Текст книги "Ведьмина роща"

Из последних сил оттолкнулась Глаша от холодной груди и проснулась.

Села на куче веток и хвои, отдышаться пытается да по сторонам глядит. А сердечко так и бьется, точно пташка испуганная. Сидит она в шалаше, рядом костер горит, сумка Глеба лежит, только самого его нигде нет. И позвала бы его Глаша, да страшно, все сон ее не отпустит. Вылезла Глаша из своего убежища, к костру присела. Руки озябшие греет, на деревья, узорами украшенные, посматривает. А узоры вовсе не призрачные, теплого такого зеленого цвета, и тянутся по ним листья, цветы да ягоды.

– Ты чего проснулась? Разбудил тебя шорохом? – откуда-то из-за спины спросил Глеб.

Глаша так и подпрыгнула, едва в костер не угодила. Вскочила, смотрит на него пристально и пятится к краю поляны.

– Приснилось что, Глашут? – Глеб в один шаг оказался рядом и прижал ее к себе.

Теплый, даже горячий, одежда от костра нагрелась. И сердце беспокойно так бьется. Прижалась к нему Глаша сильно-сильно, слушает, греется, слезы украдкой утирает.

– Это сон, Глаша. Просто сон. День у тебя был беспокойный, вот и снится теперь бог знает что.

Кивает Глаша, улыбается, да только спать ложиться отказывается.

– Ну раз сон не идет, давай завтракать, – поцеловав ее в волосы, шепнул Глеб. – Я картошки напек и земляники набрал горсть. Для тебя специально раньше срока поспела.

Глава 9

 
Ночью в роще деревья шепчутся,
Вспоминают века минувшие,
Вспоминают глаза уснувшие,
Над рекой патлы-ветви треплются.
 

Глеб с улыбкой смотрел, как Глаша перебинтованной рукой повязывает голубой лентой надломленный сучок. Закончив «перевязку», Глаша обернулась и ответила на его улыбку. Глеб осторожно откинул с ее лица растрепанные ветром черные пряди.

– Теперь ты дорогу знаешь, сможешь и без меня сюда приходить, если устанешь от людей.

Глаша невольно вздрогнула, вспоминая ночной кошмар, и мотнула головой:

– В чужой дом без хозяина нельзя ходить.

– А ты не в чужой ходи, – улыбнулся Глеб. – Это теперь твоя роща, вон ты и вход в нее своей лентой пометила. А не хочешь одна, вместе будем ходить. Я люблю здесь отдыхать после того, как весь день с больными намаешься. Пойдем, нас в деревне ждут.

Глаша удивленно разглядывала мокрые окрестности: то здесь, то там виднелись небольшие лужи, бревна моста так напитались влагой, словно река всю ночь стирала их, а наутро забыла отжать да так и бросила обратно. Это не роса, она так густо все водой не пропитывает. Глаша оглянулась на рощу: на траве и березах поблескивали крохотные капельки, но тропинка, по которой они вышли, была сухой.

– Почему в роще не было дождя? – Она обернулась к Глебу.

Парень замер у моста и напряженно смотрел на тот берег, точно пытаясь разглядеть что-то. Глаша тоже посмотрела за мост, но ничего особенного не заметила. Туман еще не поднялся настолько высоко, чтобы заслонить деревню, и та стояла, протянув сложенные ладони крыш первым солнечным лучам, свежая, умытая, встрепенувшаяся после ночной грозы. Только возле ведьминой мазанки чернело обгоревшее дерево.

– Здесь часто гроза полосой проходит. – Глеб взял Глашу за руку и вместе с ней шагнул на мост. – Держись крепче, доски очень скользкие.

Но Глаше не было ни скользко, ни страшно. Мост точно короче стал за ночь и сам аккуратно ложился ей под ноги.

– А днем по нему легче идти, – ступив на траву, улыбнулась Глаша.

– Не от времени зависит, а от направления, – неожиданно серьезно ответил Глеб, и Глаше от этих слов вдруг стало не по себе. Она выпутала свою ладонь из его пальцев и с подозрением посмотрела в черные глаза.

Глеб хлопнул себя по лбу и полез в сумку.

