Текст книги "Помоги другим умереть"

Франция – это ведь совсем близко. Это не тропики Аргентины, не каменистая иракская пустыня. Когда звонишь в Нижний, к примеру, из Парижа или Ниццы, слышно лучше, чем с Автозавода или из Сормова! Нет, не звонил Лев. Уплыл, опять уплыл нарядный радужный шар… а может быть, уже и лопнул мыльный пузырик Жениного счастья?

– Кстати, – сказала вдруг Эмма, – видела афиши? Недели через две, что ли, фиеста воздушных шаров начинается. Как думаешь, не нагрянет к тебе гость дорогой, который лучше татарина?

– Христос с тобой, – сказала Женя. – Уж сколько этих фиест перебывало – ты хоть раз тут видела нашего общего знакомого? Вот и нет.

– А вдруг на этот раз…

– Кручинина не пришла еще? – прервал раздавшийся из интеркома голос Грушина.

Эмма вскинула брови: мол, ты уже пришла, подруга? Господи, похоже, это единственный человек, которого всерьез волнует жизнь некоей Евгении Кручининой. Право, из-за той «подвальной» истории сама Женя и то меньше тряслась. И сейчас заботится: готова ли она к очередной начальственной выволочке?

Женя медленно кивнула: готова. Может быть, если Грушин сейчас заорет на нее, от сердца отляжет? И даже если прорвутся слезы, можно будет сделать вид, что это – от обиды на начальство. И спасет она остатки гордости. Жалкие остаточки. Довольно хилая площадка, с нее не пнешь ненаглядного Левушку так, чтобы летел – пел-пел. А очень хочется. И это единственный положительный момент.

– Пришла. Здесь, у меня, – доложила Эмма, одобрительно кивая, словно проникла рентгеновским взглядом в самую глубь Жениных мыслей.

– Давай ее сюда.

– Даю!

– Я все проверил. – Грушин, не здороваясь, резко кивнул: садись, мол. – Она была права, ты знаешь?

– Грушин… ты не рехнулся? – беспомощно пробормотала Женя. – То, что все это Аделаидин пунктик, совершенно ясно, но если еще и ты начнешь в мистику впадать…

– Нет, ты не так поняла, – отмахнулся он. – Или я не так выразился. Аделаида в том права, что убийства Стоумова и Полежаева до сих пор не раскрыты, хотя после первого прошло четырнадцать лет, а после второго – пять.

– Значит, все-таки убийства…

– Их квалифицируют как возможно непредумышленные. Я еще вчера зарядил на дознание одного своего хабаровского знакомца: он тоже частник, как мы, но ближе контактирует с органами. Его допустили до архивов. Вот только что в очередной раз переговаривались, – кивнул Грушин на телефон. – Игорь Стоумов в восемьдесят пятом погиб в пьяной драке – как раз накануне введения «сухого закона». Припоздал Горбачев на месяц, не то парень вполне мог бы живым остаться. Было ему всего-то двадцать два годочка. Дело простое: пили, потом били. Нашли Стоумова мертвым уже дня через два. Информация по делу вся. Теперь о Полежаеве. 1993 год, инфляция, безработица, зарплату не платят, учителя бедствуют. Полежаев бросает школу, идет в бригаду дорожников. Работали… Ты в Хабаровске хоть раз бывала? – прервал себя Грушин.

Женя качнула головой.

– Три горы – две дыры, его так старожилы называют. Три прямые, ровные главные улицы, а между ними – бывшие овраги, они, конечно, скованы асфальтом, но периодически размываются. Улицы, которые их пересекают, – вроде нашего Окского и Почаинского съездов – крутизна! В прямом смысле слова. И вот в конце октября ремонтировали днем и ночью сползающую в овраг обочину. Двустороннее движение, теснота, пробки, а тут гололед. Убийственная затея. Вроде бы откуда-то «москвичок» вылетел и прет прямиком на дорожников. Кто-то увернулся, а Полежаев не успел. Пока туда-сюда кидались, водитель выскочил из машины и исчез. Его даже и не разглядел никто.

– Да брось! – недоверчиво усмехнулась Женя. – Как это – исчез? С «Москвичом» под мышкой, что ли?

– Почему? «Москвич» остался. И хозяина в два счета нашли.

