Текст книги "Приключения Клеопатры"

Лицом к лицу

…и Стрелец осознал себя среди каменных громад, в грохоте и копоти. Низко нависало мутное небо, липли к лицу мелкие снежинки. Мимо, словно подхваченные вихрем, летели люди, и лиц не мог разобрать Стрелец в нагромождении тяжелых одежд. Чудилось, он наблюдал самопроизвольное коловерченье вещей. Ветви деревьев были срублены до основания, и голые стволы мрачно стерегли улицу.

Страшен и чужд показался Стрельцу год 90-й десятого века второго тысячелетия! Страшен и чужд, словно продолжение только что пройденного им Лабиринта, словно вместо выхода нашел он пасть Минотавра!.. Но светился на запястье, успокаивая, изумрудный глазок браслета, данного Булгариным, и, собрав все силы, которые были так внезапно утрачены, словно и впрямь разбились на осколки, Стрелец обреченно шагнул к темному зданию со множеством табличек у двери. Едва ли Булгарин, даже если и впрямь следит за ним, воспримет как «самомалейшую угрозу» эту тягучую тоску, полонившую сердце, а значит, надо продолжать то, зачем пришел сюда.

Через десять минут Стрелец вновь стоял на том же месте, уже побывав в редакции и узнав, что Лучников вообще-то в штате журнала «Фантастика» не состоит – просто иллюстрирует и ведет рубрику «Сфера таинственного», так что застать его здесь, в редакции, сложно. Тем более, что он давно гриппует.

Благодаря браслету ли, приветливости ли пожилой дамы, беседовавшей со Стрельцом, но вышел он из «Фантастики», зная адрес Лучникова, описание пути до его дома и даже неся некоторую бодрость в душе. Похоже, браслет и впрямь обладал даром гипнотическим, потому что облик и одежда Стрельца, разительно отличавшиеся от облика и одежд встречных-поперечных, внимания ничьего не привлекали, никто на Стрельца с изумлением не пялился, а впрочем, взоры прохожих вообще были невидящи, лица отрешенны…

Вместе со спокойствием пришло любопытство, и Стрелец даже не заметил долгого пути к дому Лучникова. Браслет посылал сигналы, которые вели его нужным путем, подсказывали, когда отдавать дань множеству условностей, принятых в этом мире. Наконец железно дребезжащая рогатая будка на колесах извергла Стрельца из недр своих на узкую улицу с приземистыми домами, и, сверившись с полученным адресом, он вошел в затхлый подъезд, поднялся по крутой лестнице и осторожно прикоснулся пальцем к кнопочке над дверью с номером 20.

Что-то было во всем этом, на мгновенье ужаснувшее его: темнота, двери с номером… где-то читал о застенках, пытках…

Мысли его прервала женщина, открывшая дверь, – черноволосая, смуглая, яркая: у нее были необычайно румяные щеки. Выражение лица ее казалось одновременно надменным и встревоженным. И Стрелец увидел с изумлением, что огонек настороженности в ее глазах не угас, несмотря на всю силу браслета.

– Мне нужен Лучников, – с запинкой выговорил Стрелец, еле удержав готовое сорваться с уст привычное «сударыня». Булгарин специально инструктировал его насчет этого обращения и божбы, непопулярных в эту эпоху!

– Его нет, – быстро и очень тихо ответила женщина, наклоняя голову и глядя на Стрельцова исподлобья, отчего ее темные глаза скрылись в тени, а белки блеснули. Было в этом что-то неприятное, даже угрожающее.

– Я слышал, что он болен, – растерялся Стрелец, – но я пришел… приехал издалека.

– Болен, – кивнула женщина, то есть даже не кивнула, а как-то отмахнула головой, и Стрелец увидел, что этим движением она пыталась стряхнуть слезинки с ресниц, но одна скатилась все-таки, и Стрельцу почудилось, будто она тотчас испарилась с этой раскаленной румянцем щеки. – Что же, что издалека, – сказала женщина сдавленным голосом, словно у нее дыхание пресеклось при одном только взгляде на Стрельца. – Приехали – и уедете.

