Текст книги "Безумное танго"

Юрий Никифоров. Июнь 1999

Потом Юрий не раз представлял себе, что было бы, если бы мотор такси не заглох аж за квартал до его дома. Хотя что тут особенно напрягаться? «Волга», въехав во двор, остановилась бы у самого подъезда, под бессонно-ярким фонарем. Юрий, отчетливо видный со всех сторон, выбрался бы из машины на освещенный пятачок, неторопливо поднялся по ступенькам, открыл дверь, вошел в дом. Наверное, ему все-таки дали бы зайти в подъезд, не палить же прямо из окна машины, посреди ночи, рискуя быть замеченными. А потом…

Но так уж получилось, что Юрий вошел во двор пешком и по привычке сразу за аркой свернул на тропочку, отделенную от подъездной дороги широким газоном с разросшимися кустами сирени и бузины. Он всегда так ходил, с самого детства, сколько себя помнил, и даже зимой, пыхтя, не ленился торить тропку в наметенных к самой стенке высоких сугробах.

Вот и сейчас: совсем не стараясь быть незаметным, Юрий добежал до крыльца, привычным прыжком вскочил на него, минуя ступеньки, и сразу канул в полумрак просторного холла. Потом удивлялся: помнится, что они , позаботившись, чтобы работал вечно сломанный фонарь во дворе, не подумали об освещении внутри подъезда. Заботились, конечно, прежде всего о том, чтобы самим оставаться незамеченными, не сомневались, что жертва будет у них как на ладони.

Хотели как лучше, а получилось как всегда! Потому что в холле лампочка перегорела, потому что лифт кто-то увел из-под самого носа Юрия, и он от нечего делать свернул под лестницу, чтобы посмотреть, вернее, пощупать, нет ли почты.

Когда он вошел в этот родной подъезд, включились какие-то автоматические штучки в организме, называемые рефлексами. Ведь только рефлекторно можно было идти проверять почту в двенадцатом часу ночи! При этом он вспоминал, что в закрывающейся дверце лифта мелькнул край длинного цветного халата, и улыбался.

А ведь, похоже, Маринка с восьмого этажа снова взялась за старое! Была у них в подъезде такая Маринка Старостина, которая крутила долгоиграющий роман с Женькой Базаровым, тоже другом Юркиного детства, а теперь доктором из «Скорой помощи», жившим на первом этаже. Об этом знал весь подъезд, однако, вопреки обычаю, жильцы держали рот на замке, и за всю долголетнюю историю романа (влюбленные то ссорились, то мирились, то «завязывали» с любовью, то вновь, одним махом, разрубали гордиев узел тоски) о нем не узнали ни муж Маринки, ни жена доктора. Разговоры между досужими бабками шли только на одну тему: если уж такие дела, то вот бы свел враг рода человеческого двух рогоносцев, ибо по степени стервозности жена врача и муж Маринки были просто созданы друг для друга! Именно эта их стервозность, превосходившая все допустимые параметры, и способствовала заговору молчания вокруг преступных любовников. Всем было известно, что когда Старостин трудится в ночную смену в охране городской администрации, а докторша уезжает на дачу (она была не просто заядлой, но воистину лютой огородницей), происходит праздник любви. Сейчас можно было только удивляться, почему Марина покинула своего дорогого так рано, еще до полуночи. Наверное, ее муж должен вернуться. Или докторова жена.

Рассеянно размышляя об этом, Юрий стоял около пустого почтового ящика, вслушиваясь в гудение лифта в верхних этажах, как вдруг дверь подъезда с шумом распахнулась и на лестницу взбежали двое, торопливо перебрасываясь негромкими, но отчетливо слышными Юрию репликами:

– Говорю тебе, он промелькнул!

– Не может быть, я думал, уже не дождемся…

– Он, наконец-то!

– Ну, сейчас мы его сделаем, сучару!

– Тихо!

И шаги унеслись наверх.

