Текст книги "Черная карта судьбы"

– Кажись, эта «волжанка» и есть, – вдруг сказал Афанасьич, подруливая к серой «Волге», стоявшей у освещенного больничного крыльца.

В кабине, впрочем, никого не было.

Лиза поднялась по ступенькам к двери приемного покоя, как вдруг дверь распахнулась и навстречу быстро вышла миниатюрная женщина в мягкой темно-коричневой дубленке, отороченной ламой, и сапожках на высоченных каблуках.

Ого! Или постоянная посетительница знаменитой барахолки на Судоверфи, где периодически покупает себе вещи Лиза Морозова, или у этой дамы имеется серьезный блат, скажем, в «Военторге», или в крайкомовском распределителе, или она вообще вхожа в «Березку»… а может, у нее есть знакомые фарцовщики.

Женщина остановилась на верхней ступеньке, преграждая Лизе путь. Она была гораздо ниже ростом, но сейчас их лица находились на одном уровне.

Она была очень красивая. Очень! Этакая маленькая, хотя и несколько полноватая куколка с точеными чертами лица и прекрасными голубыми глазами.

Сколько ей лет, интересно? На самом деле можно дать и двадцать, и сорок, и пятьдесят.

«Какая-то прямо Эмилия Марти! – с неожиданной неприязнью подумала Лиза, вспомнив недавно прошедший фильм по телевидению «Рецепт ее молодости». – Тоже небось средство Макропулоса имеет!»

– Вы из милиции? – спросила женщина удивительно мягким, как бы мурлыкающим голосом. – Я видела, как вы вышли из «уазика». Я – доктор Людмила Павловна Абрамова. Это я нашла девочек.

– Старший лейтенант Елизавета Морозова, – представилась Лиза, которую вдруг начало познабливать.

– Я так и думала… – очень тихо сказала доктор Абрамова и пристально взглянула на нее.

Почудилось, эти ярко-голубые глаза не просто прилипли к лицу и телу, но и покрыли всю Лизу плотной, почти воздухонепроницаемой пленкой! Стало душно, несмотря на мороз, и она, почти безотчетно распахнув дубленку, коснулась крошечного старинного китайского кулона (на халцедоне – обычном халцедоне, которые в изобилии выносит Амур на свои пляжи и которые называются просто «кремушки», изумительно тонко нарисован свившийся в кольцо дракон, лежащий на лепестках хризантемы), который подарила ей когда-то мать и который Лиза носила не снимая – и из-за редкостной красоты его, и потому что это был подарок матери, а ведь невозможно перестать любить свою мать, что бы она ни совершила!

Стоило Лизе коснуться кулона, как вспомнилось: вот она, еще девчонка лет пятнадцати, и ее любимая тетя Женя, которую Лиза не могла называть иначе чем просто Женька и которая была ей скорее близкой подругой, чем старшей родственницей, но была также и учительницей, – вот они сидят, прижавшись друг к другу, на старом, продавленном и ободранном тракторном сиденье, невесть как и когда попавшем во двор дома на Театральной, где тогда жили Морозовы… сиденье широкое, как диван, от него приятно пахнет мазутом и солнцем… и Женька очень серьезно говорит:

– Если кто-то пытается подчинить тебя своей воле, глядя тебе в глаза, не пытайся ответить тем же. Это приведет лишь к изнурительной борьбе, из которой тебе вряд ли удастся выйти победительницей. Лучше не отрываясь смотри в место над основанием его носа и бровями. В точку третьего глаза. Если смотреть как надо, этот человек и ослепнуть может.

– А как надо смотреть? – жадно спросила тогда Лиза, которая хотела знать как можно больше, еще не задумываясь над тем, что не всегда стоит применять свои знания на практике.

– Об этом потом, – покачала головой Женя. – Тем более что я сама не умею так смотреть. Такое впечатление, что раньше умела, а потом почему-то разучилась. Я, кажется, даже в раннем детстве умела больше, чем сейчас! Потом кое-что потеряла, когда… впрочем, это долгая история. А потом еще больше потеряла, только вроде бы без всякой причины. Поехала в командировку на гидрографическую станцию на Охотское море, и там что-то такое произошло… не помню. Но я уже стала другой. Впрочем, куда это меня занесло? Я ведь о защите. Запомнила?