Он даже попятился.

– Если Лучникова нет, я зайду попозже, суда…

– Не знаю, будет ли он позже, – отрезала женщина, слегка нажимая дверью на плечо Стрельца, словно хотела побыстрее выдавить его из дома.

В это мгновенье резко повеяло сквозняком, пролетел холодный ветерок, и в дверях, ведущих в комнаты, появился высокий человек в темно-серой одежде.

Лицо его выражало удивление, однако Стрельцу показалось, что с большим недоумением, чем на нежданного гостя, хозяин смотрел на стремительно обернувшуюся к нему женщину, словно был озадачен ее присутствием в своем доме.

– Это опять ты, Анна? – спросил он недоверчиво, щурясь в полутьму коридора.

Женщина молчала.

– Ну что же… Да, а я что-то замерз сегодня, зашел погреться, – как-то непонятно сказал хозяин и улыбнулся Стрельцу. – Вы ко мне? Из редакции небось направили? У вас материал для «Сферы»?

Стрелец невольно вздрогнул при этом слове.

– Поболеть не дадут спокойно, – сказала с ненавистью Анна.

– Ничего, проходите, проходите. Я уж утомился один да один, – говорил Лучников, делая Стрельцу приглашающие жесты.

Наконец Анна посторонилась.

– Пройдите! – приказала она, и Стрелец ощутил, что взгляд ее упирается ему в спину, будто дуло огнестрела. Он с облегчением перевел дух, когда дверь за ним закрылась.

Первой мыслью его было: «Немудрено заболеть! Какая сырость, холод!» – а потом он забыл обо всем.

Стрелец оказался в высокой просторной комнате, увешанной множеством картин. Зрелище это захватило его с первого же мгновения. Он так и замер: ведь на большинстве их был запечатлен не беспечный щебет земной красы, а мир Космоса. О нет, это был не тот Космос, который видим только астронавтам и полонил воображение большинства землян: чудовищная и манящая бездна с вкраплениями яростных солнц и межзвездными провалами – бездонными до замирания сердца, головокружения. Холод, одиночество… Нет, здесь была сверкающая, многоцветная Вселенная – обиталище богов бессмертных! – вся перевитая златом-серебром созвездий, подобная той Вселенной, которая раньше открывалась Стрельцу только в Сфере!

Он словно бы вернулся в родимый дом… Протянул руки к стене – и спохватился, перехватив взгляд Лучникова.

– Если бы светила небесные не сияли постоянно над нашими головами, а могли быть видимыми с одного какого-нибудь места на Земле, то люди целыми толпами ходили бы туда, чтобы созерцать чудеса неба и любоваться ими. – медленно произнес Лучников, обводя картины широким жестом.

Стрелец улыбнулся:

– Вот уж точно сказано! Кто такой умный? А кто же написал эти картины?

– Слова принадлежат Сенеке. Картины – мои.

– Да, ведь вы художник, – вспомнил Стрелец сказанное ему в редакции.

Лучников молчал. Он стоял в свободном простенке у самого окна, чуть касаясь затылком тяжелой серебристой шторы, и от этого тусклого полусвета его русые волосы казались подернутыми сединой. Лицо померкло. Теперь он показался Стрельцу постаревшим, измученным. Или и впрямь болезнь пригасила живой свет его лица? Но такую печальную усталость Стрелец встречал прежде только у много поживших, много испытавших людей.

– Был, – внезапно произнес хозяин дома, и Стрелец не сразу сообразил, о чем речь. – Был художником.

– А теперь? – с непонятным ему самому волнением спросил Стрелец.

– А теперь… – Лучников запнулся, бросил взгляд в окно, потом опять на гостя. – Теперь хвораю. И собираю иногда случаи для «Сферы». Так что у вас там?

Стрелец смешался. Господи, да он совершенно запамятовал, зачем явился сюда, зачем искал встречи с Лучниковым!