Справедливости ради следует сказать, что Юрий не сразу понял, что речь идет о нем, что именно он – этот «сучара», которого следует «сделать». Просто вдруг защемило сердце нехорошим предчувствием, и ноги сделались как ватные, когда вышел из своего нечаянного укрытия и шагнул на ступеньку. Впрочем, это хорошо, что ватные, ведь вата – нечто мягкое и бесшумное, вот и Юрий шагал абсолютно мягко и бесшумно. Он поднялся до трех с половиной этажей и…

Надо сказать, что дом, в котором жили Никифоровы, был особенный дом. Во-первых, он, красно-кирпичный и с одной стороны плоский, лишенный балконов, тянулся на весь длиннющий квартал от улицы Горького до Звездинки, за что и получил в народе название «Великая Стена». Правда, на Володарского, неподалеку отсюда, стоял еще один дом, который вполне мог бы побороться за это гордое имя, и Юрий в ту пору, когда был еще просто Юркой, сам не раз участвовал в баталиях по выяснению жизненно важного вопроса: чья Стена более Великая. А во-вторых, в этом девятиэтажном доме фактически помещалось не девять, а восемнадцать этажей, потому что он был построен каким-то хитрым образом. Между нормальными этажами с четырьмя квартирами помещались еще полуэтажи с двумя квартирами – тоже нормальной площади, габаритной высоты, отличной планировки. Но было смешно отвечать, например, на вопрос: на каком этаже ты живешь? Никифоровы жили на половине пятого или на четвертом с половиной. Так что нет ничего удивительного в том, что Юрий поднялся именно до полчетвертого и приостановился, вслушиваясь в разочарованный разговор у себя над головой:

– Вот гадство, неужели показалось?

– А может, он уже успел в квартиру прошмыгнуть?

– Ни за что не успел бы, сам знаешь, сколько времени нужно, чтобы все эти замки открыть, а его деды еще вчера в сад умотали. Он бы тут еще с ключами возился, мы б его тепленьким у двери сейчас взяли…

– Ладно, размечтался. Пошли лучше вниз. И правда, обознался ты: лифт вон где-то наверху остановился.

– Ну, ничего. Лучше перебдеть, чем недобдеть.

– Это точно.

Шаги затопали, приближаясь, и Юрий едва успел шмыгнуть в угол, втиснуться за трубу мусоропровода, как мимо него прошли двое крепких парней, ни с одним из которых он не пожелал бы выяснять отношения. Если бы его желание кого-то интересовало, конечно…

Они не заметили Юрия. Их подвела, наверное, привычка, усталость: сколько дней караулили желанную добычу, глаз «замылился», как у снайпера. Но шаги их уже стихли внизу, когда он наконец осмелился вдохнуть, и кисловатый, гнилостный запашок, исходящий в большей или меньшей степени от всякого в мире мусоропровода, взбодрил его, как хорошая понюшка нашатыря.

Отклеившись от мусоропровода и машинально отряхивая рубаху на спине, Юрий медленно потащился наверх, удивляясь, что как-то почему-то не очень удивлен случившимся. Или ожидал чего-то в этом роде, только гнал от себя разумные опасения, сам себе не желая признаваться, что история, начавшаяся в виду античных развалин, еще не закончилась? Паспорт, забытый паспорт с его именем и фамилией – он должен был в конце концов «выстрелить», как то чеховское ружье!

Юрий замер на полушаге. Нет, паспорт тут ни при чем. Там не обозначена прописка, сказано только, что Нижний Новгород, а значит, отпадает вариант, что тот рыжий дебил и его одутловатый босс примчались из Аммана в Нижний по следам курьера. В адресном бюро, куда они обратились бы в поисках Юрия Никифорова, им дали бы десяток адресов! Хотя дата рождения известна… Могли, вполне могли они совершенно точно определить нужные координаты.

Но голоса двух парней, которые только что раздавались на лестнице, Юрий определенно слышал впервые в жизни, и это не были голоса тех, кто выяснял с ним отношения возле храма Геракла. Да и что за глупости, зачем тем двум тащиться невесть куда и тратить время на сидение в машине у подъезда? На это есть какие-нибудь «шестерки». В Санином «Меркурии» таких «шестерок» небось до фига и больше!

Юрий пожал плечами. Опять выплыл из подсознания Санин светлый образ. Да… ведь те «братки» с Геркулесова холма – партнеры Саниных партнеров, отправителей кассеты черт знает с чем, волшебно преобразившимся в «Кубанских казаков». И вполне естественно, что они быстренько просигналили своим: мол, ребята, вышла осечка, курьер нас надул и смылся, возьмите за жабры и его, и всю эту поганую контору, этот «Меркурий», который небось не способен даже коробочку конфет доставить, не скушав предварительно содержимого, не говоря уже о какой-то сверхважной кассете! Значит, отправители взяли за жабры Саню, а он быстренько перевел стрелки на Никифорова: мол, я не я и бородавка не моя! Но если правильно предполагали и Юрий, и Алёна, что Саня Путятин был единственным человеком, который мог затеять всю авантюру в Аммане, значит, он сознательно сдал друга детства. Дважды сдал…