– Все ясно, дальше можешь не рассказывать, – безнадежно отмахнулась Женя. – «Воровка», да?

– Чистой воды. Угон, а кто угонял – неведомо. По пальцам его ни в одной картотеке не нашли. Очевидно, несчастный случай.

– Или рок, – пробормотала Женя.

– Ты чего там бурчишь? – рассердился Грушин. – Кто, интересно знать, из нас больший мистик?

– Цитата, цитата из Аделаиды, успокойся. Просто я никак не могу забыть ее доводы: Стоумов изображает в спектакле драчуна и погибает в пьяной драке. «Автогонщик» Полежаев нашел смерть под колесами автомобиля. По роли Неборсин был любителем «русской рулетки» и получил пулю в висок. «Жокея» Климова едва не забил копытом беспричинно взбесившийся конь. Кто следующий?

– В каком смысле? – настороженно поднял голову Грушин.

– Продолжаю цитировать Аделаиду, – успокоила Женя. – Она вопрошала: «Кто следующий?» И сама себе отвечала: «Я».

– Это почему это?!

– А по сюжету пьесы. Первым рассказывал в спектакле свою историю Драчун, потом Гонщик, потом Ковбой, потом Жокей и, наконец, Хозяйка. Аделаида не сомневается, что следующая очередь – ее. Говорит: «Мне суждена смерть от воды, как Бастинде».

– Это еще кто? – озадачился Грушин. – Тоже из спектакля?

– О господи, голубчик, ты где рос, какие книжки читал? – изумилась Женя. – Бастинда – это злая колдунья, владычица Фиолетовой страны из «Волшебника Изумрудного города». – И заломила руки: – «Триста лет я не умывалась, не чистила зубов, пальцем не прикасалась к воде, потому что мне была предсказана смерть от воды. И вот пришел мой конец!» Пф-ф-ф!

– А потом что? – с искренним интересом спросил Грушин.

– Потом она превратилась в грязную лужицу, в которой стояли серебряные башмачки. Да, да. Можешь мне поверить, я в детстве эту книжку двадцать восемь раз прочитала.

– Впечатляет! – хихикнул директор «Агаты Кристи». – Надо думать, эта твоя Аделаида не триста лет неумойкой ходила?

– Ох, не зря ли мы так развеселились? – вздохнула Женя. – Все это достаточно страшно. Аделаида всерьез убеждена, что она – следующая жертва.

– Чья? – быстро спросил, словно выстрелил, Грушин.

– Смерти. Смерти! Той самой, которую они когда-то оскорбили. Над которой надругались. И которой отдал свою жизнь Иван Охотников в обмен на отмщение.

Грушин мгновение смотрел на Женю молча, потом встал и открыл дверь в приемную:

– Эмма, у тебя что-нибудь есть типа валерьянки, элениума?

– Тебе плохо, что ли? – обеспокоенно приподнялась Женя, и Грушин скомандовал в приемную:

– Пока отменяется.

– Слушай, давай договоримся, что никто из нас не сошел с ума, – устало проговорила Женя. – И никто из нас не верит в призраков, явившихся с того света, во взбунтовавшуюся космическую субстанцию и в идею Смерти, которая приняла отрицательно-материальный облик. Все это очень красиво, насчет отмщения взбешенной гармонии, но я сама – сама! – видела того человека, который застрелил Неборсина. Да, человека, вполне реального человека. И не я одна, насколько нам известно. Посмотри хотя бы показания Гулякова. Предположим, у меня были глюки, и мне померещилось, будто карающая десница судьбы приняла облик человека. Но чтобы глюки были у бомжа…

– Ого! – присвистнул Грушин. – Как раз наоборот: он скорее разглядел бы целый полк зелененьких человечков, чем того мужика. Я заново просмотрел его показания. Высокий худощавый мужчина лет пятидесяти. Седые волосы, четкие черты. Я обратил внимание на фразу: «С таким профилем только на медаль!» Держался совершенно спокойно. Гуляков даже не сразу заметил, как он приблизился к обочине. Только что не было – и вот стоит, машет руками синему «мерсу». А потом он увидел, как Неборсин дернулся и завалился к дверце. Убийца медленно пошел к рощице и как бы растаял в ней.

– Это и я видела, – задумчиво подтвердила Евгения. – Он как бы растаял – вот именно.

