Текст книги "Пани царица"

Тут улыбка Филарета приобрела оттенок явного удовольствия. По полученным им сведениям, в Стародуб к Димитрию прибыл казачий атаман Иван Заруцкий со своими донцами. Новый царь имел в своем распоряжении отряд украинской вольницы полковника Меховецкого и шляхту князя Рожинского, так что с прибытием Заруцкого он обладал теперь настоящей крепкой армией.

При воспоминании о Заруцком Филарет слегка покачал головой. Честно говоря, этого человека он поначалу опасался. Донской атаман прекрасно знал первого Димитрия, к которому когда-то привел войска в Путивль – еще до воцарения его в Москве. Однако Заруцкому, как и многим другим (да и самому Филарету!), нужен был не подлинный Димитрий: им сгодился бы какой угодно Димитрий. Поэтому Заруцкий поклонился ему и принялся уверять, что узнал в нем настоящего государя. Теперь он был при Димитрии, сделался его товарищем и доверенным лицом.

Филарет сложил руки на животе так, что кисть правой прикрывала левую, и принялся неприметно сгибать пальцы.

Бешеное, совершенно неистовое свободолюбие, свойственное всей казацкой вольнице, ведет Заруцкого. Кроме того, он отчаянно честолюбив. Это раз.

Рожинский и Меховецкий размахивают знаменем мести за убитых соотечественников, а на самом деле алчут богатой добычи и воинской славы. Ну что же, это не самые плохие путеводные звезды. Надо надеяться, они долго будут светить отважным полякам. Это два.

Сам Димитрий… Сам Димитрий? Совершенно определенно Филарет мог сказать о своем ставленнике одно: это прожженный хитрец и предатель по природе. Учитывая, что Шуйский совершенно таков же по свойствам своей души, так на так и выходит. Эти двое как соперники вполне достойны друг друга. Но Василий Иванович уже успел изрядно разочаровать людей. Димитрий же пока восхищает их, его воцарение сулит надежды. Победа будет за ним, это определенно, Филарет ни на миг не сомневался. А это его желание как можно более основательно упрочить фигуру нового претендента, это тревожное чувство сродни стремлению матери со всех сторон защитить долгожданного дитятю, подстелить соломки под каждый его шаг. Во многом Филарет мыслил точно так же, как Василий Шуйский. Тот искал основательности, привязывая себя к предыдущим царствованиям. А нового Димитрия надо как можно крепче привязать к нему же самому… то есть к убитому царю. Конечно, он и сам это понимал: недаром он упоминал Марину, недаром называл ее своей женой и царицей! Он был прав – ведь именно присутствие Марины рядом с ним придаст ему ту самую весомость, которой вовек не обрести Шуйскому, перезахорони он хоть всех своих предшественников, взятых вместе или по отдельности! Марина – это некая неотъемлемая составляющая часть прежнего царствования. Пусть ее встречали в Москве без особого восторга, однако она все же коронованная царица, венчанная и миропомазанная, этого у нее не отнять при всем желании Шуйского, и это известно опять-таки каждому на Руси. К тому же простонародье, сперва возмущенное браком православного государя с католичкой, уверовало, что Марина крестилась в греческую веру, а оттого стала как бы своей. Через десять дней после свадьбы она потеряла мужа – эта жалобная история тоже не может не воздействовать на сердца простых людей. И вот теперь есть возможность соединить разлученных супругов… Ой, ну просто-таки «Повесть о Петре и Февронии», тая усмешку, подумал Филарет, ну просто-таки волшебная сказка!

Итак, в стремлении Димитрия соединиться с Мариной можно не сомневаться. А вот пожелает ли Марина принять в свои объятия «возлюбленного супруга»? Конечно, она тоже обладает бешеным честолюбием, как и Заруцкий, и Меховецкий, и Рожинский, и второй Димитрий, да, если на то пошло, и сам Филарет. Однако ведь ей придется не только провозглашать нового претендента своим супругом, но и в постель с ним ложиться… А черт их разберет, этих баб!

Филарет в сердцах разогнул пальцы, как бы отрекаясь от прежних обнадеживающих подсчетов.