Что бы это значило? Откуда это непременное желание стереть его с лица земли или хотя бы добиться, чтобы Никифорову была отбита печенка? Страшная месть за какую-то провинность еще детских лет? Ну, было дело, Юрка не раз дрался с Тимкой Путятиным, но ведь тот, при всей своей внешней тихости, был задирист, как бойцовый петух, а драться не умел, поэтому, как правило, получал фингал под глазом или расквашенный нос. И еще Тимка был явно неравнодушен к Лоре, для него ее бурный роман с Юркой был как нож в сердце… Нет, глупости, конечно. Вся эта детская чушь не имеет к делу никакого отношения, скорее всего Сане с самого начала до зарезу был нужен козел отпущения в деле с кассетой, но он не мог найти подходящего идиота, а тут Юрка высунулся из своего безденежья, как та золотая рыбка из моря, и спрашивает сладким голосом: «Чего тебе надобно, Саня? Мальчика для битья? Получи и распишись!»

Дико и бесчеловечно… Но прошли годы, которые перемололи Саню, как жернова, это уже не тот прежний старший брат всей дворовой мелюзги – это бывший зек, ныне крутой бизнесмен, «новый русский», а для них, как известно, нет ни друзей, ни приятелей: только одни партнеры и конкуренты, а также лохи. С первыми надо сотрудничать, со вторыми – конкурировать, третьих превращать в удобрение для сотрудничества и конкуренции. Суровые законы капитализма в действии!

Юрий слабо усмехнулся, почувствовав, что недалек тот миг, когда он подведет неплохую теоретическую базу под Санькино предательство и даже готов будет его оправдать. Ох, до чего в свое время бесило Лору это его вечное желание всех понять, проникнуть в самые потаенные мотивы каждого поступка, найти его истоки, а значит, попытаться оправдать человека. Кто это сказал: «Понять – значит простить»? Небось какой-нибудь Голсуорси, у него много таких психологических постулатов! Лора ненавидела Голсуорси, его многословие, его вывернуто-благородных героев, считала, что эти непомерно длинные книги могут читать только дураки, ну а если Юрий их любит, значит, и он…

Юрий мрачно кивнул. Он уже не раз убеждался, что бывшая жена частенько-таки была права. Ну кто еще, как не дурак, способен думать о Голсуорси, оказавшись в натуральной западне?

Он стоял перед своей дверью и шарил в кармане джинсов в поисках ключей. Какое счастье, что по причине своей патологической рассеянности и способности забывать где попало барсетки, «дипломаты» и элементарные авоськи он железно приучил себя носить ключи только в кармане! Иначе они остались бы в той самой сумке вместе с паспортом.

Юрий достал ключи – и снова спрятал их. Конечно, нет проблем остаться в квартире незамеченным: не включать свет, не шуметь, не подходить к окну. Родителей, слава богу, нет. И, опять-таки, – слава богу: если им дали уехать на дачу, значит, никто с них ничего не спрашивает, не заставляет отвечать за провинности Юрия. Возможно, они даже не знают о том, что случилось с сыном, ведь он, помнится, не говорил, когда вернется, собираясь на обратном пути из Аммана задержаться в Москве, где не бывал уже лет пять. То есть та парочка крепких ребят может сколько угодно сидеть в засаде, но так и не догадаться, что в квартиру вернулся жилец.

Дело в другом. Если на него идет охота, вполне логично предположить, что телефон прослушивается. А ему надо, до зарезу надо все-таки позвонить Сане! Просто руки чесались набрать его номер, а с языка так и рвались словечки, которые в другое время Юрий побрезговал бы произносить. Какая жалость, что Саня после смерти бабушки, ненадолго пережившей Тимку, продал квартиру и переехал куда-то в «новорусские» коттеджи на Славянской! Адрес у Юрия где-то был, но дома в темноте не найдешь. Хорошо бы нагрянуть к нему и лицом к лицу… Не получится. А вот телефон он отлично помнил, потому что Саня с помощью чьих-то волосатых рук перевел на новую квартиру тот же номер, какой был у него и раньше, по которому Юрка еще Тимке названивал в незапамятные времена. Так что позвонить – самое разумное, вот только вопрос – откуда? Не выйдешь же к автомату на угол, учитывая наличие бессонных стражей у подъезда!

Юрий подумал-подумал и легко сбежал на первый этаж. Нашарил звонок на единственной двери (здесь размещалась одна квартира, и за счет этого отгрохали просторнейший холл) и нажал на кнопку.