– Опять? – свел брови Грушин.

– Сумерки, деревья… оптическая иллюзия.

– Но пуля, пробившая голову Неборсина и застрявшая в дверце, не иллюзия.

– Верно, верно. Ну что же, не сходится пока! – разочарованно передернула плечами Евгения.

– Что с чем? – насторожился Грушин.

Она посмотрела нерешительно: сказать? Не сказать? Обсмеет еще…

– Да я вчера опять побывала в манеже, – призналась робко. – Покаталась на Лотке, с девочками поболтала. Обратила внимание, что там вся новая обслуга. Девочки пожаловались, что за последнее время вообще ужас какая текучка кадров. Чуть не каждый день новый подметальщик. Там ведь нет никакого оформления документов, платят ежедневно наличкой, которую собирают с посетителей. Деньги невелики, но на бутылку-закуску хватает. Народ, конечно, перекати-поле, но попадаются и вполне нормальные люди. Дядя Вася, Ваныч, Колян. Эти трое исчезли сразу после несчастного случая с Климовым, поэтому о них я спрашивала подробнее. Колян еще совсем молодой и не седой, хотя ему-то было с чего поседеть! Врачи обнаружили у него СПИД, представляешь? Жена ушла, все рухнуло. С горя начал пить, а как допился до полного аута, удивился: что же это он все жив да жив? В минуту просветления сдал кровь на анализ, ему и говорят: «Вы что, милый? Какой такой СПИД? Нет его у вас и никогда не было!»

– О господи… – отшатнулся Грушин. – Да я бы убил своими руками того первого врача.

– Вот и Колян все время говорил: убью, мол, убью! Да, слава богу, уже и забыл, кто тот врач, где это вообще было. Во всяком случае, не Неборсин: тот по автомобильной части проходил.

Теперь дядя Вася. На этого я смогла посмотреть. Его, оказывается, из манежа какая-то бабенка забрала к себе. Там ведь частный сектор кругом. Попросила чем-то помочь на огороде – они друг другу и приглянулись. Приличный такой дядечка стал, как отъелся: маленький, лысый, на Леонова похож. Не тянет на портрет, описанный Гуляковым.

Ваныч… я его мельком однажды видела. Очень худой, высокий, сутулый, волосы седые.

– Да-а? – заинтересованно протянул Грушин. – А лицо?

– Лица не разглядела. Но девчонки уверяли, что он очень уродлив. Не отталкивающе, а как-то «жалостно». Опять не тот. Наш-то – с медальным профилем!

– Значит, что?

– Значит, убийство Неборсина никак не пересекается с покушением на Климова, – сделала вывод Евгения. – Если вообще это покушение было. Если оно имело место не только в наших воспаленных от избытка профессионализма головушках.

– И не в столь же воспаленном уме этой самой Аделаиды, – усмехнулся Грушин.

– Постой-ка, – Женя вдруг схватила его за руку. – Постой, я вдруг подумала… Как же это до меня раньше не дошло? Не иначе эта ведьма с зелеными глазами порчу напустила!

– Да полно тебе причитать, – с непривычной мягкостью улыбнулся Грушин, и Женя обнаружила, что он втихомолку поглаживает ее пальцы. – Ну, успокойся, моя дорогая.

– Я совершенно спокойна! – сухо сообщила Евгения, отдернув руку. – И потом, у меня аллергия на мануальную терапию.

Грушин нахмурился.

– Итак, – командирским тоном начал он, – до тебя в очередной раз что-то не дошло. Что же именно?

Женя чувствовала себя настолько виноватой, что даже пропустила мимо ушей этот «очередной раз».

– Аделаида сказала, что видела меня в манеже, поэтому мое лицо сразу показалось ей знакомым. Я тогда подумала, что она ходила в манеж приглядывать за Климовым, а теперь вдруг…

– А теперь вдруг тебя осенило: что, если Аделаида наняла «Агату Кристи» охранять Климова от себя самой? Так, что ли? – глянул исподлобья Грушин. – Хорошая мысль. Если так, то занятные же игры ведет эта дамочка. Жаль только, что ты раньше не спохватилась.

– Да, – уныло простонала Женя, – спохватишься тут! Ты ее не видел, не знаешь, какое впечатление она производит. Я вообще удивлена, что живая ушла, что она меня в лягушку или кошку не превратила!

