Текст книги "Слово стужи и льда"

Елена Арсеньева
Слово стужи и льда. Зимняя история

– …Но мороз и должен крепчать, – сказала Зорька, снисходительно усмехнувшись. – Потому что гусь стоял на одной ноге.

Сильно оттолкнувшись палками, она покатилась по склону оврага, оставляя за собой снежные вихри, и через минуту скрылась среди елей.

– Гусь стоял на одной ноге?! – возмущенно крикнул Вовка Снегирёв, глядя вслед. – Во-первых, у гуся не ноги, а лапы! А во-вторых, чтоб ты пропала со своей ерундятиной! Да что б ты…

– Не так надо говорить, – озабоченно пробурчал кто-то рядом. – С таких слов толку не будет.

– Чего не будет? – повернул голову Вовка. – Какого толку?

Рядом стоял мальчишка в белом полушубке, белой ушанке, из-под которой торчали белобрысые пряди, и в каких-то белёсых штанах, заправленных в белые валенки. У него были светло-голубые глаза и очень бледное лицо.

– Ты же хотел, чтобы она пропала? – спросил мальчишка. – Да или нет?

– Да! – воскликнул Вовка. – Конечно!

– Для этого другое слово сказать. Сильное слово. Слово стужи и льда!

Вовка восхищенно вытаращил глаза.

Слово стужи и льда! Это звучало классно! Будто название какой-то компьютерной игры!

– А что, – ухмыльнулся он, – тебе тоже не нравится Зорька?

– Я её терпеть не могу, – процедил мальчишка сквозь зубы, и Вовке показалось, что здесь, на краю оврага, продуваемом всеми зимними ветрами, стало ещё холоднее. – Я бы тоже хотел, чтобы она пропала!

– А чего ты сам не скажешь это слово… как его? Льда и огня?

Мальчишку аж перекосило!

– Какого ещё огня? Слово стужи и льда! Я его с удовольствием скажу! Только боюсь, что у меня одного не получится. Давай вместе, а?

И тут Вовка… нет, не то чтобы встревожился, не то чтобы испугался, а как-то засомневался. Неужели, если сказать слово стужи и льда, Зорька в самом деле пропадет? То есть исчезнет навсегда? То есть её вообще не будет?..

Он растерянно огляделся. Деревня Бабкидедкино уже готовилась встречать Новый год, и здесь, около крутого склона, где катались кто на санках, кто на лыжах, стояла украшенная ёлка. Её не из лесу принесли – она здесь всегда росла, зимой и летом одним цветом, но сейчас на ней сверкали шары, цепи, бусы, разные другие игрушки, магазинные и самодельные, старые и новые. Наглые воробьишки пробовали на вкус то одну, то другую игрушку и раскачивали ветки. В праздничную полночь здесь соберётся весь народ, будут хороводы водить, песни петь, зазывать Деда Мороза и Снегурочку…

Соберутся все, а Зорьки не будет, так, что ли?

Вовка опустил голову. Как-то не по себе стало.

– Тебе её жалко, что ли, эту зануду? – раздался рядом вкрадчивый голос. – Она только и делает, что смеется над тобой, а тебе её жалко?!

Вовка поднял голову – и растерянно захлопал глазами.

Только что тут был мальчишка, а сейчас перед ним стояла девчонка: с такими же такими же светло-голубыми глазами, в таком же белом полушубке и белёсых штанах, только из-под белой ушанки виднелись белобрысые косички. Небось сестра того мальчишки. Небось они близнецы, очень уж похожи.

«А у Зорьки косы подлинней и погуще, – почему-то подумал Вовка. – И щеки румяные, как яблоки!» Немедленно он рассердился на себя за эти мысли и огрызнулся:

– С чего ты взяла, что мне её жалко? Кстати, а мальчишка куда подевался?

– Он где-то здесь, не переживай, – небрежно бросила девчонка.

Вовка огляделся. Он не переживал, но никого, кроме них двоих, на обрыве не было.

– Так ты будешь говорить слово стужи и льда? – нетерпеливо спросила девчонка. – Давай быстрей, а то мороз крепчает.

