Текст книги "Твой враг во тьме"

Надюшка Егорова. Июль, 1999

Когда Надюшка увидела в вестибюле этого парня, у нее просто-таки в зобу дыханье сперло. Худое хмурое лицо, сабельный прищур светлых глаз. Под два метра ростом, темно-синие джинсы обтягивают длинные мускулистые ноги, как перчатка. Он был одет в черную майку под горлышко и легкий пиджак, на темно-русых волосах – каскетка козырьком назад, и белые буквы «Adidas» казались не названием фирмы, а девизом, исполненным какой-то особенной жестокости.

«Киллер, не иначе!» Надюшка чуть не описалась. Но совсем не от страха! В мужчинах Надюшка больше всего уважала внутреннюю силу, а от этого парня силой просто-таки веяло во все стороны – посильнее, чем отличной туалетной водой, запах которой, кстати, был еле уловим. Вот и хорошо, Надюшка терпеть не могла, когда от мужика разило парфюмом. Именно поэтому ей не поглянулся тот черный, который так обхаживал ее на прошлой неделе. Ну очень, ну очень старался выглядеть как человек, а все равно оставался тем же, кем и был: каким-то продавцом мандаринов с Мытного рынка. Или хурмы. Или киви – какая разница, теперь черные продают даже арзамасские помидоры! Конечно, Надюшка сделала все, что он просил, а как же иначе, – сто баксов на дороге не валяются! – но черный, если не полный уж дурак, мог бы понять: она сделала это исключительно за деньги, а вовсе не ради его миндалевидных кавказских глаз. И он понял, точно, именно поэтому мгновенно слинял и даже не повторил приглашения в ночной клуб. Да его с такой рожей и близко к приличному клубу не подпустят, а ошиваться где-нибудь в Сормове, в третьесортном заведении, – нет, это не для Надюшки, она не какая-нибудь там фотомодель! Такие, как этот черный, почему-то уверены, что русские девчата с ними в койку отправятся за апельсин или горсть кураги. Нет, Надюшка с самого начала себя поставила как надо: ответ на твой вопрос стоит сотнягу, но интим не предлагать! А вот этому… киллеру… она сама была не прочь интим предложить. Но стоило поглядеть на его надменно выгнутую бровь, как становилось ясно: на него столько девок вешается, что еще одну он просто не заметит. Этот парень из тех, которые все еще ищут нецелованных! Ну, тут Надюшке уже давно предложить ему было нечего. Хотя… штемпель ведь на ней не поставлен, верно? И ярлык не висит. Поэтому она постаралась задрать нос как можно выше, тоже выгнула брови как можно круче и прошла мимо, неприступно поджимая губы. Жаль, что халатишко у нее и так был выше колен, нельзя его еще подобрать – этак брезгливенько, как бы боясь запачкаться: «Фи! Мужчина!»

Утомительное занятие оказалось – девочку строить: Надюшка всего каких-то десять шагов прошла этаким манером, а взопрела вся. И ушам не поверила, услышав за спиной негромкое:

– Девушка…

Она уже лет десять имела полное право не откликаться на это обращение, но старые привычки умирают трудно: обернулась-таки. Он смотрел без улыбки, но у Надюшки сердце так и запрыгало: вот бы увидеть такого перед собой на коленях, как пишут в дамских романах! А еще лучше – оказаться на коленях у него!

– Девушка, вы не подскажете, к кому обращаться с такой вот повесткой?

Надюшка взяла бумажонку, подойдя для этого как можно ближе. Похоже, он был совсем не против, что хорошенькая медсестричка (на самом-то деле санитарка, но опять-таки клейма на ней нет!) нечаянно прижалась к нему бедром. Ну а на Надюшку это прикосновение произвело столь сильное впечатление, что она даже не сразу разобрала коряво написанную повестку:

«Вторичное извещение. Нижний Новгород, ул. Провиантская, дом… квартира…

Уважаемая Нечаева О.В.! Убедительно просим вас явиться 26 июня в 15 час. в областной Центр крови, каб. ь 43, по поводу вашего анализа. Врач Смиринская».