– Ладно, успокойся. Твоя Бастинда изрядно задурила тебе голову, как я погляжу. Ты, конечно, можешь поспрашивать насчет нее тренеров, однако уверяю: не Аделаида опустила щеколду и разъярила Балтимора!

– Почему?

– Да потому, что этого никто не делал, вот и все.

– Ты сам себе противоречишь! То уверял меня, что случайностей не бывает, а теперь… И в Неборсина, выходит, никто не стрелял. И Стоумова не забивал до смерти. И не сшибал машиной Полежаева. И не…

– И не намерен топить Аделаиду – ты это хотела сказать? Слушай, Женя, может, тебе к какой-нибудь бабке сходить, порчу снять? Похоже, Аделаида тебя и правда заморочила. Попробуй посмотреть на ситуацию с другой стороны.

– Это с какой же?

– Исключающей связь между всеми этими смертями. И сразу все окажется очень просто. Вот пример: за те тринадцать лет, которые прошли после окончания школы, трое моих одноклассников умерли. По разным причинам. Один от рака, другой погиб в авиакатастрофе, третий оказался в Нефтегорске именно в тот день, когда там произошло землетрясение. И что? Прикажешь искать истоки этих несчастий в том, что мы когда-то дрались почем зря на школьном дворе?

Женя сидела, не поднимая головы.

– Эй… – послышался осторожный оклик. – Вздремнула, что ли?

– Да какое там, – тяжело отозвалась она. – Конечно, по-своему ты прав, Грушин. Но ведь ты не слышал, как Аделаида говорит о мстительности оскорбленной Смерти!

– Не слышал, – покладисто согласился Грушин. – А почему? Потому что никто не представил мне запись твоего разговора с мадам Пахотиной. Опять же – почему? Потому что никто, и ты в том числе, такой записи не сделал. А ведь сколько раз было говорено – счету нет!

Женя встала. Ну что она все сидит да сидит, кивает да кивает! Опять Грушин прав – вот скучища-то!

– Тогда оставим это, – сказала зло. – Забудем про рассказ Аделаиды, про убитого Неборсина, про Климова, который чудом остался жив.

– Чего ты от меня хочешь, не пойму? – окрысился Грушин. – Климова ты спасла – так? Аделаида – дамочка с придурью, согласна? Ну вот, видишь, как хорошо. А Неборсиным занимается уголовный розыск. И тут мы ничем не можем помочь.

Женя вскинула глаза, но Грушин покачал головой:

– Боже тебя упаси! Это последняя глупость, которую ты можешь спороть.

– А что я намерена спороть? – задиристо спросила Женя, у которой всего-навсего промелькнула в голове почти не оформившаяся догадка, а Грушин – вот он, тут как тут, со своей способностью читать чужие мысли. Пока и читать-то нечего!

– Ты хочешь, чтобы я позвонил моему другу в уголовку и сообщил о тех двух непредумышленных убийствах в Хабаровске, а также о несчастном случае с Климовым. И увязал бы все это с делом Неборсина. Угадал?

Женя посмотрела на него почти с ненавистью. Ну что он всегда прав, как заведенный!

– И все-таки я ему позвоню, – кивнул Грушин. – Просто затем, чтобы узнать, как продвигается расследование по Неборсину. В последний раз, когда мы общались, он уверял, что автозаводская версия заказного убийства выстраивается довольно четко. Ты угомонишься, если услышишь, что связи с другими случаями тут нет и быть не может?

– Ага, – недоверчиво хмыкнула Женя. – Ты что, духовник этого мента, что он так и выложит тебе тайну расследования?

– Он неверующий, – усмехнулся Грушин. – Да и какой из меня духовник? Но если человек тебе спас жизнь, разве ты не будешь рад выполнить его просьбу, тем паче столь незначительную?

– Жизнь спас? – недоверчиво уставилась на него Женя. – Кто кому? Ты ему, что ли? Или…

– А вот над этим, – ехидно перебил Грушин и подтолкнул Женю к дверям, – ты поразмыслишь в приемной. Шесть секунд, и я тебя покличу обратно. Пока что покури там с Эмкой.

– Да я не курю, ты что, не знаешь? – уныло ответила Женя двери, захлопнувшейся прямо перед ее носом.

