Текст книги "Дом проклятых душ"

Тут стемнело в глазах у полицейских, и так стояли они, ничего не видя и не в силах ни рукой, ни ногой шевельнуть, пока не наступило утро. Слышалось им только козье мемеканье в два голоса: один звучал жалобно, другой насмешливо… Но вместе с солнечным светом вернулись к ним силы, кинулись они в дом злодея Донжи, начали по комнатам шнырять, шарить по углам, да ничего не нашли. Все вверх дном перевернули, но ни монетки, ни камушка – ничего из награбленного добра не сыскали! И никого в тех комнатах тоже не нашли… Ни Горностая, ни Донжи, ни дочек его приемных, Глашеньки да Марусеньки, не обнаружилось, да и козочек, что мемекали на перекрестке, тоже не было нигде.

Полицейские разгневались и уже решили было в ярости поджечь воровское гнездо, да вошли в какую-то каморку и увидали там запертый сундук. Сорвали замок, подняли крышку – а внутри лежит на белой холстине отрубленная голова с буйными черными кудрями да золотой серьгой в левом ухе!

Горностая голова! Ивана Горностая!

Обомлели полицейские, это понятно. Обомлели, пролили слезы над гибелью своего храброго вожака…

Глядели они на него, глядели, крестились, крестились, да наконец нашелся среди них кто-то или слишком храбрый, или слишком любопытный: решился приподнять холстину. Блеснуло золото, горой в сундуке наваленное… и немедленно этот человек пал мертвым рядом с сундуком! Еще кто-то сунулся узнать, что ж он там такое увидел, – да и он рухнул мертвым, только взглянув на золото. Отшатнулись двое оставшихся полицейских от сундука, переглянулись – и наконец увидели на стене надпись, сделанную чем-то красным, не иначе – кровью, да еще не понять, на каком нечеловеческом языке.

Грамоте оба хожалых [6]6
  Старинное название низших полицейских чинов.


[Закрыть] не шибко разумели, а уж если слова какими-то тарабарскими буквами написаны, то им вовсе было сего ни в жизнь не прочитать. Одно они поняли – если надпись кровавая – значит, заклято сокровище! На погибель заклято! А голова Горностая положена его охранять.

Известно: тайно зарыть клад в неприметном месте или где-то его спрятать – еще полдела. Чтобы никто не смог откопать сокровище, его непременно надо было заклясть.

Обычно клад прятали, убив при этом несколько человек. Их головы закапывали в землю вместе с сокровищами, чтобы с этого момента призраки убитых крепко стерегли схороненное богатство. И добраться до него, независимо от давности лет, удастся только прикончив на этом месте столько же невинных людей, сколько отрезанных голов лежит в земле над кладом.

Сверху сокровища в сундуке Донжи лежала одна голова – Ивана Горностая. Но, судя по тому, что желающие взглянуть на золото пали мертвыми, еще сколько-то людей предстояло убить, чтобы взять сокровище.

А сколько?! И где это узнать?!

Словом, бросились полицейские прочь. Страху на них увиденное нагнало такого, что бежали они и от дома, и от Завитой сломя голову и не чуя ног, а вслед им неслось злорадное козье мемеканье.

Один из полицейских накрепко завязал язык, ну а другой со временем начал болтать. Неведомо, находились ли еще охотники поискать заклятое сокровище, однако чужих в Завитой больше не видели. Да и местные жители в тот дом не совались, потому что каждому, кто только собирался это сделать, являлись на пути две черные козочки и преграждали путь рогами. И тогда храбрецы поворачивали обратно, сами страху натерпевшись и другим свой страх передавая…

Вот что рассказал мне Тимофей перед смертью, завещав мне найти дом Донжи и прочитать то, что на стене было написано кровавыми загадочными буквами. Тимофей не сомневался, что там и значатся верные указания. А буквы, небось, самые обычные, неграмотным полицейским со страху тарабарская грамота померещилась.

Но как же прочесть эту надпись, если дом пропал, словно никогда и не стоял близ околицы? И никто в Завитой не имел никакого представления о том, как и когда он исчез. Да и про Ивана Горностая никто здесь теперь и слыхом не слыхал. Это событие словно стерлось из памяти каждого! А мне, бывшему штабс-капитану Василию Жукову, эту память предстояло восстановить.