Марина – это не просто какая-нибудь там обыкновенная женка, темная баба, теремница, затворница. На мужской взгляд Филарета (ну да, он все-таки мужчина, пострижен-то насильно, да и вообще, как говорят латиняне, клобук не делает монаха!), она просто заморыш, одни кости, ни сзади мяса, ни спереди грудей, ни посмотреть не на что, ни подержать не за что. Однако именно из-за этого «заморыша» свершал свои подвиги Димитрий. Что и говорить, эта женщина была целью его жизни, а не только наследственный трон. Поэтому ее норов, ее причуды, ее настроения никак нельзя не учитывать.

С другой стороны, она не была влюблена в Димитрия так безумно, как он в нее. В браке с ним был очень немалый расчет. А если по расчету можно соединиться с одним мужчиной, то почему бы не соединиться и с другим?..

Филарет снова загнул палец.

Далее. Марина сейчас заперта в Ярославле. Живет, конечно, в относительной свободе по сравнению с московским заточением, однако в беспросветном унынии. Все поляки надеются вернуться на родину, однако для Марины это означает возвращение к участи полузнатной провинциальной шляхтянки. По сути дела, на пепелище. Без денег, с клеймом супруги самозванца… Ксении, сиречь инокине Ольге, хотя бы прощено ее сожительство с Димитрием: предполагается, что страдалицу-царевну взяли силою. А вот Марину никто не неволил, она сама выдвигала это условие: сделается женою Димитрия только тогда, когда тот сядет на русский трон, чтобы посадить рядом с собой дочь воеводы сендомирского.

Неужели «польская нимфа» уже забыла те сладостные дни, когда у ног ее лежала вся огромная Россия, когда она неограниченно владычествовала в Кремле с его баснословными сокровищами? Неужели не продаст душу хоть дьяволу, чтобы вернуть эти счастливые денечки и отомстить гонителям своим?

Филарет загнул другой палец: продаст, можно спорить, что продаст! А если начнет сомневаться, не следует забывать: рядом с ней живет человек, который обладает еще более бешеным честолюбием, чем все Заруцкие, Меховецкие и иже с ними, вместе взятые. Это ее отец, воевода сендомирский. Вот он-то, пан Юрий Мнишек, и послужит отличным посредником, когда его дочь решится-таки продать душу черту. Как говорится, у вас товар, у нас купец!

Значит… значит, прежде всего новый Димитрий должен связаться с Мнишком.

Филарет стиснул все пальцы разом.

Конечно, ссыльным полякам запрещена связь с внешним миром. Однако тут митрополит Ростовский в силах оказать кое-какие услуги несчастным… И, разумеется, окажет. А там уж можно не сомневаться: почуяв возвращение прежних благ и богатств, пан Юрий сам толкнет дочь в объятия к самозваному царю. Даже если придется ее связать и привезти силой!

– Не придется, не придется! – невольно прошептал Филарет. И, наконец-то вспомнив, где находится, торопливо осенил свой многомудрый лоб крестным знамением: – Тяжки грехи мои, Господи! Ох и тяжки…

И с трудом скрыл в усах предовольнейшую улыбку.

Апрель 1608 года, Ярославль, дом Марины Мнишек

– Погржебов мрок… погржебов смутек [17]17
  Похоронный туман, похоронная тоска (польск. ).


[Закрыть]…

Барбара вскинула голову от молитвенника и поглядела на маленькую фигурку, стоявшую у окна. Эта женщина в черном поношенном платье – русская царица Марина. Этот полуразвалившийся дом с просевшим потолком и щелястым полом – ее дворец.

Вот уже больше года поляки живут – нет, не живут, а обитают, прозябают, влачат жалкое существование! – в этом русском городишке, некогда славном в истории, а теперь лишившемся прежнего величия. Сколь известно Барбаре, они не первые иноземцы, сосланные в Ярославль. Здесь многие жители еще помнили Густава Шведского, бывшего жениха царевны Ксении, коего Борис Годунов согнал из Москвы в Ярославль за неочестливое поведение и нежелание исполнить слово – посвататься к царевне. Этот Густав выписал себе из Германии жену какого-то немчика, у коего некогда квартировал, и жил с ней открыто, ничего не смущаясь и неведомо почему надеясь, что русский царь будет по-прежнему оплачивать его причуды. Жили они на доходы с Калуги и трех других городов, выделенных Густаву «в кормление» щедрым государем. Долго терпел Годунов, но наконец велел выдворить бабу из России, а Густава отправил в городок Кашин, где тот и окончил свой век.