– Выставил? – понимающе усмехнулась Эмма, взглянув на ее обескураженную физиономию. – Секретный звоночек? Ну до чего же наш Грушин любит тень на плетень наводить – спасу нет! Такой умный, а дурак: у меня же телефон параллельный! Только трубку не ленись поднимать. Если б хотела, сто-олько знала бы! – Эмма схватилась за голову. – Однако я живу по принципу: меньше знаешь – лучше спишь. А ты, если угодно, можешь полюбопытствовать.

Женя нервно прохаживалась по приемной. Конечно, Грушин еще тот тип! Обожает подцепить человека на крючок и дергать, и дергать… Или всерьез опасается, что Женя включит диктофон и завладеет секретами шефа? Нашел кого бояться. Если уж она начисто забыла про запись, когда была у Аделаиды, и сам бог велел подсуетиться, то ждите, вспомнит теперь-то!

Она с отвращением поглядела на телефон и вдруг, неожиданно для себя самой, сняла трубку. Однако там раздавалось спокойное гудение. А между тем из-за дверей неразличимо доносился басовитый грушинский голос. Значит, разговор все-таки имел место быть.

– Послушай, – сунула она трубку Эмме. – Наш-то герой не так прост, как кажется!

– Вот те на! – пробормотала та с негодованием. – Неужели по сотовому говорит? Разорит же контору! Надеюсь, хоть это не по межгороду?

Женя поглядывала на нее искоса. Лицо у Эммы было крупное, с резкими, выразительными чертами, и пожар негодования полыхал в этих чертах очень ярко. С чего это ее так разобрало? Неужели только из-за денег агентства? Почему именно сегодня прорезалась такая бережливость? Или Эмма раздосадована, что не может наложить лапу на этот разговор? В том смысле, что какая-то часть жизни Грушина вдруг ускользнула от ее неослабного внимания. Она любила казаться всезнающей, между делом щеголять перед другими сотрудниками «Агаты Кристи» информацией, которая могла быть доступна только директору или агентам-разработчикам. Оказывается, Эмма регулярно подслушивает разговоры шефа и даже не делает из этого тайны! С ума сошла, что ли? Если Грушин узнает, он ее мало что уволит. Эмма говорила, меньше знаешь – лучше спишь, но знала достаточно много. Может быть, дело даже не ограничивалось телефонными разговорами. Не исключено, что и сейф Грушина не так уж надежен, как ему кажется.

Женя подошла к окну, чтобы Эмма не могла увидеть выражения ее лица, и воскликнула:

– Какая потрясающая машинка!

Она надеялась, что голос прозвучит достаточно искренне, хотя мысли ее в тот момент были весьма далеки от сверкающей «Мазды» цвета морской волны с серебром.

Эмма… Она никогда не скрывала, что Грушин ей нравился. А он не только не обращал на нее никакого внимания, но явно предпочитал другую. Женю предпочитал! И вот на ее глазах искренняя привязанность Эммы к Грушину превратилась в иронически-дружеское подхихикивание. Но, похоже, Эмма смеялась прежде всего над собой. Впервые Женя задумалась, насколько искренне подруга советует ей расстаться со Львом, найти себе другого. Грушин вполне мог бы стать этим другим – его и искать не надо. Наверное, Эмме больно. Она одинока, Грушин – тоже. Эти два одиночества могли бы составить неплохую пару, не путайся подруженька под ногами.

Беда в том, догадалась Женя, что Эмма искренне желает добра всем троим: себе, ей, Грушину. И терпеливо ждет, пока все само собой образуется: Женя пошлет подальше бродягу Льва и найдет какого-нибудь абстрактного «другого», а Грушин наконец-то оценит тихую верность Эммы, что автоматом будет означать для нее награду и счастье. Пока же она старается быть как можно ближе к любимому человеку, не только сидя в его приемной и являя собою образчик незаменимости, но и вникая втихаря во все его тайны, проникаясь его внутренней жизнью, впитывая ее в себя, как наркотик.

Дверь за спиной распахнулась так резко, что от внезапного порыва сквозняка затрещали жалюзи, а с Эмминого стола взвились какие-то бумаги. Раздался возмущенный вопль.