…Перечитываю эти строки – и диву даюсь сам себе. Как можно было поверить во все это?!

Я бы и не поверил – если бы не сказал мне это Тимофей перед смертью, в тот страшный миг, когда душа его отлетала. А потом он побожился с последним вздохом… А в этот миг, да еще с именем Бога на устах, люди не лгут.

* * *

Завитая по-прежнему звенела звуками и голосами, однако ни одного человека Маша пока не видела, и холодок страха опять пробежал по спине, но вот мелькнул в огородах один обширный бабий зад, другой – шла прополка, зазвенели ведра – шла поливка, долетел сладкий аромат – где-то варили земляничное варенье, – и Маше стало поспокойней.

Деревня жива!

Появилась молодая женщина в ситцевом линялом сарафане, несшая на коромысле ведра. Маша хотела было заговорить с ней, однако ведра были еще пустые, поэтому наша героиня сочла за благо придержать шаги, и молодка, не обратив на нее внимания, свернула к колодцу.

Пройдя несколько шагов по пустынной главной улице: вот клуб, а вдали старое здание начальной школы (как ни странно, и клуб выглядел гораздо лучше, чем прежде, и школу подновили, жаль только, деревянные тротуары зачем-то сняли, должно быть, они вовсе разрушились), Маша свернула в знакомый проулок, так разволновавшись при этом, что пришлось прижать руку к сердцу и провести соответствующую психологическую обработку.

Сейчас она увидит развалины, обугленные развалины, сплошь заросшие одеревеневшим уже будыльем. Она знала, что ее ждет печальное зрелище, и мысленно готовилась к этому, однако вся подготовка пошла прахом, потому что вместо трагической картины, так мучительно уязвлявшей ее воспоминания, она увидела целый-целехонький бабушкин дом и двор, чисто выметенный, посыпанный песочком, а главное, любимую березу, ту самую, в два ствола! И сладко пахло земляникой – наверное, хозяева варили варенье. И, может быть, пекли пирожки с ягодой… Как бабушка.

И стекло, стекло на веранде целое! Сколько Маша себя помнила, оно было треснувшее, заклеенное синей полоской изоленты, и мама его таким же помнила, а дед рассказывал, что лет за пять до войны, когда дед еще мальцом был, приехал на побывку его дядька, красный командир. После веселой ночки вышел на крыльцо, нетвердо держась на ногах, покачнулся – да и шарахнул локтем в стекло. А в те времена вот так, сразу, стекло новое достать в деревне было невозможно, будь ты даже красный командир, да и подумаешь, не на фасаде же стекло разбилось, в сенцах всего-навсего, так стоит ли особо суетиться! Про изоленту в те годы еще и слыхом не слыхали. Наклеили газетную полоску на мучной клейстер, да и ладно, а уже потом, в 50-х, когда полегче стало жить, разжились изолентой и заклеили стекло «насовсем», ибо в России нет ничего более постоянного, чем временные сооружения!

Вопрос такой: почему стекло сейчас не разбито, почему дом стоит целехонек и береза еще не сгорела?

Со времен пожара прошло двадцать лет. Конечно, за это время можно было отстроить новый дом, и вставить новые стекла, и даже березу посадить у калитки, но как сделать так, чтобы новый дом оказался точной копией старого и чтобы береза уже вымахала выше крыши да точно так же раздалась в два необъятных ствола?!

Не сводя глаз с этой удивительной картины, Маша приникла к калитке, постоянно чувствуя ногой теплое тело пса.

– Как же мне тебя называть, дружище? – пробормотала она, как будто это было самым важным вопросом, решить который нужно было непременно сейчас.

Пес задрал голову и тихо сказал:

– Гав!

– Отлично, – обрадовалась Маша, – если одного из трех первобытных робяток, которые боролись за огонь, можно было называть Гавом, то почему нельзя так назвать пса? Как бы сам Бог велел. Только давай договоримся – без команды не стрелять, под ноги не соваться, без моего разрешения в бой не ввязываться.

