Текст книги "Твой личный кошмар"

Нет, Лёлька не сама такая умная была – про это тоже из фильма узнала…

Вообще с этими перьями голову можно было сломать! Следовало брать их только из крыльев, причем запрещалось смешивать перья: берешь или только из правого крыла, или только из левого… Забудешь – стрела невесть куда полетит, только не в цель.

Довольно подробно говорилось о том, как изготовить тетиву.

Лёлька узнала, что стебли старой крапивы дают достаточно прочные волокна, которые можно скрутить вместе и получить вполне удовлетворительную тетиву.

При этом, само собой, не обошлось без очередной порции непоняток: «Если у вас закончились кевларовые[1]1
  Кевлар – сверхпрочное и сверхгибкое волокно.


[Закрыть] нити или вы оказались в лесу без огнестрела, ищите старую крапиву, она уже безвредна». Эти слова опять надолго заставили Лёльку призадуматься: к чему ее готовят? И зачем?!

Но она так и не додумалась ни до чего, а вопрос задать было некому. Все обитатели Корректора занимались по индивидуальным программам, обсуждать которые было не принято.

И только Стюарт однажды отвлекся от своих занятий, чтобы проводить Лёльку в тир, который находился на втором этаже.

Когда она попыталась спросить, почему должна смотреть такие странные фильмы, Стюарт только плечами пожал и буркнул:

– Ты же в Корректоре!

Типа, молчи, терпи и плачь.

Плакать Лёльке было неохота – но терпеть приходилось. Куда ж деваться-то?!

В тире Лёлька нашла все необходимое для изготовления стрелы. Кто принес туда штапик, острый нож, коричневато-сероватые кукушечьи перья, стебли крапивы, сырые жилы какого-то животного, комочек древесной смолки, точильный камень и обломок кости, она так и не узнала.

Да и не до того было.

Пришлось срочно вспоминать всю теорию, которую ей преподали в учебном фильме.

После немалых усилий Лёлька все же умудрилась обтесать штапик, расщепить его с одной стороны, запихать туда смолку и вставить оперенье.

Потом она отложила стрелу, чтобы высушить, и принялась обтачивать на камне обломок кости: ему предстояло стать наконечником.

Скрежеща костью по камню, а заодно зубами – от злости и усердия, Лёлька вспоминала наставление из фильма: «Если у вас не оказалось металлического наконечника, можно заострить саму стрелу и придать ей твердость, обжигая на огне. Но жесткий наконечник – кремневый или костяной – лучше».

Кремневый наконечник – это вообще из каких-то первобытных времен!

Почему ее таким странным вещам учат?

Зачем?!

Ответа, как обычно, не было…

Наконец Лёлька заострила кость, примотала сырыми (и довольно противными на ощупь!) жилами к стреле и оставила для просушки.

На другой день испытала свое изделие – сначала, конечно, сделав лук из прочного, гибкого березового прута и привязав крапивную тетиву.

В «яблочко» Лёлька не попала, однако угодила не слишком далеко от него. То есть ее рукомесло было не таким уж плохим! И стрелком она оказалась не самым худшим!

Кроме этого, Лёльку учили – для начала тоже в кинозале – тому, как приготовить еду: самой, на костре. Или на странной маленькой железной печке («Используйте только березовые дрова!» – настойчиво повторял диктор).

Был фильм и про то, как добыть продукты для приготовления еды.

Потом начались практические занятия.

Каждый из обитателей Корректора должен был отыскать себе разные продукты и готовил свои собственные обеды и ужины – как и предупредил в самом начале Стюарт. Для этого на первом этаже здания имелось несколько просторных тренажерных классов. Для каждого из ребят – свой. А зайти в чужой класс было невозможно: дверь открывалась только для того, кому в этом классе предстояло заниматься.