«Решайте сами, как себя вести, – говорил на прощанье Булгарин. – Смотрите по обстоятельствам. Браслет поможет вам убедить Лучникова в чем угодно, но, может быть, не стоит сразу открываться. Выдайте историю с Девой, скажем, за некое видение, что ли, за таинственный случай…»

И вот пришла пора что-то говорить. Лучников ждал ответа, а Стрелец медлил, перебегая взором от одной картины к другой. Некоторые были повернуты к стене, а прочие, чудилось, жили сами по себе.

Стрельца до глубины души поражало сходство эфемерных образов Сферы с теми персонажами, которых он видел на этих холстах. Но теперь он смотрел внимательнее и различал не только радугу красок и буйство фантазии, но и подробности, с первого взгляда ускользнувшие от него.

Уже стало ясно, что настольной книгой Лучникова – как, впрочем, и самого Стрельца во время подготовки к съемкам феерии, – было «Описание всего звездного неба» Яна Гевелия, только вот звездный мир Лучникова, сохраняя основные черты и волшебную особенность гевелиевых картин – изображение созвездий словно бы не с Земли, а с другой, противоположной стороны, как, возможно, видит их и сам Творец, – был населен иными существами.

Так, Змееносец в одежде землепашца держал чудище, пламеневшее червонным золотом, этакого Змея Огненного… с женским ликом. Чаша, у Гевелия украшенная львиными головами, здесь имела вид крутобедрой фарфоровой вазы, вроде китайской, с изящным рисунком. На ней по кобальту был изображен белый парящий средь облаков дракон, однако Стрелец разглядел и тщательно вырисованную сеть трещин, словно художник задался Целью показать, как бережно была склеена разбитая на мелкие кусочки ваза. Стрелец невольно вздрогнул при виде ее, потому что тотчас вспомнил непостижимое ощущение, настигшее его в Лабиринте, когда он уже изнемог от бесконечности пути: будто его тело, как хрупкая ваза разбилось о твердь странствий – и лишь тогда забрезжил выход…

На другой картине вместо кокетливой Кассиопеи была изображена на ее троне и в ее позе прекрасноликая обнаженная женщина в тяжелых ожерельях и браслетах. Богатые косы ее венчало изображение священной змеи – урея, словно у египетской царицы древности.

Андромеда же оказалась облаченной в причудливые шелка, ее высоко подобранные волосы были пронзены двумя острыми шпильками с золотыми шариками на концах, а глаза чудились длинными, по-восточному раскосыми…

Стрелец тряхнул головой, пытаясь оторвать взгляд от этих странных, чарующих полотен, да так и замер. Созвездие Стрельца – его созвездие! – на одной из картин представало в виде молодого офицера; Стрелец невольно вспомнил картины русских баталистов XIX века, которыми недавно ему пришлось пользоваться при подготовке к историческому сериалу. Но увидеть вот такого прапорщика среди звезд, между Скорпионом и Козерогом!.. Тяжелый пистолет был вскинут, а вверху виднелось созвездие Лиры, почему-то имеющей вид гитары с оборванными струнами.

Стрелец повернулся к Лучникову.

– Почему у нее струны оборваны? – с неожиданной для самого себя резкостью спросил он.

– Они порвались сами, одна за другой, от времени. Возможно, это сделал и я. Очень красиво, верно? Словно изломанные в отчаянии руки. Но, может быть, вы перестанете бродить, будто в музее чужой жизни, от картины к картине, тем более, что это всего лишь копии, и объясните наконец, что же привело вас сюда?

Стрелец опять не успел ответить. Он только сделал движение, пытаясь успокоить Лучникова, как вдруг, одновременно с его жестом, в форточку ворвался ветер. Но это не был клуб стужи, перемешанный с колючими снежинками, которые носились за окном. Чудилось, ветерок прилетел сюда из цветущего сада… Стрельцу даже почудилось, что он видит белые лепестки.

