Текст книги "Лукавый взор"

Араго уже успел заметить, что у мадам Ревиаль очень выразительные, что называется, говорящие и даже болтливые глаза, и смысл этой веселой болтовни был бы совершенно понятен любому мужчине, даже не столь самоуверенному, как наш герой, однако вдруг ее глаза как бы умолкли, приняв такое напряженно-сосредоточенное выражении, словно мадам Ревиаль пыталась вспомнить нечто прочно забытое. Однако, поскольку невозможно вспомнить то, чего не знаешь, она оставила бесплодные попытки и с обворожительной улыбкой проговорила:

– Drawers? А это что такое?

– Drawers – это то, что не носят filthes, – сообщил Араго, улыбаясь со всей возможной приятностью.

– Это что, снова англисизм? Ах, как это нелюбезно с вашей стороны, – надулась мадам Ревиаль. – Я не сильна в английском…

Учитывая, что эти два слова были употреблены в первой заметке Лукавого Взора, которую в Париже не читал только ленивый, причем сословная принадлежность не имела значения (Араго сам слышал, как подвыпивший мастеровой орал вслед шлюхе, фланировавшей по Клиши: «Эй, красотка, покажи свои drawers!»), ошибка мадам Ревиаль оказалась просто роковой.

Это не Фрази и не Лукавый Взор, что за глупость была даже предположить такое. Да, но очень хотелось открыть, наконец, эту тайну!

Но какого черта мадам Ревиаль его интриговала, а попросту, нагло врала? Или он попался на пустой крючок?

Араго не хотел терять лицо, а потому ослепительно улыбнулся мадам Ревиаль:

– Долой англисизмы! Однако сейчас мне все-таки хотелось бы встретиться с графиней…

– Тогда пройдите сюда, – кивнула мадам Ревиаль на дверь танцевального зала, и янтарные глаза ее блеснули каким-то особенно коварным, дьявольским огнем. – Ищите – и найдете! А потом приходите кофе пить. Эта косноязычная Андзя варит совершенно бесподобный кофе!

И она поспешила вниз по лестнице, подбирая свои пышные розовые юбки так высоко, что Араго увидел и розовые чулочки, и розовые туфельки, и даже розовые кружева на оборочках розовых drawers…

Впрочем, сейчас ему было не до того, что могло быть скрыто в этих розовых drawers, можно не сомневаться, с разрезом в шагу – для удобства, так сказать, общения.

Ему было сейчас не до этого разреза.

Нужно отыскать прекрасную Стефанию.

Но в какую сторону пойти? Мадам Ревиаль указывала направо, Андзя – налево. Араго нерешительно повернул было налево, как вдруг за его спиной вкрадчиво скрипнула дверь, а потом послышалось испуганное «ой!», исторгнутое голосом, который показался ему очень знакомым.

Араго резко обернулся и увидел мужскую руку, которая отчаянно тянула на себя дверь, торопясь ее закрыть. Еще не вполне поверив догадке, Араго оказался рядом и так рванул на себя дверь, что на площадку вылетел… Ролло.

Ну да, Ролло!

Главный «бульвардье» остолбенело уставился на своего репортера. У него готов был вырваться изумленный вопрос: «Что вы тут делаете?», однако острый глаз уже приметил зеленый галстук, небрежно висящий на шее, и распахнутую рубашку, но это была сущая мелочь по сравнению с незастегнутым лацбантом[75]75
  Лацбант – клапан, откидная застежка на мужских штанах в XVII–XVIII вв. Собственно ширинка (гульфик) в современном понимании начала заменять лацбант примерно в 1820-х годах, однако вошла в обиход далеко не сразу. Лацбант долго сохранялся в матросских клешах и фрачных брюках.


[Закрыть] зеленых панталон (галстуку полагалось быть в цвет панталонам, как заповедал величайший щеголь своего времени граф д’Орсе[76]76
  Граф Альфред д’Орсе (1801–1852 гг.) – законодатель мод, легенда французского дендизма.


[Закрыть])! Одной рукой Ролло придерживал отпадающий лацбант, а другой все еще цеплялся за дверь, как за спасение, явно желая улизнуть.

Араго задумчиво покачал головой.

Ай да ну!..