В эту минуту дверь из сеней распахнулась и на крыльцо, позевывая, вышел кряжистый бритоголовый человек в гимнастерке.

Маша уставилась на него удивленно – гимнастерка показалась ей какой-то странной. Она топорщилась, воротник у нее был какой-то не такой, и вообще… Не то чтобы наша героиня была таким уж специалистом по военной форме, то есть вообще никаким специалистом она не была, и все же что-то насторожило ее.

Мужчина смотрел прямо на Машу и теоретически вполне мог бы поздороваться, да и она могла бы это сделать, но почему-то молчала, и так они молча созерцали друг друга, причем у Маши внезапно возникло неприятное ощущение, что этот человек ее не замечает: смотрит как бы сквозь нее.

«Может, он с такого бодуна, что ничего перед собой не видит? – насмешливо подумала Маша. – Но все-таки, что такое с его гимнастеркой?»

В эту самую минуту незнакомец повернулся, качнулся, взмахнул рукой, попытался удержаться на ногах, но, хоть равновесие и поймал, также поймал локтем окошко сеней. Раздался звон, на стекле появилась извилистая трещина, послышался крепкий матерок, и человек в гимнастерке ушел в дом, потирая локоть, над которым Маша увидела две нашивки на рукаве.

Нашивки на рукаве! Погон на плечах нет! На воротнике гимнастерки какие-то полосочки, и сама гимнастерка не приталенная, а чем-то похожа на распашонку… почудилось, где-то на задворках памяти кто-то произнес казенным голосом: «Малиновые канты на воротнике – пехота!»

Помнится, был у них в газете материал о том, когда появились погоны на советской военной форме и что значили предшествующие им петлицы и нашивки. С тех пор и запомнилось.

Может, это артист? Может, в Завитой появился театральный кружок?!

У Маши сначала перехватило горло, но она прокашлялась и только приготовилась крикнуть: «Извините, погодите, можно вас спросить?» – как за спиной раздалось сердитое бормотание:

– Не вздумай заговорить тут с кем-нибудь. Домой никогда не воротишься, если рот не замкнешь! Гляди как!

Маша резко повернулась. Перед ней стояла черная коза, за которой влачилась тень, но это была не тень животного, а тень женщины в длинной юбке, бесформенной блузе и низко надвинутом платке.

Та самая серая тень, которую Маша видела на старой фотографии и которую приняла за брак пленки!

Внезапно тень поднялась с земли, соединила указательный и большой пальцы левой руки, сделав такое движение, словно надела это колечко на выпяченные губы, и в то же мгновение сжала пальцы в кулак.

В глазах у Маши помутилось, но женский голос продолжал звучать:

– Берегись съесть чего или выпить воды не из заброшенного колодца! И Глафиры берегись, сестрицы моей. Она вроде меня, только глаза желтые!

Маша тряхнула головой, в глазах прояснилось, и она увидела черную козу, за которой не влачилось никакой тени, а только серое бесформенное пятно.

Но где же та тень, которая показывала Маше, как замыкать рот на замок?!

Ого, сколько таких вопросов уже можно назадавать! И не получить на них ответа…

Между тем человек в гимнастерке снова появился на крыльце, сердито посмотрел на треснувшее стекло, сбежал по ступенькам и пошел со двора через калитку, рядом с которой замерли Маша и Гав. Он прошагал между ними, чуть ли не сквозь них, как если бы они оба были бесплотны, и Маша прижала одну руку ко рту, чтобы удержаться от восклицания, а другой стиснула морду Гава, чтобы удержать его от рычания.

Впрочем, похоже, пес все понимал правильно, а потому молчал мертво, хотя и дрожал частой дорожью, изредка поглядывая на Машу с тем же укоряющим выражением: «А ведь я тебе лаял! Я ведь тебя предупреждал!»

Маша только кивнула. Сейчас ей больше всего на свете хотелось броситься отсюда наутек. Но как же Иван Горностай?!