– Запомнила, – кивнула Лиза. – А если он продолжает на тебя воздействовать и ты чувствуешь, как это опасно?

– Для начала попытайся вообразить, что этот человек отделен от тебя пуленепробиваемым стеклом. Ведь мыслительные или даже энергетические атаки вполне можно сравнить со стрельбой: иногда с одиночными револьверными выстрелами, иногда с пулеметной пальбой, иногда с градом или даже ливнем пуль. Вот когда ты чувствуешь, что стекло дало трещину, переплети пальцы обеих рук и положи сложенные руки на солнечное сплетение, прижав пальцы к бокам. В это время ноги должны соприкасаться друг с другом. Таким образом ты создашь из тела замкнутую систему, не будешь терять своих сил, а противник растеряется. В этот момент ты можешь решить, что делать: спасаться бегством или наступать.

Воспоминание промелькнуло мгновенно, но тут же было разрушено насмешливым мягким голосом:

– Толково, очень толково. Только сейчас спасаться пока не от кого.

Лиза встряхнулась, уставилась на Абрамову.

– Вы что-то сказали? – спросила недоумевающе.

– Только то, что вряд ли вам сейчас удастся поговорить с девочками, – спокойно ответила Абрамова. – У них переохлаждение, нервное потрясение, они голодны… врачи вас к ним просто не пустят. В общих чертах я сообщила вашему дежурному, что с ними произошло.

– А кстати, как вам это удалось сделать? – поинтересовалась Лиза. – У вас что, рация имеется в машине?

– Почему это – рация? – удивилась Абрамова. – Просто я забыла заправиться – пришлось остановиться у бензоколонки, а пока заливали топливо, я позвонила из автомата, который там был. Можете проверить, если хотите.

– Понятно, – кивнула Лиза. – Все просто.

И в очередной раз удивилась: почему, ну почему ей так не по себе рядом с Абрамовой?

– Ну конечно, вся эта история – простая случайность, – улыбнулась в это мгновение Людмила Павловна, зябко потопав по ступенькам своими изящными сапожками. Ножки у нее были маленькие, как у Золушки. – Девочки заблудились в лабиринте, я их случайно нашла…

– А дверь? – резко бросила Лиза. – Как вы открыли железную дверь?

Голубой взгляд снова залепил дыхание, отнял силы – впрочем, это, как и в прошлый раз, длилось только мгновение.

– Ах ты, голубушка моя! – с какой-то злобной нежностью промурлыкала Абрамова.

– Что?! – дернулась к ней Лиза так резко, что Абрамова даже отпрянула:

– Ровно ничего, что с вами? Я только сказала, что ни я никакой двери не видела, ни девочки ни слова о ней не говорили. Нет, в самом деле не было двери!

«А слова – слова про голубушку? И что опасаться пока некого – эти слова были?» – чуть не вскрикнула Лиза, но, разумеется, промолчала, опустила глаза.

– Извините, вы курите? – спросила вдруг Абрамова.

«Да! – чуть не вскрикнула Лиза. – То есть нет, потому что бросила. Но если бы вы только знали, как мучительно мне хочется иногда закурить! Я не ношу с собой сигарет, я не смотрю на них в магазинах, но…»

Оттуда это ощущение, что Абрамова прочитала ее мысли и самодовольно усмехнулась?

– Нет, – сурово проговорила Лиза и даже головой мотнула, подтверждая свои слова. – Мы всем отделом завязали, слово друг другу дали. Слово надо держать!

– А не тянет начать снова? У меня есть прекрасные американские сигареты, не какой-нибудь там болгарский «Интер»!

Ох, какой мягкий, какой ласковый у нее голос, и эти милые, понимающие, дружеские глаза…

Лиза с трудом перевела взгляд на переносицу Абрамовой.

– Нет, не тянет! – выпалила она. – Ничуть!

«А ты врешь», – промурлыкала голубоглазая кошка.