Он не заметил Ролло в числе танцоров, да и в любом случае все мужчины там были в строгих черных фраках, хоть и немало взопревшие после мазурки. Похоже, разноцветный Ролло прибежал сюда позже… через анфиладу комнат пронесся… откуда? Откуда-то, где ему понадобилось расстегнуть штаны. Кабинет, так сказать, надобности, даже если таковой устраивали в доме, помещали отнюдь не в центре анфилады парадных комнат, а где-нибудь в сторонке, на нижнем этаже, в самом глухом уголке, а то и вовсе в отдельном строении на задворках. Откуда же Ролло появился в таком виде?!

Да из будуара прекрасной графини, разумеется. Догадаться легко – достаточно взглянуть на его враз перепуганную (застигнут почти на месте преступления!) и в то же время торжествующую (обставил Араго, этого записного юбочника!) физиономию. Ну да, легко догадаться: вряд ли человек, которому понравилась женщина, при нем отличившая – да как! – другого, не будет этим уязвлен…

Вот и Араго уязвлен.

И что теперь с ним делать, с этим су-у-укиным котом Ролло? Да что еще, как не погнать взашей из газеты?!

Но нет, это будет глупо, тут же смекнул Араго. Допустить, чтобы этот мальчишка на всех углах растрепал, что его выгнали с работы из мелкой мстительности, потому что репортер успел раньше своего редактора вскочить на ту кровать, куда тот так стремился? Да над Араго будут хохотать и коллеги, и завсегдатаи кофеен, а тираж «Бульвардье» обрушится ниже низшего предела.

Глупее, чем выгнать Ролло, было бы только вызвать его на дуэль. Ну уж нет, не по чину честь!

Однако неотмщенной обида всё же не останется.

Араго растянул губы в улыбке и одобрительно прищурился:

– Ого! Наш сорванец на бегу стрижет овец? Ну и ну! Вы сейчас от Стефани? О-оо! – Араго решил не жалеть междометий. – И как она вам при более тесном, хм-хм, знакомстве? Обходительна, не так ли? Обходительна и очаровательна! Соглашусь, соглашусь… Но отчего это вы побледнели, Ролло? Утомились? Понимаю, сам таким же от нее выходил, о-хо-хо! – Хохотнуть удалось вполне натурально. – Ну что ж, пойдемте– ка вниз, друг мой, там угощают кофе и еще чем-то. Вам нужно хорошенько подкрепиться. Пойдемте, пойдемте!

И, подхватив ошарашенного Ролло под руку, Араго повлек его по ступенькам, да так проворно, что репортер едва успевал поддерживать падающий лацбант, не то что бы пытаться его застегнуть.

Вспышка ревности, впрочем, уже погасла. Если рассудить, даже хорошо, что так сразу все определилось, подумал Араго. Не наткнулся бы на Ролло – оказался бы в глупейшем положении, а уж как очаровательная Стефания повеселилась бы, да еще, не исключено, не раз обсмеяла бы вместе с Ролло самонадеянного Араго!

Однако теперь за этим репортёришкой надо присматривать. Хорошо, если он понадобился прекрасной и опасной даме только ради плотских игрищ, а ну как она что-то вызнала у него о редакторе «Бульвардье»? Или хочет вызнать? Или просто-напросто подбирается к Лукавому Взору?

Ну, здесь Ролло ей не помощник. Хотя… кто знает? По долгу службы он бывает там и сям, общается с огромным количеством людей, может быть, уже давно напал на след загадочного корреспондента, да утаил от редактора? От редактора утаил, а польской графине, которая пленила его так быстро, поведал? А что ещё поведал? Уж не то ли, что письмо Лукавого Взора вовсе не было пустышкой, а содержало в себе некий загадочный листок?..

Араго втолкнул Ролло в гостиную, полную жующего и пьющего польского народу, шагнул было следом, однако в этот момент краем глаза заметил модистку, которая тащила вверх по лестнице громоздкую картонку, обвязанную шелковыми лентами.

Оглянулся. Тот широкоплечий поляк, который, как показалось Араго, спустился вслед за девушкой, чтобы ей помочь, остановил Андзю и что-то злобно шипел, размахивая руками.

– Да что мне, ражорваться, что ли?! – визжала она в ответ. – В подмогу-то никого не дали! Я и при дверях, я и ужин шготовь, и каву жавари, и пирогов напеки, я потом и пошуду намой! Немудрено было жабыть про колокольчик! А дверь в погреб вы же мне шами велели отворенный оштавить! Да и велика ли беда, что девчонка там побывала? Что ж она там могла увидеть ошобенного?