Барбара прилежно, меленькими стежками притачивала отпоровшееся кружево нижней юбки. Гофмейстерина невольно стала в неволе (каков каламбур, а?!) настоящей белошвейкой. А куда деваться, не самой же русской царице чинить свое белье? Но мысли были в стороне от шитья. Она думала о том, что проклинаемый всеми Годунов обращался со своими ссыльными с большим бережением, чем Шуйский (не менее, кстати сказать, проклинаемый!). Для нечестивца Густава был выстроен дворец, который, правда, сгорел при пожаре. Поляков же, вывезенных из Москвы, всего числом 375 человек, растолкали по приказу царя-скареда в четырех домах с подворьями: в одном помещался воевода сендомирский, в другом – его дочь со своими дамами, в третьем и четвертом – сын, брат и племянник пана Мнишка. Мелкую шляхту, слуг и купцов, которые потеряли при мятеже все нажитое и которых также выслали из столицы, расселили по дворам посадских людей. Впрочем, ни с чем уехали из столицы не только купцы. Воевода и царица также были обобраны до последнего, оттого их жизнь и содержание целиком зависели от московской казны. Отправляя в Ярославль, им обещали всяких припасов, баранины, говядины, рыбы, а сверх этого – вино и пиво. Однако частенько есть приходилось один хлеб, а пить – только пиво или вовсе квас. От такой унылой пищи и полной беспросветности будущего маленькое сообщество порою впадало в полную тоску, особенно в эти весенние сырые дни, когда на землю ложились туманы и вся она чудилась покрытой белым саваном. Понятно, почему вспоминает панна Марианна погребальную тоску и погребальную печаль!

– Да рассеется ли когда-нибудь этот проклятый туман? – выдохнула панна Марианна, и Барбара, отложив шитье, поднялась с неудобного кресла и стала рядом с госпожой, обняв ее за плечи. Между ними было десять лет разницы в возрасте и не меньше пяти дюймов – в росте, потому что пани Казановская была высокая женщина со скульптурными формами, а панна Марианна – маленькая и худенькая, как девочка. Они и всегда-то были необыкновенно дружны, а после перенесенных невзгод и вовсе смотрели друг на дружку как родные сестры. И все-таки твердость духа ее маленькой госпожи не переставала изумлять Барбару. Даже и сама она нет-нет да и предавалась греху уныния, а панна Марианна всегда словно затянута в тугой-претугой духовный корсет – дух не переведет, так скована своим невероятным самообладанием. Плечи всегда расправлены, голова гордо вскинута: никто и никогда не видел панну Марианну в унынии. И не увидит! Барбара, конечно, не подаст виду, что слышала смертную печаль в ее голосе. Это мгновение слабости, которое минует… Когда? И минует ли когда-нибудь?! Так ведь умереть недолго от тоски, которую никому не показываешь, даже себе. И ведь не посоветуешь русской государыне: «Поплачьте, моя ясная паненка, легче станет!» Только и можно, что обнять бедную девочку и приклонить к своему плечу гладко причесанную головку с тяжелой косой, закрученной узлом на затылке. Что Барбара и сделала – однако Марина отстранилась:

– Погоди-ка. Кто там?

Подалась вперед, всматриваясь в белесый полумрак. Барбара нагнулась к окну и тоже увидела смутную фигуру, мелькнувшую на подворье.

– Какая-то женщина, – пробормотала Марина, и Барбару удивила тревога, прозвучавшая в ее голосе.

– Кто-нибудь из служанок, – предположила гофмейстерина, но госпожа сердито мотнула головой:

– Нет, это чужая.

– Ну, значит, кацапка [18]18
  Презрительное прозвище русских у поляков и украинцев.


[Закрыть] принесла на продажу кислой капусты либо репы. Что вас так обеспокоило, сударыня?

– Сама не знаю, – усмехнулась Марина. – Я отчего-то вдруг Смоленск вспомнила. Смоленск… и ту ведьму. С чего бы вдруг?