Вовка насупился. Именно с этих слов и началась его очередная ссора с Зорькой. Вообще-то его всё в ней раздражало, начиная с этого имени дурацкого. Всех девчонок нормально зовут, Светками там или Наташками, а она, видите ли, Зорька! Стоило им оказаться рядом на горке, на катке, на лыжне или просто на улице, Вовка мигом начинал спорить и задираться. Он приехал в Бабкидедкино на каникулы только позавчера, а сколько раз они успели с Зорькой поссориться, и сосчитать невозможно! Вот и несколько минут назад, когда она позвала Вовку ещё разок скатиться по склону оврага, он строптиво буркнул:

– Да неохота. Мороз крепчает. Знал бы, что так будет, вообще гулять бы не пошел.

– Но мороз и должен крепчать, – ответила Зорька, снисходительно усмехнувшись. – Потому что гусь стоял на одной ноге.

И она умчалась в овраг, вздымая снежные вихри.

Эта чушь про гуся – одна из тех старинных примет, которыми Зорька так и сыпала, надо или не надо.

Гусь стоит на одной ноге или прячет голову под крыло – к морозу. Ворона каркает, повернувшись на север, – к нему же. Если морозные узоры на стекле выше поднимают ветки, а свинья с визгом зарывается в солому – аналогично… Ну и всё такое прочее, что Вовка называл ерундятиной. Нет, ну в самом деле, зачем современному человеку какие-то там древние приметы?! По телевизору погоду несколько раз в день предсказывают, на экране смартфона есть специальная иконка: ткнешь в неё – и пожалуйста, прогноз на день, на неделю, на две недели, а то и на месяц. Конечно, этот прогноз иногда сбывается с точностью до наоборот, ну и что? Всё равно ноу-хау не дадут пропасть! И, главное, смартфон у тебя всегда в кармане или в портфеле, а поди-ка найди в городе гуся, чтобы на одной ноге стоял, или свинью в соломе! А морозные узоры на стекле?! Сейчас в городе во всех квартирах стеклопакеты стоят, на них никаких морозных узоров не бывает!

Правда, в деревне Бабкидедкино эти узоры вовсю покрывали обычные стеклянные, в деревянных рамах, окна изб, гуси и свиньи по всем дворам хрюкали и гоготали, в смысле, гоготали и хрюкали, а вот с ноу-хау имелись неразрешимые проблемы… Конечно, Вовка очень любил своих деда Фрола и бабулю Катюшу, но он любил бы их ещё сильнее со своим смартфоном – работающим! – в кармане. Однако смартфон пришлось оставить в городе, поддавшись жестокому давлению родителей. Любимый сын, видите ли, напрочь забросил учебу и знай сидит в Майнкрафте или в Рэймэне. Впрочем, даже если бы смартфон удалось взять с собой, толку с него всё равно не было бы. Как-то так располагалась деревня Бабкидедкино, что ни сотовая связь, ни интернет здесь не работали, даже телевизоры не показывали. Поэтому их ни у кого и не было. Зато здесь выписывали газеты и слушали радио. Звонить в случае чего можно было только по жуткому старообразному телефону, накручивая диск пальцем, пока его не смозолишь. Электричество вырабатывал местный движок-тарахтелка. Одевались как в каменном веке. Ну не в шкуры, конечно, однако полушубок, который дали Вовке (в любимой курточке тут было не выжить, так же, как и в кроссовках, даром что они назывались зимними!), носил в детстве его отец, а может быть, и дед.

Приезжали сюда чтобы, так сказать, отдохнуть от цивилизации. В основном, конечно, взрослые (мягко говоря) приезжали, поэтому деревня и называлась Бабкидедкино. Иногда к ним ссылали внуков – на принудительный отдых от гаджетов. Как сослали Вовку. Облачали их в ватные штаны, в старые, но тёплые, как печка, полушубки, напяливали ушанки, шеи обматывали самовязанными шарфами, давали лыжи, у которых не было креплений, а только толстые ремни – чтобы продевать в них валенки… Никогда Вовка так не мечтал, чтобы каникулы поскорей кончились, чтобы кончилось заточение в этом замшелом быту, где погоду приходится определять по гусиным ногам или лапам! А Зорьке здесь очень нравится. Она сюда сама приехала. По своей воле! И на каждые каникулы приезжает! Старинную, видите ли, мудрость изучает!

Только подумав о Зорьке и её дурацких приметах, Вовка ещё больше разозлился и рявкнул:

– Ладно, давай уже говорить слово, как его, стужи и льда!

– Повторяй за мной! – велела белобрысая девчонка и принялась чётко и громко декламировать:

– Поползуха-веялица, со Свистун-горы прилети,

Зорькин след замети,

след пропадет – никто Зорьку не найдет.

Ветер-северик, со Свистун-горы прилети, стужу наведи,

стужу-морозы да зимние грозы!