– Забыл тебе утром валерианы дать. – Он протянул ей пахучую желтую таблетку. – Тебе ее надо два раза в день минимум неделю принимать, потом посмотрим. А я о том говорю, что в деревню психологически легче идти, чем в лес. Это человеческая природа. Лес у людей испокон века с опасностью связывается, а деревня – это дом, безопасность. Поэтому дорога к роще даже нам с тобой дальше и труднее ка-жется.

Глаша проглотила таблетку и кивнула в сторону мазанки:

– Думаешь, в сторону ведьминой мазанки тоже легче идти? Это молнией яблоню так пожгло? Вроде и выше есть места, почему она сюда попала?

– Не знаю, я в физике не силен. – Глеб пожал плечами и снова взял Глашу за руку. – Но местные сейчас будут говорить, что это ты грозу вызвала и возле мазанки молнией ударила.

Глаша вздохнула:

– Они теперь каждую грозу на меня вешать будут?

Глеб кивнул:

– А еще болезни людей и скота, неурожай, ссору влюбленных и плохие новости в газете. Я же не просто так тебе валериану прописал.

– Что за глупости! – Глаша топнула ногой и попыталась забрать у Глеба ладонь, но тот не пустил. – Ну при чем здесь я и гроза? И зачем бы мне яблоню у Ефросиньи Ильиничны портить?!

Глеб погладил ее по руке и тоже вздохнул:

– А ты прислушайся, что местные говорить будут.

– А ты будто знаешь? – прищурилась Глаша. – Так скажи!

– Скажу, если не будешь больше сердце свое глупостями бередить и убегать от меня, – наклоняясь к ней ближе, шепнул Глеб.

Румянец так и хлестнул по щекам, Глаша опустила глаза.

– Прости, Глеб. Так быстро все, мысли за языком не поспевают.

Глеб обнял ее, прижался щекой к волосам.

– Быстро, Глаша. Будет еще быстрей, не пугайся, я всегда рядом буду и один на один с этой напастью тебя не оставлю. А люди говорить будут, что ночью ведьма молодая со старой за рощу сражалась. И коль молодая идет под ручку с Хожим, а у старой в огород молния попала, ясно, кто победил. А когда ведьмы бьются, не только гроза, что угодно быть может. – Он отстранился, снова убрал упавшую на лицо Глаши прядь и серьезно поглядел на нее. – Ты хорошо в травах лекарственных разбираешься?

Глаша вздрогнула от неожиданности и пожала плечами:

– Разбираюсь, отец учил и местные травы показывал. Думаешь, и за травами ко мне пойдут? На что им ведьма, если настоящий врач есть?

– Они и до тебя ко мне без сильной нужды не ходили, все Ефросинью Ильиничну мучили, покуда она совсем не слегла. А теперь, когда молодая да сильная ведьма есть, они и близко меня не подпустят.

– А если я их к тебе отправлять буду? – с надеждой спросила Глаша.

Глеб только плечами пожал и повлек ее к деревне.

Было тихо и как-то торжественно, только изредка где-нибудь вскрикивал встрепенувшийся петух да в отдаленье слышалось нестройное мычание: пастух уже собирал стадо, мысленно ежась от предвкушения сырого и туманного луга. Глеб вел Глашу не по короткому пути, а через всю деревню, накинув на плечи свою куртку и бережно приобняв. Она старалась ступать тихо, но дорога под ногами предательски хлюпала и чавкала, и эти звуки выхватывали чуткие до чужих шагов уши – то здесь, то там из-за забора показывалась чья-нибудь голова. Глаша тихо здоровалась и тут же опускала глаза, чувствуя, как румянец заливает щеки. Она все ждала, как кто-то съязвит по поводу жениха или, того хуже, обзовет ее гулящей. Это надо же было додуматься – на всю ночь уйти с парнем в лес! Но ее никто не попрекал. Кто-то молча кивал и поспешно прятался за забором, кто-то неожиданно ласково здоровался, иные крестились и шептали что-то, а если встречались с Глашей взглядом, расплывались в торопливой улыбке. Только возле Оксанкиного двора ей встретилось несколько пар недобрых глаз, но и их обладатели поспешили укрыться за ближайшим строением.

