Текст книги "Большая книга ужасов – 91"

Открыв последний конверт и просмотрев письмо, я вдруг сообразил, что посланий этих пятнадцать, а не шестнадцать. Ну да, точно, последнее же письмо у меня дерево стащило! И куда дело? Древолазу передало? Он же почтальон, тварь зеленомордая! А вдруг решит прямо сюда доставить?!

И стоило мне так подумать, как внизу хлопнула калитка, а потом скрипнула дверь. И я вспомнил, что даже и не подумал запереться, когда убежал Пепел. И у Коринки, измученной нынешними приключениями, это из головы тоже вылетело,

Ну вот что я буду делать, если сейчас дверь распахнется и, стремительно взлетев по лестнице, в комнату ворвется Древолаз, помахивая конвертом?!

Дверь распахнулась и, стремительно взлетев по лестнице, в комнату ворвался Пепел, помахивая конвертом.

Я обмер.

– Прочитал?! – рявкнул было Пепел.

Я отмер и, приложив палец к губам, мотнул головой в сторону комнаты, где спала Коринка.

Пепел мгновенно сообразил, в чем дело, и зашептал:

– Я принес еще одно письмо! Еще одно письмо для тебя! В смысле для Алексея Лесникова…

И я мгновенно узнал это письмо. Штука в том, что мама отправляла свои письма в красивых конвертах с видами нашего города, а это последнее, которое должен был бросить в почтовый ящик я сам, лежало в простом конверте, без всяких картинок.

Я протянул руку, но Пепел продолжал смотреть на конверт.

– Там написано «Алексею Васильевичу Лесникову». Васильевичу! Я только сейчас понял… тот мальчик, тетрадку которого мы нашли, тот самый Вася Лесников – это твой отец? Твой – и этого деревянного?..

Я отвел глаза:

– Знаешь, Пепел, давай я прочитаю это письмо, ладно? А потом отвечу на все вопросы.

Он кивнул:

– Ладно. А я опять пойду иголку искать. А то получил письмо и решил поскорей принести его тебе.

– От кого получил?! – чуть не заорал я.

– Ты не поверишь, – хмыкнул Пепел. – На меня его какое-то дерево сбросило.

Дерево! Значит, когда я драпал от почтальона, деревья отобрали у меня письмо, чтобы я с перепугу не отдал его деревяшке по имени Леха Лесников?!

Я сидел и думал.

Пепел молча вышел.

Я подождал, пока щелкнули все наши засовы и захлопнулась калитка, а потом открыл конверт и прочел то, что не должен был прочесть Леха:

Мой дорогой Лешенька, я никогда не сомневалась: ты жив! Эту надежду мне внушила Агния Алексеевна, твоя прабабушка. Ее отец был учителем, но они происходили из старинной ведемовской, то есть ведьмовской семьи. По деревне всегда о них такие слухи ходили, но Агния Алексеевна только смеялась. В ту ночь, когда родились вы с Санькой, она это подтвердила, поставив Древолазу одно условие…

Еще шестнадцать лет назад, когда мы прощались навсегда, она велела ежегодно писать тебе письма, среди которых главным будет последнее – шестнадцатое. Как только ты получишь его, тебе придется исполнить то, что завещала Агния Алексеевна. Ты должен подняться на второй этаж нашего дома в Ведеме и найти на нижней полке стеллажа, за книгами твоего отца, несколько разрозненных листков. Агния Алексеевна сказала на прощанье, что она опишет для тебя все случившееся и попытается объяснить, почему все произошло именно так. Ты должен это прочитать. И поступить так, как она велит.

А еще она сказала тогда, что опустить это письмо в почтовый ящик на трассе должен именно твой брат, а не я. Не знаю почему.

Может быть… нет, я боюсь даже думать об этом, боюсь даже надеяться, но все же… Я всегда буду ждать твоего возвращения. Всегда буду верить в чудо!

Так вот почему мама почти не спорила, когда я предложил опустить письмо!

Я сидел неподвижно, будто тоже стал деревянным чурбаком, как Леха, и думал о том, что в поисках истины забрел в какие-то очень далекие дали и забрался в какие-то очень высокие выси, но так ничего и не узнал.