Зимний ливень ледяной, со Свистун-горы пролейся,

Зорьку оледени,

чтоб не отогреть её ни при солнце, ни при луне,

ни при звёздах, ни в кромешной тьме!

Слово мое льдом навек скреплено,

стужей навек запечатано!

– Ничего себе – слово! Тут целая куча слов! – хмыкнул Вовка. – А что теперь будет? В самом деле эта чепуха на Зорьку подействует?

Ему никто не ответил. Белобрысой девчонки рядом не оказалось. Братец её, который был «где-то здесь», так и не вернулся. Вовка один стоял на обрыве и растерянно озирался.

Конечно, в Бабкидедкине всё немножко сдвинутые, но эти двое вообще чемпионы. Наворотили какой-то ерундятины – и привет!

На ёлке вдруг оглушительно расчирикались воробьи: всполошились, дружно спорхнули с вершин на нижние ветки. Ёлка внезапно заиндевела, да и стоявшие неподалёку берёзы тоже. Ветер усиливался, срывал с деревьев хлопья инея и уносил в овраг. Казалось, его заполняет красивый серебристый туман.

Впрочем, долго любоваться туманом Вовка не смог: кое-как повернулся, путаясь в лыжах, и помчался домой.

Вот это морозяка ударил! Вот это холодина настала!

* * *

– Бабуль, а как зовут этих, ну, брата и сестру? Они вроде как близнецы. Такие белобрысые, голубоглазые, очень бледные.

– У нас в деревне никаких близнецов нет, – ответила бабушка, ловко доставая ухватом из печи горшок с пшенной кашей. Вовка такую кашу обожал. Много молока, много масла… вкуснотища! – Ни белобрысых, ни черноволосых. Может, конечно, к кому-то приехали, а я просто не знаю? Ты их где видел?

– Да у оврага, где ёлка стоит, – неопределённо махнул рукой Вовка.

Дверь открылась, в избу вошёл дед. Вслед за ним прошмыгнули серая кошка Прытка и рыжий вислоухий пес Лихач. Дед сразу захлопнул дверь: так понесло стужей, будто дверь открывалась прямо на улицу, а не в тёплые сени.

Прытка прямиком шмыгнула в подпечек[1]1
  Подпечек – пространство под русской печью. Летом там обычно хранят домашнюю утварь (ухваты, кочерги и т. п.). В зимние холода туда норовят забиться домашние животные.


[Закрыть] и притихла там, а Лихач свернулся около горячего печного бока и упрятал нос в лапы.

Вовка удивился. Раньше кошка и пес сразу бросались к нему, чтобы погладил и за уши потаскал. А теперь только покосились этак… как на врага, честное слово! Что за странности?

– Кошка в печурку – стужа на двор, – сказала бабуля.

Вовка мученически закатил глаза и вздохнул:

– Забыла сказать, что собака свернулась в калач – тоже к стуже.

Дед с бабулей переглянулись и рассмеялись:

– Ишь ты, запомнил! Молодец!

«Только вернусь домой, сразу всё из головы выкину!» – мстительно подумал Вовка.

– Слушай, внучище, ты, пока гулял, Зорьку не встречал? – спросил дед, вешая полушубок и нога за ногу стаскивая валенки.

– Не-а, – буркнул Вовка и пошел к рукомойнику, чтобы дед с бабулей не заметили, как он покраснел. – А что с ней такое?

– Запропала куда-то девчонка. Настасья, бабушка её, беспокоится.

– Да Зорька небось на лыжах катается.

– На дворе морозище несказанный да и стемнело уже, какие лыжи? – удивился дед, надевая обрезанные по щиколотку старые валенки – чуни. У Вовки тоже такие были. Пол-то зимой ого какой холодный! – И в гости ей пойти не к кому: детей, кроме тебя, в деревне нет.

– А может, Зорька к близнецам в гости пошла? – спросила бабуля. – Не знаешь, к кому они приехали?

– Что за близнецы?

Вовка снова рассказал про белобрысые волосы, голубые глаза и бледные лица. Дед нахмурился:

– Это не после того, как ты их повстречал, похолодало так люто?

– Ну да, а что?

– А то, – вздохнул дед. – Уж не Карачунишку ли ты повстречал?

Вовка чуть не подавился кашей:

– Кого?!

– Карачунишка – это внук Карачуна, – пояснил дед. – Сейчас всех подряд зимних богов называют дедом Морозом, а среди них есть добрые и злые. Карачун – самый из них свирепый. А внука его зовут Карачунишкой.