Неведомо, как в других, но в Лёлькином классе обстановка постоянно менялась. Невозможно было понять, как это делалось, но Лёлька оказывалась то на самом настоящем пшеничном поле, то в небольшом лесу, то в загоне среди нескольких живых – живее некуда! – коз или коров. Или, например, в птичнике, где сидели на яйцах квохчущие куры, утки или гусыни. Следовало собрать пшеничные колоски или ягоды, коз или коров подоить, яйца из-под несушек вытащить.

Про то, как доить, Лёлька посмотрела отдельный фильм. Даже дважды посмотрела!

Вообще это – научиться доить, а потом или пить парное молоко, или оставлять его скиснуть, чтобы сделать простоквашу, сметану или творог, – оказалось самым простым. Хотя сначала Лёлька была уверена, что у нее ничего не получится! Ничего, получилось – уже на второй день как миленькая обмывала животным вымя и проворно тянула за соски, выцеживая молоко.

Куда трудней оказалось выбрать среди нескольких животных то, которое доить можно.

Только у одной козы из пяти молоко было безвредным. У остальных – смертельно опасным.

Точно так же лишь одна из птиц готова была подпустить Лёльку к себе и позволить забрать яйца.

Пытаться запомнить, какую козу или корову ты сегодня доила, с какой курицей поладила – и назавтра пытаться найти ее же, было бессмысленно. Каждый день состояние животных и птиц менялось.

К примеру, вчера эта коза к тебе льнула как родная, а сегодня так и норовит рогами поддеть, и ее желтые глаза пылают злобой! А курица аж шипит змеиным шипом и готова насмерть заклевать!

Лёльке следовало научиться еще при входе в загон улавливать знаки опасности, которые животные подают. Чувствовать исходящую от них угрозу. И к таким не то что не прикасаться, но даже и не приближаться, чтобы не стать жертвой их ненависти.

За что ее могла ненавидеть какая-нибудь корова, которая видит ее в первый раз – ну и Лёлька, соответственно, тоже раньше с ней в один детсад не ходила! – понять было совершенно нереально.

Точно так же невозможно было объяснить и козью ненависть. Или, например, ненависть кур!

Ну ладно, это хоть живые существа со своими чудами и причудами! А вот за что Лёльку могли ненавидеть колоски на пшеничном поле или ягоды земляники на лесной поляне или шиповника в лесу?!

А они ненавидели – судя по частым уколам в пальцы, которые к концу урока распухали и болели.

Стоило выйти из тренажерного класса, боль утихала, но на душе было довольно пакостно – и это ощущение не проходило до тех пор, пока на следующем уроке тебе не удавалось без ущерба для пальцев найти больше колосков или собрать больше ягод.

Тогда настроение улучшалось.

Правда, еще предстояло эти колоски вышелушить, зерна провеять – то есть очистить от мякины (чешуек, в которые было «одето» каждое зернышко), растереть на камнях, а потом, замесив из этой «муки» с водой и яйцом тесто, испечь на раскаленном в костре камне лепешку.

Ну и съесть ее вместе с собранными ягодами.

Запивая молоком, которое ты сама надоила…

Однажды Лёлька плохо провеяла зерна, не заметила в муке жесткую ость, и та впилась ей в горло. Лёлька пыталась прокашляться – но никак.

Горло болело.

К вечеру обитатели Корректора собирались на первом этаже в огромном манеже, где учились ездить верхом – причем не только на лошадях, но и на верблюдах, на ослах, даже на слонах!

Это было одно из немногих совместных занятий.

Тут Лёлькино хриплое покашливание было замечено.

Стюарт приказал сказать «А» и долго с задумчивым видом всматривался ей в горло, пока Лёлька не стала задыхаться. Тогда Стюарт велел рот закрыть и сообщил, что видел какую-то острую штучку.

Пальцами в горло не добраться, ногтями штучку не подцепить. Нужен пинцет.

– Лина, помнишь, ты подавилась, тебе кто тогда помогал? Адам, Стелла, Омар или Данила? – спросил Стюарт.