Барбара тоже хихикнула – весьма принужденно, потому что в этих воспоминаниях не было ничего веселого. Скорее наоборот!

Это случилось, дай Бог памяти, ровно два года назад, когда панна Марианна Мнишек, тогда еще обрученная невеста русского царя Димитрия Ивановича, следовала из Самбора в Москву. Путь был труден, но чем ближе подъезжали к русской столице, тем с большим почетом встречали в России почти двухтысячный поезд, следовавший из Польши. Прием в Смоленске превзошел все ожидания. Встречать вышло необыкновенное количество народу во главе со всем городским духовенством, прибыли также бояре и князья из Москвы; для своей невесты Димитрий прислал три кареты, устланные соболями, и к ним пятьдесят четыре лошади с бархатными шорами, а на ночлег расположились в нарочно выстроенном по такому случаю дворце. Здесь-то все и произошло… Панна Марианна, привыкшая кружить мужчинам головы в танце и на охоте, где ей не было равных во всем Польском королевстве, призналась Барбаре, что на самом деле очень боится этого диковинного зверя – мужчину. Ей бы очень хотелось привязать к себе будущего супруга, но она не знает простейших женских штучек, боится оттолкнуть его своей надменностью и холодностью. Барбара, имевшая весьма богатый опыт и слывшая умелой дрессировщицей очень многих «диковинных зверей», попыталась дать госпоже кое-какие простейшие советы, однако панне Марианне вдруг вбилось в голову встретиться с какой-нибудь местной колдуньей и спросить у нее действенных магических средств. Барбара попыталась ее отговорить – прежде всего потому, что негде было им раздобыть колдунью в незнакомом городе, да еще среди ночи, – однако стоило успокоившейся панне Марианне лечь спать, как в дверь постучал стоявший на карауле Тадеуш Желякачский, мелкий шляхтич из Самбора, входивший в оршак [19]19
  Штат слуг (польск.) .


[Закрыть] брата Марианны, Станислава Мнишка. Пан Тадек заявил, что появилась какая-то женщина, которая уверяет, что государева невеста имеет в ней неотложную надобность. Когда Барбара впустила дерзкую особу, то едва не рухнула от изумления: перед ней стояла самая настоящая колдунья. Вся в лохмотьях, с нечесаными волосами, она была молода и красива, с самыми необыкновенными зелеными глазами, которые, чудилось, видели людей насквозь. Панна Марианна с Барбарой и слова молвить не успели, а смоленская ведьма вызывающим тоном произнесла, что знает, зачем ее хотели видеть, и принялась советовать, как навеки причаровать к себе мужчину. Среди того, что она говорила, были и вещи, известные каждой куртизанке, и немалые глупости, но были, надобно признаться, и советы, поистине тайные и колдовские… Наконец она ушла, но после этой встречи панна Марианна и ее подруга никак не могли успокоиться и уснуть. Спустя некоторое время, вот точно так же, как сейчас, Барбара подошла к окну и смотрела в сад, залитый белесым лунным светом, словно туманом. В этом тумане мелькала женская фигура – фигура уходящей ведьмы… И в то же мгновение в доме поднялась суматоха, вспыхнул пожар, который только чудом не разгорелся: беду вовремя заметил Янек Осмольский, чуть не убился и не угорел, пока гасил огонь! В том, что это был злонамеренный поджог, никто не сомневался. Но куда смотрела стража?! Оказалось, что пан Тадек ушел с поста, чтобы… чтобы предаться нечистой страсти с этой зеленоглазой ведьмой! Вот и проглядел поджигателя. Неведомый злодей исчез, ну а Желякачского наутро застрелил пан воевода сендомирский – как изменника. Ведьма же, даром что была связана и находилась под охраной, бесследно исчезла. Пан Мнишек потом долго не мог успокоиться и призывал в свидетели всех святых, мол, удавил бы проклятущую девку собственными руками, если бы смог до нее добраться. Ну что ж, на то она и ведьма, чтобы добраться до нее было невозможно!