– Да их двое было, я ж говорю! – воскликнул Вовка. – Брат и сестра.

– Этот Карачунишка – незнамо кто, мальчишка или девчонка, – вздохнул дед. – То в одном образе мелькнёт, то в другом. Беда человеку, которого Карачунишка невзлюбит. Заморозить до смерти может!

Дед принялся за кашу, бабуля тоже.

Вовка смотрел на них исподлобья и ужасался.

Куда он попал?! В какие дебри?! И это его дед с бабкой! Они ведь живут в двадцать первом веке! Неужели они в самом деле верят в эту ерундятину про Карачуна и Карачунишку?! Стыд-позор! Вот что делает с людьми отсутствие современных технологий! Вот что делает с людьми деревня Бабкидедкино!

Послышался мерный настойчивый стук.

– В гости кто-то пришёл, – сказал Вовка.

Дед усмехнулся:

– Нет, это дятел бревно долбит. Верная примета, что мороз усилится! Слышишь, как дрова в печке трещат? Тоже к морозу. Свирепствует Карачун!

Вовка закатил глаза.

Опять! Да когда же кончатся эти каникулы?!

Кашу съели, бабуля налила чаю с мёдом.

Стук раздался снова.

– Опять дятел долбится! Видать, совсем замёрз! – съехидничал Вовка.

– Да нет, теперь в дверь кто-то стучит.

Дед вышел в сени, вернулся озабоченный:

– Настасья пришла. Зорьки так и нет. Я ещё раз деревню обойду.

– Я тоже пойду, – поднялась бабуля. – А ты, Вовочка, посуду помой.

Дед с бабулей торопливо оделись и ушли.

«Вот же зараза эта Зорька, – сердито подумал Вовка. – Одни неприятности из-за нее!»

Мыть посуду в тазике, подливая из кипящего горшка горячую воду, а из ведра холодную, он ненавидел. В городе остался не только смартфон, но и посудомоечная машина…

«Может, надо было тоже пойти Зорьку поискать? Может быть, она и правда из-за этого слова стужи и льда пропала? – мелькнула мысль. – Да нет, это чушь! Я же в приметы не верю? Вот и в карачунские глупости не верю».

Вовка ждал-ждал деда с бабкой, потом устал и пошёл спать. Только устроился на своем диванчике, как на улице что-то загрохотало. Гром, что ли? Разве бывает гроза зимой? Хотя в этом замшелом Бабкидедкине всё возможно!

С этой мыслью Вовка уснул. Снились ему гусь, стоящий на одной ноге, свинья в соломе, что-то ещё, а потом в его сон заглянул тот бледный и белобрысый мальчишка, которого дед назвал Карачунишкой.

– Слово стужи и льда творит чудеса! – сказал он, подмигнув, и превратился в девчонку, которую дед тоже назвал Карачунишкой.

Лица их перетекали одно в другое. Это было не то чтобы страшно, но довольно противно.

– Пошли вон, дураки! – проворчал Вовка во сне, перевернулся на другой бок и вдруг увидел Зорьку! Она стояла среди оледенелых дубов, во множестве покрытых медно-рыжими листьями, на снегу, покрытом льдом, и сама тоже была покрыта льдом. Щеки её уже не были румяными, как яблоки, и губы побелели, и русые волосы казались седыми. Только глаза были прежние – живые, зелёные. Из них сочились слёзы и капали на лёд с тихом звоном.

Вовка так и подскочил в постели! Вытаращил глаза, огляделся – никакого ледяного леса, никакой ледяной Зорьки. Однако тихий звон раздавался по-прежнему.

Стекло сплошь заволокло морозными ветвистыми узорами с толстым слоем куржака[2]2
  Куржак – иней.


[Закрыть]. Вовка кое-как процарапал ногтем дырочку, приложился к ней одним глазом, выглянул – оказывается, ветка берёзы стучала в стекло. И эта ветка, и сама берёза были сплошь покрыты льдом.

Вовка оделся, сунул ноги в чуни, выбежал из спальни. На стоял кипящий самовар, дымилась горка оладий.

Дед с бабулей надевали тулупы, валенки и тихо переговаривались. Вовка чмокнул их и заметил, что глаза у бабули заплаканы.

– Что случилось? Вы куда собрались?