Она уже не размышляла о том, почему это имя столь неодолимо властно над ней. Она сейчас вообще ни о чем не размышляла, ничего не пыталась понять. Так человек, в разгар солнечного дня попавший под дождь, не тратит времени на осмысление того, откуда подул ветер и с какого края земли принесло тучу: он просто пытается не промокнуть – или хотя бы промокнуть как можно меньше. Он просто-напросто приспосабливается к обстановке.

Вот так же пыталась поступить и Маша.

Кстати, поведение Гава тоже вдруг изменилось. Если раньше он пытался остеречь Машу, то теперь явно побуждал ее к каким-то действиям. И как побуждал! Вцепился в ее брючину зубами и потянул куда-то с такой решимостью, что Маша вынуждена была подчиниться, чтобы не остаться в рваных джинсах или вовсе без оных.

При этом она изо всех сил пыталась понять, что здесь происходит. Пока ясно одно – смешалась связь времен, как говорил Гамлет. Или он как-то не так говорил?.. Да не суть важно! Судя по виду этого дядьки, расколотившего стекло на террасе, судя по воспоминаниям деда о том, когда было разбито стекло, местное время – незадолго до Великой Отечественной войны.

Но при чем здесь Иван Горностай с его доисторической пистолью?

При чем здесь ведьма-коза?!

А кстати о козах. Черная и черноглазая коза то и дело мелькала поблизости…

Гав тем временем решительно свернул в проулочек (Маша вспомнила, что именно этой тропкой между двумя высокими заборами, затянутыми вьюнками и хмелем, словно зеленой благоухающей паутиной, она когда-то добегала до Жукиного дома, а потом они вместе мчались к Галочке, которая жила за школой… память детства воскресала, будто сбрызнутая живой водой!), но тотчас рухнул поперек дороги, невообразимо быстрым и выразительным взглядом дав понять Маше, что она должна поступить так же.

Девушка послушно присела, скорчилась, потом осторожно приподняла голову, выглянула – и увидела, что по улице, по этой пыльной деревенской улице, не принадлежавшей никакому времени или, в крайнем случае, принадлежащей безнадежно минувшему прошлому, едет джип.

В стародавние времена

Стал Антип жить колдуном. Народ его, конечно, боялся, особенно когда люди заметили, что подпоясывается он кушаком Черномазого, но все же не обрел Антип того могущества, о котором мечтал!

Порчу кое-как навести у него получалось, однако любой другой колдун мог ее снять.

Попытается свадебный поезд зачаровать – позовут доку [7]7
  Дока – знаток. умелец; одно из названий колдуна или знахаря (старин.).


[Закрыть] из соседней деревни, тот наговор снимет, а потом поезжане самого Антипа дубьем угостят… И бесов на помощь не призовешь – той палки, к которой они были причарованы и которая была на росстанях выброшена, Антип отыскать так и не смог!

Пожалел он, что дядьку убил, но не потому, что пожалел его или свершенного греха убоялся, а потому, что ничему от него научиться так и не успел! Надо было, конечно, смирить себя да подождать еще, но уж все, сделанного не воротишь!

Стал он думать: как быть, кого бы на подмогу себе позвать, у кого мастерство перенять? И надумал попросить помощи у одной ведьмы, которая жила верстах в десяти от Завитой. Звали ее Маврой.

Эту ведьму даже покойный Черномазый побаивался, такая она была сильная. Прозвище у Мавры было – Молочная ведьма. Так называют тех колдовок, которые умеют молоко отдаивать у коров, когда роса на траве лежит «молочная» – накануне Егорья-вешнего [8]8
  День св. Георгия – 6 мая по новому стилю, 23 апреля по старому.


[Закрыть].

Вся округа знала: если у кого корова не доится или болеет, это непременно Мавра натворила. Сколько раз хозяйки зазывали Черномазого, чтобы оберег коров от пагубы! Известно, что в канун этого дня в обычае у ведьм бродить по крестьянским дворам, отворять ворота, срезать с них стружки и варить в подойниках. Это отнимает у коров молоко, ведьме же передает. Вот и просили хозяйки колдуна осмотреть ворота и, если увидит оставленные ведьмами нарезки, замазать их грязью, набранной у воротной притолоки.