Дверь открылась мгновенно, словно кто-то стоял там, в коридоре, и ждал его. Не кто-то, а хозяин, конечно, и не его он ждал, судя по нетерпеливой, радостной улыбке, протянутым рукам… Вгорячах он даже схватил Юрия за плечи, но тут же отпрянул, точно обжегшись:

– Ты-ы?

– Картина Репина «Не ждали», – кивнул Юрий, втираясь в квартиру и первым делом бросая взгляд на портьеры: задернуты ли? Можно было не проверять, конечно: кто в здравом уме будет заниматься любовью с чужой женой без светомаскировки?! Вопрос другой: кто в здравом уме будет заниматься любовью с чужой женой? Но это не Юрьево дело, бог им судья и покровитель, как сказала бы Алёна…

При воспоминании о ней Юрий почему-то споткнулся, и Женька подхватил его под руку:

– Ты что, ранен?

Юрий от изумления еще раз споткнулся:

– Ради бога! С каких щей?

Женька пожал плечами, близоруко вглядываясь в его лицо:

– Ну, ты какой-то… И пропадал сколько времени, и искали тебя, и явился ночью…

– Это у тебя профессиональное: кругом видеть только раненых и больных, – авторитетно объяснил Юрий, проскальзывая мимо хозяина в комнату: известно, что, когда разговариваешь в коридоре, вовсю слышно в подъезде, а мало ли, какая нечистая сила сейчас в подъезд забрести может! – И кто же меня искал, интересно?

– Саня Путятин, царство ему небесное. – И Женя проворно перекрестился. – Гарик Демченко мне говорил, что Санька и его о тебе спрашивал, не встречался ли он с тобой последнее время, не звонил ли ты ему… Эй, да ты что!

Юрий пошатнулся и оперся о стену. Женькины озабоченные глаза оказались близко-близко, его сильные пальцы вцепились в запястье Юрия и показались очень горячими.

Юрий вырвал руку:

– С моим пульсом все нормально, это просто от неожиданности. Саня Путятин умер?! Ты это серьезно?!

– Лучше пойдем присядем. – Женя ненавязчиво подтолкнул его к дивану. – Давай садись. Тебе чего дать: нашатыря или спиртику?

Юрий не сводил с него остановившихся глаз, и Женя вздохнул:

– Правда, правда! Санька умер, да так глупо!

– Когда? – шевельнул непослушными губами Юрий, не слыша своего вмиг осипшего голоса, но Женька понял вопрос:

– Послезавтра девять дней. Самое время помянуть Тимкиного братана.

Он открыл дверцу серванта и достал из-за стопки постельного белья бутылку без наклейки, закупоренную на манер какой-нибудь микстуры: лоскутком полиэтилена, накрепко примотанным к горлышку аптечной резинкой.

Правда, на этом сходство с медициной кончилось: Женя разлил спирт отнюдь не в мензурки, а в нормальные хрустальные стопарики, один подал Юрию, другой поднял сам:

– Ну, давай выпьем за Саню. Был он нам другом и братом, и хоть в последнее время пути наши разошлись, никто из нас не поминал его худым словом. Помянем же его добром и сейчас.

Держа почему-то локоть на отлете, как тот гусар, который отталкивает морду своей лошади-алкоголички, он опрокинул спирт в горло, резко выдохнул и проворно набулькал в свой стопарик крем-соды из большой пластиковой бутылки. Проглотил ее, протянул бутылку Юрию:

– Запиваешь?

Тот медленно покачал головой и наконец-то выпил – почему-то меленькими глоточками, совершенно не чувствуя, как спирт обжигает язык и горло.

Женька тотчас налил по второй, ахнул с той же удалью, а Юрий опять тупо выцедил свой спирт, и наконец-то огненная вода растопила ледяной ком, ставший поперек горла.

– Как он умер? – выдавил хрипло. – Почему ты говоришь, что глупо?

– А разве это не глупо? – грустно сказал Базаров, наливая по третьей. – На бабе помер, позоруха!

Если бы Юрий мог, он усмехнулся бы. Кто бы судил, а?! Но ему было не до смеха.

– Что, в койке на постели? Да он же такой здоровенный…

– Не в койке, а в машине. – Женька, уже расправившийся с третьей рюмкой, вытер рот рукой. С сомнением покосившись на бутылку, покачал головой, навернул на горлышко полиэтилен с резинкой и убрал посудину на место.

– Разбился, что ли?

– Ничего он не разбился, ты что, дослушать не способен?