– Зорька так и не вернулась, – всхлипнула она. – Всю ночь искали по окрестностям, а потом гром ударил и дождь хлынул. Очень редко гром гремит среди зимы, а уж дождь – это вообще небывалое что-то. Люди вымокли, вернулись. А на улице сразу всё покрылось льдом. Провода телефонные порвались, МЧС не вызвать… Снова сами будем Зорьку искать. Возьмем пешни, топоры, чтобы тропы во льду прорубить. А ты дома сиди. Эх, не повезло тебе. Завтра ведь Новый год. Сегодня все бы готовились, радовались, пироги пекли, пельмени лепили, а тут такие печальные хлопоты.

Дед с бабулей ушли, взяв с собой пса Лихача, который так и не подходил в Вовке. Кошка Прытка, спавшая в подпечке, открыла глаза.

Почему-то Вовке показалось, что Прытка смотрит на него сердито.

Да ну, ерундятина!

Вовка съел оладью, глотнул чаю. И чуть не подавился! Вспомнились вдруг слова, которые он совсем недавно произносил вслед за белобрысой Карачунишкой: «След пропадет – никто Зорьку не найдет. Зимний ливень ледяной, Зорьку оледени. Слово моё льдом навек скреплено, стужей навек запечатано…»

– Это что же получается? – пробормотал Вовка. – Значит, Зорька из-за меня не вернулась? Из-за того, что я сказал вчера слово стужи и льда?! Что же теперь делать?

Кошка Прытка выскочила из подпечка, потянулась, выгнув спину, и села напротив, обвив лапки хвостиком и уставив на Вовку жёлтые глаза.

Почему-то показалось, что Прытка смотрит требовательно.

Да ну, ерундятина!

Или нет?..

Вовка подумал-подумал, потом оделся потеплей, сунул в карман полушубка спички и фонарик. Положил в полиэтиленовый пакет несколько оладий, налил в маленький термос, который стоял в посудном шкафчике, кипятку из самовара, и уложил припас в другой карман полушубка.

Кошка Прытка не сводила с него глаз, и Вовке показалось, что смотрит она одобрительно.

– Да ладно тебе, – смущённо пробормотал он, погладил кошку и вышел из дому, поплотнее прикрыв двери.

Прытка прощально мяукнула вслед.

* * *

Избы стояли точно целлофановой пленкой покрытые, зловеще сияя в солнечном свете. На улице сущий каток, да ещё какой! Идти можно было только по вырубленным во льду тропкам, да и то еле-еле.

Пока Вовка добрался до оврага, взмок от стараний не грохнуться. Поглядел на ёлку, льдом покрытую. Это было красиво, но страшновато! Постоял на обрыве, всматриваясь в его глубину, по-прежнему залитую серебристым туманом. Издалека доносились голоса:

– Зорька! Зорька! Отзовись!

– А ты чего её не ищешь? – хихикнул кто-то рядом, и Вовка увидел Карачунишку. На сей раз это была девчонка.

– Слушай, – умоляюще проговорил Вовка, – хорошо, что я тебя встретил. Зря мы вчера так с Зорькой поступили! Давай её вернем, а? Есть же какое-то колдовство другое, которое всё исправит. Ну, я не знаю, слово тепла, слово огня, что ли…

Карачунишка побледнела до того, что почти растворилась в воздухе, но тотчас превратилась в мальчишку. Он прошипел:

– Решил Зорьку вернуть? Ничего у тебя не выйдет! Топай домой и сиди там под лавкой!

– Сам топай домой и сиди там под лавкой! – обиделся Вовка. – Не хочешь помочь – я один Зорьку найду.

– Ладно, помогу! – хохотнул Карачунишка. – Вот так!

И не успел Вовка ахнуть, как Карачунишка сильно толкнул его. Вовка потерял равновесие и кубарем покатился в овраг!

Склон превратился в ледяную горку: ухватиться не за что, остановиться – невозможно. Вовку швыряло на ухабах, которых оказалось неожиданно много, и они словно бы сговорились переломать ему кости. Он прикрывал руками голову, перед глазами всё слилось, он думал только о том, чтобы не врезаться в стоящие на склоне деревья. Словом, это был ужас! Наконец, подскочив на очередном ухабе, Вовка распростёрся на ровной поверхности и проклятое скольжение превратилось.

Кое-как поднялся на ноги, огляделся, пытаясь остановить хоровод деревьев и сугробов, которые кружили вокруг. Было холодно до зубовного стука и как-то сумрачно. Оказалось, что солнечные лучи с трудом пробиваются сквозь серебристый туман, который висел между небом и землей. Края обрыва не было видно.