Мычание становилось громче, и вот с боковой улицы прямо на Глашу с Глебом вывернуло сонное стадо. Пастух, дядька Василий, отсчитывая огромными кирзачами деревенские лужи, зябко кутался в куртку и похлестывал хворостиной разбредающихся в разные стороны коров. Увидев Глашу, он остановился и, наставив на нее хворостину, проворчал:

– На кой ляд нам нонеча дождь твой? Дождь – он к выходным хорошо, чтоб по грибы. А теперь что? Будет дядька Василий со своим ревматизмом весь день по сырости таскаться. Давай солнце!

Досталось и Глебу. Пастух подошел к нему вплотную, ткнул хворостиной в грудь и, кивнув в сторону Глаши, хрипло пробубнил:

– А ты следи, чтоб у тебя барышня ночами не рыдала. А то всю деревню залили. А корова не карась, сырости не любит.

Глаша оторопела, не зная, что ответить, но выручила корова тетки Варвары. Она углядела девушку и из самой середины стада, не обращая внимания на соседок, направилась к ней. Подойдя к Глаше, корова возмущенно засопела и ткнулась мордой ей в живот. Глаша вздрогнула и осторожно потрепала скотинку по голове:

– Иди, Бура, иди. Дождик ночью траву соком напоил, будет вкусная. А вечером встретимся.

Корова лизнула девушку в руку и пошла вслед за стадом. Дядька Василий замер, наблюдая эту сцену, потом растерянно посмотрел на свою хворостину, поспешно спрятал ее за спину и выдавил неуклюжую улыбку:

– Ты не серчай на дядьку Ваську, Глашута, это я так, спросонья ворчу.

Глаша кивнула, снова заливаясь румянцем, и поспешила отвернуться. Не по нутру ей было, как встречает ее деревня.

– Ты зачем меня через всю деревню повел? – прошептала она Глебу, когда стадо скрылось за по-воротом.

– Надо так, Глаша. Люди знать должны, кто ночную битву выиграл, – приобнимая ее за плечи, мягко ответил Глеб.

– Не нравится мне этот театр. – Глаша дернула плечами и отвернулась от него.

– Так и мне он нравится не больше твоего. – Глеб попытался прижать ее к себе, но Глаша вывернулась.

– Не надо меня на людях трогать, я не кошка!

Глеб только вздохнул, но руки с ее плеч все не убирал.

– Глаша! – Откуда-то из-за берез выскочил синий вихрь и с визгом обвился вокруг Глашиной шеи. – До чего ж напугала всех, дуреха!

Глаша потрепала сестру по голове.

– Чем напугала? Грозой?

– Вернулась твоя Глаша, видишь. – Из-за забора выглянула соседка Яхонтовых Анисья Петровна. – Мы с Варей говорили ей, что Хожий Глашеньку в обиду не даст, а она ревела полночи.

Глаша отцепила от себя сестру и удивленно посмотрела на нее:

– Ты чего ревела-то?

Аксюта покосилась на калитку и, испуганно юркнув за спину сестры, шепнула:

– Да куда ж ты одна ночью поперлась-то, дурочка?! Дядя Трофим как узнал, что Сашка тебя одну оставил, так тут вся деревня на ушах стояла. Каждого с постели поднял да допросил, каждую травинку на берегу с фонарем рассматривал. А Сашку розгами высек так, что он и подняться не может. И меня обещал, если за ворота выйду. – Она присела, пряча голову за Глашиным плечом. – И тебя, когда вернешься.

– И высеку! – Дядька Трофим стоял, подперев калитку могучим плечом и поигрывая узкой гибкой розгой. Глеб вышел вперед, закрывая собой девушек, но дядька Трофим только сплюнул:

– А с тобой, Глеб Харитоныч, у меня будет отдельный разговор.

Глаша замерла в нерешительности. Взгляд у дядьки был очень недобрый – того и гляди в самом деле отхлещет вот этой вот розгой и ее, и Глеба, и Аксюту. И ладно бы только их с Глебом – сурово и дико, но, в конце концов, есть за что. А вот Аксюту… Хоть хватай сестру да и правда беги к бабке в колхоз.