Это лишает ведьмины старания их злой силы. Известно, что хоть колдуны и ведьмы одному хозяину служат, то есть сатане их души запроданы, все же они между собой вечно тягаются, силой меряются и норовят друг другу навредить, а также по возможности «испортить» каждому порчу.

Надумать-то Антон мог что угодно, да только как надуманное исполнить? За Маврой не больно-то уследишь в ее вредностях! Она иной раз не станет стружки с ворот срезать, а выйдет в ночь с Лукова дня [9]9
  Луков день – день св. Луки, 22 апреля – 5 мая.


[Закрыть] на луга, расстелет на траве белую тонкую холстину. Как намокнут холсты, напитаются росою, так и сделаются пагубными для коров. Тогда заберется ведьма в коровник, накроет таким холстом скотину – тут к ней вся лихая болесть и привяжется! И никакой колдун не поможет – надолго корова захворает.

Или разозлится Мавра на какую-нибудь хозяйку, возьмет да и перевяжет вымя у ее коровы своим волоском – и буренка не станет уже доиться.

Больше того! Мавра могла даже близко к корове не подходить: воткнет нож в соху да цедит из нее молоко, а хозяйская корова его теряет. Оттого Мавра была всегда красивая да гладкая, что не знала в молоке недостатка: и пила его, и умывалась им, и даже купалась в нем.

Черномазый завидовал Мавре, ее силе. Рассказывал Антипу, что она, как всякая ведьма, все свое добро в себе хранит, а ведьмам дана сила «держать обилие», то есть заключать в себе и хранить огромные запасы денег, жита и прочего. А вот если ее прикончить, то все добро из нее исторгнется, и забрать его сможет тот, кто ее убил.

У Антипа, когда он это услышал, глаза разгорелись!

– Что ж ты, дядька, – говорит, – ее не убьешь? Каково бы мы разжились-то?

Черномазый тогда речь на другое перевел, но Антип прилип к нему как банный лист и, воспользовавшись случаем, когда дядька крепко выпил, узнал от него, что просто так человеку ведьму не убить – ну вот только если весь мир крещеный на нее ополчится, тогда ее можно взять и утопить либо сжечь живьем. А в одиночку ничего не получится, если только не подстеречь тот миг, когда ведьма черным животным обернется. Она ведь тоже оборотень. Может вселиться в черную сороку, свинью, собаку, а особенно – в черную кошку. Но если увидишь черное животное, в которое вселилась ведьма, его бесполезно бить палкою, кочергою или дубинкой до той поры, пока не запоют петухи: все удары будут отскакивать. Вообще же наверняка ведьму и колдуна можно убить только тележной осью, и не иначе, как повторяя при каждом ударе слово «раз». А сказать «два» – значит себя сгубить, так как тележная ось сломается, а потом и ведьма либо колдун человека, на них напавшего, изломают!

Антип тогда был совсем еще юнец, оттого и напугался. Зато потом, когда бесы его надоумили, как дядьку извести, он понял, почему тот не хотел про тележную ось рассказывать… Понимал, конечно, Черномазый, какую змею вскормил, вспоил и на груди пригрел, да что делать – от судьбы не уйдешь!

* * *

Это был не просто какой-то джип, а хорошо Маше знакомый Жукин джип! И, натурально, со сдвинутой крышей: Жука любил пофорсить.

А я сяду, так сказать, в кабриолет и поеду куда-нибудь! Вот он сел и поехал – за рулем находился Жука собственной персоной.

Неведомо почему это произвело на Машу еще более потрясающее впечатление, чем говорящая коза, тень женщины, влачащаяся за ней, черная старуха, дающая магические советы, военный в гимнастерке и прочая фантастическая атрибутика этой невероятности, в которой она вдруг очутилась.

Появление реального Жуки в нереальной обстановке довело ее почти до обморока!

Автомобиль между тем миновал проулок и неспешно двигался по улице. Маша, кое-как собравшаяся с силами, и пытающийся прикрывать ее Гав осторожно высунулись из-за угла.

Никто из немногочисленных прохожих не обращал на джип никакого внимания: все проходили рядом, не делая ни малейшей попытки убраться из-под колес, которые порой наезжали им на ноги. Это явно нервировало Жуку: он то и дело дергался, словно пытался затормозить, но, впрочем, продолжал свой путь, проезжая мимо людей, через людей, сквозь людей, и Маша поняла, что с Жукой не раз это происходило, что для него это дело вполне привычное, хоть и очень раздражающее.