Но, кажется, сейчас узнаю: например, о том, что смерть Кощея – на конце иглы, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в сундуке, сундук висит в цепях на дубу, и этот дуб Кощей бережет пуще глаза.

Я выбрался из-под пледа, встал с кресла, подошел к книжным полкам, опустился на корточки и уставился на книги, стоящие в самом низу, запыленные и заплесневелые до того, что даже названия трудно прочитать. Одно кое-как разобрал: «Аллелопатия как фактор экологической среды».

Ну я вам скажу! Думал, что бабулин «Синдром диссеминированного внутрисосудистого свертывания крови в акушерской практике» – предел мудрености, но аллелопатия, пожалуй, похлеще! А отец это понимал, читал это…

Уважаю!

Я дал себе слово непременно заглянуть в его книжки, но только потом, когда прочитаю письмо Агнии Алексеевны.

Сдвинул замшелые тома – и в самом деле обнаружил несколько листков, исписанных мелким, но необычайно аккуратным почерком. Говорят, почерк врачей почти невозможно разобрать, они, мол, нарочно так пишут, чтобы пациенты не смогли прочесть их диагнозы и рекомендации. Его так и называют – врачебный почерк. Но почерк нашей прабабушки был бы понятен даже первачку, едва научившемуся читать!

Я достал листки, поставил книги на место и развернул прабабушкино письмо.

Дорогой Сашенька, дорогой мой правнук!

* * *

Когда первый приступ смертельного изумления прошел и я с помощью дрожащих пальцев вернул на место вылезшие на лоб глаза, то назвал себя круглым, квадратным, треугольным, ромбовидным, пятиугольным и трапециевидным дураком. Чего-то в этом роде, наверное, следовало ожидать. Ведь я знал, что в прабабкин дом не сможет попасть никакая нечисть. Может, потому, что она сама ведьмой была? И если даже Древолазу путь закрыт, то такой мелочи пузатой, как эта поганая деревяшка, тем более сюда не пробраться. Нечисти нет ходу дальше двора! Леха Лесников никак не мог попасть в дом прабабки и прочесть ее спрятанное письмо! И если она в самом деле написала его шестнадцать лет назад, заранее знала, что все случится именно так, как случилось, и что сюда приду именно я!

Александр Лесников.

Санька, а не Леха.

Тот, кого она оставила в живых…

Или этим распорядилась все-таки не она?

Ну ладно, хватит время тянуть. Надо начинать читать!

И я начал.

Дорогой Сашенька, дорогой мой правнук! Еще шестнадцать лет назад я знала, что ты окажешься здесь и прочтешь это письмо. Только ты сможешь разрушить страшный мир Древа зла.

Твоей маме я сказала, что Древолаз дал мне кое-какие обещания, но не сказала, какие именно и что заплатить ему я должна была вечными мучениями и твоим подвигом. Иначе она ни за что не отправила бы тебя сюда: она будет уверена, что ты опустишь письмо в ящик и вернешься. А Древолаз не сомневается, что заманит тебя в ловушку и ты останешься здесь навсегда. Однако я уверена, что смогу указать тебе путь к спасению – твоему и всех тех, кто мучается здесь в плену у Древа зла.

Но сначала ты должен прочесть мое письмо. Хотя я постараюсь быть краткой, насколько это возможно, все равно придется рассказать об очень многом.

Начало этой истории уходит корнями в 1943 год. Тогда в трех километрах от Ведемы находился лагерь военнопленных гитлеровцев. Они разрабатывали глиняный карьер. Работы велись поблизости от старого кладбища, что лежит между Ельней и Ведемой.

Мой отец, Алексей Васильевич Ясенев, до войны преподавал в здешней школе немецкий язык. На фронте он был артиллеристом, но после тяжелого ранения вернулся домой с наградой и поступил служить переводчиком в канцелярию лагеря.

Он никогда не говорил о наших далеких предках, среди которых была самая настоящая ведьма, но в деревне об этом украдкой болтали. Я никаких-таких слухов знать не хотела.

Никогда не забуду тот страшный день 43-го года. У нас в школе только окончились уроки, когда со стороны карьера раздалась беспорядочная пальба, а потом глухой звук взрыва. Похоже было, что-то тяжело ухнуло в глубину земли.