– Чихо, глуптше![77]77
  Чихо, глуптше! – Тихо, дура! (польск).


[Закрыть] – рявкнул поляк.

– Шам глупец! – рявкнула в ответ Андзя, которая, оказывается, все-таки понимала кое-что по-польски, и, вырвавшись, кинулась в гостиную.

Оттуда выглянула мадам Ревиаль и воскликнула изумленно:

– Тибурций, что случилось?!

Поляк ожег розовенькую Фружу таким взглядом, что она испуганно отпрянула.

Дальнейшего развития событий Араго ждать не стал – взлетел по ступенькам и выхватил из рук модистки неудобную коробку.

– Ничего страшного, – ответил он на испуганный взгляд. – Я просто хочу вам помочь.

И улыбнулся… так умел улыбаться только он, непревзойденный, как уже было сказано, умелец задирать нижние юбки.

Девушка оступилась и чуть не упала.

– Как вас зовут? – спросил Араго, подхватывая ее свободной рукой под локоток.

– Агнес, – выдохнула девушка, запнувшись, когда пальцы Араго словно невзначай коснулись ее груди.

– Вас ждет экипаж, Агнес?

– Н-нет, – покачала девушка головой, ошалело таращась на него. – Колесо отвалилось уже почти рядом с особняком… возница, кое-как привязав его веревкой, уехал… Я как-нибудь сама доберусь…

– А далеко вам добираться?

– Н-нет, я живу совсем рядом, по ту сторону площади Вогезов, – прошептала девушка. – Но платье я везла из ателье… оно на бульваре Капуцинок… поэтому понадобился экипаж…

Агнес говорила все тише и тише, глядя на Араго снизу вверх испуганными глазами, и он склонялся все ниже и ниже к ее губам.

– Отделайся поскорей от своей графини, – шепнул, легонько целуя эти дрожащие губы. – Я тебя подожду.

Араго отстранился, придержав девушку за плечи, когда она покачнулась, по-прежнему сомнамбулически на него таращась, и, поставив на пол картонку, быстро сбежал по лестнице.

Женская фигура метнулась в гостиную, однако Араго не успел разглядеть, кто это.

Подслушивали его разговор с Агнес? Да и на здоровье! Он будет только рад, если об этом донесут Стефании. Может начаться интересная игра. Араго будет узнавать у Агнес то, о чем болтают в сером особняке, ну а Стефани попытается узнать, о чем ей рассказывал Араго.

Откуда ей знать, что он никогда и ни о чем не рассказывает женщинам, с которыми оказывался в постели. Он только задает вопросы! Конечно, умный человек может сделать немалые выводы из тех вопросов, которые задаст Араго своей новой любовнице… ну что ж, ответы можно получить, и не задавая вопросов вовсе. Большинство женщин хлебом не корми, только дай им посплетничать. Безразлично о чём! Однако главный «бульвардье» обладает непревзойденным умением отделять зерна от плевел.

Он сорвал с вешалки цилиндр, отодвинул щеколду на двери, выскочил в сад, глубоко вздохнул и улыбнулся.

Конечно, девочка не слишком далекая – уже одно то, что немедленно разболтала о своем детстве, свидетельствует о ее провинциальности. Да чего можно ожидать от жительницы Монморанси, жалкого городишка близ Парижа?! Но при этом очаровательно мила….

Все-таки какое же восхитительное чувство оставляет первый поцелуй! И даже лучше, что он случился не с лживой, опасной, хоть и прекрасной графиней Стефанией, а с этой милой девушкой, губы которой так дрожали, словно ее впервые в жизни целовал мужчина.

А почему бы не в первый? Вполне возможно! Какие там кавалеры, в этом замшелом Монморанси?

Ну что же, тем больше шансов добиться успеха. Полпути уже пройдено – перепрыгнуто, можно сказать.

Араго усмехнулся не без циничности, а увидев, что дверь, ведущая в погреб, и в самом деле заперта, понятливо кивнул. Значит, туда что-то принесли и только теперь закрыли дверь. Вопрос такой: принесли до того, как Агнес попала в погреб, или уже после?

Судя по тому, как разъярился Тибурций, – до.

Почти наверняка!