Женя испуганно обернулась и сквозь белые вихри, реющие по кабинету, увидела, что открыты обе двери: и в кабинет, и в коридор. На пороге первой стоял Грушин с таким мрачным лицом, какого Женя у него, пожалуй, еще не видела. А в проеме второй застыл запыхавшийся юноша в черной майке и джинсах, облегавших его, словно вторая кожа. Взгляд черных блестящих глаз метался, рука, вцепившаяся в косяк, дрожала, красивое лицо исказила гримаса страха. Он был совершенно на себя не похож, и, хотя все трое сотрудников «Агаты Кристи» видели этого человека прежде, им потребовалось какое-то время, чтобы узнать его и воскликнуть изумленным хором.

– Тот самый шофер! – Это Грушин.

– Привет! Опять деньги привезли? – Эмма.

– Артур, что с вами?

Последняя реплика принадлежала Жене, потому что этот парень был не кто иной, как Артур, менеджер из «Орхидеи» и прочая, и прочая, и прочая.

Их голоса вернули Артуру подобие самообладания. Он остановил блуждающий взгляд на Женином лице и с трудом выговорил:

– Вы здесь! Слава богу! Вы мне поверите. Вы поверите, что я абсолютно ни при чем, меня там даже не было.

Губы его тряслись, поэтому казалось, будто звуки выпрыгивают изо рта и разбегаются в разные стороны. Докопаться до смысла торопливой скороговорки было нелегко.

Наконец Грушин шагнул вперед и скомандовал:

– Без истерик!

«Ать-два», – мысленно добавила Женя, увидев, как Артур вытягивается по стойке «смирно» и взгляд его приобретает осмысленность.

– В чем дело? – так же сурово рявкнул Грушин, но Артур уже опять «рассыпался» и простонал, беспомощно глядя на Женю:

– Аделаида Павловна исчезла!

Сверкающая «Мазда» оказалась на ходу столь же хороша, как и с виду. В этом Грушин и Евгения смогли убедиться сами. Автомобиль принадлежал Артуру, и тот, несмотря на дрожь в руках, оказался очень неплохим водителем. И вообще, выпалив ошеломляющую новость, он довольно быстро пришел в себя и сделался непоколебимо тверд: очень просит, умоляет детективов поехать с ним на квартиру Аделаиды, но пока ничего добавить к сказанному не может. Они все должны увидеть своими глазами. Хозяйка «Орхидеи» пропала, и у Артура есть основания думать, что она не просто так взяла и пошла погулять в неизвестном направлении.

– Что же в милицию не заявили? – обиделся Грушин. – Они там любят таких вот молчаливых!

– Потому и не заявил, – вздрогнул Артур. – Ради бога, поедемте! Вы все-таки профессионалы, вам с одного взгляда ясно будет: или я свихнулся, или Глюкиада чудит, или правда трагедия произошла.

– Кто?! – опять хором воскликнули Грушин, Женя и Эмма.

– А, Глюкиада, – махнул рукой Артур. – Это я ее так про себя называл. Ада – ее уменьшительное имя. А голову людям морочить, глюки всякие наводить она умела как никто.

– Глюки ада… – раздельно произнесла Женя, чувствуя, как пробежала по спине дрожь.

Эмма тоже зябко обхватила себя руками, а храбрый Грушин хмыкнул:

– Ну-ну…

– Хотите, на колени встану? – с отчаянием в голосе сказал Артур, и Грушин глянул недобро:

– Это еще зачем? Без надобности! Ладно, поехали.

Артур вылетел за дверь, как сухой осенний листок. Женя сунулась в кабинет, схватила сумочку и, выбегая вслед за Грушиным, успела обратить внимание на окаменевшее лицо Эммы, которая с подчеркнутой аккуратностью складывала в стопочки разлетевшиеся бумаги.

Магазин был закрыт, к сверкающей стеклянной двери то и дело подходили люди и, заметив табличку: «Извините, у нас учет!» – уходили с явным разочарованием.

– Эх, сколько покупателей упускаете! – невольно пожалела Женя. – Может быть, лучше все-таки открыть?

– Да у нас второй день учет, – пояснил Артур. – Вы что, подумали, я самовольничаю? Бог с вами, я здесь пока еще не хозяин.

– Пока? – мгновенно отреагировал Грушин. – А что, перспективы имеются?