Эту историю Барбара долго не могла забыть – уж больно жаль было веселого, хоть и глуповатого пана Тадека. Марианна ничего не говорила, но Барбара не сомневалась, что и госпожа помнила пугающие смоленские приключения. Что и выяснилось сейчас…

Вдруг в дверь постучали. Женщины испуганно переглянулись, и Марина обхватила себя за плечи – точь-в-точь как там, в Смоленске. Стук повторился. Барбара сделала госпоже знак стать в угол и отворила дверь… воеводе сендомирскому!

– Пан Юрий! – воскликнула она изумленно. – То вы! Богова мочь! [20]20
  Божья сила (польск. ).


[Закрыть] Значит, это вы шли сейчас через двор? А мы-то думали… нам-то показалось…

– У страха глаза велики, – пробормотала Марина, слегка усмехаясь и подходя к отцу, чтобы поцеловать по обычаю его руку, однако прежде он отвесил ей самый низкий придворный поклон, на который только был способен. А поскольку пан Мнишек жизнь провел при королевских дворах Сигизмунда-Августа, а потом Сигизмунда III, поклон был вполне достоин царицы, государыни всея Руси.

– Ваше величество… – церемонно промолвил Мнишек, который при встречах всегда титуловал дочь, как полагалось, и не сразу принимал с ней более простую и свойскую манеру поведения.

– Что привело вас в столь поздний час, батюшка? – спросила Марина, садясь и указывая отцу на самое удобное кресло в комнате.

Мнишек покосился было на Барбару, словно решая, можно ли сказать то, что он хотел сообщить дочери, при ее гофмейстерине. Казановская поджала губы: ох уж этот воевода! Она, значит, годится только на то, чтобы разделять все невзгоды своей госпожи, но не на то, чтобы узнать новости, которые так и распирают пана Мнишка!

– Барбара, останься! – приказала Марина, и отец кивнул:

– Вы совершенно правы, ваше величество. Пани Казановская достойна узнать то, что я хочу сказать вам, как никто другой. Дело в том, государыня, что сегодня я получил неопровержимые подтверждения того, что ваш супруг жив.

Марина резко вскинула голову, да так и замерла, впившись глазами в отца. Барбара тоже неотрывно уставилась на круглое, толстощекое, с припухшими веками лицо воеводы.

Уж не спятил ли пан Юрий, что говорит такое?.. О, разумеется, слухи о том, что в роковой майский день в Кремле был убит не Димитрий, а кто-то другой, давно гуляли по России – не могли они обойти и Ярославль. Слухи эти будоражили душу Марины, однако она им не очень-то верила. Потом пронеслись вести о том, что Димитрий собирает войско на западных границах России, хочет снова отвоевать власть… Но тут поляки были почти единодушны: под именем сына Грозного на сей раз выступает какой-то самозванец, который надеется легко обмануть судьбу. Конечно, находились легковерные, которые не уставали повторять любимый довод: если Димитрий единожды спасся в Угличе, почему бы ему не спастись сызнова в Москве?! Но Марина только разочарованно качала головой: таких совпадений не бывает. Можно подменить семилетнего мальчика другим ребенком, но чтобы заговорщики, которые подняли мятеж с целью цареубийства, успокоились, пристрелив вместо него кого-то другого, – это невероятно. Да если бы у въедливого, мелочного, скрупулезного Шуйского оставалась хоть тень сомнения, что труп, валяющийся на Лобном месте, – это не труп Димитрия, он бы Москву вверх ногами перевернул, каждый дом перетряхнул бы, выискивая подлинного царя. Он ни за что не стал бы рисковать и надевать на себя шапку Мономаха, если б не был уверен: Димитрий убит наверняка! Он не нагрянет к узурпатору требовать отцова трона, как нагрянул некогда к Годунову. Разве что призрак его будет являться в снах… но Василий Иванович, судя по всему, не боялся снов.

Барбара знала: испытав страшное потрясение в ночь гибели мужа и крушения всех надежд, панна Марианна бережет свою душу от новых мучений и избегает пустой болтовни о воскресшем Димитрии. Зачем отец явился жестоко тревожить ее?

Вон – вскочила, заметалась по комнате, тиская руки. Барбара с жалостью смотрела на маленькую фигурку. Черты исхудавшего лица еще пуще осунулись, узел волос развалился, но Марина, словно не замечая этого, не подбирала косы. Наконец с трудом овладела собой, встала перед отцом:

– Не ожидала, что вы станете поддерживать эти пустые слухи!