– Да какая разница? – огрызнулась Лина. – Они все уже в петлю полезли. Их не спросишь!

– Ей Данила помог, – вмешалась Мадлен. – Я помню. Он сделал пинцет из двух деревяшек. Отшлифовал их, отполировал…

– Ага, он сто лет возился, – проворчала Лина, – я чуть не задохнулась из-за этой поганой саранчи!

– Ты ела саранчу? – прохрипела Лёлька, передернувшись от отвращения.

Саранча была насекомым, а насекомых она и раньше, дома, ужасно боялась. Всех, кроме божьих коровок.

Почему-то даже бабочек Лёлька страшилась, даже очень симпатичных кузнечиков! Стрекозы вызывали брезгливое отвращение, а при виде таракана она вообще могла заорать. Про пауков и гусениц лучше не вспоминать, тут и до обморока было недалеко…

Понятно, что одна мысль о том, что надо есть саранчу, чуть не повергла Лёльку в истерику:

– Ела саранчу?! Зачем?! Почему?!

– Ну, вот такая я злодейка-убийца-преступница, – проворчала Лина. – Такая мне кара предусмотрена. Да ладно, саранча – не самая большая гадость. Вы вот, русские, щелкаете подсолнечные семечки. Я как-то пробовала. Немножко похоже, честное слово. А гусеница вяленая – это вообще не похоже ни на что…

В ту минуту, когда Лёлька решила, что ее сейчас стошнит – прямо вот здесь, на глазах у всех! – появился Джен с деревянным пинцетом в руке.

– Тот самый пинцет! Откуда он у тебя? – изумилась Лина.

Стюарт прищурился:

– Джен, а ты ведь в Данилиной комнате теперь живешь… Неужели он оставил?! Мы же должны все свои инструменты забирать с собой…

– Нашел в нижнем ящике тумбочки, – сообщил Джен. – Может, Данила забыл.

– Данила забыл?! – Стюарт задумчиво покачал головой. – Он никогда ничего не забывал. Спорим, он нарочно пинцет оставил! Как чувствовал, что кому-нибудь пригодится! Ладно, опять скажи «А», – велел он Лёльке.

Лёлька сказала.

Этими щипчиками Стюарт вытащил ость мигом.

Лёлька, прохрипев «спасибо», решила наконец задать вопрос, который ей давно не давал покоя:

– О чем вы говорите? Почему Лина называет всех вас убийцами, злодеями, преступниками – и себя тоже? Почему вы понимаете, о чем речь, а я – нет?!

– Ты свой сон помнишь? – спросил Стюарт. – Ну, тот, из-за которого сюда попала?

– Нет, – покачала головой Лёлька. – Погоди, откуда ты знаешь, что я здесь из-за сна?!

– Потому что мы все здесь такие, – пояснил Стюарт. – Все! – Он оглядел собравшихся ребят: – У каждого свой сон. Но есть кое-что общее. Одно общее. В этом сне мы кого-то убили или совершили другое какое-то страшное преступление. Например, предательство… каждому свое, так сказать.

– Я никого не убивала и не предавала! – сердито сказала Лёлька.

– Не ори! – крикнула Лина, так сильно дернув ее за косу, что у Лёльки слезы выступили на глазах.

Она прижала руку к затылку.

Что-то мелькнуло в голове…

Вроде бы это уже было с ней: кто-то дернул ее за косу, да так больно, что… Что?..

Нет, не вспомнить.

– Эй! – сурово прикрикнул Стюарт. – Угомонись, Лина!

– А ты не командуй! – огрызнулась та. – А она пусть не врет! Не помнит сон, главное!

Она повернула к Лёльке сердитое раскрасневшееся лицо:

– Ты не можешь не помнить свой сон! Ты же из-за него съехала с катушек! Из-за него орала по ночам! Из-за него тебе пришлось обратиться к врачам! Из-за него тебя отправили в санаторий, который оказался Корректором! Что, скажешь, не так?