На сей раз Лиза промолчала, не стала «чтокать» и почувствовала, что это почему-то очень разозлило Абрамову.

– Медальон у вас красивый, – сказала Людмила Павловна, глядя при этом в глаза Лизы, а не на медальон. – Дайте посмотреть.

И потянулась к ней своими страшными и прекрасными голубыми глазами и всем своим пугающим, точеным, словно бы вечно юным лицом.

Лиза отпрянула, прикрыла горло рукой:

– Тут плохое освещение, ничего не разглядите.

– Тогда снимите, пожалуйста! – Абрамова властно протянула руку.

И этот жест, и властный голос…

«Да что с ней такое происходит? – озадачилась Лиза. – Откуда эти постоянные попытки подавления моего сознания?»

И застегнула дубленку, продемонстрировав, что слушаться не собирается.

– Откуда у вас этот медальон? – не унималась Абрамова.

– Мама подарила.

– А у нее он откуда?

«А тебе какое дело?!» – мысленно воскликнула Лиза, а вслух проговорила:

– Простите, Людмила Павловна, я тему сменю. Все-таки я на работе. Вам не передавали, что я в прошлом году усиленно добивалась с вами встречи? – спросила Лиза, решив перейти в наступление – ведь не зря говорят, что это лучший способ обороны, а ей уже осточертело постоянно защищаться. – Однако вы то в отъезде, то на больничном были…

– В самом деле, в прошлом году я немало дней провела на больничном, – согласилась Абрамова. – Знаете, перемена климата… Я ведь из Москвы приехала…

– Насколько мне известно, вы еще осенью восемьдесят третьего климат сменили, – усмехнулась Лиза. – Неужели до сих пор не привыкли?

– Всякое бывает, – неприязненно буркнула Абрамова. – А вы зачем хотели со мной повидаться?

– У нас был ряд очень странных случаев, когда мне нужна была консультация хорошего психиатра.

– Вам? – приветливо улыбнулась Абрамова. – Если вы запишетесь на прием, я с удовольствием разберусь в проблемах вашей психики.

– С моей психикой, смею вас заверить, все в порядке, – терпеливо ответила Лиза, – но…

– Вы уверены? – перебила Абрамова. – Я не встречала ни одного душевнобольного, который не уверял бы, что с его психикой все в порядке!

– А вы что про себя скажете? – не удержалась от ехидства Лиза. – Вы назовете себя сумасшедшей?

– Почему бы нет? – вдруг не проговорила, не промурлыкала, а провыла Абрамова с таким странным выражением в своих необычайно голубых глазах, что Лиза почувствовала: пора уходить. Этот разговор страшен тем, что своей бессмысленностью он вытягивает из нее силы, он пробивает брешь в той обороне, которую она инстинктивно воздвигла, лишь услышав о неожиданном спасении девочек.

– На прием я, конечно, не запишусь, – сказала она как могла равнодушнее. – Лучше вызову вас повесткой в отделение. До свидания, Людмила Павловна.

И, не дожидаясь ответа, она повернулась, чтобы пойти к машине, однако, неожиданно для Абрамовой, резким движением обогнула ее и ворвалась в приемный покой, на ходу выхватывая из кармана удостоверение.

Ей удалось прорваться в кабинет, где девочкам оказывали первую помощь: у них были сбиты в кровь пальцы, стесаны ногти. Обе были в полусонном состоянии: облегчение от спасения подействовало, да и транквилизаторы и обезболивающие сделали свое дело.

Дежурный врач вышел к Лизе и сказал, что ни на один вопрос девочки сейчас ответить все равно не смогут, они в шоке.

– Что у них с руками? – спросила она, не в силах изгнать из глаз картину этих окровавленных тонких, дрожащих пальцев. – Сквозь какие-то завалы пробирались, что ли?

– Да говорят, какую-то железную дверь пытались открыть, – пожал плечами доктор. – Но какие двери в Вороньем гнезде?! Нет там ни одной! Я ведь там рядом, в поселке Спиртзавода, вырос, это гнездо нами исхожено-излажено-избегано-изучено вдоль и поперек!