– Эй, ты жив? – раздался сверху насмешливый голос – непонятно, мальчишеский или девчачий. – Ну давай, ищи эту вредную девчонку. Не найдёшь до новогодней полуночи – твое счастье, тогда домой сможешь вернуться. Ну а если найдёшь – вместе с ней в старом году останешься, навек пропадёшь.

Что-то засвистело, и мимо Вовки пронёсся вихрь с физиономией Карачунишки, которая беспрестанно изменялась.

– Топай, топай, ищи, не теряй времени! – заорал вихрь двухголосым хором. – А я поползуху пошлю за тобой присматривать!

И Карачунишка растаял меж деревьев.

– Ты сам-то понял, чего сказал? – крикнул вслед Вовка. – Не найду – вернусь, а найду – пропаду? Наоборот надо! Перепутал, что ли? Или… не перепутал?

Помолчал, подумал.

«Получается, этот транс… как его, трансформер Карачунишка решил Зорьку погубить, но сам почему-то не смог этого сделать и призвал на помощь меня, дурака? То есть я как бы пистолет ходячий?! Он мною в Зорьку выстрелили – и я попал? И заодно сам попался…»

Вовка огляделся. Вокруг стояли оледенелые деревья. Каждая ветка казалась стеклянной. Какие-то причудливые нагромождения льда торчали там и сям. Свет солнца, пробивавшийся сквозь серебристый туман, придавал лесу призрачный, мертвый вид.

От ужаса пересохло в горле. Вовка сунул руку в карман, куда положил маленький термос с горячей водой, однако там было пусто. Наверное, термос вывалился, когда Вовка кубарем летел с обрыва. Вскоре выяснилось, что исчезли также пакетик с оладьями, фонарик и спичечный коробок. Напрасно он шарил в карманах, надеясь, что коробок завалился в прореху, которая уже давно зияла в кармане и о которой Вовка вечно забывал сказать бабуле.

В прорехе обнаружилось что-то круглое и холодное. Это оказалась монета, почерневшая от времени, потому что была выпущена аж в 1962 году. На одной стороне отчеканено: «5 копеек», а на другой красовался герб с серпом и молотом и надпись под ним: «СССР».

Кто же в столь древние времена не удосужился зашить карман, как не удосужился Вовка? Отец? Дед? Ну да, они ведь жили ещё в той стране, которая называлась СССР и любили её, и даже теперь, когда собирались по праздникам за столом, всегда провозглашали тост: «Да здравствует СССР!» Однако в этой монетке, которая порадовала бы какого-нибудь нумизмата, не было для Вовки в застывшем лесу никакого проку. Разве что в орла или решку поиграть, да только не с кем. Хотел Вовка выбросить монетку, да передумал: лежала она в прорехе восемьдесят лет – ну и ещё полежит.

Пить хотелось страшно, и Вовка потянул с оледенелой-остекленелой рябины, стоявшей рядом, гроздь красных ягодам. Ветка с хрустом отломилась, будто и в самом деле была стеклянная. И что-то тяжёлое со звоном упало на лед. Камень?

Жуя по-зимнему сладкие, промороженные ягоды (растаявший лёд быстро утолил жажду), Вовка наклонился и посмотрел.

Это оказался не камень. Это оказалась твердая, как камень, оледенелая птичка с черной головой и хвостиком, серой спинкой и яркой алой грудкой.

Снегирь, это был снегирь! Иногда они гроздьями облепляли берёзу, которая стояла под окном дедовой избы. Бабуля называла их зимними красавцами и смеялась: «Снегири к Снегирёвым стаями летят!»

Этот снегирь уже не прилетит в Бабкидедкино, не сядет на берёзу. Никогда…

Вовка растерянно огляделся и только теперь сообразил, что странные фигуры, которые недавно казались ему нагромождениями льда, – это покрытые льдом звери! Заяц замер на задних лапках. Волк и лиса распростерлись на оледенелом сугробе. Белка сидит на дубовой ветке около своего дупла. Глухарь высунулся из сугроба… И у всех были закрыты глаза. Они всё спали… мёртвым сном!

Вовка замер, словно тоже оледенел. Невыносимо было осознать, что Карачунишка с его помощью погубил целый лес вместе с его обитателями.

В отчаянии Вовка схватил снегиря и спрятал за пазуху, под тёплый овчинный мех полушубка. А вдруг отогреется? Вдруг оживёт?