– Все так, все так! – закивала Лёлька. – И сон был… Но самое ужасное, что я, проснувшись, не могла вспомнить, почему так орала ночью. Помнила только, что кошмар! А о чем – не помнила.

– Не ври! – громко и яростно закричала Лина. У Лёльки даже зазвенело в ушах от ее крика! – У тебя что, вся память в косу ушла? Коса длинная, а память короткая?

– Оставь ты в покое ее косу, – проворчал Стюарт. – Чего пристала? Классная коса, как в сказке! А Данила, между прочим, свой сон тоже не сразу вспомнил. Он мне сам говорил. Вот и Лёлька не помнит. Но, наверное, скоро вспомнит!

– Странное совпадение, – заметил Джен. – Очень странное… Помните, у Стеллы и Максвелла было что-то похожее в снах? И они одновременно полезли в одну петлю… Может быть, и Лёлька окажется там, где теперь Данила?

– Она будет вместе с Данилой?! – аж поперхнулась Лина. – Эта дурочка с косой?! Нет! Это я буду там, где Данила!

– С чего ты взяла? – изумилась Труди.

– Потому что я так хочу! – буркнула Лина.

– Ну мало ли кто чего хочет, – прошептала застенчивая Труди. – Я, может, тоже…

Она осеклась и покраснела.

– Наверное, – лукаво сказал Джен, – все девчонки хотят оказаться там же, где Данила.

Мадлен улыбнулась ему:

– Не все…

– Ого-о! – ехидно протянула Лина. – Тили-тили-тесто?..

– Ты себе эту песенку спой, – спокойно ответила Мадлен. – Ты же в Данилу была влюблена как кошка, бегала за ним, разве что на шею не вешалась! Вспомни, сколько дней ты ревела, когда он в петлю полез!

Лина даже отшатнулась, как будто получила удар по лицу. Покраснела – нет, даже побагровела от ярости, и неизвестно, что бы она ответила Мадлен, если бы не вмешался Стюарт.

– А кстати о тесте! – воскликнул он. – Вернее, о муке! Есть еще одно совпадение между Данилой и Лёлькой. Эта чешуйка в ее горле… Ты пшеничные зерна вручную перемалываешь, да?

Лёлька кивнула.

– Ну вот видишь! – довольно улыбнулся Стюарт. – Я один раз видел, что у Данилы локоть был в муке испачкан. Похоже, он тоже зерна молол…

– Мука, лепешки! – мечтательно вздохнула Труди. – Это классно! А я ем змей.

– Змеи – это вкуснота! – так и подпрыгнул Джен.

Труди буквально перекосило:

– Нашел себе вкусноту. Гадость редкая!

– И правда… – робко поддержала Лёлька. – По-моему, тоже гадость!

– Вы просто не умеете их готовить, – засмеялся Джен. – И не знаете, что такое гадость на самом деле. Гадость – это синтетическая малина. Она похожа на синее-пресинее мыло. Но у него вкус малины.

– А у красных пещерных длиннорослей – вкус черствого хлеба, – грустно сказала Мадлен. – У черных – какой-то рыбы. Довольно тухлой, между прочим.

– Ты это ешь?! – недоверчиво уставилась на нее Лёлька. – Нет, серьезно?! А что такое длинноросли, кстати?

– Что-то вы разболтались, друзья! – сурово произнес Стюарт. – Нам запрещено обсуждать наши занятия, вы что, забыли?!

– Ну хочется же иногда поболтать, пообщаться, – жалобно прошептала Труди.

– Мы и так общаемся, – усмехнулся Стюарт. – Например, сейчас.

– Да ну, что это за общение! – капризно протянула Труди. – Того нельзя сказать, этого нельзя… Надоело!