Успела Агнес что-нибудь разглядеть в погребе? Араго не сомневался, что вытянет у нее все в малейших подробностях. И о том, как прошла встреча с графиней, она расскажет. Хорошо, если Стефания – постоянная клиентка ателье этой, как ее, мадам Роше! Тогда Агнес будет вдвойне, втройне полезна!

Он стоял на мостовой, сосредоточенно размышляя, как с наибольшим успехом может использовать Агнес и ее ремесло, и все-таки его расчетливые, циничные мысли нет-нет, да и смягчались улыбкой – когда он посматривал на заросший сад напротив.

Тот самый сад, где стоял дом его спасительницы… Она называла себя Фрази, но обмолвилась, что на самом деле ее зовут Эфрази-Анн-Агнес.

Но до чего же смешно, что в этом сером особняке, идти в который он сначала даже побаивался, ему привелось встретить трех женщин, каждую из которых звали одним из имен той девочки.

Мадам Ревиаль была Эуфрозина (Эфрази), модистка – Агнес, служанка – Анн.

Может ли кто-нибудь из них быть той самой Фрази?

Первым делом Араго присмотрится к Агнес, которая только этого и ждет. Впрочем, Фружа явно тоже не прочь, чтобы к ней присмотрелся такой мужчина, как Араго…

Ну что ж, дойдет черед и до нее. Вот только до Андзи уж точно не дойдет! Брр!

Араго стоял, то мечтая, то посмеиваясь, то поглядывая на дом Фрази, и, конечно, не подозревал, что из разных окон серого особняка за ним украдкой наблюдают четыре женщины. Одна – с ненавистью, вторая – с жадностью, третья – насмешливо, ну а четвертая – как всегда, как всю жизнь, – с любовью!

«Бедные раненые герои»

Париж, 1814 год

Серый особняк в глубине заросшего сада всегда чудился Фрази таинственным сказочным замком. Он уже долгое время стоял запертым, ставни были наглухо затворены. И никто не мешал Фрази украдкой пробираться в запущенный сад, а оттуда – в глубокий погреб, где из стен торчали ржавые крючья для окороков и голов сыра (разумеется, ни окороков, ни сырных кругов там и в помине не было!), в углах лежали серые от пыли пустые винные бутылки и были навалены пустые бочонки для сидра. С некоторых пор в погребе поселился друг Фрази: гамен, бездомный сирота Тибо.

Отец его был моряком и погиб два года назад во время битвы за Гран-Порт[78]78
  Сражение между военно-морскими силами Франции и Великобритании (август 1810 г.) за право обладания портом Гранд-Порт острова Маврикий.


[Закрыть]. Семья его жила тогда в Марселе. Обнищав, мать перебралась вместе с Тибо к своей сестре в Париж, однако вскоре умерла, простудившись. В неприветливой к чужакам столице оказалось так холодно по сравнению с жарким, солнечным Марселем!.. Тетка не обращала на осиротевшего племянника никакого внимания: рано утром она уходила мыть полы в чужих домах и возвращалась только к ночи. Тибо начал было трудиться водоносом: за гроши таскал на верхние этажи высоких домов ведра с водой, которую брал из общественных фонтанов. Но продержаться на этой работе тощий от постоянного недоедания, не раз битый за кражу жалкого куска мальчишка не смог: надорвался, заболел – и однажды свалился без памяти прямо на улице. Это случилось через несколько дней после того, как семья Бовуар перебралась в Париж и поселилась в тупике Старого колодца.

Возвращаясь с прогулки, они увидели лежащее на мостовой нечто, сначала показавшееся им кучкой грязного тряпья.

Шла война, всем приходилось голодно, тяжело, но вид этого тощего тельца, едва прикрытого лохмотьями, и пылающего от жара лица с закатившимися глазами заставил Фрази и мадам Бовуар зарыдать. Мсье Филипп взглянул на них, покачал головой, потом без лишних слов поднял мальчика на руки и понес в дом.

Обтирания уксусом помогли сбить жар. На другой день найденыш пришел в себя, начал есть; постепенно немного окреп, однако дичился взрослых. Доверял мальчишка только Фрази, которая смотрела на него со страхом и почтением. Он назвал ей свое имя – Тибо Мазарг – и признался, что ему «тошно жить в таком чересчур чистеньком дворце»: в Марселе они с матерью обитали в лачуге на берегу моря, а у парижской тетки ютились в сыром и холодном погребе. Среди красивых вещей, в чистых комнатах, в обществе милой, ласковой Жюстины и серьезного, неулыбчивого Филиппа Бовуара бедняге было жутковато. Тибо так и не смог прижиться в доме и очень скоро перебрался в погреб заброшенного особняка, стоявшего напротив.