– Дверь? – спросила Лиза, не узнавая своего голоса.

Врач ответить не успел: в приемный покой ворвались заплаканные, возбужденные Симоновы и Сазоновы, и, конечно, помешать им увидеть пропавших и нашедшихся девочек было невозможно.

Лиза не стала и пытаться.

Вышла на крыльцо. Милицейский «уазик» стоял на прежнем месте, виден был силуэт склонившегося над книгой Афанасьича, который в каждую свободную минуту подтверждал убеждение, что СССР – самая читающая в мире страна. Задние огоньки «Волги» красноглазо мигнули вдали и скрылись за поворотом.

Афанасьич, даром что вроде бы не отрывался от книжки, был настороже и, увидев Лизу, включил фары, освещая ей путь. И в этом свете она вдруг заметила обочь тщательно расчищенного асфальта, на полоске чистого снега, несколько странных раздвоенных следов. Они были продолговатыми, длиной сантиметров семь и резко сужались к концам. Можно было подумать, что здесь проскакала домашняя коза.

Ну что же, неподалеку поселок Спиртзавода, о котором упомянул врач: возможно, и забежала сюда коза, подумала Лиза и села в машину, решив завтра днем обязательно съездить к Вороньему гнезду.

Однако назавтра сделать это, как известно, не удалось.

Хабаровск, 1983 год

На конференцию с интригующим названием «Психосоматика[5]5
  Психосоматика объясняет возникновение всех телесных, то есть соматических, болезней, влиянием психологических факторов.


[Закрыть] – отрасль альтернативной медицины или шарлатанство?» Люсьена пошла охотно. Во-первых, сама тема была как раз из тех, которые могли бы заинтересовать ее в первую очередь, хотя формулировка и отдавала душком тех далеких времен, когда даже генетика и кибернетика считались шарлатанством и происками проклятых империалистов. Империалисты и по сю пору оставались проклятыми, однако некоторыми их достижениями советская наука теперь вполне могла попользоваться – в разумных пределах, конечно, и этими пределами, как понимала Люсьена, и было обусловлено старорежимное название. Во-вторых, посетить конференцию порекомендовал главврач, а в-третьих – и в-главных! – среди докладчиков в программе значился профессор кафедры психологии мединститута Морозов А. А., с которым Люсьена очень хотела познакомиться поближе. Она уже успела узнать в канцелярии 57-й школы, что фамилия затурканной толстухи Антонины, из которой удалось выкачать так много полезной информации, – Морозова, она замужем за профессором мединститута и известным в Хабаровском крае врачом Александром Александровичем Морозовым, а у него есть сестра Евгения Васильева, звезда местной журналистики, работавшая в редакции газеты «Тихоокеанская звезда». Муж Евгении, Вадим Петрович Скобликов, двадцать лет тому назад работал в Кировском отделении милиции, потом был отстранен от службы…

Вне всякого сомнения, этот самый Вадим и застрелил когда-то Павла Меца. Морозов же и его сестра являлись теми самыми людьми, уничтожение которых было завещано Люсьене.

Познакомиться с этой парочкой, обреченной на смерть (а Люсьена не сомневалась, что она рано или поздно доведет брата и сестру до могилы, для начала превратив их существование в муку мученическую), она пока не успела: отвлекли чисто бытовые хлопоты.

Чтобы спокойно, с чувством, с толком, с наслаждением сделать свое дело и исполнить долг перед отцом, Люсьене было необходимо закрепиться в Хабаровске. Легализоваться, так сказать. Устроиться на работу, отыскать жилье.