– А мне надоело на ваши рожи смотреть! – вдруг выкрикнула со злостью Лина. – Ненавижу вас всех! Особенно эту дуру с косой! И вообще, достал меня Корректор! Выездка крабов-вездеходов… Дипломатия при общении с электрическими скатами… Эта саранча, которую мне жрать приходится… Достало все! Дос-та-ло! Пойду копченую салаку свою понюхаю. Хоть понюхаю, если поесть невозможно!

И она побежала к лифту.

Дверцы распахнулись.

Лина вошла.

Дверцы сомкнулись, лифт загудел.

Кабина пошла вниз.

– Что-то слишком часто она уходит эту копченую салаку нюхать, – озабоченно сказал Джен.

– Да уж, – мрачно кивнул Стюарт.

– Как думаешь, она выдержит? Вернется? – шепнул Джен.

Стюарт пожал плечами.

Остальные отводили глаза.

Лёлька смотрела на них, ничегошеньки не понимая, но спросить не смела.

Лина не вернулась.

* * *

Из чащи взвилась стрела – тростниковая стрела птицеглавых! – и пронзенный ею орел-наблюдатель начал медленно падать, планируя на широко раскинутых крыльях.

Так… Это было последнее, что оставалось Даниле от людей, от форта, от надежды!

Орел-наблюдатель убит.

Теперь очередь за Данилой.

«Господи, Господи! – взмолился он, внезапно вспомнив, как бабушка учила его, когда брала с собой в церковь. – Господи, помоги мне, спаси меня!»

Как странно, что он вдруг это вспомнил! Здесь, в Петле, прошлое забывалось еще прочнее, чем в Корректоре.

Почему он вспомнил бабушку? Это что-то значило? Может быть, и правда, что человек перед смертью вспоминает всю свою жизнь?

Вот и он вспомнил. Хотя что там особенно вспоминать – подумаешь, всего каких-то пятнадцать лет прожито!

Неужели он сегодня умрет?!

Он, Данила Макаров?!

«Господи, спаси меня, и я…»

Данила угрюмо усмехнулся, сообразив, что пообещать-то Богу в обмен на спасение ему решительно нечего.

«Спаси меня, и я всегда буду хорошо себя вести!» – сказал бы он раньше, еще когда жил дома и проводил лето у бабушки в деревне. Но то время давно, давно миновало, а на память о детстве и бабушке не осталось ничего. А здесь, в Петле, он и так «ведет себя хорошо»: дикого мяса не ест, воды сырой не пьет, а в лесу скорее предпочтет умереть от голода, чем сорвать хоть яблочко-дичок с дерева или малинку с куста – ведь все отравлено ненавистью к людям.

Не будешь себя «хорошо вести» – погибнешь страшной смертью. Или обратишься в такое… в такое… никакого воображения не хватит, чтобы это представить!

Нечего, нечего пообещать Богу, нечего Даниле отдать взамен спасения…

«Господи, спаси меня, и я опять буду добровольно уходить с вживителями в лес, искать всех этих жеребят, щенят, телят и котят, чтобы они, как их пращуры в незапамятные времена, верно служили людям – тем, кто еще остался, кто еще выживает на Земле! – чтобы помогали нам вернуть утраченную власть над природой. Господи, спаси меня!..»

Странно, что никто из его здешних знакомых никогда не молится, вдруг подумал Данила. У него тоже такой потребности не было.

И только сейчас, когда смерть ему, можно сказать, в глаза заглянула…

Неужели это все? Неужели осталось несколько мгновений – и конец?

Ну что ж… Рано или поздно смерть настигает всех!

Но это неважно.

В Петле думаешь только о будущем.

И даже не о своем!

О том, чтобы для человечества оно не стало таким страшным, каким сделали его Данила, Адам, Джен, Стюарт, Лина и все другие – те, кто еще оставался в Корректоре и кого туда еще привезут!

Ладно, сейчас не до тоски и не до пафосных мыслей.

Надо спешить к реке. Но если у воды заметны следы аквазавров, напоминающие черные разводы тины, то Данила останется на берегу – ждать птицеглавых.