Надюшке сразу стало скучно. У каждого свои принципы, и у нее – тоже: от женатиков держаться подальше. Черный, к примеру, тоже был женат: в основном именно поэтому и не заинтересовал он Надюшку, а пятая графа и переизбыток парфюма – это так, детали!

– Нечаева О.В. – это супруга ваша? – спросила Надюшка неприступно, не отлепив, впрочем, бедра от ноги красавца-киллера и чувствуя, что в данной ситуации готова слегка поступиться принципами. В самом деле, что такого, даже если и жена? Не стена, подвинется!

– Не совсем, – процедил киллер, тоже не делая попыток прервать контакт. – А при чем тут мое семейное положение?

Отлично, если ни при чем! Надюшка позволила себе легкую улыбочку:

– Извините, я просто так спросила. Но справок посторонним насчет анализов мы не даем.

Киллер скосил на нее ледяной голубой глаз. При этом Надюшка почувствовала, какая горячая у него нога под грубой джинсовой тканью, и ей тоже вдруг стало жарко. «Лед и пламень», – вспомнила она что-то такое… из рекламы какой-то, что ли? Там иногда классные проскакивают выражения!

– Это моя… сестра, – процедил он сквозь зубы. – Так в чем там дело с этим анализом?

Строго говоря, самое время было сказать: «Да вы знаете, бесплатно тут справок тоже никто никому не дает, даже братьям! Спросите лучше у сестры!» Но Надюшка мудро удержала свою отповедь на кончике языка и только скромненько сказала:

– Можно попробовать узнать. Какого числа ее вызывали? О, это дело уже, наверное, в архиве! Вам в самом деле очень нужно? А то придется долго искать. И вообще, у меня работа.

– Я… вас отблагодарю, – выдавил он. – Не сомневайтесь.

Надюшка отклеилась от его бедра только затем, чтобы иметь возможность заглянуть в глаза. Ее так и подмывало спросить: «А как ты собираешься меня отблагодарить?» Что, шоколадку сунет? Или полсотни? Или все-таки спросит: «Девушка, а что вы делаете сегодня вечером?»

К сожалению, узнать это она сможет, лишь когда выяснит хоть что-то про Нечаеву О. В. Ни в какой архив идти не понадобится: все данные за июль должны быть в 43-м кабинете, но красавчику про это, конечно, знать необязательно.

– Ох, ну я попробую, – мученически вздохнула Надюшка. – Работы выше головы, но ладно уж…

Он промолчал, хотя мог бы хоть как-то ее поощрить, хотя бы теплым словом. Ох и воображает о себе! Избаловали его бабы, и Надюшка их вполне понимает!

Перед дверью с цифрой 43 она постояла в задумчивости, прикидывая, что придумать на этот раз. Странное совпадение: черному тоже нужны были папки из этого кабинета… Тогда Надюшке пришлось поработать мозгами, чтобы заставить Ирину Игоревну задержаться с обеда! Выход был найден простой, как все гениальное: Надюшка позвонила из пустой приемной в регистратуру и казенным, визгливым голосом, каким обычно говорят телефонистки, сообщила, что Смиринскую вызывает Мадрид. В Мадриде был в командировке муж Ирины Игоревны, и, разумеется, та мухой кинулась на зов! Все, что теперь требовалось от Надюшки, это шуршать около телефона скомканной бумажкой, или подносить трубку в радиоприемнику, или кричать: «Але, Мадрид, куда вы там подевались!» – а потом тем же казенным голосом спрашивать: «Але, Нижний, вы ждете? Плохая связь, подождите, еще набираю». Она ничем не рисковала: во-первых, Смиринская дико ревновала своего мужа к каждой бомжихе, не то что к щвейцаркам или кто там живет, в Мадриде-то, и нипочем не упустила бы шанса поговорить с ним; во-вторых, Мила, секретарша директорская, никогда не приходила с обеда, не опоздав на полчаса, а сам директор уехал в областной департамент. И все-таки Надюшка старалась не зарываться: проморочив Ирине Игоревне голову ровно четверть часа, она посулила в очередной раз вызвать Мадрид – и положила трубку, а сама опрометью ринулась по боковой лестнице на второй этаж и, оглядев пустынный коридор, открыла запертую снаружи дверь кабинета ь 43.