Работу она нашла легко и практически по специальности – в краевой психиатрической лечебнице. Этого Люсьена и хотела. Еще в студенческие годы она побывала на практике в лечебнице имени Кащенко, где, во-первых, особенно остро ощутила связь с отцом и даже подумала, что он вполне мог на какое-то время оказаться среди пациентов этой знаменитой «дурки», а во-вторых, поняла, что ни из кого так успешно, как из шизофреников, невозможно выкачивать остатки разумной личности. Причем в этих остатках порою мелькают такие проблески гениальности, что аналогов им не найти, простой ты хоть несколько часов в шумной очереди за каким-нибудь дефицитом в ГУМе или пошатайся по улице Горького в Москве в час пик. Там – море физической, животной энергии, лишь изредка озаряемой признаками интеллекта или чувств, которые превосходят твои собственные. А у психов все ощущения обострены, восприятие мира первозданно-яркое, воображение взлетает на такие сияющие высоты или рушится в такие мрачные бездны, которые и не снились так называемым нормальным людям! Всякое насилие над личностью было наркотиком для Люсьены, однако наркотик, получаемый от гениальных психов, она считала субстанцией высшей пробы, непревзойденного качества!

Конечно, она понимала: надо очень сильно следить за собой, чтобы не войти во вкус и не уподобиться подлинным наркоманам, не начать потреблять эту субстанцию ради удовольствия, а не ради практической пользы. Иначе легко перейти к запредельной жестокости, вроде той, которой грешил Павец Мец, убивая ради того, чтобы вместе с кровью получать информацию и обновлять угасшие силы своего организма.

Впрочем, Люсьена прекрасно знала, что лишь вполне благополучное существование позволяет ей рассуждать о гранях добра и зла, осторожности и бесконтрольной жестокости, а окажись она в такой же опасности, в какой постоянно находился ее отец, будь она так же гонима и ненавидима теми, кого любит, она совершенно спокойно переступила бы через всяческие грани. Строго говоря, ей именно это и предстоит сделать по отношению к тем, кому она должна отомстить, поэтому всякое действие по отношению к ним или совершенное против них с чьей бы то ни было помощью, следует рассматривать не как зло, а именно как добродетель, деяние справедливости.

Размышляя об этом, Люсьена иронически усмехалась, понимая, что обывателю ее рассуждения показались бы, мягко говоря, далекими от общепринятых позиций в разграничении добра и зла, однако…

Ну так вот: у нее, Люсьены Абрамец, имеется собственное представление о благе и злодействе, а если с этим кто-то не согласен, он может с ней поспорить. Конечно, это кончится для него очень плохо, однако вольному, как говорится, воля, спасенному – рай…

Чтобы устроиться на работу, Люсьене пришлось пойти совершенно нормальным бюрократическим путем: предъявить диплом врача-психиатра на имя Людмилы Павловны Абрамовой и самые положительные характеристики с предыдущих мест работы. Все это были очень весомые документы, со всеми необходимыми печатями и подписями, которые невозможно было отличить от подлинных. Конечно, она могла бы обойтись без бумажек и внушить главврачу хабаровской краевой психушки, что Людмила Абрамова – второй Павлов и Бехтерев, и также Фрейд в юбке, однако даже ее сил не хватит, чтобы постоянно убеждать в этом гор– и райздравотделы, кадровиков и бухгалтеров, коллег и возможных проверяющих. Довольно было того, что ей пришлось убедить главврача в острейшей необходимости, во-первых, принять на работу столь ценный кадр, а во-вторых, не задавать вполне естественного вопроса: почему же этот кадр, снабженный такими дипломами и характеристиками, вдруг покинул столицу и ринулся в этот край таежный, куда только самолетом можно долететь?..

Итак, ненужные вопросы главврача были успешно заблокированы, первая же беседа с ним направлена в нужное русло, и тогда-то Люсьена и получила приглашение на конференцию в мединститут и услышала фамилию Морозова.

– Илья Львович Эпштейн, мой предшественник на этом посту, – постучал главврач по своему письменному столу, – с Морозовым дружил, восхищался им, на мой взгляд, даже чрезмерно, называл его руки чудо-руками, а его самого – чудо-диагностом. Должен отдать Александру Александровичу должное – он признаки психосоматики насквозь видит! Мы не раз пытались залучить к нам работать, однако не получилось. Консультации в особо сложных случаях Морозов, правда, дает охотно и незамедлительно. Но! – Главврач значительно поднял палец. – У него есть ученик – Сергей Сергеев. Вы, Людмила Павловна, присмотритесь и к нему: возможно, его нам к себе заманить удастся, ибо парень весьма тщеславен и ему порядком надоело вечно ходить в тенечке великого учителя. А Морозов – он такой, своей тенью накрывает людей не задумываясь!