По дороге просвистел ветер, почти дотягиваясь веткой березы до дядькиного лица. Калитка скрипнула, точно норовя прихлопнуть Трофиму руку. Глеб распрямил плечи и подался вперед:

– Нет, Трофим Яковлевич, это у меня к вам будет серьезный разговор. И к Александру тоже.

Говорил он спокойно и с достоинством, но у Глаши от его голоса вспотел затылок. Стоя за его спиной, она могла поклясться, что глаза у Глеба сейчас черные-черные, точно уголья. Дядьку Трофима тоже пот прошиб. Он выронил розгу и как-то неловко затоптался на месте.

– Да напугала ты нас сильно, Глашута. Сашка… он, дурак, брякнул и не подумал, а ты и впрямь ушла. Он-то вернулся потом, глядит – нет тебя, только куртка, так сразу тревогу поднял. Никто тебя не гнал вовсе. Зачем ушла? Да еще и одна. Вот хорошо, Глеб Харитоныч нашел да домой привел.

– Привел, – наступая на дядьку, глухо произнес Глеб. – Да вижу, не рады. Глаше сейчас баньку да чаю горячего надо, озябла вся, а вы ее розгами пугаете. Или в самом деле руку поднять хотите?

– Да ну кто на нее руку-то поднимает! – Из-за плеча Трофима высунулась тетка Варвара. – Истопила я баньку. Аксюш, иди сестру попарь.

– Иди, Глаш, тебе правда прогреться надо после ночевки в роще. – Глеб обернулся к ней и с улыбкой кивнул в сторону двора Яхонтовых.

Дядька Трофим попятился, пропуская Глашу и прилипшую к ее спине Аксюту, проводил их внимательным взглядом до бани, точно боясь, что обе враз исчезнут, потом махнул Глебу:

– Пойдем потолкуем, Глеб Харитоныч.

Глаша вздрогнула и обернулась на пороге бани, но Глеб только подмигнул ей и вслед за дядькой Трофимом взошел на крыльцо.

Баня была истоплена чересчур, точно тетка Варвара племянницу изжарить собралась. Глаша наспех вымылась, переоделась и, отмахнувшись от уговоров Аксюши попарить ноги, выскочила во двор.

Солнце неторопливо выползало из-за облаков и озирало мокрые окрестности. Глаша подставила ему раскрасневшееся лицо и вздохнула. Точно Аксюта сказала, дуреха она. Ей ведь и в голову не пришло, что дядька с теткой будут беспокоиться, что, если отбросить все сказки про ведьму и Хожего, идти ночью в рощу было действительно глупо и опасно. Она могла поскользнуться на мосту и упасть в реку, могла наткнуться на какую-нибудь корягу, ее могло убить молнией, если бы она решила ночевать у костра на берегу. Но рядом с Глебом все казалось нипочем, и Глаша даже не думала о реальной опасности. А вот дядька Трофим, похоже, думал. Может, зря ему Глеб не дал ее высечь?

– Глаша.

Она открыла глаза и увидела перед собой Глеба.

– Иди в дом, тебе отдохнуть нужно. Без меня никуда не ходи. Я как с делами закончу, сразу к тебе.

Он приобнял ее, поцеловал в волосы и почти бегом вышел на улицу. Из дома выглянул дядька Трофим:

– Да заходи ты уже, Глашут. Напугал тебя? Ну не стану я сечь ни тебя, ни сестру. Хотя руки чешутся, – добавил он, когда Глаша и Аксюта вошли в дом.

Руки чесались, похоже, не у него одного. Тетка Варвара торопливо накрывала на стол и не переставала ворчать, а Глашу и к печи не пустила:

– Сиди, сейчас молока с медом нагрею. Нечистый твой сказал, согреть тебя надо да работой не нагружать.

Глаша села в углу у печи и задумалась. Позавчера тетка Варвара Глеба на порог пускать не хотела и выпороть грозилась, а сейчас указания его выполняет. Ворчит, а выполняет, понимает, значит, что действительно простудиться можно. Может, перестанут их этой сказкой мучить?

Аксютка поставила перед Глашей горячее молоко и хлеб с творогом:

– Глашенька, покушай.