Черный уже закончил все свои дела и стоял наготове. Надюшка мотнула головой: выходи, мол, и он мгновенно исчез – настолько мгновенно, что Надюшка похвалила себя за то, что потребовала гонорар вперед. Она искренне порадовалась его исчезновению: мало, что от него разило, как от падшей женщины, так еще и глаза были такие… нехорошие. Ох и задаст он взбучку своей жене! Чудо, если еще не зарежет. Хотя, с другой стороны, до чего же надо довести женщину, чтобы она пошла сдавать кровь, лишь бы заработать себе денег на карманные расходы? А еще говорят, будто все эти мусульманы содержат своих жен в достатке и вообще не имеют права жениться, пока не обеспечат семье должный уровень жизни? Хотя… всякое бывает, вон ведь те замарашки, которые по всем углам с детишками сидят и на каком-то тарабарском наречии попрошайничают, тоже чьи-то мусульманские жены! Этот черный – еще справедливый человек, он решил сначала все досконально выяснить насчет фокусов своей супруги, а уж потом устроить ей секир-башка. Ну и она тоже порядочная все-таки женщина, другая просто нашла бы себе богатого любовника, а эта кровь сдает. Хотя, может, она такая страхолюдина, что от нее мужчине только кровь и может понадобиться?..

Надюшка стукнула в дверь и чуть приоткрыла ее. Смиринская стояла у стеллажа и рылась в ящике с медицинскими картами.

– Здрасьте, Ирина Игоревна, вы халат еще не сдавали в прачечную? Давайте отнесу.

– Спасибо, Наденька, – рассеянно отозвалась Смиринская. – Мне пока некогда. Я потом сама отнесу.

– Может, вам помочь? Вы что, уборку затеяли? – Надюшка кивнула на кипы конвертов с картами, лежащие на столе.

– О господи, ну почему мы не можем работать как люди, почему у нас нет компьютеров в кабинетах? – со стоном вопросила Смиринская. – Это же с ума сойти можно, ковыряться в этих бумагах! Сунула одну не туда – и все, уже никогда не найдешь.

– Потеряли что-то? – сочувственно ахнула Наденька.

– Да ну, глупость такая, – махнула рукой Смиринская, – куда-то подевались карты доноров с отрицательным резусом. Добро бы еще действующих, а то ведь боткинцев, отказных, эти карты надо бы просто выбросить, чтобы не мешали. Куда, ну куда я их положила? И ведь это уже второй раз. То же самое в прошлом году было: пропали карты – и с концом.

– Так, может, и выбросили? – предположила Надюшка. – Выбросили и забыли. Или, к примеру, Яна это сделала. А вам не сказала.

Яна, медсестра, уволилась полмесяца назад и сейчас была уже в Израиле. Правильно – с нее теперь взятки гладки. Может, она и в самом деле виновата? А еще может быть, что тот черный, когда здесь ковырялся, конверты не туда сунул, хотя Надюшка его тридцать раз попросила: все класть на место!

– Ничего, давайте еще раз все вместе посмотрим, – сказала она сочувственно. – Вы передохните, а я погляжу свежим глазом.

– Господи, Надюша, ты просто ангел божий! – Ирина Игоревна с облегчением плюхнулась на стул. – Погляди в общей картотеке, ладно? Может быть, их туда нечаянно поставили? Кое-какие фамилии я помню: Галактионов, Довженко, Кудряш, Мелькова, Ланина, Нечаева, Курослепов…

– Ну и память у вас! – перебила восхищенная Надюшка. – Зачем вам компьютер, у вас голова как компьютер. А подробности какие-то помните? Вот этот Галактионов – он, к примеру, кто?

– Файл уничтожен, – усмехнулась Ирина Игоревна. – Увы! Резус отрицательный – вот и все, что могу сказать. Из этого списка я помню только Нечаеву.

Надюшка поглядела на Ирину Игоревну прямо-таки с любовью. Это же надо, чтобы так повезло! Если вдобавок окажется, что это та же самая Нечаева О. В…. А впрочем, какая разница?! Киллер все равно не сможет проверить ее слова. Сойдет любая Нечаева!

– А почему? – спросила с интересом. – Почему именно ее запомнили?