Честно говоря, Филипп и Жюстина вздохнули свободней: диковатый мальчишка, который нипочем не желал мыться, постоянно почесывал одна за одну босые, покрытые цыпками ноги, иногда неистово скреб ногтями заросшую голову и публично ковырял в носу, был не самым приятным жильцом. Он орал, бранился самыми ужасными словами и бешено вырывался, когда его попытались усадить в ванну. Супруги Бовуар признали свое поражение и отступились. Однако они не хотели, чтобы Тибо опять начал голодать, а потому посылали ему через Фрази суп, жареное мясо, мед и прочую еду. Мальчишка не оказался неблагодарным: окрепнув и понимая, что семья живет скудно, он частенько приносил в дом то большой хлеб, то курицу, то связку луку или корзинку картошки. Сначала Жюстина ужасалась, понимая, что всё это краденое, пыталась запретить Тибо воровать, отказывалась брать у него продукты, однако он объяснил через Фрази (со взрослыми мог только глядеть оловянными глазами в сторону, шмыгать носом и молчать, всем своим видом выражая презрение), что крадет только у спекулянтов, которые безбожно повышают цены каждый день, так что покупать у них никаких денег не хватит. Наученный прошлым опытом, окрепший, Тибо стал осторожнее и ловчее, за ним могли гнаться, но поймать никому не удавалось! Жюстина и Филипп повздыхали, повозмущались, но постепенно смирилась: чем ближе подходили к Парижу союзные войска, тем меньше оставалось продуктов на рынках, тем они делались дороже; некоторые лавки вообще закрылись, к еще действующим тянулись огромные очереди, и без помощи этого мальчишки семье пришлось бы плохо.

Несмотря на то, что «в распоряжении» Тибо был целый особняк, он не решался лазить в комнаты, тем паче, что дверь погреба с той стороны оказалась накрепко заперта. Впрочем, и дверь, выходящая в сад, тоже была заложена изнутри железной скобой, а поднять ее у детей сил недоставало. Однако друзья пробирались в погреб через небольшое окошко с противоположной стороны здания. Оно находилось почти вровень с землей и было надежно прикрыто зарослями пожухлой травы и кустами. Если бы этих кустов не было, залезть в погреб можно было бы гораздо легче. Тибо проскальзывал туда как юркий уж, а Фрази то чулки рвала, то юбку пачкала, то ладони обдирала, поэтому замышляла как-нибудь стащить из дому большой нож, чтобы расшатать крючок одной из ставен первого этажа и все-таки проникнуть в «замок». Но Тибо все равно не соглашался переселяться из погреба в какую-нибудь из комнат. В просторном особняке он чувствовал бы себя так же неуютно, как в «чересчур чистеньком» доме семейства Бовуар.

Когда война подступила вплотную к Парижу, Фрази редко видела своего друга: Тибо все время проводил или около заставы Клиши, или в Ла Вилет, или в Бельвиле, то помогая строить баррикады, то шныряя между национальными гвардейцами, волонтерами, мобилизованными инвалидами и студентами из Латинского квартала, помогая всем, чем мог помочь, а прежде всего добывая еду: любитель и знаток погребов, он не упускал случая заглянуть в какой-нибудь брошенный хозяевами дом в предместьях и, словно дикий кабан, который по запаху отыскивает под землей трюфели, находил самым тщательным образом припрятанные припасы или бочонки домашнего сидра. Однако хоть малую толику добытого Тибо обязательно приносил семье Бовуар, которую считал своей семьей, а потом хоть на часок забирался в погреб, который тоже считал своим. Немного спал там, потом убегал «на войну» – ее он, конечно, называл своей войной.

…Тибо не появлялся уже несколько дней, но теперь, когда Париж был сдан, должен же был вернуться! Без него в доме стало голодно, а то, что в «его» погреб вознамерился войти отвратительный возница, показалось Фрази настолько обидным и пугающим, что она даже всхлипнула от обиды. Уже готова была броситься к особняку и спросить у возницы, что он там делает, однако не решилась. Только чуть шею не вывернула, пока родители вели ее домой, и твердила сквозь слезы:

– Как смеет этот человек входить в погреб Тибо?! Дядя Филипп, пойдем спросим его, что он там делает!