Глаша пила молоко с медом, жевала хлеб да за окно поглядывала. Из дома, застегивая рубаху, вышел дядька Трофим, посмотрел на Глашу, пальцем ей погрозил:

– Ты без Глеба больше чтоб за ворота не выходила! А он придет, как закончит у Оксанки, тогда и идите куда хотите. Только к ночи, уж будь добра, вернись.

Глаша хмуро кивнула и снова уткнулась в кружку.

– Ну хоть солнышка мне на дорогу наворожи, – со вздохом добавил дядька Трофим. – А то натаскался ночью по дождю, аж ноги крутит.

«Да как я его наворожу?» – подумала Глаша.

Отставила кружку и вышла на крыльцо. Тучи постепенно редели, превращаясь в отдельные белые облачка, разбредающиеся по небу, точно овцы по лугу. Солнце все чаще проглядывало, разгоняя едва высунувшийся из травы туман. Глаша послюнявила палец и подняла его над головой.

«Ветер западный, небо там чистое. Может, и правда солнце будет».

Вспомнился ей и пастух дядька Василий, которому весь день с ревматизмом по мокрому лугу таскаться, и Глеб, которому сегодня тоже по лужам больных обходить. А он в одних кроссовках побежал, ноги промочит. И в самом деле так захотелось солнышка, прямо мочи нет. Повернулась Глаша к востоку, руки подняла, улыбнулась:

– Выходи, солнышко! Утро уже, довольно спать!

И солнце точно послушалось, выкатилось из-за облаков, прямо в руки ей хлынуло. Зажмурилась Глаша, постояла немного, погрела лицо да в дом ушла.

Глава 10

 
Как ты время вспять не воротишь —
Так слова назад не отменишь.
Как зимой листву похоронишь —
Так весной назад не наденешь.
 

– Дура ты, Глашка! – прошипел Сашка, поворачивая к сестре голову. – Дура бессовестная! Я ж вернулся через полчасика буквально, а ты уже уперлась.

Глаша зачерпнула густую, пахнущую хвоей и смолой мазь и осторожно прикоснулась к спине брата:

– Я, Саш, не собака, чтоб меня гнали, а я ластилась да хозяина ждала.

Сашка зашипел от боли и вгрызся в подушку. По спине, точно полосы у зебры, шли широкие ссадины, и каждое прикосновение к ним вызывало жгучую боль, к тому же мазь жутко щипала. Глаша осторожно промазывала раны, дула на них, но понимала, что сильно легче от этого не станет. Закончив со спиной, она бросила в чашку несколько листьев и отправилась на кухню за кипятком. У двери Сашкиной комнаты поджидала тетка Варвара.

– Ну что там у него спина? – пытаясь заглянуть к сыну через щель двери, обеспокоенно спросила она.

– Дверь запри, я одеваться буду! – отрывая голову от подушки, крикнул Сашка. Глаша притворила дверь и пожала плечами:

– Я думала, хуже. А так еще пару раз смажу, и пройдет. Сейчас вот травы заварю, чтобы боль снять.

Варвара следом за Глашей вышла в кухню.

– Ты не обижайся на него, Глашут. Он же вернулся за тобой.

– А я не просила за мной возвращаться.

Глаша залила листья кипятком и накрыла блюдцем, потом постояла немного, глядя в окно, взяла вторую кружку и кинула туда мяты.

Естественно, лечить Сашкины раны пришлось ей. Тетка Варвара легко могла бы сама взять у нее мазь и намазать их, да кто угодно мог, но все просили Глашу. Все, кроме Сашки. Он только ворчал, что она сама виновата, что из-за ее глупости и вредности ему отец спину исполосовал, и поэтому должна теперь его лечить. Глаша даже сама толком не понимала, зачем согласилась. Видать, тетка Варвара разжалобила, уж так она переживала за Сашу и такой доброй старалась быть с ней и Аксютой. Глаше было несложно и не противно возиться с ранами, куда сложнее и противнее оказалось терпеть обвинения во всех грехах, которыми в нее сыпал «несчастный больной».

– Где там трава твоя? Давай уже, да пойду. – Сашка, без рубашки, потягиваясь и почесывая спину, вышел в кухню.