Сельчане, конечно, кинулись к карьеру через лес, ближней дорогой. Мы, школьники, тоже. Однако на полпути всех вдруг объял необъяснимый ужас. Казалось, что деревья вот-вот сомкнутся, рухнут на нас и раздавят! В эту минуту я увидела отца и еще двоих солдат – охранников карьера. Они брели к нам навстречу и казались безумными – искаженные лица, нелепые жесты, бессвязные и мучительные вопли. Я с трудом узнала отца – только по его старой военной форме. Мы бросились поддержать их, помочь им, однако напрасно. Сначала упал замертво один из охранников, потом второй. Мой отец продержался дольше остальных. Его удалось довести до медпункта… Врач делал ему какие-то уколы, и все это время отец пытался рассказать, что произошло. Его слова были похожи на бред безумца… Наконец отец не выдержал ужаса тех картин, которые стояли перед его глазами: сердце разорвалось. Но перед смертью он вроде бы окликнул меня: «Агния!», потом пробормотал: «Салюс…» Тогда я ничего не поняла, потом и вовсе забыла эти слова. Должно было пройти больше шестидесяти лет, прежде чем я их вспомнила и сообразила, что они значили.

Я поднял голову, нахмурился. Салюс? Было что-то знакомое в этом слове. Казалось, я уже слышал его раньше… а может, и нет.

Минуты две я напрасно пытался пробудить свою память, потом махнул рукой на это дело и продолжил читать письмо своей прабабки.

Вот что я успела узнать из предсмертного рассказа отца.

Один из пленных гитлеровцев вдруг начал кататься по земле, корчась так, словно что-то разрывало его изнутри. Это был Маркус Буш, который постоянно жаловался на изжогу и был завсегдатаем лагерного медпункта, где ему давали раствор соды. Можно было подумать, что у него начался обычный приступ. Но Буш вскочил и кинулся на одного из охранников, замахнувшись киркой. Словно по сигналу, остальные пленные тоже бросились на охранников.

Мой отец находился на краю котлована. Он выстрелил и попал Бушу в живот. Тот упал на спину – и внезапно его внутренности вывалились из раны и словно расползлись по земле! Казалось, это клубок змей, которые поднимались на хвосты и качали головами. Однако вместо змеиных голов у них были ветки деревьев… Одна из «змей» обернулась и задушила Буша. Остальные начали ввинчиваться в глину с такой невероятной силой, что стены карьера рухнули, увлекая за собой охранников, стоящих на краях обрыва, и в конце концов тонны породы закрыли карьер. Исчезли и убитые люди, и страшные корни-змеи.

Мой отец и еще двое каким-то чудом успели отскочить и остались в живых – правда, ненадолго…

Прошло время. Лагерь закрыли, карьер больше не разрабатывали. С меня и доктора – то есть с тех, кто слышал рассказ моего отца, – взяли подписку о неразглашении. Началось расследование. Подробностей никому не сообщали, и только спустя много лет после войны кое-что стало мне известно.

К тому времени я окончила педагогический техникум, потом институт, стала работать в школе в Ведеме и вышла замуж за Владимира Лесникова. Это был сын того самого врача, о котором я уже упоминала. И Владимир, и наш сын Дмитрий тоже стали врачами. В свое время Дима женился на хорошей девушке, у них родился сын Василий. Все шло прекрасно, но однажды машина, в которой находились Дима и его жена, на лесной дороге потеряла управление, врезалась в дерево и взорвалась. Нас с мужем после такого страшного горя спасло то, что мы воспитывали и растили внука.

Вася был еще школьником, когда его деда, моего мужа Владимира, придавило в лесу упавшим деревом. Он умирал у меня на руках и в последние минуты жизни поведал, какую тайну много лет назад открыл ему отец, доктор Лесников.

В тот далекий день, когда произошла трагедия в карьере, Маркус Буш, придя в медпункт за содой, признался, что желудок у него так сильно болит потому, что там находится каучуковая[6]6
  Каучу́к – одно из названий латекса, употреблявшееся в описываемое время.


