривилась, Андрей еще раз обернулся назад. Там, в толпе повелевших гостей, возвышалась с блестящими холеной сединой помолодевшая голова его бывшего работника. Трепетно прижимаясь к его плечу, стояла красивая женщина, разливая из своих сияющих глаз ту волну любви и безмятежного благоденствия, которая может идти только от по-настоящему счастливых людей. Он отвернулся, в сердце что-то кольнуло, оно похолодело, покрывшись мертвым, посеревшим от времени инеем.

В связи с вложением основных денег в их «новый будущий семейный дом», он уговорил Васю провести их медовый месяц в доме ее друзей и его детства, а позже уже попутешествовать по миру. Все были не против.

Эльза, осторожно ступая, вошла в гостиную. Почему-то при водворении в доме старика, она всегда теперь старалась ходить именно так. Чтобы случайным шорохом не нарушить его покой, если он задремал, или просто о чем-то задумался. Почему-то тень любой мысли, пробегавшая морщинами по его лбу, казалась ей много важнее ее собственного слова.

Но Вим не спал. Он, как обычно в последнее время, раскачивался в старом кресле-качалке, найденном ими на чердаке, отремонтированным, и с тех пор ставшим его любимым местом в доме. Как все старики, вечно зябнув, кутался в плед. Когда Эльза появилась на пороге, он поднял на нее глаза.

– Есть новости, – голос был так же тих и вкрадчив, как и ее шаги, – Вася… Они хотят на свой медовый месяц провести несколько дней здесь. Всего несколько дней. Я не знала, как отказать…

– Почему именно здесь? В этом доме? – Эльза кивнула, – Почему не в Венеции, или, хотя бы, в Праге?

– Тут такая история… Выяснилось, что Андрей в этом доме вырос. С приемной матерью. Потом что-то случилось, что дом ему не достался. Я не очень поняла. А поскольку сейчас так сложилось, что дом детства оказался и домом его друзей, в который он не думал, что сможет еще когда-нибудь войти…

– Ясно, – Вим пожевал губами, – А больше он ничего не сказал? – и замер, в ожидании ее ответа.

– Нет. Нет… То есть Вася рассказывала еще что-то, там длинная история…Просто я не все запомнила, она так щебетала. А что ты имеешь в виду?

– Ничего. Просто, а мы на их медовый месяц, как я понимаю, должны будем куда-нибудь съезжать? – от сердца отлегло, отпустило. Похоже, не знает. Значит, этот ничего не сказал.

– Нет. Они просто побудут в двух комнатах, я подготовлю. Вася обещала, что мы их можем даже и не заметить.

– Ну это вряд ли. Зная твою Василису… Что ж, будем ждать гостей.

Перед домом раздался визг тормозов, затем захлопали двери, и, под шум пакетов и выгружаемых сумок, маленькие каблучки процокали до порога. Эльза улыбнулась и, отложив книгу, встала приветствовать гостей.

– Открыто! – крикнула она, прежде чем раздалась барабанная дробь по двери.

– Хэллоу!!! – и Василиса, вся сияющая как майское солнце, возникла в проеме.

– Боже, какая ты красивая!!! Не зря говорят, что счастье идет женщине на пользу!

Подруги кинулись в объятия друг друга.

– Как тебе наряд? – Вася, пританцовывая, покрутилась, так что золотистый сарафан закружился вокруг ее стройных ног.