Не вполне понимая почему, Маша продолжала остерегаться попасться ему на глаза, и Гав остерегался, и Маше стало ясно, что пес уже видел здесь Жуку.

А может быть, именно Жука держал беднягу на привязи и мучил голодом и жаждой? С его ненавистью к собакам этого вполне можно ожидать!

Да, похоже, от друга детства надо продолжать держаться подальше!

Но что Жука делает здесь? А вдруг ищет ее? Но откуда он мог узнать, что Маша в Завитой?.. Да оттуда! Запросто могла Карлушина хозяйка, Жукина соседка, ляпнуть невзначай, что видела любимую женщину Карлуши бегущей на электричку. А если вспомнить вчерашние разговоры, Жука мог легко угадать, куда эта электричка направится.

В эту минуту джип затормозил посреди улицы, и старенький трактор протрюхал прямо сквозь него и сквозь Жуку.

Маша зажала рот ладонью, глуша крик, но Жука только головой покачал и небрежно отмахнулся от трактора и тракториста. Выскочил из автомобиля и достал с заднего сиденья большой пластиковый пакет, из которого торчало горлышко пластиковой бутылки с водой и громоздились какие-то свертки.

А еще Жука выхватил из машины обрез и вдруг, бросив пакет с продуктами на дорогу, принялся палить из него по идущим мимо прохожим. Выстрелы гремели, порохом пахло, дробь пронизывала тела, однако люди шли себе и шли… это было невероятно, это было невозможно, но это было именно так!

Жука, настрелявшись и провожая злобным взглядом «изрешеченную» его дробью молодую женщину, сплюнул и крикнул:

– Вот же сволочи, ну ничем их не возьмешь!

Женщина, которая только что не обращала ни малейшего внимания на пролетавшие сквозь нее кусочки металла, резко вздрогнула, оглянулась и ошеломленно уставилась на Жуку, однако тот, словно спохватившись, соединил указательный и большой палец левой руки, сделав такое движение, словно надел это колечко на выпяченные губы, и в то же мгновение сжал пальцы в кулак.

Откуда он знает то, что показала Маше старуха? Кто его научил? Та же старуха? Кто-то другой?!

Лицо женщины немедленно сделалось спокойным и равнодушным, она отмахнулась от Жуки, словно от пустого морока, и пошла своей дорогой, а Жука вздохнул с явным облегчением, зарядил обрез, доставая патроны из карманов джинсов, сунул оружие под мышку и, подняв с земли пакет с бутылками и продуктами, пошел по дороге дальше, по направлению к околице.

Маша так и осталась сидеть на корточках в проулке. Она уже не в силах была ни удивляться, ни бояться – хотелось только смыться отсюда поскорей. Если бы умела водить машину, то без зазрения совести угнала бы Жукин джип. Но она не умела, к тому же опасалась попасться Жуке на глаза.

Однако, просидев в таком скукоженном положении несколько минут, Маша с изумлением обнаружила, что любопытство ее пересиливает страх. Оказывается, ей все еще хочется узнать, зачем сюда приехал Жука и какого лешего он морочил ей голову, пытаясь отбить охоту наведаться в Завитую.

Она распрямилась и сделала несколько осторожных шажков.

В эту минуту Гав, доселе трусливо дрожащий в пыли, вдруг опередил ее и обернулся, клацнув зубами. При этом глаза его скосились на влачившийся за ним ремень с таким выражением, что Маша мигом все поняла и поспешно отстегнула ремень от его ошейника.

Гав, избавившись от помехи, одобрительно кивнул (ну вот честное слово – кивнул одобрительно!) и вновь потрусил вслед за Жукой.

Через несколько шагов он оглянулся, сделал странное движение головой (и это сущая правда!), словно призывал Машу идти за ним, – и она, стиснув зубы, разрываемая то страхом, то любопытством, потащилась следом, не в силах поверить, что на нее никто из прохожих не просто не обращает внимания, но и натурально в упор ее не видит.