Люсьена, подавив желание подробнее выспросить о Морозове (каждое слово главврача было пронизано такой жгучей завистью, что о точности информации и мечтать было нечего), напомнила ему, что пора позаботиться и об устройстве быта доктора Абрамовой. Оказалось, что у больницы есть квартиры, предназначенные, правда, для молодых специалистов, однако одну из них главврач охотно выделит Людмиле Павловне.

Дом 7 по улице Знаменщиковой находился в двух кварталах от больницы, квартира 34 располагалась на первом этаже, и всего лишь в каком-то десятке метров от дома возвышалась могучая ограда краевой тюрьмы.

Люсьена невольно усмехнулась. Психиатрическая лечебница, тюрьма… Ее отец не единожды оказывался именно в таких местах, как тюрьмы и больницы. Люсьеной овладело настойчивое предчувствие, что она очень скоро узнает что-то новое об отце, и это, не исключено, поможет ей восстановить связь с ним, которая, как ей показалось, была утрачена во время достопамятного «интервью» Антонины Морозовой.

Слово «интервью» напомнило ей кое о чем. Оставив чемодан неразобранным и лишь бегло оглядев свою квартиру, которая состояла из огромной комнаты и столь же огромной кухни с высоченными потолками и большущими окнами, длинного узкого коридора и крохотной ванной, она вышла во двор, обогнула дом и пошла по направлению к психиатрической больнице.

Нет, ее вовсе не влекло немедленно приступить к работе, да и не туда она шла! Просто еще по пути к новому жилью, минуя трамвайную линию, которая тянулась по улице Джамбула, Люсьена случайно – случайно ли?.. – оглянулась и увидела на сером доме табличку «Редакция газеты «Тихоокеанская звезда». Именно здесь работала Евгения Васильева – та самая Женька! Поскольку Люсьену к ее новому дому подвез сам главный и в служебной машине, кроме них двоих, находился еще и водитель, она не хотела афишировать свой особый интерес к этой редакции и решила вернуться туда в одиночестве. Конечно, шофера можно было заставить остановить машину около редакции, а потом принудить и его, и главного забыть об этой остановке, однако Люсьена старалась не расходовать попусту, по мелочам, по незначительным поводам, свою силу, тем более что она сознавала, какая серьезная битва ей предстоит. Эти брат и сестра… они будут побеждены, да, без всяких сомнений, однако сейчас, стоя перед дверью редакции, Люсьена оставила свои шапкозакидательские настроения и призналась самой себе, что неизвестно, с каким счетом может закончиться битва, если она встретится с Александром Морозовым и Евгенией Васильевой лицом к лицу неожиданно, не позаботившись о маскировке, и позволит им обнаружить ее истинную сущность и открыть ее намерения. Такой оплошности позволить было себе никак нельзя! У Люсьены в памяти так и стояла сцена, когда крик Саши Морозова донесся и до его сестры, и до Павла Меца, и до остолбеневшего Вадима за несколько сотен километров. А уникальный психометрический талант Евгении? «Он больше не может ждать. Он хочет уехать и поскорей увидеть свою дочь…» Она сразу поняла сущность отца, взглянув на «Паркер» Мишки Герасимова, а ведь отец держал его в руках всего лишь несколько минут! Ни в коем случае нельзя позволить Евгении завладеть хоть каким-то предметом, принадлежащим Люсьене, даже дотронуться до себя нельзя позволить!