– А ты пощады попроси у Карачунишки, – прошелестел рядом чей-то голос. – Скажи, что не станешь Зорьку искать, я Карачунишке доложу – и ты мигом снова на обрыве окажешься.

Вовка так и шарахнулся: перед ним стояла на хвосте белая мохнатая, из снежных вихрей сотканная, змея с противной человеческой мордой! Бросился было прочь, да ноги заплелись на льду – так и сел на пятую точку.

– Ты кто? – прошептал помертвевшими губами.

– Карачунишка же сказал, что поползуху пошлёт за тобой приглядеть. Я поползуха и есть.

С этими словами вихрь опустился наземь и в самом деле принялся ползать взад-вперед, подозрительно косясь на Вовку. Очевидно, это и называлось – «приглядывать».

– Поползуха-веялица, со Свистун-горы прилети, Зорькин след замети, след пропадет – никто Зорьку не найдет, – вспомнил Вовка слова стужи и льда.

Поползуха самодовольно хихикнула:

– Да, я постаралась, уж замела так замела! Никто Зорьку по следу не найдет. И ты не найдешь. Лучше, говорю тебе, пощады у Карачунишки попроси – и лёд в один миг растает.

– Лёд растает, а вода куда денется? – услышал Вовка тихий-тихий голосок, исходивший, казалось, из-за пазухи.

Сунул туда руку и ахнул: снегирёк легонько прихватил клювом его палец. Вот здорово! И это ничего, что свитер на груди отсырел! Главное, что красногрудый снегирь оттаял и ожил! Но что это он твердит?

– Вода куда денется? Вода – куда?

И тут Вовка понял, что пытается ему подсказать птица!

– В один миг лёд растает, говоришь? – спросил, поплотней запахнув полушубок, чтобы скрыть снегиря от подозрительных взглядов поползухи. – Но тогда лес водой зальётся. Земля промёрзла, в нее вода не впитается. А морозище вон какой! Значит, потом сразу всё снова замёрзнет?

– Не знаю, – растерянно заюлила туда-сюда поползуха. – Я у Карачунишек спрошу. Погоди, сейчас вернусь.

И, виляя по льду, она унеслась куда-то в глубину леса.

– Не верь им! – встревоженно просвистел снегирь. – Всё равно тебя Карачунишка обманет. Не сдавайся!

– Я не сдамся! – пообещал Вовка. – Но ты скажи: почему я понимаю всё, что ты говоришь? Ну ладно, Карачунишка и поползуха – они волшебные существа, они как бы должны говорить на человеческом языке. Или ты тоже волшебный снегирь?

– Никакой я не волшебный, – весело свистнул снегирь. – Но ты рябину ел? Ел. А на рябине иногда вызревает ягода чудодейственная, и тот, кто её зимой съест, сможет понимать язык птиц и зверей.

– Чудеса! – пробормотал Вовка. – Повезло мне с это ягодой! Но что же нам теперь делать, снегирёк? Где искать Зорьку? И как справиться с Карачунишкой?

Снегирь не успел ответить: что-то засвистело в воздухе, и сквозь серебристый туман вихрем пролетел Карачунишка.

– Больно умный, да? – засвистел двумордый Карачунишка на два голоса. – Помешать мне задумал? Надоел ты мне! Сейчас я для тебя слово стужи и льда скажу!

И Вовка с ужасом услышал знакомые колдовские слова:

– Поползуха-веялица, со Свистун-горы прилети, Вовкин след замети…

– Я уже здесь, здесь! – радостно зашипела змеевидная поползуха, выметнувшись из-за деревьев и стремительно приближаясь к Вовке.

– Не мешай, сбила ты меня! – разозлился Карачунишка. – Теперь снова надо начинать.

– Беги, Вовка! – пискнул снегирь.

Он вырвался из-под полушубка и налетел на поползуху: бил морозную змею клювом и крыльями, мешал ей броситься на Вовку.

Карачунишка надул щеки – морозное облачко вырвалось из его рта и полетело к снегирю, но Вовка рванулся вперед, успел перехватить птицу, сунул её в карман полушубка и помчался по льду со всей скоростью, на которую только был способен. Однако ноги разъезжались, и далеко он, конечно, не убежал бы, если бы снегирь вдруг не высунулся из кармана и не запищал во весь свой небольшой птичий голосок:

– Под выворотень[3]3
  Выворотень – вывернутое бурей из земли дерево.


[Закрыть] поворачивай! Под выворотень!