Сколько Юрий помнил своего приятеля, со времени тайного распивания первых в жизни бутылок с каким-нибудь там «солнцедаром» или «плодововыгодным», тот мог выпить сколько угодно, не пьянея, только становясь все более раздражительным. Вот и сейчас подступал один из приступов такой раздражительности.

– Слушаю, слушаю, – буркнул он, наконец-то выцеживая свою третью и чувствуя, что уподобляется Женьке: хмеля ни в одном глазу, а со дна души поднимается какая-то полудетская обида на судьбу, которая взяла да и отняла у него возможность высказать Сане Путятину в лицо, что он сволочь и сука распоследняя, если послал на смерть старинного дружка. И, главное, не дал перед смертью отбой своим «шестеркам», которые так и стоят, вернее, сидят на посту, карауля проштрафившегося курьера, хотя на самом-то деле он ни в чем не виноват!

Нет, наверное, он все-таки опьянел, потому что Женька уже давно что-то говорил, однако Юрий смотрел на его лицо с беззвучно шевелящимися губами – и не слышал ни слова. И вдруг звук включился:

– …черта отопление врубать? Нет, конечно, несколько дней такая холодрыга стояла, что даже в домах топить стали, но у него же теплый гараж! И вообще за каким хреном ему понадобилось тискаться с этой девкой в машине?! У него самое малое две квартиры, да загородный дом, да кабинет, в конце концов! Что, не могли на службе полюбиться, она ведь тоже в «Меркурии» работала? Или привычные места приелись, захотелось романтики? Нашли тоже романтику бензиновую, столько таких дураков зимой засыпает мертвым сном друг на дружке, но то хоть зимой, а тут же весна, выезжай на природу и дави травку до одури!

Юрий мотнул головой, вытрясая дурь, все сильнее заволакивающую сознание. Санька умер, и не просто умер – угорел до смерти в машине, занимаясь любовью с какой-то телкой… Это было слишком для Юрия, он не мог, не способен был осмыслить эту идиотскую, ни с чем не сообразную новость. А Женька все говорил, говорил что-то, но какая-то падла снова выключила звук, может, это даже сделал все тот же Саня Путятин, который, непонятно почему, ополчился на Юрия и взялся ему пакостить как по-крупному, так и по мелочам.

Юрий хрипло расхохотался, и Женькины губы перестали шевелиться.

– Э, да ты, братишка, готовенький, – пробормотал он негромко, но Юрий, к своему изумлению, его услышал. Спасибо Сане, он все-таки перестал озоровать со звуком! – Быстро же. Иди-ка ты домой и ложись-ка ты спатеньки, Юрась. Я б тебя у себя оставил, но понимаешь, тут такое дело… меня могут вызвать неожиданно на работу…

– Маринка, да? – таинственным шепотом, отозвавшимся, как эхо, во всех углах комнаты, прошипел Юрий и тотчас прижал палец к губам, увидев, как исказилось от испуга лицо Базарова. – Не, я ничего, тиш-шь… могила! Мо-ги-ла… Только ты, Женюра, тоже молчи, как в могиле, ладно?

Юрий схватился за голову, отчаянно пытаясь собрать разбредающиеся мысли. Фу, напились, вон как шатаются, смотреть противно! А их непременно надо согнать обратно в кучу, надо что-то сказать Женьке, что-то важное. Еще бы только вспомнить, что именно. Ага, вот что!

– Если меня кто-то спросит про тебя… то есть если тебя кто-то спросит про меня, ты говори, что меня сто лет не видел, ладно? Не был я у тебя сегодня, не был, меня тут нету… ту-ту…

Это был последний проблеск трезвости. Когда Юрий проснулся на следующий день в своей комнате, на неразобранном диване, он совершенно не мог вспомнить, как уходил от Женьки, как поднимался по лестнице, открывал, а потом закрывал дверь, ложился спать, не зажигая света, чтобы не привлечь внимания своих сторожей… Не иначе проделано все это было на автопилоте, который имеется внутри у каждой особи мужского пола. Более того! Юрий никак не мог вспомнить, с какой радости они с Базаровым вчера так налакались. О сторожах и необходимости сидеть тихо помнил, а вот повод пьянки… За прекрасных дам, что ли, выпивали? Но этот провал в памяти длился недолго. До тех пор пока Юрий не повернул на подушке гудящую голову и не увидел на полу рядом с диваном газету, сложенную так, что окруженные траурной рамкой слова «Александр Владимирович Путятин» сразу бросались в глаза.