– Уж очень она была унылая. И пришла на несколько дней позже, я даже вторичное извещение успела отправить. Кстати, я тогда первый раз задумалась о том, какое впечатление на людей производят наши повестки. Эта девица, к примеру, уже была уверена, что мы нашли у нее лейкемию. Ее только интересовало, как к нам попали эти анализы. Я ей говорю: девушка, вы аборт делали месяц назад? Так и попали…

– Мадрид, Ирина Игоревна! Дверь распахнулась, и в кабинет просунулась запыхавшаяся Мила-секретарша. Глаза у нее были сумасшедшие:

– В приемную из Мадрида звонят! Скорее!

Через мгновение Надюшка осталась одна в кабинете. Она задумчиво поглядела на стеллаж и покачала головой.

Лейкемия… Ни хрена из дома пишут! Пожалуй, эта новость вряд ли вдохновит красавчика с голубыми глазами на установление теплых дружеских отношений с той, которая ему такую весть сообщит. Да и Надюшка тоже не из тех, кто оттягивается, читая людям смертный приговор о них самих или даже их близких. Ну так что – идти с пустыми руками или попытаться поискать другую Нечаеву, более безобидную? Хотя есть же вполне приемлемая версия: девица была немножко беременна и сделала аборт. Не бог весть что, но не лейкемия же! Наверное, про аборт киллеру приятнее будет узнать, он небось тоже напридумывал себе всяких ужасов, вон какой зажатый был! Ничего, Надюшка поможет ему расслабиться…

А хренушки! Облом! При слове «аборт» у него стало такое лицо…

– Н-ну… – выдохнул со свистом. – Ну, поганка!

И, четко, по-военному, сделав налево кругом, вылетел из вестибюля, оставив Надюшку буквально с разинутым ртом.

Вот и делай после этого добро людям, вот и жалей их после этого! Отблагодарю, отблагодарю… даже спасибо не сказал! Исчез! Испарился! Нет, зря все-таки Надюшка не ляпнула ему про лейкемию. Может быть, тогда он брякнулся бы в обморок к ее ногам… если уж не хотел пасть перед ней на колени?

Она стояла, ругательски ругая себя за доброту, когда дверь вдруг открылась. Надюшка вскинула глаза: вернулся?! Вот те на… Федот, да не тот. Это ж ее черномазый знакомец с усищами и бровищами и благоуханием дешевого парфюма!

– Ну, сходим в ночной клуб? – спросил как ни в чем не бывало.

Надюшка не выдержала – рассмеялась. Все-таки не зря говорят, что все блондины хладнокровны, как рыбы. Да здравствуют брюнеты! И ночные клубы. А синеглазые киллеры – но пасаран!

Лёля. Июль, 1999

Лёля оглянулась испуганно, смятенно. Вот чего она не ожидала, так это что на свободу удастся вырваться так просто! Тут и охраны, выходит, нет никакой? Или у них сейчас смена караула, инструктаж, перерыв на обед, профсоюзное собрание, вульгарная попойка? А ей какая разница, чем конкретно заняты сейчас охранники, главное – путь свободен!

Лёля огляделась. Не померещился ли ей тот дощатый забор? Пока она видит только темные очертания парка и дорожку, ведущую к далекой кованой ограде. Вот странно – ограда далеко, ночь все-таки, а видно-то как! Чудится, луна играет на каждом пруте, на каждой детали. Или это какой-то особый металл?

Сжимая каминный трофей, Лёля быстро пошла по дорожке, то и дело оглядываясь. По-прежнему ни души. А какой огромный дом! И архитектура какая-то странная. Трехэтажная центральная часть с просторной террасой, украшенной колоннами, в обе стороны отходят одноэтажные крылья, как бы переходы, которые заканчиваются флигелями, точной копией центральной части, только двухэтажными, но тоже с колоннами. Из одного такого флигеля и вышла Лёля. С ума сойти, ну и домина! Необыкновенно элегантен. Совершенно не похож на убогую, бесфантазийную роскошь новорусских особнячков. И, судя по обстановке холла, Хозяин – человек с немалым вкусом. Или просто додумался нанять хорошего дизайнера.

Интересно, что здесь такое обосновалось? Может быть, зря Лёля среди ночи ударилась в бегство и причина ее заточения все-таки совершенно невинна?