– Вы, ваше величество, должно быть, дурно расслышали, – прищурился воевода. – Я говорил не о слухах, а о неопровержимых доказательствах.

– Вот как? И кто же представил вам эти доказательства? – вскинула свои тонкие брови Марина.

– Человек, который имел непосредственное касательство к судьбе вашего супруга. Это один из тех, кому царевич Димитрий некогда был обязан своим спасением. Филарет, сиречь Федор Романов. Я получил письмо…

– Федор Романов состоит с вами в переписке? – недоверчиво перебила Марина. – Полноте, батюшка! Это происки Шуйского, который ищет повода еще больше опорочить нас в глазах народа и задержать наш выезд на родину!

Воевода отвел свой жуликоватый взор. Правда в словах дочери, конечно, была… Оставшиеся в Москве послы Сигизмунда III Гонсевский и Олесницкий делали все, что могли, дабы вызволить из неволи своих соотечественников, разосланных Шуйским по городам и весям России. Однако новый царь тянул с ответом, то и дело выставляя новые и новые поводы для своего недовольства поляками. Впрочем, основных поводов было два: на поляков Димитрием были израсходованы огромные деньги, и деньги эти следует воротить до последнего гроша́ или гро́ша [21]21
  Игра русского и польского слов, обозначающих денежные единицы и разнящихся стоимостью (русский грош равен двум копейкам, а польский – пятнадцати) и ударением.


[Закрыть], это первое, а второе – от поляков исходит опасность престолу, потому что они хотят отомстить за самозванца, которого столь рьяно поддерживали, и за крушение своих надежд. Вот именно в поддержку второго довода и могла сыграть спровоцированная Шуйским переписка воеводы сендомирского и одного из Романовых!

– Дорогая дочь, – сухо ответил на это пан Мнишек, на миг забыв даже о титуле Марины, – мне жаль, что ты считаешь своего отца полным дураком. Неглуп также Филарет. По его просьбе мне написал… кто бы ты думала? Никола де Мелло!

Марина кивнула. Она слышала о монахе ордена августинцев, родом испанце, с помощью которого Димитрий хотел завести сношения с Испанией, с королем Филиппом. Де Мелло появился в России еще в царствование Бориса. До этого августинец двадцать лет странствовал по Индии, проповедуя католичество; затем побывал в Персии; обласканный шахом, получил от него проезжую грамоту и возвращался в Европу через Россию. Московское государство, естественно, не жаловало католических проповедников, даже проезжих: де Мелло был схвачен и сослан в Соловки. Взойдя на престол и услышав о судьбе странствующего монаха, Димитрий немедля приказал доставить августинца в Москву. Он был в пути, когда сына Грозного убили. По приказу Шуйского де Мелло задержали в пути и отправили в Борисоглебский монастырь близ Ростова. Оттуда августинец не раз писал Мнишку в Ярославль, желая заручиться его протекцией для получения благосклонности польского короля. Отчего-то на эту переписку двух католиков власти Ярославля смотрели сквозь пальцы. Да уж, в их поведении были свои странности. Например, они разрешили шляхтичам оставить при себе карабели. Держать людей под стражей – и позволить им оставить оружие! Вот и письма Мелло, писанные на латыни, доходили до Мнишка свободно.

Де Мелло находится в Ростове. Ну а Ростов – митрополия Филарета… Нет ничего удивительного в том, что эти два человека нашли друг друга. Оба они испытывали привязанность к Димитрию, оба ненавидят Шуйского. Но этого мало, этого еще мало, чтобы Марина поверила им!

– Какие же доказательства предъявил вам мессир де Мелло? – сдержанно спросила она.

Пан Мнишек пустился в перечисления. Он назвал города, ополчившиеся против Шуйского и вставшие под знамена нового претендента; он упомянул Романа Рожинского, которого некогда знал лично и который был крепким полководцем: князь Роман не станет гоняться за призраками и поддерживать абы кого! Он заявил, что почти все в России ненавидят Шуйского и желают возвращения Димитрия. Войска его встали лагерем близ Москвы – в Тушине, и московские бояре постепенно оставляют столицу, чтобы присоединиться к воскресшему государю. Это же следует сделать и им с Мариной.