Глаша кивнула на кружку:

– Не заварилась еще, подожди.

– Тьфу ты, ведьма, – буркнул тот и распахнул дверь. – Ну хоть солнце наколдовать сподобилась.

На улице и в самом деле было солнечно и тепло. Сашка постоял на пороге, потом вернулся в кухню, взял кружку и брезгливо понюхал содержимое.

– Подожди пару минут, – вздохнула Глаша. – И рубаху надень. На солнце мазь жечь будет.

– Без тебя разберусь, ведьма бестолковая! – огрызнулся брат. – И так наворотила делов, на меня теперь вся деревня косо смотрит. За что ты так Оксанку? Правда глаза колет?

Глаша сердито стукнула кружкой по столу:

– Не трогала я Оксанку! Я в роще была, ты меня туда сам выгнал, и я понятия не имею, что у вас тут творилось!

– Рассказывай! Не ты, так Хожий твой постарался! – фыркнул Сашка, бросил блюдце на стол и, морщась, глотнул из кружки. – Твари вы безбожные!

– Сашка! – прикрикнула на него тетка Варвара. – Да как у тебя язык поворачивается такое сестре говорить!

Глаша вскочила, схватила кружку с мятой и вышла во двор. У Оксанки ночью случились преждевременные роды, ребенок родился слабый, недоношенный, и сейчас и он, и сама Оксана были в очень плохом состоянии. Доктор из Огневки, которого ночью привезли мужики, настаивал на срочной госпитализации, и Глеб был готов везти их на своей машине, но Оксана и слышать ничего не хотела, только кричала на врачей да во всем обвиняла Глеба с Глашей. Этого же мнения придерживались ее подружки – Ольга и Аня – и поносили молодого врача и новую ведьму на всю деревню. Остальная молодежь пока держала нейтралитет да поглядывала на Кондрата, который проявлял разумность и тоже пытался уговорить Оксану ехать в больницу. Собственно, если кого-то и можно было обвинить в ее несчастье, так уж скорее его. Оксанка была не замужем, но все слухи сходились на том, что ребенок этот от Кондрата. Тот сильно не отпирался и был готов принять на себя эту ношу, хотя вряд ли кто-то назвал бы их с Оксаной отношения любовью. Вчера, после того как дядька Трофим поднял на ноги всю деревню, они сильно поругались, Кондрат хлопнул дверью и ушел пить к Витьку, а к полуночи у Оксаны начались роды. Кондрат бросился было искать Глеба, но быстро оставил эту затею, потому что Оксанка при упоминании его имени начинала голосить как ненормальная. И он на машине рванул в соседнее село за доктором. Когда Глаша и Глеб вернулись, Оксанка уже родила слабенького синюшного пацаненка, который едва дышать-то сам мог.

Глаше было жалко и Оксану, и ребенка, но больше – саму себя и Глеба. Он оказался прав, эту беду тоже приписали ей, и, что самое обидное, сделал это брат, которого она только что лечила после ночных воспитательных мер отца.

– Ты чем меня напоила, ведьма проклятая?! – Сашка выскочил на крыльцо и швырнул в нее кружку с кипятком. – Ты меня молчать заставить решила?! Не дождешься!

Язык у Сашки и правда ворочался с трудом, а гневная тирада то и дело перемежалась слюнями и соп-лями.

– Дурак! Я сказала, не заварилось еще. – Глаша едва успела увернуться от кружки, но горячая жидкость больно лизнула запястье. – В следующий раз слушать будешь! Воды выпей – пройдет.

Травы, которые заварила Глаша, если не дать им как следует настояться, обладали сильным вяжущим действием.

Сашка гневно сверкнул глазами, хлопнул дверью и пошел прочь со двора. А Глаша ушла в дальний угол огорода, прижалась щекой к сараю и заплакала. Там ее и нашла Аксюта. Присела тихонечко рядом, обняла, уткнулась носиком ей в шею и затихла, не зная, как сестру успокоить. Посидела так немного и вдруг сама расплакалась, да горько так.

– Ну ты-то чего плачешь, одуванчик? – Глаша потрепала сестру по голове. – К тебе у местных претензий никаких, иди гуляй-играй.