Только вот в чем беда: сколько ни напрягает Лёля умишко, она по-прежнему не в силах постигнуть или хотя бы выдумать эту невинную причину!

Лёля шла все медленнее и наконец остановилась, изумленно глядя на ограду. Господи Иисусе! Это еще что такое?!

Высоченное, затейливо скованное чугунное сооружение, чудилось, все было перевито светящимися, мерцающими нитями. Мертвенные сине-белые искры непрестанно вспыхивали и гасли, как огоньки святого Эльма. На миг у Лёли возникла мысль, что ограда – вообще некий плазменно-голографический призрак, некая фантастика, воплощенная в жизнь несчитанными деньгами, силовое поле, преодолеть которое невозможно… Но тотчас она уныло покачала головой. Да это просто такая система охраны! Мало того, что ограда пронизана токами высокой частоты, она еще опутана сетью ультрафиолетовых или каких-нибудь инфракрасных, бес их разберет, лучей, миновать которые невозможно. Заденешь, померкнет всего один призрачный огонечек – и завоет сирена, сбегутся незримые стражи, всякое такое… Правда, подобные системы теоретически должны быть невидимыми, а тут все сияет и сверкает. Как новогодняя елка.

Лёля подняла голову, принюхалась. Вроде бы витает в воздухе запах озона. Может быть, гроза готовится и атмосфера насыщена электричеством так, что ограда нечаянно засветилась – и в прямом, и в переносном смысле? Впрочем, почему нечаянно? Может быть, устроители этого замечательного забора как раз нарочно сделали его таким зримо опасным, чтобы отбить у возможных злоумышленников охоту даже приблизиться к ограде, не то что перелезть через нее? Тогда понятна становится кажущаяся безмятежность жителей этого «замка» и отсутствие видимой охраны… На такой забор небось и птица нормальная не сядет – испугается!

Лёля сделала еще шаг и споткнулась обо что-то тугое, упругое. В панике опустила глаза – и едва подавила крик. Она ошибалась! Охрана в саду все-таки была! Прямо на дорожке, преграждая ей путь своим приземистым, коротколапым телом, стоял крупный бультерьер. Его крысиная морда была поднята, маленькие уродливые глазки пристально смотрели на Лёлю…

Она обмерла.

Лёля вообще-то не боялась собак, более того – считала такой страх чем-то неприличным. Словно пытая судьбу, она норовила погладить каждую встречную псину, как-то раз даже попыталась вступить в контакт с милицейской овчаркой, с оскаленной морды которой капала слюна. К удивлению стража порядка, овчарка не разорвала наглую девчонку в клочки, только с видимым отвращением отвернулась, мученически прикрыв покрасневшие от злости глаза: «Ой, ну куда ты лезешь, дура, шла бы своей дорогой подобру-поздорову!»

По глубокому Лёлиному убеждению, собака, как и всякий хищник, мгновенно оценивает соотношение сил. Если она чувствует флюиды страха, исходящие от другого пса или человека, это пробуждает агрессивность, она воспринимает объект только с позиции силы, и преодолеть стереотип невозможно. А вот если человек нагло тянется ее погладить, всячески демонстрируя даже не бесстрашие, а пренебрежение к страху, пес сразу понимает, что должен попятиться на свое историко-биологическое место.

Но стоило тогда Лёле, повинуясь ору кинолога, отойти, как овчарка опять мгновенно рассвирепела и принялась проявлять служебное рвение по отношению к трем хулиганам, только что буянившим в скверике, а теперь стоявшим по стойке «смирно».

Однако с мелким собачьим народцем, со всеми этими тойтерьерами и болонками, Лёля никогда не могла найти общего языка. Не исключено, что они просто чувствовали ее глубокое к себе отвращение, – и реагировали соответственно. А вот бультерьеры, надо полагать, чувствовали и ее отвращение, и страх, потому что их-то Лёля боялась до полного безрассудства!

Прошло некоторое время ошеломленного ступора, прежде чем Лёля вспомнила, что сжимает в руках довольно внушительное оружие. Наверное, даже крепкой башке бультерьера не поздоровится от удара каминной кочергой! Но тотчас она поняла, что не сможет вот так, ни с того ни с сего, ударить собаку – пусть и уродливую на редкость, но все-таки не сделавшую ей ничего плохого. Ну стоит, смотрит тупыми свинячьими глазками, но ведь не кусается и даже не рычит. За что ее кочергою-то? А что будет, интересно, если попытаться обойти пса?