А вот интересно, зачем Жука тащит эту сумку с продуктами? Может быть, и ему кто-то дал совет ничего не есть и не пить в этой странной деревне, и он этот совет воспринял всерьез, вот и запасся провиантом?

И кто же дал этот совет? Уж не та ли же самая персона, что и Машу предостерегла и теперь плетется по улице?..

Загадочно!

Постепенно Маша все основательней применялась к обстановке и обнаружила странную вещь: если обитатели Завитой-второй (Маша наотрез отказывалась признавать ее своей родной деревней, но от поразительного сходства деваться было некуда, поэтому и решила считать ее дублем) и не ощущали внешних воздействий, например, стрельбы в упор, и не видели ни ее, ни Жуки, они в то же время отнюдь не призраки бесплотные.

Выяснилось это эмпирическим путем.

Жука довольно часто оглядывался, и, хоть Маша к этому немного приспособилась и привыкла скрываться то за кустом, то за углом дома, то за деревом, то за выступом крыльца, но однажды зазевалась и, за неимением лучшего укрытия, метнулась за какого-то ражего мужика, который волок за собой выкорчеванный вместе с комлем ствол березы.

Жука ее маневра не заметил, и теперь Маша уже смелее использовала редких прохожих в качестве укрытий, накрепко стиснув зубы и едва удерживая так и рвущиеся «извините», «простите» и даже «пардон».

Конечно, нормальный человек посчитал бы, что она спятила, если приняла всерьез предупреждение черной козы, сделанное то ли через тень женщины, то ли через какую-то старуху, однако, как это ни странно, доверие ее к той или другой, а может, к ним обеим окрепло.

Вот как это вышло.

Маша заметила, что черная коза тоже опасается Жуки! Стоило ему только начать поворачивать голову, чтобы оглянуться, как животина ложилась куда-нибудь под изгородь, проворно перекатывалась с боку на бок и мигом становилась не загадочной и пугающей, а самой обычной, чумазой, серой от пыли деревенской козой.

Внезапно Жука свернул к приземистому бревенчатому дому, стоявшему почти у околицы.

Он показался чем-то знакомым Маше, однако она не сразу сообразила, что это тот самый дом, который она видела в первом сне и откуда стреляли по Ивану Горностаю. Вот и наглухо затворенные ставни, вот и покосившийся, почерневший от дождей петух на крыше, который скрипел под ветром точно так же, как скрипел во сне.

Но Маша по-прежнему была убеждена, что этого дома в Завитой-первой, в Завитой ее детства, не существовало!

Тем временем Жука поднялся на крыльцо и оглянулся так резко, что Маша и Гав едва успели кинуться под забор, при этом уверенные, впрочем, что Жука их заметил. То есть Маша была в этом уверена, ну а обсуждать эту тему с Гавом времени не имелось.

И тут случилось нечто странное. Черная коза, которая до сей минуты маскировалась на местности с ловкостью бывалого спецназовца (даже ее предательская женская тень при надобности укорачивалась до такой степени, что напоминала некое куцее пятно), теперь неуклюже (настолько неуклюже, что Маше показалось, будто коза сделала это нарочно!) улеглась прямо посреди улицы, где не заметить ее мог только слепой.

Ну а Жука слепым отнюдь не был. Он уставился на козу сначала изумленно, потом торжествующе – и радостно заорал:

– Марусенька! Неужели ты?! Ну так и знал, что рано или поздно появишься!

Коза поднялась, смерила Жуку долгим взором своих косых черных глазок, дернула носом, подскочила, плюхнулась на землю – и пыль вокруг взвилась столбом, а когда через миг улеглась, то вместо козы на дороге стояла высокая худая старуха в бесформенной одежде.

Та самая, которую Маша уже видела в образе тени!

Вся разница, что тенью она была серой, а теперь оказалась облачена во все черное.

Как ни странно, Маша не очень удивилась. В конце концов, в русских сказках герои то и дело ударяются оземь (проще говоря, с размаху бьются телом о землю, что и проделала только что черная коза) и кем-нибудь да оборачиваются: или ясен сокол да серый волк добрым молодцем, или добрый молодец ясным соколом да серым волком, а то и злой колдун кем-тем, кто-что ему на данный момент в голову взбредет.