[Закрыть] ампула с каким-то веществом. Буш проглотил ее по приказу начальника секретного отряда химических войск вермахта. В тот день отряд был разгромлен нашими войсками, все погибли, кроме Буша, но, умирая от ран, начальник отдал Бушу последний приказ.

Буш назвал его имя. Это был знаменитый разработчик биологического оружия Вотан Панкрац Баум. Гений-самоучка, который хвалился тем, что не окончил даже школу, провалился на экзаменах в университет, почти не знал латыни и даже элементам периодической системы Менделеева давал только немецкие названия. И все-таки Баум был гениален! Он изобрел некое средство массового поражения войск противника, названное им по-немецки «grünes Übel», «грюнес юбель» – «зеленое зло». Однако Маркус Буш, бывший студент-медик, именовал вещество по-латыни: «Viride malum», «вириде малум»[7]7
  Viride malum – зеленое зло (лат.).


[Закрыть].

Первые опыты с этим веществом он пытался провести в Париже, об этом Древолаз сам говорил. Потом, спустя много лет.

Баум очень доверял Маркусу Бушу, которого в шутку называл почти тезкой.

Я, как и мой отец, преподавала немецкий язык и сразу поняла, что имелось в виду. Имя «Маркус» означает «воинственный», «Буш» в переводе «куст». «Баум» по-немецки «дерево». «Вотан» – имя верховного бога германской мифологии, значение имени – «безумие, гнев, зло». Имя «Панкрац» переводится как «вся власть». Да, имена начальника и подчиненного в самом деле были похожи…

Маркус, который сходил с ума от боли, говорил сквозь стоны, что ампула не может пройти в кишечник, поэтому просил сделать срочную операцию и извлечь ее. Врач выслушал Буша, дал ему соду и отправил, как положено, в карьер, а сам немедленно доложил о том, что рассказал пленный, начальнику лагеря. Но тот просто не успел принять никаких мер – случилось то, что случилось.

Я, конечно, была поражена рассказом мужа, но ведь это принадлежало прошлому, а сейчас мои мысли были заняты похоронами любимого мужа и заботами о внуке. Да, отныне вся моя жизнь сосредоточилась в нем! Но Вася слышал последние слова умирающего деда; потом выспросил и у меня то, что я знала об этой истории, которая произвела на него огромное впечатление…

После школы Василий окончил лесотехнический техникум и стал лесником – как раз в соответствии со своей фамилией! Он жил нашим лесом. Хотел проникнуть во все его тайны…

А теперь, Саша, оторвись от этого письма и взгляни, какие книги стоят на нижней полке стеллажа. Увидев их названия, ты и сам, без моих объяснений, кое-что поймешь.

Я повернулся к книжным полкам, ничего не видя в первые мгновения. Перед моими глазами стояла жуткая картина расползающихся корней-змей. Они скрылись под толщей земли – но похоронил их лес или дал им новую жизнь?..

Наконец я небрежно обмахнул рукавом обложки и прочел названия книг: «Черная книга областной флоры. Чужеродные виды растений в местных экосистемах»; «Зеленые враги. Пассивная или активная агрессия растений»; «Дендроубийства»[8]8
  Научные дисциплины, начинающиеся с «дендр», обычно исследуют жизнь деревьев в разных экологических системах и условиях.


[Закрыть]; «Биологическая природа изменения почв»; «Аллелопатия в жизни растений и их сообществ. Основы химического взаимодействия растений»; «Аллелопатия растений и почвоутомление», «Аллелопатия как фактор экологической среды»; «Биологическая роль растительных выделений и межвидовые отношения в смешанных лесах»…

Опять эта «аллелопатия»! Что за слово такое странное?

Я вернулся в кресло, снова натянул на себя плед и продолжил читать письмо прабабки.

Понимаю, что ты сейчас заинтересовался, что же такое аллопатия. Оно происходит от двух греческих слово: ἀλλήλων (allelon) – «взаимно» и πάθος (pathos) – «страдание». Я выписала его определение из научного словаря. Итак: «Аллелопа́тия – это свойство одних организмов (микроорганизмов, грибов, растений, животных) выделять химические соединения, которые тормозят или подавляют развитие других.