Лёля осторожно шагнула на газон – и снова замерла: рядом, словно из-под земли, вырос еще один бультерьер и стал, преградив ей путь. В его появлении было что-то настолько необъяснимо разумное, что Лёля вдруг представила, как при каждой ее попытке приблизиться к забору будут как из-под земли вырастать точно такие же грозные и молчаливые стражи, пока цепочка собак не вытянется вдоль всей ограды.

Так… А может быть, и пробовать не стоит? Может быть, эти отлично натасканные псы стараются ради ее же пользы, как бы предупреждая: туда не ходи, хуже будет…

Ради эксперимента Лёля отступила к дому – и дорогу ей никто не преградил. Три пса (она и не заметила, как и откуда взялся третий!) вперевалочку затрусили следом в некотором отдалении, не делая, впрочем, попыток залаять или помешать ей брести по парку.

Лёля шла, куда несли ноги, то и дело оглядываясь. Бультерьеры вели себя вполне мирно, и все-таки в этом крысоголовом обществе ей было ужасно неуютно. Вот как надоест им мирное сосуществование… Или вдруг откуда ни возьмись появится охранник, поднесет к губам свисток или просто гаркнет: «Фас!» – и…

Стоп! Она скоро завизжит от этих воображаемых ужасов, спровоцировав, согласно собственной теории, собак на прямую и явную угрозу! Лучше отвлечься и подумать о другом. Эти три «хвоста» прочно к ней прицепились, придется как-то соразмерять свои потребности с их порядками.

К забору, значит, нельзя. Ну и ладно – тем более что он явно непреодолим без защитного скафандра. Значит, надо искать другой путь к бегству. Интересно, какой? Прямо сейчас, прямо отсюда начать рыть кочергой подземный ход под ограду? Ну, за месяц она, может быть, и дороется до чего-нибудь…

Глупости. Но что же делать, делать-то что?! Неужели Лёля таким чудесным образом выбралась из дома только для того, чтобы опять туда вернуться, войти в свою комнату (ого! уже в «свою»!), сунуть вещи в шкаф и сладко заснуть в «своей» постели, терпеливо ожидая решения судьбы?

Она бесцельно бродила по парку в той же компании молчаливых охранников. Иногда между деревьями мелькали низкорослые светлые силуэты – другие собаки несли там бессонную ночную службу, но к Лёле не приближались: у нее были свои «кураторы».

Она обошла ближайшее крыло здания и обнаружила-таки дощатый забор, увиденный сверху. При обследовании, впрочем, выяснилось, что это исключение из правил: в нем не было ни одной щели, ни одной плохо пригнанной доски. Правда, кое-где, метра через три по периметру, внизу были выпилены отверстия в полметра высотой и такой же ширины: вполне достаточные, чтобы мог протиснуться отчаявшийся человек! В крайнем случае, землю снизу можно и подрыть…

Однако Лёля смотрела на эти отверстия с подозрением: слишком они удобны, слишком их много. «Здесь что, готовились к массовому побегу заключенных?» – мрачно подумала она, становясь на колени перед одним таким отверстием и пытаясь выглянуть наружу. Собаки тотчас сели рядом, и до Лёли вдруг дошло – это лазы для четвероногих охранников.

Она просунула голову в отверстие и убедилась в том, о чем смутно подозревала: вдали тем же призрачным светом переливалась металлическая ограда, а дощатый забор всего-навсего отгораживал от парка участок строительства – лежат в аккуратных штабелях кирпичи и доски, стоит бетономешалка… То ли дом с той стороны ремонтируют, то ли пристрой какой-то делают. Вопрос: может ли для нее быть в этом какая-нибудь польза?

Лёля, полулежа-полустоя на четвереньках, нелепо изогнувшись, размышляла до тех пор, пока рядом не послышалось тяжелое сопенье и еще один бультерьер не подсунул уродливую морду прямо к ее лицу. Это был «потусторонний» пес, четвертый (или двадцать четвертый, неизвестно же, сколько их вокруг!), и смотрел он на гостью более чем недружелюбно.