– За что он на тебя так, Глаша? – всхлипнула Аксютка. – Ты же Оксанку эту не трогала совсем.

– Не трогала. – Глаша вздохнула, вытирая слезы. – Да поди докажи.

– Глаш, ну это же глупости какие-то, ей-богу! – Аксютка подняла к ней заплаканное лицо, густо усеянное веснушками. – Ну неужели Сашка такой дурак – верить в эти сказки про ведьму с Хожим?

– Да тут и кто поумнее верят. – Глаша поднялась с колен, выплеснула остывшую мяту в картошку и обняла сестру.

– Дураки они все! Зря мы сюда вообще приехали! – хныкала Аксюша, утирая нос Глашиным рукавом. – Давай уйдем отсюда!

Глаша посмотрела за забор, туда, где на противоположном берегу виднелась роща, а за ней едва угадывались очертания колхозных домов.

– Вот Глеб вечером придет, попрошу, чтобы увез нас к бабке Агафье. Там люди поумнее да подобрее.

– И коза у нее хорошая, – всхлипнула сестра. – Надо было сразу там остаться.

– Глафира! Где ты опять? – Из-за сарая, по-коровьи вытягивая шею, выглянула тетка Варвара. – Вы чего тут жметесь, как си́роты?

Аксюта уткнулась в плечо сестры и снова заплакала. Тетка Варвара вздохнула и неловко погладила ее по голове.

– Ну, ты сопли-то мазать по сараю прекращай, Аксюш. Вернулась же Глаша, нормально все.

Глаша потянула сестру за собой:

– Пойдем в дом, чаю мятного выпьем.

– Глаш, тебя Анисья звала, хотела, чтоб ты корову ей посмотрела, – точно стыдясь, произнесла Варвара. – Захворала у нее Зорька.

Глаша дернула плечом и отвернулась, таща Аксюту за руку:

– Я не ветеринар, пусть Митрофана Матвеевича просит.

«Сперва помоги да полечи, а потом “ведьма проклятая”! – Глаша поднялась на крыльцо и распахнула дверь. – Я не святая всем помогать да всех прощать!»

Анисья сидела за столом в кухне Яхонтовых и теребила кружевную салфетку. Увидев Глашу, она быстро поднялась и протянула к ней сухие руки.

– Глашенька, помоги бога ради! Зорька моя не ест, не пьет второй день, вымя все разбарабанило. А она у меня единственная кормилица! Она помрет, и я следом сгину!

Хозяйство у Анисьи Петровны и в самом деле было небогатое: куры, утки да одна-единственная корова. Анисья была немолода, больна, работала уборщицей в школе и каждой осенью нанималась к богатым соседям убирать урожай, чтобы и самой не голодать по зиме. Глядя на иссохшие, точно стручки фасоли, руки Анисьи, Глаша всегда вспоминала нищенок, просящих милостыню возле храмов и церквей. Будь в Ведьминой роще церковь, Глаша была уверена, что не раз встретила бы на ее ступенях Анисью. Да только откуда в этом проклятом захолустье церковь?

– Да чем же я вам помогу, Анисья Петровна? – Глаша поставила кружку на стол, заварила все еще всхлипывающей Аксютке мяты и вздохнула: – Я ведь не ветеринар, животных лечить не умею. Вам скорее к Митрофану Матвеевичу нужно.

– Да был у меня этот коновал давеча! – горестно вздохнула Анисья. – Толку от него! Только последние копейки на водку выклянчил, а корову, сказал, забивать надо на мясо, иначе к вечеру сама подохнет. – Она схватила Глашу своими сухими стручками-руками и потянула к двери. – Помоги, Глашутушка, родненькая! А я тебе серьги золотые подарю, от бабки достались! Сжалься над больной женщиной! Век добром поминать буду!

– Да зачем мне серьги ваши, если я правда не знаю, что тут делать! – Глаша с раздражением выпуталась из рук Анисьи. – Знала бы – помогла! Но уж если ветеринар сказал, что не вылечить, что я-то сделаю?

Анисья задрожала и повалилась на колени, вцепляясь в подол Глашиного платья:

– Золото ты наше, красавица, умница! На тебя вся надежда! Никогда я тебе слова худого не сказала, да и не подумала! Всегда приветлива с тобой была! Не обрекай на смерть голодную! Смилуйся! Хоть глазком посмотри.