– Успокойся, – строго сказал отчим. – Это только вы с Тибо считаете, что погреб его, а на самом деле у всякого дома есть владелец. Может быть, этот кучер выполняет его поручение, потому и осматривает погреб.

И все-таки Фрази не могла успокоиться. Дома как прильнула к окошку мезонина, которое выходило на тупик Старого колодца, так и не отходила от него до тех пор, пока не увидела, что фиакр уезжает. Тогда она успокоилась и с удовольствием стала вспоминать свои сегодняшние приключения и особенно – серые глаза, ласковую улыбку и веселый голос своего русского спасителя по фамилии – она это запомнила! – Держа-вин. «А как его имя? Хорошо бы еще хоть раз его увидеть! Хотя бы во сне!» – мечтала Фрази, засыпая, однако приснился ей почему-то Тибо, лежащий в луже крови – и не где-нибудь, а на садовой дорожке, ведущей к их дому!

Фрази закричала так, что родители прибежали в ее спаленку и нескоро смогли успокоить девочку, уверяя, что завтра Тибо обязательно вернется. Или послезавтра. Или на днях! Но Фрази долго плакала и даже засыпать снова не хотела – успокоилась, лишь снова вспомнив о сероглазом человеке по имени Держа-вин. Думая о нем, она, наконец, уснула, а проснулась уже около полудня.

Первым делом ринулась к окну, открыла его и распахнула ставни. К счастью, кровавый труп Тибо на дорожке не лежал. Фрази почувствовала, как сладко пахнет весной от развернувшихся листьев жасмина. Если еще немного простоит такая же теплая погода, он скоро расцветет! В молодой траве мелькали маргаритки и примулы… А может быть, сон был счастливым и Тибо вернулся в свой погреб?

Торопливо умывшись и одевшись, она выбежала в гостиную, поцеловала родителей и только собралась выскочить в сад, как отчим остановил ее.

– Я хочу заглянуть в погреб и посмотреть, не появился ли Тибо, – объяснила Фрази, однако Филипп покачал головой:

– Нечего тебе делать в чужом доме.

У отчима и у матери были какие-то странные лица – бледные, настороженные… У Фрази упало сердце.

– Вы от меня что-то скрываете? – прошептала она испуганно. – Какая-то беда с Тибо?

– Мы ничего не знаем о Тибо, – покачала головой мать, но голос ее показался Фрази фальшивым.

– Нет, матушка, я чувствую: с ним что-то случилось! – всхлипнула она. – Я должна посмотреть, что творится в погребе!

И Фрази кинулась к дверям так проворно, что Жюстина не успела ее задержать, а отчим поймал только на крыльце.

– Не ходи туда, – пробормотал он, затаскивая девочку в дом. – Не надо!

– Почему? – насторожилась Фрази. – Почему вы меня не пускаете?!

Родители переглянулись; мсье Филипп нахмурился:

– Лучше бы ей ничего не знать – это слишком опасно.

– Если не скажете, я все равно узнаю! Убегу, буду искать Тибо! – Фрази была вне себя от беспокойства.

– Клянусь, что мы ничего не знаем о Тибо, – повторила Жюстина, прижимая к себе дочь. – Однако ранним утром, когда чуть забрезжил рассвет, в тот особняк привезли раненых.

– Раненых?! – изумилась Фрази. – Там решили устроить лазарет? В заброшенном особняке? Но ведь в Париже много госпиталей!

Отчим тяжело вздохнул:

– Не хотелось об этом тебе рассказывать, но придется, иначе ты можешь натворить глупостей. Я плохо спал этой ночью, проснулся, едва небо посветлело. Подошел к окну. И в это время около особняка появился фиакр. Кучер и еще какой-то человек вынесли оттуда трех окровавленных мужчин. В полумраке было видно, что они почти раздеты. На них не было даже рубах, только… – Мсье Филипп запнулся. – Только нижнее белье.

Фрази увидела, что мать слегка покраснела, да и ей самой стало неловко. При женщинах, тем более – при девочках о таких вещах считалось неприличным даже упоминать!

– Потом их перетащили в погреб, – продолжал отчим.

– В погреб Тибо? – удивилась Фрази. – Но зачем? Там ведь холодно. И кто эти люди? Почему они в крови и почему раздеты?