Только бы успеть утопить сумку с вживителями! Шурка все же успел…

Но если Даниле повезет, он успеет еще и утопиться сам.

Ну! Еще не время сдаваться! Еще немного, немного!

* * *

– Где Лина? – спросила назавтра Лёлька.

Стюарт пожал плечами.

– Нет, ты знаешь! – настаивала Лёлька. – Ты тут все про всех знаешь!

– Не все и не про всех, – буркнул Стюарт. – И, честное слово, я даже не представляю, где теперь Лина.

– Может быть, залезла в петлю? – еле сдерживаясь, чтобы не заплакать, прошептала Лёлька. – Может быть, она тоже покончила с собой, как Адам, в комнате которого я живу?

– Ты что, думаешь, залезть в Петлю – это значит покончить с собой?! – хихикнул Стюарт.

– Ну да, – растерянно кивнула Лёлька. – Я так думала…

– И ты, конечно, представляешь себе всех повешенными? – веселился Стюарт. – Петля – значит, петля на шею? Типа, виселица такая?

– Ну да, – снова кивнула Лёлька. – Я думала, она находится где-то на четвертом этаже.

– Четвертого этажа в этом здании нет, – развел руками Стюарт. – Выше только небо… Ты что, не обратила внимания, когда подъезжала? Не смотрела, куда тебя везут?

– Да какая разница, смотрела я или нет, если меня все равно привезли не туда, куда я собиралась, – усмехнулась Лёлька. – Думала, санаторий, оказалось – Корректор.

– Да уж, – согласился Стюарт. – Мы все собирались не сюда, сюда мы уж точно не собирались! Ну так вот, слушай. Петля – это наш единственный шанс выжить. И не только наш!

– А чей еще? – удивилась Лёлька.

– Как минимум всего человечества! – засмеялся Стюарт.

– Ты шутишь, да? – слабо улыбнулась Лёлька. – Какие-то шутки у тебя…

Она хотела сказать «дурацкие», но побоялась обидеть Стюарта и в последний момент поправилась:

– Какие-то шутки у тебя… слишком уж глобальные…

– Глобальные, это верно, – согласился Стюарт. – Шутки?.. Хочешь считать это шутками – считай. Это неважно! Сейчас куда важней то, что Лины нет. Если ей был внезапный Сигнал, значит, она влезла в Петлю. Такое бывает… Так с Адамом было, например. Сигнал звучит до окончания курса. И надо отправляться, несмотря ни на что…

– Так в петлю отправляются или лезут?! – допытывалась Лёлька.

– У каждого своя Петля, и каждый добирается до нее по-своему! Идет, летит, лезет, едет, проваливается…

– Проваливается?! – ужаснулась Лёлька.

Стюарт закатил глаза:

– Ну ты зануда! Сама узнаешь, когда время придет. Меня сейчас гораздо больше интересует, что случилось с Линой… Это еще ничего, если ей был Сигнал. А вот если она все же зашла в дверь, откуда пахнет мороженым с карамелью…

– Ты про дверь на первом этаже? – уточнила Лёлька. – Но Лине там пахло копченой салакой!

– Да, точно, – кивнул Стюарт. – Мне – мороженым с карамелью… Да это не важно, чем пахло! Главное, что этот запах зовет нас обратно. В нашу прошлую жизнь. Домой… Понимаешь, отсюда у нас только два выхода. Мы можем или полезть в Петлю, или… войти в ту дверь на первом этаже. Оттуда исходит не просто запах, который нас манит. Это такое испытание – не поддаться зову прошлой жизни. Конечно, там на двери надпись: «Вход строго запрещен!» Но она не всегда видна…

– Да ты что?! – изумленно перебила Лёлька. – А я думала – я одна такая слепошарая, что не видела ее.