Артур молча завел «Мазду» во двор магазина и остановился у крыльца, увитого диким виноградом. Разноцветные витражи на окнах, полускрытых листвой, напоминали диковинные тропические цветы.

Артур вынул ключ из стояка и повернулся к своим пассажирам.

– Имеются, – наконец ответил он. – В том-то и беда, что имеются!

– Хорошенькая беда, – пробормотал Грушин. – Думаю, такой беды себе очень многие пожелали бы. Дневная выручка никак не меньше трех тысяч, верно?

– Сколько? – не без презрения фыркнул Артур. – А тридцати трех – не хотите? Бывает и такое. Но не меньше трех – тут вы правы – даже в самые плохие дни. А все же беда. Да вы сейчас сами поймете. Я вам расскажу, что было ночью, а потом поднимемся, и увидите, что я нашел утром.

– Что или кого? – уточнил Грушин.

Артур с усилием перевел дыхание, но заговорил о другом:

– Ну вот… Мы с Глюкиадой, то есть с Аделаидой Павловной, по документам значимся совладельцами «Орхидеи». Ее взнос в уставный фонд по бумагам – две трети, мой – одна треть. Но это только по документам. Фактически же все деньги принадлежали ей. Глюки, в смысле Аделаида Павловна, просто оформила дело так, чтобы ее завещание выглядело более естественным.

– Завещание… – задумчиво повторил Грушин. – Ну, как же без завещания! А вы с ним, кстати, знакомы?

– Естественно, – уныло кивнул Артур. – Я ведь единственный наследник. В случае ее смерти или… – он запнулся, – все переходит ко мне: магазин, квартира, имущество, капитал.

– А что такое «или»? – вмешалась Женя.

– Их два, этих «или», – нехотя, после паузы, уточнил Артур. – Первое: если Глюки… то есть Ада…

– Не дергайтесь вы, – по-дружески посоветовал Грушин. – Называйте ее как хотите, ну какая разница? Она ведь все равно не узнает.

– Вы думаете, – выдохнул Артур, бледнея, – ее все-таки нет в живых?

– Одно из двух, – рассудил Грушин. – Или жива, или нет. Коли нет, ей уже все равно, как вы ее называете. Ну а если мадам Пахотина вдруг объявится живая и невредимая, мы ей про Глюкиаду ни словцом не обмолвимся, правда, Евгения?

Женя кивнула, пряча глаза. Грушин иногда бывал страшно циничен. Причем совершенно не сомневался в том, что небольшая доза разумного цинизма способна взбодрить человека лучше любых других средств. И верно: Артур взглянул на него оскорбленно, однако продолжил рассказывать твердо, не бекая и не мекая:

– Первое «или» – ее возможная болезнь. Глюкиада почему-то ужасно боялась оказаться парализованной, прикованной к постели или сойти с ума. В этом случае я становился фактическим владельцем «Орхидеи» и всего прочего с условием: окружить Глюкиаду всяческой заботой, сиделками, врачами, ну и так далее, чтобы она ни в чем не ощущала неудобств. Но это, что называется, ради бога. Можно было и без условий обойтись. Я ей всем в жизни обязан, и если вам потом покажется, что я вчера вел себя как неблагодарная скотина, то это не совсем так. Ну вот. Второе «или» посерьезней.

Артур опять начал хватать ртом воздух, однако наткнулся на суровый взор Грушина и собрался с силами:

– Второе «или» предполагает внезапное исчезновение Глюкиады при странных обстоятельствах. Проще говоря, пропажу без вести. Наш закон, если не ошибаюсь, предусматривает трехлетний срок, прежде чем объявляет пропавшего человека погибшим. В завещании своем Глюкиада установила срок в шесть месяцев, по истечении которых я становлюсь полноправным наследником. Ну а то, что управление всеми делами переходит ко мне с самого первого дня, – это как бы само собой разумеется. Доверенности все налицо.

«Какой мальчик-то деловой оказался! – с холодной насмешливостью подумала Женя. – С виду типичный альфонс, фигура совершенно орнаментальная, а вот поди ж ты… Обо всем позаботился, все предусмотрел. Или это Глюки… тьфу, Аделаида такой предусмотрительной оказалась?»

– Надо полагать, патронесса ваша к вам очень неплохо относилась? – негромко поинтересовался Грушин.