Руки Лучникова взлетели, будто готовые к объятию. Лицо его вспыхнуло, он зажмурился, но Стрелец успел заметить, что в глазах его проблеснуло выражение не то боли, не то всепоглощающего блаженства… О, сейчас он казался не усталым и больным, а юношей смятенным! Наконец Лучников разомкнул ресницы. Взгляд его был затуманен.

– Зачем?.. Как вы… откуда вы знаете? – спросил он неверным голосом. – Неужто наконец-то… она послала вас?

– Она? – невольно краснея, повторил Стрелец.

– Она! – И взгляд Лучникова обратился к картине, откуда на них смотрела сильно подведенными глазами надменная обнаженная женщина с золотыми змеями на тяжелых золотых кудрях.

– Но какое отношение… – пробормотал Стрелец. – Я не понимаю.

– Не понимаете? – недоверчиво взглянул на него Лучников. – Тогда… тогда… – Он открыл ящик письменного стола и с превеликой осторожность достал оттуда нечто, заботливо обернутое папиросной бумагой. Развернул ее – и Стрелец увидел выцветший до желтизны листок бумаги, исписанный небрежным почерком. – Прочтите-ка вот это, может быть. поймете.

Стрелец пожал плечами и взял хрупкий листок, с удивлением ощутив, как задрожали при этом его пальцы.

Сладостная мечта

(Первое письмо прапорщика Бушкова)

Октября 13 дня 18… года.

Любезный друг мой!

И так, каково нынче в столицах? Не угасла покуда злая молва? Всем сердцем уповаю на милосердие Божие относительно твоего положения, коли не свершится милосердие современников наших и особливо потомков… Впрочем, мои мнения о справедливости воздаяния за праведность и неправедность теперь изрядно-таки поколеблены. Фортуна не замедлила дать мне случай убедиться в ее прихотливости. Сия капризная особа лишь вчера склонялась ко мне с благосклонностью, но уже сегодня холоднокровно отворотила от меня лик свой.

Не сочти мои слова за признак малодушия! Ты мог убедиться в отсутствии у меня оного – хотя бы в дурменьском деле под картечью. Право, тогда зубная скорбь терзала меня более возможности ранения или смерти. Пусть свистело над головою – все это слаще моего нынешнего времяпрепровождения. Нумер, который я держу в здешнем трактире, громко именуемом гостиницею «Египет» г-на Можейки, да гитара, подруга моя, часто бывали свидетелями моего отчаяния…

Ты, друг мой, пожалуй воскликнешь «полно!», когда прочтешь, что твой приятель Бушков очень и очень болен. Здешний лекарь представляется мне существом мало, образованным; подозреваю, что сей Асклепий не только в моей болезни не сведущ, но и затруднится сообразить, что даме при обмороке на бале надлежит подать флакон с солями. Однако ж это говорит во мне мое недомогание; а так-то субъект он презабавнейший! Не могу сказать, чтоб наши бравый усачи злоупотребляли его услугами, и со скуки он увлекся астрономиею. Что уж можно высмотреть в небесах чрез самодельный стекла и трубы, не ведаю, однако ж он со всею серьезностью уверяет, будто открыл прелюбопытное явление: созвездие Солнечных Часов якобы имеет свойство перемещаться по небесным дорогам, и раз в сто пятьдесят или около того лет, как заверяет новоявленный Птолемей, оно выказывает себя промежду созвездьями Девы и Стрельца, затмевая Весы и Скорпиона, долженствующие пребывать в сем месте по своему зодейному ранжиру. Хвала Всевышнему, что хотя бы происхождение моей хвори сей лекарь не ведет от звезд!..

Сам же я числю свое недомогание со злокачественной лихорадки, которая, ежели ты помнишь, начинала меня бить еще в Дурмени и которая ныне обрела новые, еще более пагубные свойства. Не последнюю роль сыграла здесь и та самая переменчивость Фортуны, о коей упоминал я прежде. Давши мне твердость глаза и крепость руки на известной тебе дуэли с г. фон Гоппманом, она, однако же, словно одумалась, что неосмотрительно подвела под меткую пулю мою сего господина, который il n'y a rien de sacré pour lu[2]2
  У него нет ничего святого (франц.)