Лёля поспешно отдернула голову. Да, ее личная охрана при ней, терпеливо переминается на своих кривых лапках. Лучше не испытывать это терпение, с такими стражами не стоит портить отношения.

Лёля встала, отряхнула колени и пошла прочь от забора. Послышалось недовольное ворчание.

– В чем дело? – зло обернулась она. – Что вам не нравится? Иду, никого не трогаю, через забор не лезу…

И вдруг она поняла – в чем. На траве между собаками что-то темнело, какая-то палка. Э, да она забыла кочергу! И собаки тонко намекают: «Ваша вещь! Заберите, нам чужого не надобно, и тут вам не городской парк, чтобы металлоломом швыряться!»

Лёля изумленно покачала головой. Неужели собаки понимают, что это – имущество дома, который они охраняют?

Она подобрала кочергу, собаки снялись с места и снова неотступно затрусили за ней.

Лёля задумчиво шла по аллее, вдоль шеренги огромных берез. Сколько же лет этой усадьбе, этому парку, интересно знать? Если и в самом деле дом построен еще до революции, то за ним хорошо смотрели в последующие десятилетия. Одно можно сказать определенно: березы, ели, очертания деревушки, виденной из окна, прохлада, даже небольшая серебристая луна – это явно средняя полоса России. Значит, Лёлю не завезли в какие-нибудь Эмираты или на обезумевший Кавказ. Это, безусловно, радует…

Лёля услышала шум воды и увидела, что стоит на берегу неширокой, метра три, речушки, через которую перекинут очаровательный круто изогнутый мостик.

Бог ты мой! Луна, речка, мостик, вдали белеют колонны таинственного «дворянского гнезда»… Это же поэзия! Лёля взошла на мост и оперлась на перила, вдруг почувствовав, несмотря ни на что, промельк восторга от окружающей красоты. Вот если бы еще не фосфоресцировала вдали неприступная ограда, не сидели на берегу эти опасные уродцы!

Речка выбегала откуда-то из зарослей и красиво вливалась в выложенный диким камнем грот. От мостика до него было недалеко, и Лёля при ярком лунном свете вполне могла различить края трубы, забранной решеткой.

Сердце тревожно стукнуло. Интересно, здесь глубоко?.. А ей-то что? Купаться собралась? Да нет, просто интересно знать, далеко ли за ограду выходит речка. Что, так и бежит по трубе целые километры? Нет… в памяти всплыл серебряный разлив пруда сразу за оградой, который она мельком видела в окно, но не обратила внимания. А сейчас вспомнила. Значит, там труба кончается. И что интересно, вода не покрывает трубу, там остается пространство, на глаз вполне достаточное, чтобы кто-нибудь мог проплыть или пройти по тоннелю, свободно дыша воздухом, с удобствами, так сказать…

«Неизвестно, какая здесь глубина, – попыталась урезонить Лёля свои разошедшиеся мечты. – Может быть, сразу с ручками и ножками! А плаваю я как топор».

Еще не очень понимая, что собирается делать, Лёля сошла с мостка, спустилась на отлогий берег и потыкала в дно кочергой. Во всяком случае, у берега мелко, воробью по колено. А вот как дела обстоят в трубе, которая резко сужает русло? Значит, там сильное течение и, возможно, большая глубина?

«Да какая тебе разница? – подумала Лёля. – Труба забрана решеткой, туда все равно не пробраться. А если, к примеру, она засорится, заилится? Ее же должны как-то прочищать. В таком респектабельном хозяйстве, где даже двери сами собой открываются, не могут допустить, чтобы заилился водосток!»

Ну, предположим, в трубу как-то попадают. Единственный путь – через это отверстие, забранное решеткой, которая, конечно, заперта на замок.

Лёля покрепче сжала кочергу… Тут же ей пришло в голову, что вместо замка на решетке тоже может быть какая-то электронная штуковина. Хотя вряд ли – под водой-то?

Лёля вошла в речку и побрела по вязкому дну, опасливо поглядывая на собак. Сейчас как поднимут лай! Как бросятся в воду, кусая беглянку за ноги!