Да и вообще лучше не встречаться пока с ней, вдруг дошло до Люсьены. Ведь Евгения видела ее! Пусть только благодаря своему психометрическому таланту, но видела. И если она утратила свои особые способности, память она вряд ли утратила. Значит, надо сделать так, чтобы она не только не могла проникнуть в суть планов Люсьены, но и лица ее не могла разглядеть – такое, какое оно есть на самом деле. Техникой того действия, которое в старину называлось «отводить глаза», Люсьена владела в совершенстве. И сможет заставить не узнать в ней ту ослепительную юную девушку с сияющими голубыми глазами, которая наказывала Мишке Герасимову передать «Паркер» ее отцу…

Словом, Люсьена подавила желание немедленно войти в редакцию, чтобы взглянуть на Евгению Васильеву хотя бы издали, а вернулась в свою новую квартиру, обставленную неуютной казенной мебелью, приняла ванну с набором особых ароматических масел, которые всегда возила с собой, и улеглась в постель, чтобы как следует отдохнуть перед завтрашней встречей с Александром Морозовым и так сгруппировать свои защитные поля, чтобы он ни в коем случае не ощутил в новой знакомой даже признаков опасности.

Прикидывая тактику и стратегию, Люсьена решила обязательно попробовать и познакомиться с Морозовым как с коллегой, и по возможности завладеть не только его разумом, но и душой и сердцем – попросту говоря, влюбить в себя, высосать его жизненную энергию в тот момент, когда она у мужчины более всего доступна: в момент наивысшего наслаждения любовными объятиями.

Люсьена пыталась призвать к себе во сне образ отца, возможно, услышать от него какой-то совет, однако всю ночь перед ней стояла некая темно-коричневая, недавно покрашенная (даже во сне чувствовался запах этой краски!) дверь с табличкой: «Кабинет учебных пособий. Зав. кабинетом Эпштейн Н. И.», и Люсьена ощутила два острых, почти неодолимых, но разрывающе-противоположных желания: и открыть эту дверь, и в то же время держаться от нее как можно дальше.

Хабаровск, 1985 год

– Не могу поверить, – пробормотал Александр Александрович, рассеянно убирая в холодильник чашку: он помогал Лизе убирать со стола посуду после ужина, но весть о гибели старого знакомого слишком потрясла его. – Ох, Илья… Странная, поистине необъяснимая история! Так же, как и смерть его жены, после которой он, похоже, и повредился рассудком. Это была очень милая, очень заботливая женщина. Она заведовала у нас в институте кабинетом учебных пособий. Была такой рачительной, как говорится, хозяйкой. Очень странно, однако через три дня после ее смерти, как раз когда мы все были на поминках, этот кабинет ограбили.

– Привет! – изумленно воскликнула Лиза, вынимая чашку из холодильника. – Ничего себе!

– Извини, гениальная рассеянность, – слабо улыбнулся Александр Александрович.

– Да нет, я не про чашку, – пояснила Лиза, принимаясь мыть посуду. – Я удивилась, что у вас, оказывается, такая кража произошла, а я об этом ничего не знала.

– Ничего странного, – пожал плечами отец. – Этим занималось другое отделение милиции: мы же в Центральном районе находимся, а ты в Кировском работаешь. К тому же я стараюсь не перегружать тебя своими проблемами.

– Спасибо, конечно, – кивнула Лиза. – Хотя мог бы тряхнуть здоровой семейственностью. А что-то ценное пропало?

– К стыду своему, признаюсь, даже не знаю, – признался отец. – Я там не бывал ни до, ни после ограбления. Мне почему-то было страшно, натурально страшно, я только радовался, что мне в моей работе никакие муляжи и заспиртованные органы не нужны. Я удивлялся, как же милая Наталья Илларионовна там могла работать, как не ощущала этой пугающей атмосферы. Самое удивительное, что раньше, еще в студенческие годы, ничего такого не чувствовал. Впрочем, я ведь на заочном учился. Но, представляешь, как ни проходил мимо этого кабинета – на счастье, это редко случалось, – так вспоминал один рассказ… он у нас есть в «Антологии советской фантастики», в двадцать первом, кажется, томе, наверное, ты его читала. Называется «Рука Геца фон Берлихингена», автор, если не ошибаюсь, Жан Рэй.