[Закрыть]. He зря говаривали, будто покойник был франкмассон, а к этой публике Фортуна порою начинает вдруг питать непостижимую русскому уму приязнь, оказывая им всем не по чину честь. И так, видимо, спохватившись. что понижение в чине и высылка в здешнюю тмутаракань для бывшего ротмистра Бушкова суть наказанье нечувствительное, она, словно раздувши пожар из пустячной головешки, вызвала злокозненную лихорадку из ничтожной царапины, оставленной на моем теле пулею проклятого фон Г. Кто его знает, не воспользовался ли он и впрямь некоей отравою, об чем и проговорился спьяну накануне нашей последней встречи… болтлив покойник был! Как ты можешь помнить, из грязной болтовни его по поводу российских дам и возникла наша роковая ссора…

Что же, я не жалею ни об чем, окроме одного: напрасно затянул я с прошеньем об отставке. Быть может, в родных местах был бы жив лишние два иль три года. Нынче же состоянье мое таково, что от нестерпимых сердечных спазмов, головокружений и помрачительных видений я ежели не сойду с ума в самое недолгое время, так просто умру. В бреду воображаю я прежде всего крутую лестницу, по коей мне непременно надобно взобраться, но чем выше поднимаюсь я, тем выше и круче делается лестница, и когда до земли уже очень далеко, она внезапно преобразуется в отвесную, со стертыми, узкими ступенями, а то и пуще – вовсе складывается, точно бумажная гармоника! А еще видится, будто я – синяя ваза китайского фарфору с белыми рисунками, и то разбиваюсь в мелкие осколки, причем меня грубою метлою сметают в совок, то вновь стою в целости…

Подлее всего в моей болезни то, что настигает она безо всякого упреждения, валит с ног на время, кое раз от разу длится все долее, а после – минует бесследно, оставляя меня на время, а оно раз от разу длится все менее, человеком здоровым, полным сил и желаний, и даже с приличным цветом лица.

Мой rêve doux[3]3
  Сладостная мечта; во французском языке слово rêve мужского рода (франц.)


[Закрыть] взглянуть пред смертью на родные нивы и леса, вновь увидеть могущественный разлив Обимура нередко посещает мое воспаленное воображение, однако же едва представятся мне пыльные, ухабистые дороги… переправы чрез здешние бурливые реки… какой-нибудь убогий кабак, где жид-хозяин станет свидетелем болезненных содроганий моих… о нет, пути на родину мне не перенесть. Никогда и помыслить я не мог об неизбежности кончины не в ратном деле, а на трактирных – не слишком-то чистых, признаюсь! – простынях, но здесь хотя бы заботливые и милосердные руки суровых боевых товарищей моих закроют глаза мои, проводят меня оружейные залпы, сомкнут бокалы однополчане в мою память, и, быть может, некая сердобольная душа уронит слезу на хладный прах того, кто еще так недавно звался Евгением Бушковым…

Эй, эй, дружище! я разжалобился сам и на тебя нагнал хандру. Я ведь жив, жив покуда, и даже немалые умею извлекать выгоды из моего вынужденного отдыха. Ведь никто и ничто не мешает мне теперь безудержно предаваться моей извечной страсти – чтению. У здешнего попечителя богоугодных заведений пребогатое, должен тебе заметить, книжное собрание, и дочь его, m-lle Annete, почитает за долг свой просвещение гг. офицеров. Не пойми превратно: тебе должно быть известно, что je méprise les femmes[4]4
  Я презираю женщин (франц.).


[Закрыть], а сатисфакции у фон Г. искал более за оскорбление всего российского племени, нежели сих ветреных особ. А что до попечителевой дочки, так, право, и не упомню вовсе, la brune или же la blond[5]5
  Брюнетка… блондинка (франц.).