– Да, надпись видна не всегда, – повторил Стюарт. – Это проверка – помним ли мы, из-за чего находимся здесь? Помним ли, что от нас зависит? Помним ли, что открывать дверь нельзя ни в коем случае? В основном все помнят, поэтому никто даже не думает о побеге, как бы ни манила нас та дверь. Но вот Лина…

Он тяжело вздохнул.

– Но я-то не знаю, почему я здесь, – уныло прошептала Лёлька. – Я не помню…

– Ничего! – уверенно сказал Стюарт. – Обязательно вспомнишь. А пока достаточно того, что ты знаешь: в эту дверь входить запрещено, как бы ни хотелось.

– Да что же там? Что?! – вскричала Лёлька.

– Откуда я знаю? – пожал плечами Стюарт. – Если бы я ту дверь открыл, меня бы тут уже не было. Но если Лина нарушила запрет, значит… Значит, неизвестно, где она. Неведомо, куда ее могло занести! Может быть, она уже погибла. Может быть… может быть, стала нашим врагом. Ноубоди знает!

– Ноубоди-то ноубоди, – протянула Лёлька. – Но ведь и ты кое-что знаешь, не отпирайся. И даже очень много. Побольше остальных! Чуть что – все у тебя спрашивают… Почему?

– Потому что мне кое-что рассказали, – нехотя ответил Стюарт. – В самом деле – здесь все-таки должен быть человек, который хоть на какие-то вопросы новичков может ответить! Так остальным спокойней. Когда я сюда попал, таким человеком был Данила. Потом Данила окончил курс и полез в свою Петлю. Тогда… сказали мне.

– Кто? – допытывалась Лёлька. – Кто сказал?!

– Корректор, – буркнул Стюарт. – Кто же еще?

– Ты его видел?! – ахнула Лёлька. – Кто он?! Какой?!

– Корректора увидеть нельзя, – отрезал Стюарт. – Со мной от его имени говорил Сопровождающий. Помнишь того, кто тебя привез? Сопровождающий – просто человек, который… ну, которому доверяет Корректор. И дает ему некоторые поручения.

– Да кто ж такой Корректор?! – чуть не заорала Лёлька. – Он что, не человек, что ли?

– Ноубоди знает, – вздохнул Стюарт. – Я лично думаю, что он – Бог. Только не пугайся так, ладно? – попросил почти жалобно. – И вообще – хватит нервы друг другу мотать. Мне аж плохо от твоих вопросов. Да и тебе, как я погляжу, все хуже и хуже становится. Вон как побледнела… Не зря говорят: меньше знаешь – лучше спишь! Пойми – придет время, когда ты сама все поймешь и все узнаешь! Тебя к этому готовят. А сейчас пошли – урок механической выездки уже начался. Опаздывать нельзя. Опоздаешь – что-нибудь пропустишь, а это потом тебе жизни может стоить!

– Где? Когда? – безнадежно спросила Лёлька, совершенно не надеясь на ответ, однако Стюарт все же ответил:

– Когда-нибудь. Где-нибудь. В Петле!

И потащил Лёльку за собой в зал, откуда доносились рычание моторов и какое-то противное металлическое лязганье и скрежет.

Лёлька хотела еще что-то спросить, но тотчас про все забыла и застыла в дверях тренажерного зала, потому что никак не могла осмыслить того, что ей открылось.

Почему-то при словах «механическая выездка» ей представлялись уроки вождения мотоциклов или автомобилей. Но в этом зале – таком огромном, просторном, высоком (потолка не было видно!), что невозможно было вообще представить, как это могло разместиться в трехэтажном здании, оказались агрегаты, которые она видела только в фантастических фильмах, а некоторые и вообще не видела!

Там был мех – почти такой же, как в фильме «Аватар», только красный. Управляла им Труди, которая казалась в его кабине вообще Дюймовочкой.

Гаэтано вел какой-то ползучий предмет, который постоянно менял форму и очертания. Лёлька, сколько ни всматривалась, так и не поняла, куб это, пирамида или вообще шар.