Василий занимался изучением этих химических соединений. Его больше всего интересовали колины. Они выделяются некоторыми деревьями и служат для подчинения им жизнедеятельности других, превосходящих их по силе. Название происходит от латинского глагола collido – «ссорить друг с другом, вооружать, восстанавливать друг против друга».

Василий был уверен: на месте старого карьера из субстанции, которую изобрел Вотан Панкрац Баум и которую он назвал «грюнес юбель» – «зеленое зло», возник дендроид[9]9
  Дендроид – от греч. δένδρον «дерево» – подобный дереву.


[Закрыть] – древоподобное живое существо, напитанное кровью, которая пролилась в тот трагический день 1943 года. Без сомнения, в состав «грюнес юбель» изначально были заложены искусственно созданные колины – как некая формула ненависти к другим растениям. Такие же человеконенавистнические «колины» были заложены в философию фашизма и нацизма. Ведь Вотан Панкрац Баум был фашистом и нацистом!

Василий постепенно установил, в каком именно дереве воплотился замысел Баума, и назвал его Древом зла. Именно злой волей этого дендроида были убиты родители Василия и мой муж. А сколько еще человек оно погубило – этого мы не знаем. Давно ходили слухи, что в наших лесах бесследно исчезают люди… Я тогда еще не знала, что Древо зла подавало мне знаки остановить Василия.

Василий не сомневался, что оно постепенно набирается сил. Мой внук видел дальше остальных, но все его попытки обратиться к властям, поднять тревогу не увенчались успехом. Даже жители Ведемы считали его немного сумасшедшим.

Так думали все – кроме Маши Демидовой, которую Василий знал с детских лет. Они всегда любили друг друга. Мать Маши работала акушеркой в нашей сельской больнице, Маша заочно училась в юридическом институте. Вскоре Василий и Машенька поженились, а потом мы узнали, что Маша ждет ребенка. Узи показало, что детей двое – оба мальчики. Как мы были счастливы, если бы ты только знал! Маша сразу выбрала имена для них. Решила: тот, кто родится первым, будет носить имя Васиного прадеда, то есть моего отца, Алексея Васильевича Ясенева. А второго назовут именем Машиного деда, который работал пожарным и трагически погиб много лет назад. Его звали Александр.

Все вроде бы шло хорошо, но я постоянно чувствовала приближение какой-то беды. Просила Васю уехать из Ведемы, увезти жену, поселиться в городе, где у твоей бабушки была квартира. Но Маша очень плохо себя чувствовала и почти постоянно лежала в больнице. Врачи говорили, что ей ни в коем случае нельзя никуда ехать: она может потерять детей.

Я старалась унять свою тревогу. Совсем скоро должны были родиться мои правнуки, и я убеждала себя, что все обойдется.

И вот однажды мне приснился сон, будто я стою около Древа зла, а из его ствола выходит какой-то человек с черно-зеленым пятном вместо лица и говорит, что он – Древолаз: воплощение самого Вотана Панкраца Баума, то есть он – суть дерева, которое получило власть над этим лесом и скоро раскинет сети этой власти еще дальше. Помешать ему способны только Василий Лесников и его потомки. Значит, они должны умереть.

«Возьми мою жизнь! – закричала я. – Но не трогай моего внука и его детей!»

«Хорошо, – был ответ. – Но ты должна пойти со мной».

Я знала, что это вещий сон. Сбылись мои страхи, мои мрачные предчувствия! Встала, оделась и ночью побежала через лес.

Около Древа зла никого не оказалось, но вдруг оно наклонило ко мне свою вершину – и я очутилась в клетке из его ветвей. Дерево распрямилось, и клетка поднялась высоко над землей. Ветви оплели меня, я чувствовала, что их побеги внедряются в мое тело, тянут из меня кровь. Я словно ослепла, оглохла, не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой…

Но вдруг дерево затряслось, задрожало, завыло человеческим голосом, будто от боли, и губительные побеги начали отрываться от моего тела. Зрение вернулось. Я увидела Василия, который стоял рядом с деревом и метал в его ствол большие ножи. Потом он начал рубить Древо зла двумя топорами. Я забыла написать, что Василий занимался метанием ножей, фехтованием на саблях и на боевых топорах. Это были его любимые виды спорта. И вот они ему пригодились!