[Закрыть] сия достойная Аннета. Благослови ее Господь за участие, кое она принимает в бедном больном! Не далее как вчера получил от нее новую книжку «Современника»: ты-то, без сомнения, ее давно уже видел! В ней наш дивный поэт пропечатал свое превосходное произведение, и в числе прочего – о Cleopatra е i suoi amanti[6]6
  Клеопатра и ее любовники (итал.).


[Закрыть]. Поистине, избрать такой сюжет для поэмы и бесподобно воплотить оный мог только человек, способный к сильным, ярким чувствам. Я ничего красивее не читал!

Особливо суровый Флавий пленил мое воображение, и строфы, ему посвященные, я не устаю повторять вновь и вновь:

 
И первый Флавий, воин смелый,
В дружинах римских поседелый;
Снести не мог он от жены
Высокомерного презренья;
Он принял вызов наслажденья,
Как принимал во дни войны
Он вызов ярого сраженья!..[7]7
  Бушков имеет в виду том «Современника» VIII за 1837 года, где впервые были опубликованы «Египетские ночи» А. С. Пушкина.


[Закрыть]
 

Мне была знакома шекспирова Клеопатра, однако тем удивительнее, что, по свидетельству Аврелия Виктора, она отличалась такою похотливостью. что часто торговала собою, и такою красотою, что многий покупали ее ночь ценою смерти. Как тебе известно, дядюшка мой со стороны отца был завзятым путешественником, и в числе его странствований была и поездка в Египет. Он вернулся очарованный этою баснословною страною, ее минувшим, и юность моя была осенена его рассказами. На всю жизнь Египет чудился мне страною волшебств. И вот теперь воспоминанья об них пробудились во мне. Я словно бы видел палаты великой царицы, изукрашенные эбеновым деревом, по приметам, дарующим богатство и счастье, смоковницею, обеспечивающей знание сокровенного, пальмою – ее присутствие веселит душу… Я словно бы слушал журчанье фонтанов в виде львиных голов, из коих вырывались струи воды. Дядюшка, помнится, сказывал, что в древние времена в созвездии Льва находилась точка летнего солнцестояния, а в Египте в эту пору начинался разлив Нила. Посему затворы шлюзов, направляющие воды реки по каналам на поля, делались наподобие львиных голов.

Я словно бы видел яростных воинов, сведущих в сражениях, приносящих обильные жертвы из хлеба, пива, быков рогатых и безрогих, птицы, вина, плодов, ладана и всевозможных растений, – и все это во имя того, чтобы Госпожа страны, Царица, могущественная и обольстительная, обратила на них благосклонный взор свой…

Вспомнились мне также слова дядюшки об том, что, говоря «Клеопатра», мы имеем в виду не сирийскую царицу, жену Птоломея V, не дочь Димитрия Никанора, не сестру сей особы, ее тезку, царицу египетскую, жену Птоломея VII, и не дочь ее, Клеопатру Селену, и не ту Клеопатру, что была дочерью Птоломея VII, a Клеопатру – возлюбленную великого Цезаря и Антония, словно она была единственной во всей легендарной истории египетской!

Почему лишь имя ее сохранилось в памяти потомков?

Были тезки ее менее жестокосердны и более добродетельны? История не дала себе труда даже отметить сие. Имя единственной Клеопатры сияет, словно пламень страсти, сквозь века и тысячелетия.

Но однако ж вообразить, что после ночи любви с нею мужи покорно ложились в известняковые гробы из мемфисских камнеломен, в саркофаги, кои именовались в те поры «ларь живущего», добровольно уходили в Аменти, мир загробный, с прощальным словом своим: «Я не делал вероломно зла никакому человеку, я не делал мерзостей в жилище истины, я не прилеплялся ко злу, я не творил зла – я чист, чист, чист…»

Положительно, сие непостижимо уму! За ночь – жизнь!..