Отчим приложил палец к губам:

– Это тайна. Ты должна дать слово, что будешь молчать.

– Даю, даю! – выпалила Фрази. – Буду молчать, Deus testis est! [79]79
  Deus testis est! – Бог свидетель! (лат.) – католическая клятва.


[Закрыть]

– Это раненые французские солдаты. Русские выбрасывают их из госпиталей, срывают с них повязки и сразу убивают. Или стреляют в них, или отрубают головы. Нашлись храбрецы, которые украдкой увозят бедных раненых героев и прячут их в заброшенных домах, – объяснил мсье Бовуар. – Один из таких храбрецов, как ни странно, – тот самый кучер, который вчера привез нас домой! Не зря он присматривался в этому особняку: искал место, где можно будет спрятать бедных раненых героев. А с кучером я столкнулся лицом к лицу, когда оделся и вышел на улицу. Хотел выяснить, что происходит.

– Русские выбрасывают раненых из госпиталей?! – ошеломленно перебила Фрази. – Русские убивают раненых?! Нет, не может быть!

Слезы так и хлынули из ее глаз.

Жюстина снова прижала дочь к себе:

– Я тоже не хочу верить! Но зачем этим людям врать, сама посуди?

– Мы враги русских, – угрюмо проговорил отчим. – Мы сожгли Москву, мы разорили их страну. Их император добр и великодушен, но солдаты – они затаили злобу против нас, они будут мстить. Я их понимаю… они ведь дикие казаки! От них всего можно ждать!

– Нет, – задыхаясь от слез, прошептала Фрази. – Вчера меня спас Держа-вин… Он не дикий казак! Этого не может быть!

Она рыдала и никак не могла успокоиться. Мать плакала вместе с ней.

– Но в самом деле, – всхлипнула Жюстина. – Как же эти бедные раненые там, в холодном погребе? И кто за ними будет ухаживать?

– Я предлагал помощь кучеру, – сказал Филипп. – Но он ответил, что справится сам, что у него есть помощник. Умолял меня молчать и даже не подходить к особняку, чтобы не навести озверевших русских на след.

– Боже мой, какой все это ужас! – вздохнула Жюстина, ставя перед дочерью тарелку с вареными бобами.

Фрази знала, что они невкусные, пресные, потому что в доме не было соли. Но в тарелку падают ее слезы… наверное, бобы теперь соленые…

Она отвернулась с отвращением и просто попила воды.

Отчим и мать взяли две корзинки и собрались идти на рынок, но неизвестно, смогут они что-то купить или на обед опять придется есть бобы.

– Надеюсь, что теперь, когда в Париже больше не стреляют, крестьяне не будут бояться привозить продукты, – невесело проговорил отчим.

Жюстин вздохнула.

Фрази знала, что отчим думает не о продуктах. И Жюстина вздыхает не от того, что не может дать дочке ее любимый прованский мед и свежий хлеб с маслом. И сама Фрази плачет не оттого, что ее уже тошнит от пресных бобов, а оттого, что в погребе особняка лежат раненые французские солдаты, которых русские – русские! – выбросили на улицу.

Родители ушли, а Фрази уныло побрела наверх, в свою комнату. Застелила постель и подошла к окну. Слова матери эхом отдавались в ушах: «В это просто невозможно поверить!»

Она вышла в сад. Присела на корточки, рассматривая маргаритки и примулы, но то и дело оглядывалась на серый особняк.

Фиакра ни на улице, ни во дворе не было.

«Неужели раненых оставили в погребе? Там ужасно холодно! И нет приличной постели. Тибо спал на соломе, укрывался старой дырявой периной, из которой так и лезло перо, но он привык, а для раненых этого мало. Наверное, мама не будет сердиться, если я возьму свою перину и отдам этим несчастным. Конечно, может быть, их перенесли в комнаты, но и там теплая перина не помешает!»

Она повернула было к дому, как вдруг услышала тихий свист.

Обернулась и увидела Тибо, который, по своему обыкновению, перемахнул через ограду, даже не попытавшись открыть калитку.

– Наконец-то ты появился! – вскричала Фрази. – Я так за тебя боялась! Где ты был?!