Лиза передернула плечами, вспомнив этот в самом деле страшный рассказ. Когда прочитала его, мучилась кошмарами о железной руке какого-то рыцаря, которая была оживлена с помощью магии и убивала людей. Снилась Лизе сцена, которую она почему-то никак не могла изгнать из памяти и помнила ее дословно: «Вдруг я откинулся назад, еле сдержав крик ужаса. По шторе носилась тень – тень отвратительного гигантского паука. Существо бегало вверх и вниз, бешено крутилось на одном месте и вдруг пропало из моих глаз. И тут же с противоположной стороны улицы раздались душераздирающие призывы о помощи, разбудив улицу Хэм от глубокого сна. Во всех домах распахнулись окна и двери. Этой ночью мой дядюшка Франс Петер Квансюис был найден в своей постели с перерезанным горлом. Позже мне рассказали, что горло у него было разорвано, а на лице не осталось живого места».

Вроде кошмары далекой юности там, в юности, и остались, однако сейчас Лизу вдруг затрясло.

– Ну вот, старый я дурак, – проворчал отец, берясь за полотенце и вытирая посуду. – Зря на тебя страху нагнал.

– А вот, кстати, о страхах! Слушай, пап, а теперь, после ограбления кабинета, тебе по-прежнему страшно мимо этого кабинета проходить? – спросила Лиза.

Отец задумался, а потом растерянно сказал:

– А ведь ты представляешь, я там с тех пор и не проходил… Видимо, по привычке.

– А могу я тебя попросить пройти? – вкрадчиво проговорила Лиза.

– Что, хочешь на слабо взять? – подозрительно покосился Александр Александрович.

– Нет, хочу понять, было ли украдено то, что тебя пугало. Если да – ты, я полагаю, пройдешь мимо совершенно спокойно. Если нет – ну, извини, что я пытаюсь провести с тобой некий психологический эксперимент.

– То есть ты полагаешь, что я боялся не просто атмосферы кабинета, где хранится, назовем это вашим милицейским термином, всевозможная расчленёнка, а выражаясь деликатней, заспиртованные человеческие органы, части скелета и муляжи, а меня пугало что-то конкретное?

– Да, – сказала Лиза почти сердито, закручивая кран. – Да ты и сам это понимаешь. Иначе тебе не мерещилась бы рука Геца фон Берлихингена.

– Видишь ли, моя дорогая, ты забываешь, что я учился сначала в фельдшерском училище, а потом и в мединституте, то есть в анатомическом театре бывал не раз, к тому же практиковал и как терапевт, и как гинеколог, и как хирург, и ампутации проводил, так что всевозможной расчленёнки, прошу заметить, навидался не меньше, чем любой мент, а то и больше. Нормальным человеческим страхам я не подвержен.

– Я это понимаю, – сказала уже успокоившаяся Лиза. – И просто хочу выяснить, из-за чего ты подвержен ненормальным нечеловеческим страхам. Сначала ты пройдешь мимо кабинета, и оценим твою реакцию. В случае отрицательном, то есть если ты НЕ испугаешься, я запрошу в Центральном отделении милиции список похищенных экспонатов, который там обязательно должен быть составлен в соответствии с инвентарным институтским списком. Если же тебе снова будет худо, я зайду в этот кабинет и узнаю, что же там осталось такого, что тебя беспокоит. Ты обещаешь, что завтра же с утра проведешь опыт?

– Может, составишь компанию? – немного растерянно спросил отец.

– Хорошо, – согласилась Лиза. – Только пораньше, а то я машину на утро заказала, чтобы все-таки съездить в Воронье гнездо.

– Но ты говорила, что девочек нашли? – удивился отец.

– Надо кое-что проверить, – уклончиво ответила Лиза, не имея никакого желания в очередной раз обсуждать наличие или отсутствие дверей в заброшенной башне.

– Тогда договорились, сходим в институт, когда тебе удобно, – сказал отец. – Слушай, а как так вышло, что Илья Львович умер у вас в отделении?

Лиза рассказала.

– Бред какой-то, – пробормотал Александр Александрович. – Ну ладно, ему могло показаться, что он встретил убийцу своей жены. Но ты и твои ребята рану видели, а потом она сразу исчезла?

– Да. Вообще, папочка, это был день сплошных галлюцинаций.

– То есть? – вскинул брови отец.