Несмотря на мои нелестные для прекрасного пола мнения, поэма о Клеопатре наполнила мое сердце такою жаждою жизни, что я готов был при случае даже приглядеться повнимательнее ко цвету локонов попечителевой дочки… однако же стук колес под окошком возвестил меня, что в трактир г-на Можейки прибыл гость.

Нечего и говорить, что я тотчас приблизился к окну, в надежде, что явление нового постояльца поможет мне развеять привычную скуку. Громадный рыдван стоял против двери, и пара тяжелых битюгов, более пригодных волочить бревна на сплаве, нежели перевозить людей, понуро переминала ногами. Воображая, какой пассажир может появиться из таковой-то кареты, и досадуя, что провалились мои надежды на занимательное общество, я пошел было прочь, когда проворная субретка, миловидности коей не могла сокрыть даже грубая накидка, проворно соскочила на землю и поспешила помочь своей госпоже, что как раз выставила из мрачной колымаги кокетливую ботинку. Я приник к окну с новым любопытством.

Что ж я вижу!.. Дама высокого роста и приятного сложения, бледная, томная и прекрасноволосая, словно гомерова Елена, неторопливо сошла и стала поодаль, оправляя черное бархатное платье и слегка помятую шляпку. Чем более я смотрел на нее, тем более поражался, какой Зефир принес в нашу глушь сей диковинный цветок. Я видел: ella est attrayante, ella est gracieuse[8]8
  Она пленительна, она изящна (франц.).


[Закрыть], как никакая иная особа женского полу, когда-либо виденная мною. О летах ее могу сказать лишь, что невинною девицею ее назвать было бы невозможно, напротив: то была особа в полном расцвете своей красоты.

Желание разглядеть лицо ее как можно лучше принудило меня растворить створки окна… проклятие! оскользнувшись, я едва ли не вывалился наружу. Конечно, членовредительства я не нанес бы себе, однако вообрази, друг мой, нелепость положенья моего в глазах прекрасной дамы!..

Между тем она подняла свой взор к моему окну, но ни тени насмешки не проблеснуло в очах ее: я увидел в них лишь таинственность и легкую печаль… Разумеется, бедность языка вынуждает нас пользоваться приблизительными выражениями, но попытайся вообразить флюиды очарованья, исходившие от незнакомки, то самое таинственое un je-ne-sais-quoi[9]9
  Нечто (франц.).


[Закрыть], могущее подчинить себе всякое без исключения существо мужского пола.

Однако же вообрази себе заодно и мое злосчастие! Именно в сей миг настигнул меня внезапный припадок, я грянулся оземь и лишился чувств…

Описываю тебе сию историю, уже придя в себя и пребывая полным жизни, однако же моя прекрасная незнакомка, без сомнения, давно покинула нашу убогую местность и продолжила свое путешествие. Разумеется, я мог бы собрать некоторые сведения о ней у моего хозяина, однако ж сей господин внушает мне величайшую неприязнь. Положительно, только лишь отсутствие в нашем городишке иного места для жилья и слабость моего состояния вынуждает меня пользоваться услугами сего старого пройдохи. Внешность он имеет весьма благообразную и чрезвычайно ловко умеет втереться в доверие к своим постояльцам, заслужить их расположение. Многие вынужденно поверяли ему тайны свои, однако ж после их отбытия каких только басен и небылиц не слагал об них сей сплетник!.. куда отменным фантазерам нашим, гг. Вельтману, Одоевскому, даже и тебе, друг мой! Ведь ваши фантазии имеют природу Божественную, а измышленья сего типуса, чудится, проникнуты завистливыми испареньями, как и всякие сплетни…

Вообразивши, какую аттестацию дал бы владелец «Египта» моей незнакомке, я тотчас оставил свои намеренья выспрашивать об ней. Однако же мысль, что более не увижу я обворожительно-таинственного взора ее, вселяет в мою душу изрядную толику меланхолии, коей я и надумал поделиться с тобою, друг мой дальний!

Однако – чу!.. в двери стучатся. Прости, прервусь на недолгое время.