Были какие-то многоногие сооружения, отдаленно напоминающие гигантских не то пауков, не то крабов, однако явно металлические. Может быть, это о них говорила Лина?..

Но самый потрясающий агрегат оказался у Джена. Хотя нет, это слово – агрегат – тут совершенно не подходило… Даже невозможно было вообразить, что эта огромная капля тускло-зеленой жидкости – тоже механизм! Собственно говоря, Джен и был этой каплей, которая то растекалась по земле, то обнимала собой деревья, то вползала на искусственные скалы. Можно было разглядеть очертания тела и лица Джена, но все это расплющивалось, вытягивалось, съеживалось…

В общем, уму непостижимо!

«Наверное, мы все попадем в будущее, – подумала Лёлька. – Ведь такой техники сейчас нет, она только в будущем возможна. И в довольно далеком! Вот только как это соединить: технику будущего – и необходимость самой собирать колоски, молоть муку? Или вообще саранчу жарить?!»

– Хватит таращиться, а то с ума сойдешь! – услышала Лёлька смешок Стюарта. – В первый раз запросто крышу сносит. Потом привыкнешь… если успеешь. Пошли, покажу тебе твой ветролов.

– Что?.. – пробормотала Лёлька. – Ветро… что?!

– Ветролов. Вон он, – показал Стюарт на какую-то корзинку в половину человеческого роста высотой и примерно такой же ширины.

У корзинки были небольшие крылья, скромно прижатые к ее бокам.

– Ты чего так удивилась? Разве тебе не показали фильм по управлению ветроловом?

– Не было такого фильма, – растерянно покачала головой Лёлька. – Честно, не было!

– Странно, – нахмурился Стюарт. – Такого еще не случалось, чтобы кто-то попадал на механическую выездку без всякой теоретической подготовки. Какая-то ошибка. Наверное, тебе сегодня надо просто посмотреть на ветролов, привыкнуть к нему. Думаю, завтра покажут учебный фильм, а уже потом будет практика – выездка.

– А этот ветролов… он вообще-то что делает? – опасливо спросила Лёлька.

Она была уверена, что Стюарт ответит: «Ноубоди знает!» – однако Стюарт ничего не сказал.

С ним что-то странное вдруг случилось.

Он вроде бы даже рот открыл – что-то сказать. Но ничего так и не произнес. Молчал и смотрел на Лёльку с каким-то странным выражением.

– Что? – удивленно спросила она, но не услышала своего голоса.

Его внезапно заглушил звук, похожий не то на пение огромной птицы, не то на колокольный звон.

Лёлька растерянно огляделась, не понимая, откуда исходит этот звук. Может быть, его издает какой-нибудь агрегат из тех, которые здесь работают?

Да нет, не похоже… Звук словно спускался с купола этого зала.

Купол был расписан облаками, и казалось, что звук нисходит с небес.

Но на него почему-то никто не обращал внимания! Все агрегаты продолжали действовать, ребята были заняты каждый своим делом.

Неужели никто не слышит этой удивительной мелодии?! Не может быть! Она ведь заглушает все вокруг. Стюарт что-то говорит Лёльке, а она ни слова не может разобрать.

Однако Стюарт снова показывает на эту дурацкую корзинку с крылышками… как ее там? Ветролов? Настаивает, чтобы Лёлька туда залезла?

«Да ведь я не знаю, как с этим управляться!» – хотела сказать она, но вместо этого только кивнула, откинула плетеную крышку – и покорно залезла в ветролов.

Крышка сразу захлопнулась. Лёлька подобрала колени к подбородку, чтобы поместиться в «корзинке».

Звук песни или колокольного перезвона стал таким громким, что Лёлька невольно зажмурилась.

И в эту минуту до нее вдруг дошло, с каким выражением смотрел на нее Стюарт.

С жалостью он смотрел!

Так смотрят на человека, когда прощаются с ним навсегда…