Конечно, в сказках чего только не бывает, но, насколько помнила Маша из курса древнерусской литературы (у нашей героини было, кстати сказать, высшее филологическое образование), не пренебрегали превращениями и герои былинные, то есть максимально сближенные с реальностью (Волх Всеславлич, к примеру, только этим и занимался!), ну а про князя Игоря, то есть персонажа подлинно исторического, и говорить нечего, стоит лишь вспомнить божественно прекрасный перевод «Слова о полку Игореве», сделанный Заболоцким:

 
В горностая-белку обратясь…
 

(В горностая, заметьте себе!)

 
В горностая-белку обратясь,
К тростникам помчался Игорь-князь
И поплыл, как гоголь, по волне,
Полетел, как ветер, на коне.
Конь упал, и князь с коня долой,
Серым волком скачет он домой,
Словно сокол, вьется в облака,
Увидав Донец издалека.
Без дорог летит и без путей,
Бьет к обеду уток-лебедей…
 

Маша, скорее, удивилась тому, что в этой перекошенной, нереальной реальности, в которой она оказалась и где смешались места и времена, требовалось еще и проделывать какие-то ритуальные телодвижения, чтобы свершилось очередное превращение. Казалось, все должно само собой происходить!

Так или иначе, коза обернулась мрачной черноглазой старухой и угрюмо буркнула, исподлобья косясь на Жуку:

– А ты что за спрос?

– Диву я тебе даюсь, Марусенька! – с прежней фамильярностью воскликнул Жука. – Неужели до сих пор не поняла, что я не позволю тебе добраться до этого парня? Раньше надо было думать, когда ты Ивана Горностая под вражью пулю подвела. А теперь все, шабаш, старуха, теперь ты к нему не подберешься, теперь я его охраняю.

Марусенька пренебрежительно бросила:

– Мели, Емеля, твоя неделя! – и, вызывающе подбоченясь, встала перед крыльцом.

Жука смотрел на нее с нескрываемой ненавистью, а Маша и Гав изумленно переглянулись.

Неведомо чему изумлялся пес, а Маша – тому, что все ее выводы насчет Жуки перевернулись с ног на голову. Или наоборот, не суть важно! Важно, что она совершенно клинически ошибалась, решив, что Жука какой-то злодей и опасный тип. Все вышло совершенно наоборот! Он никого не преследует – он старается защитить Ивана Горностая. А ведьма с таким милым и ласковым именем Марусенька – ведьма она и есть!

Стоп. Но ведь Маша видела Горностая во сне! Разве он существовал когда-нибудь на самом деле? Или Жука тоже стал жертвой какого-то сна?!

Так, кажется, вопросы, на которых не найти ответов, уже пора в столбик записывать… Или подряд, в строчку, а то бумаги не хватит: они налетали один за одним!

Интересно, Жука пытался Машу в Завитую не пустить только потому, что о ней беспокоился, или потому, что вспомнил, как ее бабушка некогда внучку Марусенькой называла?.. Однако всей прочей семье это имя казалось слишком старомодным и простецким, никто, кроме бабушки, Машу так не называл, да и сама бабушка в конце концов отступилась.

Да ну, глупости, имя – это не причина. Наверное, Жука и впрямь за подругу детства боялся: как бы не попала в беду, окажись в этой перевернуто-вывернутой Завитой!

А интересно, как сам Жука сюда попал и почему никаким здешним причудам не удивляется?

И еще интересно, почему он так же, как о Маше, не беспокоился о любом грибнике-ягоднике-дачнике, который вполне мог забрести в Завитую? Она ведь не окружена частоколом, обтянутым проволокой, по которой пропущен ток высокой частоты, и запрещающие знаки там и сям не расставлены, не развешаны! Кто угодно мог, выражаясь языком фантастических романов, которые Маша, к слову сказать, терпеть не могла, провалиться в эту дыру то ли времени, то ли места, то ли места-времени! Или… всем путь сюда, в эту Завитую, заказан, кроме Жуки и Маши?