У Глаши от воплей Анисьи загудело в ушах. Она наклонилась, потянула женщину за руки, поднимая с колен.

– Ну давайте я посмотрю вашу Зорьку, – кое-как заставив Анисью подняться, вздохнула Глаша. – Но не могу обещать, что вылечу. У каждого свой срок.

Анисья сразу успокоилась, схватила Глашу за руку и быстро потащила к выходу:

– Вот спасибо, родненькая! Знала, что сердечко добренькое у тебя, что не бросишь в беде. Ты и правда пойди да погляди на нее, а там сердечко подскажет, что да как делать. Ефросинья всегда так говорила. Уж два раза мою Зорьку выхаживала.

– Глаш, погоди! Нельзя ж тебе со двора уходить! – Аксюша подскочила, за другую руку сестру схватила и потянула на себя. – Дядька узнает, точно розгой по спине пройдется. А это больно жуть, Сашка вчера знаешь как кричал!

– А ты не говори ему, что я ходила, – усмехнулась Глаша. – Сашки с Егором дома нет, Варвара Дмитриевна не скажет. Да и я в соседний двор, на минутку.

Аксюта замотала головой:

– Я тогда с тобой пойду. Встану у нашего забора и буду следить.

– Ну следи, если хочешь. – Глаша забрала у сестры руку и вслед за Анисьей Петровной вышла на крыльцо.

В хлеву у Анисьи и в жаркий день было темно и прохладно. Зорька, черная корова с большим белым сердцем во весь лоб, стояла в углу, понуро опустив голову.

– Зоренька! – придерживая Глаше двери, ласково позвала Анисья. – Зорюша, смотри, кого я тебе привела. Глашеньку, знахарку нашу новую. Она тебя полечит, мигом легче станет.

Корова подняла голову и тяжело вздохнула. Глаша тоже вздохнула, но все-таки вошла внутрь и осторожно приблизилась к Зорьке:

– Что там у тебя стряслось?

Корова снова вздохнула, шагнула вперед и положила голову Глаше на плечо. Глаша замерла, пошатнулась под тяжестью, потом осторожно обняла большую рогатую голову и погладила. Зорька сердито фыркнула, и Анисья поспешно отступила за дверь:

– Я мешать не буду, Глашенька, снаружи подожду.

Глаша не ответила, только крепче обняла корову, уткнулась в ее шею и тихо заплакала. Сейчас она чувствовала себя немногим лучше Зорьки: пришла беда откуда не ждали, и помочь никто не может, только Глеб один, да и тот сейчас в опале. Вспомнилась Глаше роща ночная, прохладная да спокойная, и так захотелось сердечку снова туда попасть. Зажмурилась она и давай Зорьке на ухо шептать – про рощу рассказывать. Про тропинку, узоры на деревьях да ручей вокруг поляны, даже на губах вкус воды родниковой ощутила. Тепло и спокойно на душе стало от этой воды, точно и не было обвинений напрасных на ее голову. И так Глаше захотелось поделиться этим теплом с Зорькой, что она наклонилась к корыту, зачерпнула воды да корове морду промокнула. Слизнула Зорька воду с носа, постояла в задумчивости минуту, потом прильнула к корыту и пить принялась, да так жадно, точно сроду воды вкуснее не пробовала. А Глаша сена клок взяла, в воду обмакнула и стала корове бока отирать. Стирает грязь да пыль, и самой точно легче становится, сама не заметила, как песню затянула. Спохватилась, замолчала, а Зорька голову из корыта подняла, смотрит на нее. Улыбнулась Глаша и продолжила петь, а корова снова морду к воде опустила.

Через полчаса не вытерпела Анисья, приоткрыла дверь и в щелку заглянула. Стоит Глаша, Зорьку обнимает, а та воду всю выпила, сено сжевала и мордой по полу ищет, что бы еще съесть.

– Воды ей еще налейте да накормите как следует, – отстраняясь наконец от коровы, улыбнулась Глаша. – А мне идти надо, пока дядька не вернулся. А то и правда выпорет.