– Эх, – ухмыльнулся Тибо, – где я только не был! Ты бы знала, какие это дни миновали! Конечно, бои везде шли очень жестокие, но на подступах к Монмартру наши сражались особенно яростно. О, французы вели себя как герои, необыкновенные герои! – с воодушевлением воскликнул Тибо. – Еще неизвестно, чем бы все кончилось, если бы этот подлейший трус Жозеф Бонапарт не удрал, не покинул поле боя, отдав маршалам Мармону и Мортье приказ сдать Париж. Это им-то! Им, которые дрались на заставе Клиши как львы, защищая наш город!

Тибо умолк, и Фрази с изумлением увидела, что его глаза наполнились слезами. Впрочем, он мгновенно утерся рваным рукавом, несколько раз громко шмыгнул носом и продолжил рассказ несколько севшим голосом:

– Узнав, что мы потерпели поражение, многие подумали, что русские сразу обстреляют Париж, чтобы стереть его с лица земли, или ворвутся сюда, чтобы убивать и грабить. Я хотел сбегать к вам, предупредить, чтобы вы уходили, спасались, но я помогал перевязывать раненых, приносил им воду… Я не мог уйти: хотел погибнуть вместе с нашими, если уж придется погибать. Наконец пронеслась весть, что российский император Александр не хочет лишних жертв и поставил ультиматум: он пощадит Париж, если вся наша армия до утра уйдет из города. Он не собирается никому мстить. Наши войска ушли ночью. И русские уже вчера отпустили всех, кто попал в плен! Такой приказ издал новый губернатор Парижа. Его фамилия похожа на немецкую – Сакен[80]80
  Тибо имеет в виду генерала Ф. В. О́стен-Са́кена, назначенного губернатором Парижа в 1814 г..


[Закрыть]. Русские своих раненых не размещают в наших госпиталях, а лечат в своих походных лазаретах. Они на Елисейских полях стоят. Там много палаток. Я вчера весь день провел на улицах. Я видел русских! Это удивительно, но они, оказывается, не такие уж и плохие.

– Погоди, – растерянно прервала его пылкую речь Фрази. – Но дядя Филипп говорил… он видел, как сюда привезли каких-то окровавленных людей… ему сказали, что это раненые французы, которых русские выбросили из госпиталя. Что их удалось спасти, а остальных русские застрелили или отрубили им головы!

– Ты что, оглохла? – зло сверкнул глазами Тибо. – Я ж говорю, что русским не нужны наши госпитали. У них свои есть! И ни разу не видел я, чтобы они расправлялись с нашими ранеными. А в погребе не французы раненые лежат, а русские!

– Где лежат русские?! – изумилась Фрази.

– Да в погребе же! – рявкнул Тибо. – Я, когда вернулся, сначала хотел в погреб залезть, чтобы немного поспать. Заглянул в окошко, а там лежат трое – раздетые, измученные, живого места на них нет. И два француза их охраняют. Злые, как звери, пинают связанных, кричат: «Русские твари! Русские негодяи!» Один просто злой, а второй будто с ума с ума сошел! Бьёт какого-то русского смертным боем, ох, как его ненавидит! Почему-то именно его. Ударит и хохочет: «Ну что, последний пекарь, получил?» И опять бьет!

– Какой пекарь? – Фрази изумленно уставилась на своего приятеля. – Ты же говорил, там русские солдаты, а у них разве есть пекари?

– Как не быть? – развел руками Тибо. – Русские тоже люди, а значит, им надо что-то есть. Кто-то же печет хлеб для их армии! Хотя, кажется, этот охранник называл русского не последний пекарь, а последний Жан. Да и вообще, может быть, мне послышалось! Он выкрикивал что-то вроде «дер-жандр-ин» или «дер-жон-ин» [81]81
  Der [дер] – разговорный вариант слова dernier – последний. Gindre [жандр] – работник пекарни, который месит тесто. Jean [Жõн] – Жан (франц).


[Закрыть]. Не пойму, правда, зачем он добавлял «ин».

Фрази ошарашенно таращилось на него, растерянно повторяя:

– Дер-жандр-ин? Дер-жон-ин?.. – и вдруг ее словно ударила догадка!

– Держа-вин? – выдохнула она. – Он говорил: Держа-вин?!

– Похоже, – кивнул Тибо. – Может быть, и так. А что это значит?

– Так зовут одного русского.

– Таких имен не бывает, – ухмыльнулся Тибо.

– У русских бывают! – рассердилась Фрази. – У него глаза серые?