– Неужели? – с издевкой воскликнула дочь. – И каким же это образом, позвольте вас спросить? Может быть, вы посоветуете мне обратиться сорокой и полететь в Тушино?

– Я получил также письмо от брата Шуйского, Димитрия, – сказал пан воевода на диво спокойно, даже не обратив внимания на насмешку дочери. – Участь наша решена: скоро нас отпустят в Польшу. Нам, однако, предстоит пойти на некоторые формальные уступки. Так, я не должен впредь именовать Димитрия зятем, а вы, ваше величество, откажетесь от титула московской царицы.

– Никогда! – с силой выдохнула Марина, стискивая у горла тонкие пальцы. – Никогда! И ежели вы, сударь, еще раз… ежели вы позволите себе еще хоть раз…

– Успокойтесь, государыня, – выставил вперед руку Мнишек. – Я говорю о том, какие требования нам выставляются, о том, что мы должны сделать, дабы выбраться из этого Богом забытого городка, избавиться от постылого заточения! Пока мы здесь, мы связаны по рукам и ногам. Но стоит нам выбраться отсюда, хотя бы и ценой слова, данного Шуйскому… Разве вы забыли, как говорят у нас в Самборе? Обмануть холопа – все равно что ягод поесть. А Шуйский – именно холоп, причем холоп подлый, ибо он предал своего господина. Почту за честь не сдержать данного ему слова! Главное – получить свободу, вы понимаете это, ваше величество? А потом…

– А потом? – чуть слышно спросила Марина.

– А потом мы найдем способ соединить вас с вашим супругом, – веско и уверенно произнес Мнишек.

Мгновение Марина напряженно всматривалась в глаза отца, потом с тихим вздохом понурилась.

– Вы живете мечтами, сударь, – пробормотала она чуть слышно. – Вы гонитесь за призраком и желаете, чтобы я сделала то же. Кто бы ни был этот новый Димитрий, он не мой супруг. Мой Димитрий мертв. Сердце говорит мне это…

– Вы так доверяете вашему сердцу, сударыня? – с уничтожающей усмешкой уставился на нее Мнишек. – О, Патер Ностер, это все чисто женские причуды. Доверяю сердцу, доверяю предчувствию, доверяю гаданию… О, кстати! – Его взгляд вдруг стал лукавым. – А гаданию вы доверяете?

– Почему вы спрашиваете? – пробормотала Марина, успев обменяться смущенными взглядами с Барбарой.

– А вот почему. Не далее как сегодня я был у здешнего воеводы – он призывал меня разобрать небольшую свару, которую затеяли русские и наши слуги, которые ехали за водой на речку. Москали напали на них, наши не могли не ответить… к счастью, обошлось без крови, и меня отпустили миром. Так вот: ожидаючи, покуда воевода сможет принять меня, я услышал разговор двух караульных стрельцов о местной ведьме. Оказывается, у какой-то женщины недавно заблудился в лесу сын, она уже потеряла надежду, что мальчик вернется. Собралась идти в церковь, ставить свечку за упокой. В последнем отчаянии обратилась к колдунье, и та совершенно точно указала, где искать ребенка. Не далее как вчера мужики принесли его из лесу – живого, только со сломанной ногой. Нашли его именно там, где было указано ведьмой!

– Да, да! – оживилась Барбара. – Я тоже слышала эту историю! Причем говорят, это не первый случай, когда ведьма сия что-то угадала с необыкновенной точностью.

– И к чему вы ведете? – исподлобья посмотрела на них Марина.

– Если ты так суеверна, дочь моя, почему бы не спросить у ведьмы, жив твой муж или нет? – совершенно спокойно вымолвил Мнишек. – Вреда от этого никакого не станется, верно?

– Вы смеетесь надо мной, сударь? – всплеснула руками Марина. – Чтобы я, царица, пошла к какой-то…

– Вам никуда не придется идти, – перебил ее отец. – По первому вашему слову колдунья будет доставлена в ваш дом. Собственно говоря… собственно говоря, она уже здесь.