– Надо полагать, – уныло откликнулся Артур. – Думаю, нас многие считали любовниками, к сожалению…

– Ого! – хохотнул Грушин. – Вы и вправду об этом жалеете? Да к чему лукавить?!

– Жалею, да. Потому что я видел в ней только мать. Я был ей бесконечно благодарен, восхищался ею и обожал, был рядом с ней поистине счастлив, но…

– Если это не любовь, то что же это? – продекламировал Грушин, воздевая руки, и тут же патетическое выражение на его лице вновь сменилось сухо-деловым. – Ладно, давайте уж выберемся из мира чувств. Что все-таки случилось, ради чего мы здесь время тратим? Может быть, и правда пора в милицию бежать?

– Нет, пожалуйста, не надо! – Артур так и передернулся. – Вы что, не знаете нашей милиции?! Не хочу, чтобы мне заделали «слоника», а я потом навесил бы на себя все, чего не делал, о чем даже не помышлял.

– Сло-ни-ка? – повторил по слогам Грушин. – Що цэ таке? Я и слов-то таких не знаю!

– Ваше счастье! – с видом бывалого блатаря отозвался юный Артур. – Это когда на человека надевают противогаз и перекрывают эту штуку, через которую можно дышать. А потом бьют его почем зря! Тут не захочешь, а в чем угодно признаешься.

– В чем же ты боишься признаться?

– В том, что Глюкиаду убил. Я этого не делал! Не делал! Но сами посудите: у кого были более веские причины от нее избавиться? Мне светило наследство. Я жениться вообще-то собрался. Все видимые причины налицо: Глюкиада, к примеру, из ревности грозила, что изменит завещание, ну я и… Никто ведь не примет всерьез этой чепухи насчет материализации проклятий, которые теперь, через столько-то лет, вдруг с печки упали – и ну разить направо и налево!

– О, так вы слышали об этой истории? – вскинула брови Женя.

– Да уж, можете поверить: до одури наслушался! Вам еще повезло, вы ушли на вид вполне здоровая. У вас, наверное, натура крепкая. А я такой невропат… И как только она заводила свои песни насчет инфернальных фантомов – воплощений человеческой ненависти, которые отделяются от своих создателей и живут самостоятельной убийственной жизнью, я просто-таки помирал на месте. Без помощи всяких фантомов! А после вашего визита она вообще до невозможности активизировалась. Я пытался, конечно, вякать, но она не унималась: время от времени, мол, адские силы выпускают на свободу демонов и разят своих жертв без промаха! Ну, полная клиника – крыша в пути. Нет, думаю, надо брать тайм-аут, не то к Глюкиаде еще и Глюкиартур прибавится. И решил я сказаться больным.

У меня здесь, – Артур ткнул пальцем куда-то в вышину, что, очевидно, означало второй этаж «Орхидеи», – своя комната, чаще всего я в ней и ночевал, потому что дела в магазине заканчивались довольно поздно. А вчера уже после обеда сбежал на свою квартиру. Она, правда, недалеко отсюда, на площади Свободы, но все равно: полная иллюзия этой самой свободы. Вызвонил свою девочку…

– А квартирку, надо полагать, вам тоже Глюкиада Павловна презентовала? – с невинным видом осведомился Грушин.

Артур, сидевший вполоборота, резко повернулся к своим пассажирам спиной, но в зеркальце Жене было отлично видно, какие желваки катает он по щекам, да и плечи напряглись – ого!

– Дело не ваше, смею заметить, – буркнул наконец Артур. – Однако отвечу: вы совершенно правы. Квартиру мне действительно презентовала Глюкиада – между прочим, со словами: «Чтобы ты мог от меня иногда отдохнуть!» Так что, – Артур хмыкнул, подобно Грушину, черпая уверенность в цинизме, – я поступил всего лишь согласно ее пожеланиям. Решил отдохнуть! А как – это уж мое личное дело.

И все-таки что-то меня грызло в тот вечер. Да и девочка моя была не в настроении. Слово за слово – она и хлопнула дверью. Ну и дурак же я, думаю! Уже хотел собраться и поехать к Глюкиаде, но вспомнил, сколько верст до небес наплел, когда смывался из магазина. И грипп, и температура… целый медицинский справочник.