Тиски веток разжались, и я упала на землю. Василий оттащил меня подальше, поджег фитиль у бутылки с зажигательной смесью и бросил ее в Древо зла. Я увидела, что рядом в кустах лежит еще довольно много, не меньше десяти, заранее приготовленных таких бутылок. Я хотела помочь внуку, но от слабости не могла шевельнуться. А он радостно смеялся, он наслаждался тем, что его месть начала осуществляться!

Однако он рано радовался…

Огонь заставил «зеленое зло» завыть так, что этот звук слышали за несколько километров – в самой Ведеме. Однако стояла глухая ночь, в такую пору никто не решился бы прийти в лес. Я видела, как из ствола хлынула отвратительная жидкость: она вмиг погасила огонь и затянула раны. А потом оттуда же вырвался Древолаз и вцепился в Василия. Ни один из страшных снов не сравнится с тем ужасом, который я видела!

Скоро Василий весь с ног до головы был опутан корнями и побегами Древа зла. Древолаз победил. Помочь я ничем не могла – только захлебывалась слезами.

– Беги, – прохрипел Василий чуть слышно. – Спаси Машу, спаси моих детей!

После этого… Древолаз куда-то уволок Василия, а я с трудом поднялась на ноги и побрела в Ведему, в больницу.

Древолаз убил Василия, и его жестокость может показаться неправдоподобной. Ты видел скелет своего отца, навеки замурованный в Древе зла.

У меня не поднимается рука описать, что происходило в ту страшную ночь. Это надо видеть! И ты увидишь. Понимаю, что подвергаю тебя страшному испытанию, но все-таки ты должен набраться мужества. Иди туда, где раньше была наша сельская больница: там будет ждать Мила. Она тебе поможет. Но сначала достань из книги «Крылатые латинские выражения» сложенный вчетверо листок. Эти слова укажут тебе путь к спасению. Но очень прошу тебя, Саша, – очень! – не читать его, пока не повидаешься с Милой и не увидишь всего, что происходило в ночь твоего рождения. Я верю в силу твоего духа, однако путь к спасению очень труден. Ты должен набраться сил, прежде чем ступишь на него. Но береги эту записку как зеницу ока! Не потеряй ни в коем случае!

А мое письмо и последнее письмо твоей мамы спрячь за книги отца. И помни: ни одно порождение Древа зла не проникнет в этот дом и не узнает нашу тайну.

Всем существом своим я буду поддерживать тебя, дорогой Сашенька, мой дорогой правнук. Отомсти за гибель твоего храброго отца, за несчастного брата, за исстрадавшуюся маму, отомсти за всех, кого погубило Древо зла, и помни, что я ждала этого дня шестнадцать лет…

Ждала смерти как спасения от страшных мук.

Агния Алексеевна Лесникова,

твоя прабабушка

* * *

Я зажмурился и как будто увидел тот скрюченный, изувеченный скелет, который Древолаз превратил в свой трон.

Вот что он сделал с моим отцом.

Эх, если бы я мог… если бы я мог отомстить! На все готов ради этого!

Таким злым я себя никогда в жизни не чувствовал. Прямо к сердцу жар подкатывал. Уж не знаю, что еще мне надо увидеть, что узнать, чтобы быть готовым ко всему и на все. Причем я понимал: это злоба отчаяния, злоба обреченного.

Ну да – мы обречены. Так или иначе, рано или поздно Древо зла доберется до нас. Оно уже давно могло бы нас прикончить, но, может быть, ему нравится наш страх. И нравится, что каждый из нас втихомолку мучается мыслями: «Вот если бы я не сделал того-то и того-то, я бы здесь не оказался!»

И это правда.

Коринка, конечно, думает: «Если бы не гроза! Если бы мы не вбежали в тоннель! Если бы у меня не было зонта! И вообще, если бы мы с Пеплом не пошли по «Маленькому поясу», с нами бы ничего не случилось! Мы бы сюда не попали! Мы бы…»

А я грызу себя: «Если бы я не согласился поехать к Потапу! Если бы я не зазевался около почтового ящика! И вообще, если бы Леха не умер той ночью, со мной ничего бы не случилось! Я бы сюда не попал! Я бы…»

Если бы да кабы во рту выросли грибы.