К ее изумлению, собаки смирно сидели на берегу и спокойно следили, как Лёля подбирается все ближе к решетке. Похоже, ночные купания не относились здесь к числу запретных удовольствий, даже для беглецов. Или… или просто хозяева усадьбы заранее знают, что этим путем убежать невозможно?

Лёля постаралась отогнать от себя эти мысли и подергала решетку. Та глухо стукнула о камень – и сердце радостно стукнуло в ответ. Решетка не закреплена наглухо! Где-то здесь есть замок!

Опустила руки в воду и нащупала его. О господи, да нынче особенно счастливая ночь! Амбарный замчище даже на ощупь покрыт ржавчиной. Такое впечатление, что последние десять лет, как минимум, его не касалась рука человека. Ну что, настала пора попробовать крепость кочерги?

Лёле отродясь не приходилось сворачивать замки кочергой. Сначала она никак не могла приноровиться, но… нужда заставит калачи печь! Скоро что-то хрустнуло – вода глушила звуки, но этот звук Лёля уловила всем телом! Правда, оставался еще вопрос, что именно хрустело: изящная модерновая кочережка или старый опытный замок. Она с трепетом вытянула из воды кочергу… цела вроде! Пошарила по решетке, дернула – и та медленно отодвинулась сантиметров на десять. Понятно – ее замыло илом и песком. Лёля встала на четвереньки и принялась расчищать прутья внизу. Сломала ноготь о какой-то камень. Нет, это не камень, а упавший замок. Лёля хотела отбросить его подальше, но вместо этого зачем-то повесила на петлю вывернутой дужкой.

Наконец-то удалось отодвинуть решетку настолько, чтобы протиснуться в трубу. Впрочем, это только так говорится – труба. Там не было ни чугуна, ни бетона. Стены выложены диким камнем, дно – тоже. Причем дно кое-где размыло, ноги ступали по плотному песку, но кое-где еще торчали камни. Лёля где шла, согнувшись в три погибели, где ползла на четвереньках, сбивая колени и пальцы о камни, прощупывая путь впереди своей универсальной кочергой, старательно уверяя себя, что без труда уцепится за выступы на стенах, если дно вдруг резко пойдет вниз. Нет, не шло – только стало совсем уж каменистым и твердым. Несколько метров Лёля тащилась в полной темноте, затем бледные отсветы пали на воду, и вскоре перед ее глазами разлилось целое озеро серебряного света.

Пруд! Конец тоннеля! Она добралась!

Увы, здесь тоже была решетка. Лёля с трепетом протянула к ней руки, пытаясь встать с усталых, избитых колен, – и вдруг нога ее канула вниз, а вслед за тем исчезла опора и под другой ногой.

Вода покрыла ее с головой. Лёля полусидела на корточках, так что глубина вряд ли могла быть такой уж большой, но трезво рассуждать в такой ситуации мог кто угодно, но только не она. Мало того, что Лёля не умела плавать, – она боялась воды, и все те долгие минуты, пока брела и ползла по тоннелю, ее давил страх перед этой водой, которая была здесь везде, везде. От нее так трудно дышать, она может таить в себе самые коварные неожиданности. И в самом деле таила! Едва не захлебнувшись, Лёля вцепилась в проклятую решетку, подтянулась, повисла, как обезьяна, держась руками и ногами, чисто инстинктивно зажав под мышкой кочергу. Мгновение дикой, до истошного крика, нерассуждающей паники… Потом наступило отрезвление, сердце чуть замедлило свой сумасшедший бег: да некуда тут было так уж глубоко проваливаться, ну подумаешь: чуть подмыло дно, ухнула бы Лёля насилу по грудь, если бы вытянула ноги, коснулась дна… Но она все-таки не стала проверять догадку: утвердилась на двух прочно лежащих камнях и начала обследовать решетку.

Не много потребовалось Лёле времени, чтобы понять: судьба устала ей помогать. Либо рабочее время удачи закончилось. Эта решетка оказалась намертво впаяна, вбита, вмонтирована, вкручена в камни. Никаких замков, простых или сложных. Ни малейшего зазора. Просто сваренная из колючих прутьев невозможность, которая намертво отделяла Лёлю от серебристого разлива пруда, от шума рощ по его берегам, от белого лица луны, спокойно смотревшей на узницу…