Вовка совершил какой-то немыслимый пируэт и рванул к растопыренным корням некогда могучей сосны, завалившейся набок. Поверх льда эти корни были покрыты мохнатым куржаком.

Вовка втиснулся в отверстие между корнями и… свалился на что-то мягкое, пахнущее сырой шерстью. Снегирь, мелко трепеща крыльями, влетел вслед за ним и сел на плечо.

Снаружи раздался двухголосый хохот Карачунишки:

– Молодец! Сам от хлопот меня избавил! Отсюда ты живым не выйдешь!

Раздался удаляющийся свист ветра – очевидно, Карачунишка умчался прочь. Но лучше немного подождать, пусть подальше улетит.

Вовка поморщился: в яме стоял какой-то странный запах, душный, тяжёлый, – поёрзал, устраиваясь поудобней, как вдруг снегирь запищал сдавленно:

– Осторожно!! Слезь с него! Ты сидишь на медведе!

События последнего времени отучили Вовку задавать бессмысленные вопросы, вроде «что?!» и «где»?! Он проворно свалился на дно ямы, устланное хворостом, ельником и палой листвой. Сквозь отверстие проникал слабый свет, и Вовка разглядел бурую громадину, которая лежала свернувшись клубком, уперев морду в грудь и скрестив лапы перед мордой, как бы защищая её.

Вовка даже рот разинул.

«Вот это попал ты, Снегирёв! Да, вот это, братцы, я попал!»

– Кого опять принесло? – сонно буркнул медведь, не поднимая головы. – Зазябли, что ли? Погреться решили? У меня вам что, приют для всякого-каждого мимо ходящего? Ладно, так и быть, ложитесь вон с левого боку. Справа у меня лисы да зайцы устроились, а слева место ещё есть. Волчара, подвинься чуток, пусть новые гости прилягут, да глядите там, соболька не придавите.

И он шумно всхрапнул, снова засыпая.

– Нам не до сна! – возбужденно просвистел снегирь. – Медведедюшко-батюшко, помоги! Большая беда настала!

– Какая ещё беда? – Хозяин берлоги поднял голову, насторожился. – Ох ты, человечек ко мне пришёл! Видать, и впрямь беда, если в медвежью берлогу залез. Ладно, внучок, доверь свои беды деду-медведю.

Потрясенный Вовка не мог и слова молвить. Увидеть медведя живьём, да так близко, да понимать всё, что он говорит, да не бояться его…

Фантастика!

– Я сам расскажу! – выкрикнул снегирь и засвистел так быстро, что Вовка, хоть и выучился языку птиц и зверей, разбирал в этой скороговорке только отдельные слова:

– Карачунишка… слово стужи и льда… лес омертвел… скользко… не пройти… девочка пропала… до новогодней ночи не успеть…

– Вот же пакостник этот Карачунишка! – проревел медведь – впрочем, не слишком громко, а как бы вполголоса: наверное, старался не разбудить спавших сладким сном зверей. – Вот не повезло другу моему старинному Карачуну с внуком! Конечно, он и сам свиреп, но со зла ничего не делает. Обязанность у него такая: снег да мороз на землю наводить. А Карачунишке лишь бы вред кому-нибудь причинить, лишь бы нагадить кому-нибудь! Это ж надо додуматься: из пустой прихоти заморозить лес и всю округу! Но остановить этого дурня и всё вернуть, как было, только сам Карачун сможет. Надобно его разыскать да на помощь позвать.

– Зорьку надо найти и спасти до ночи! – наконец обрёл дар речи Вовка. – Карачунишка её в ледяную статую превратил.

– А вот отыщем Карачуна, он всё и устроит, – успокоил его медведь. – Я ему весть пошлю, а ты вздремни покуда.

И он осторожно погладил Вовку по голове огромной когтистой лапой, своротив ушанку ему на нос.

– Не могу я дремать! – сдавленно выкрикнул Вовка, поправляя шапку. – Зорька стоит где-то, в лёд закованная, и плачет! Я её во сне видел! И слышал, как её слёзы звенят, ударяясь о лед!

– Ой, матушки-батюшки, горе-горюшко! – всхлипнул медведь. – Выручать девчонку надо, да где ж её найти?

– А ты не запомнил места, где она стоит? – спросил снегирь.

– Это ж ему приснилось, – пробурчал медведь.

– Но ведь бывают вещие сны! – воскликнул Вовка и даже головой помотал от изумления: неужели это он говорит?! Вещие сны – это замшелые предрассудки! Неужели он в них верит?