Запросто, кстати, они могут в наших ртах вырасти. Мы ходим практически по кладбищам, и у всех, кто лежит под этим лесом, уже выросли во рту грибы. Наш черед придет – рано или поздно. Древо зла нас так или иначе прикончит.

Наверное, надо бы с этим уже смириться, но кто бы знал, до чего же же мне охота прикончить Древо зла! Да только как это сделать?..

Надеюсь, что-нибудь подскажет Агния Алексеевна в той записке, которую мне пока нельзя читать.

Я снова подошел к книжным полкам и нашарил за научными томами «Крылатые латинские выражения». Вспомнил, как Пепел щеголял эрудицией. Обязательно почитаю этот словарь на досуге. Если он будет, конечно – досуг… Ну, где тут письмо? Перелистал несколько страниц и обнаружил сложенный вчетверо листок – листок, сколотый иголкой!

И-гол-кой!!!

Я поспешно выдернул ее из листка и уставился так, словно передо мной было чудо природы, а не просто тоненькая острая палочка с дыркой на одном конце.

У нас есть иголка!

Руки затряслись, и я выронил это сокровище. К счастью, заметил, куда иголка упала, и почти сразу поднял. Стоял на коленях, сжимал ее как можно крепче и таращился на эту железяку как дурак. Нет, правда, совсем спятил от радости!

От радости?..

Нет, от догадки, которая вдруг меня ошеломила, ошарашила так, что я не сразу расслышал шаги за спиной.

– Ты что? – раздался веселый голос Коринки. – Ты упал или что-то потерял?

Значит, она проснулась.

– Не потерял, а нашел, – с трудом выговорил я. – Смотри!

Коринка опустилась рядом со мной на колени – и вдруг расплакалась, причитая:

– Не может быть! Наконец-то! Иголка, иголочка, миленькая!

Она схватила наше сокровище и первым делом вколола себе в платье как брошку. Правильно, теперь иголка точно не потеряется! Потом Коринка бросилась к коробке, на которую я сначала не обратил внимания. А может, раньше ее и не было?.. В коробке оказались нитки. Коринка перебирала их, вытаскивая катушки с нитками разных оттенков красного, и даже мне, человеку, мягко говоря, несведущему во всех этих тонкостях, было понятно, что она ищет те, которые подошли бы к ее пуговицам.

Я только головой покачал. Конечно, я бы не стал пришивать красные пуговицы белыми или черными нитками, хотя какая разница, строго говоря?! Но девочки – они такие… Для них важно то, что для нас вообще не имеет значения. А я вот представления не имею, нитками какого цвета были пришиты пуговицы к моей безрукавке.

Я посмотрел на обрывки, которые по-прежнему торчали из замши.

Они оказались светло-коричневыми, очень похожими на цвет тех самых пуговиц, которые когда-то – казалось, ужасно давно! – здесь были. Ну, которые с мундира какого-то пожарного 30-х годов прошлого века.

Мой прадед был пожарным. Не в 30-е годы, конечно, а уже после Великой Отечественной войны.

Я вспомнил эти потерянные пуговицы так же ясно, как будто они лежали вон там, на краешке стола: круглые, потускневшие от времени, с отчеканенной пожарной каской на фоне двух перекрещенных топориков.

И я почти не удивился, когда в самом деле увидел их именно на краешке стола…

Почти не удивился.

Та самая догадка, которая меня ошеломила, – вот в чем она состояла.

В гиперпространстве объект рано или поздно становится субъектом и начинает влиять на окружающую невероятность. Я именно так и думал раньше. Только тогда рассуждал чисто теоретически, а теперь начал получать реальные подтверждения.

Нам отдавали то, что забрали: нам помогали…

Кто?

Не только мы влияли на этот лес, эту жизнь и это гиперпространство. Все, кто томились в нем до нашего появления, теперь влияли на него и помогали нам.

Ради чего? Только ли ради нашего спасения?

Мне еще предстояло найти ответ на этот вопрос.

Я спрятал путеводную записку в карман штанов, потом положил свою безрукавку на стол рядом с пуговицами. Посмотрел на Коринку. Она была так занята вдергиванием наконец-то найденной нитки в иголку, так при этом улыбалась, словно это самое приятное, чем она когда-либо занималась в жизни.

Ну, на данный исторический момент это было именно так!

Надеюсь, она найдет подходящие нитки и для моей безрукавки и моих пуговиц…

А мне пора уходить. Пора сделать то, что велела Агния Алексеевна.

Теперь я не мог называть ее жестким словом «прабабка». И «прабабушка» не годилось – слишком мягкое. Отлично подходило имя «Агния» – оно напоминало огонь, вдруг вспыхнувший во тьме и дающий надежду… на надежду.

Да, пока только на это!

Я спрятал за отцовские книги письма мамы и Агнии Алексеевны, как можно тише спустился на кухню, чтобы не отвлекать Коринку от радостных хлопот, и подумал сердито: «Ну где же Пепел? Не могу же я уйти и оставить ее одну, без всякой защиты!»

И почти не удивился, когда в ту же секунду дверь открылась и появился Пепел.

– Вовремя ты вернулся! Ну и как успехи?

– Ничего не нашел, – вздохнул он. – Без толку. Можно подумать, это гипер-р-пр-ростр-ранство сожрало все иголки!

– Не все. Одна обнаружилась.

– Да ну?! Где?!

– На полу валялась.

Пепел рванул было вверх по лестнице, но я поймал его за край майки.

Забавное ощущение – будто горсть пепла схватил.

– Слушай… я прочитал письма.

– Ну?! – резко обернулся Пепел. – И что узнал?

– Пока еще не очень много. Там сказано, что мне надо сходить в развалины больницы и поговорить с Милой.

– Это с той девчонкой, которую ты видишь, а мы с Коринкой нет? Но как же ты с ней поговоришь? Она же только твердит свое «Миламиламила», и все!

– Придется как-то ухитриться. Ты на улице никаких приветов от Древолаза не получал? В смысле знаков ужаса?

– Нет, – качнул головой Пепел. – Слушай, я пойду с тобой! Если вдруг раздастся знак ужаса, я тебя отсюда не успею предупредить!

– Я бы, конечно, охотно пошел с тобой, но Коринку нельзя одну оставить, сам понимаешь. Поэтому придется рискнуть.

– Ты что?! Нельзя тебе одному!

– И ей нельзя одной. В конце концов, ты чей пес?! Коринкин? Правильно. В чем твой песий долг? Охранять ее? Правильно. Вот и охраняй. А я… а я почему-то уверен, что все будет в порядке.

Пепел посмотрел мне в глаза. У него и глаза были серые, пепельные. Но за этой пепельной завесой что-то темнело, пылало, что-то взрывалось… никогда раньше не возникало у меня такого ощущения, но только сейчас я понял, сколько же пришлось испытать этому всегда веселому, задиристому, бесстрашному, бесконечно преданному своей хозяйке человеко-псу, сколько боли он перенес перед тем, как стал таким… ни живым, ни мертвым… И еще почудилось мне, что Пеплу известно о нашем будущем нечто такое, о чем нам с Коринкой до поры до времени даже подозревать не нужно.

Но закроем эту тему. Чего бы Пепел ни знал, мне он не скажет.

– Ладно, буду ждать тебя во дворе, – вздохнул Пепел. – Если что, прыгай через забор, на калитку времени не трать.

– Договорились, – улыбнулся я и вышел из дому.

Когда нас несли деревья, мне показалось, что развалины больницы, в которые канула Мила, находятся совсем близко от дома Агнии Алексеевны, но это только показалось. На самом деле пришлось пройти километра полтора. Это расстояние кажется ерундовым, только если идешь, например, по асфальту и таращишься в голубые небеса. Мне было не до этого, сами понимаете.

Впрочем, все обошлось. Ни Древолаз, ни деревянный брат мой, ни еще какая-нибудь нечаянная гадость не появились.

И вот наконец я дошел до обрушенных больничных стен, среди которых наросло нереальное количество травищи. В первую минуту страшновато было торить тропу, но стоило сделать первый шаг, как трава от меня отшатнулась – похоже, в не меньшем испуге, чем тот, который я испытывал перед ней. К тому же, если мне суждено встретиться с Милой и узнать то, что я должен узнать, смертельные опасности меня здесь вряд ли могли поджидать.