Электронная библиотека » Елена Арсеньева » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 12 ноября 2013, 15:20


Автор книги: Елена Арсеньева


Жанр: Исторические любовные романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Но сейчас речь не о том. Женить так женить! Вопрос – на ком?

Намерение матушки воодушевило Павла. Однако к выбору невесты его не подпускали – мать имела все основания не доверять его уму.

– Вы слишком пылки, сударь, – сказала она сыну. – Пылкость сия лишает вас рассудительности. Если перед вами поставить десять или хотя бы трех невест, вы во всех них зараз немедленно влюбитесь и будете метаться меж ними, как буриданов осел.

Присутствовавший при сем граф Орлов подумал, что невозможно более изысканно и многословно назвать человека идиотом, и восхищенно улыбнулся своей царственной подруге.

– Поэтому, – продолжала та, – я оставляю за собой право самой выбрать девушку и представить ее вам. Понравится она вам – прекрасно. Нет – найдем другую, благо в Европе полно хорошеньких герцогских и княжеских дочек.

– Но ведь жениться должен я! – возмутился Павел. – А выбирать будете вы!

– Конечно, – кивнула мать.

– Но почему?!

– Да ведь я уже сказала. – Екатерина никогда не отличалась терпеливостью в беседах с сыном, потому что терпеть не могла повторять одно и то же, а с ним это приходилось делать постоянно. – Потому что я не доверяю вашему выбору!

«Я вашему тоже не доверяю», – чуть не ляпнул Павел, однако перехватил предостерегающий взгляд Орлова и прикусил язык.

– Хорошо, но… но… мне бы хотелось, чтобы, прежде чем невеста будет отправлена в Россию, на нее посмотрело некое доверенное лицо. Человек, который знает мои вкусы, который видит жизнь как бы моими глазами, который знает, что я истинно понимаю под женской прелестью…

– Пустое это, – отозвалась было мать, однако Павел воспротивился:

– Как же пустое?! Ведь если девица будет сюда уже доставлена, а я выскажусь против нее, ее придется отправлять назад, искать другую, снова привозить в Россию… Это ж сколько денег будет попусту потрачено, а времени сколько пройдет!

– Разумно, – пробормотал Орлов. – Ваше величество, великий князь говорит очень разумные вещи!

Екатерина неохотно кивнула. Затраченные средства – чепуха, но вот за то время, пока невесты будут шляться туда-сюда, Павлушка вовсе взбесится от неудовлетворенных желаний. Довольно с нее одного незаконного внука, с собственными незаконными детьми разобраться бы! Насчет доверенного лица в самом деле придется подумать.

– И кого же вы видите в качестве этого саvalier servante?[7]7
  Кавалер-серван, чичисбей – в Средние века так назывался платонический обожатель дамы, домашний друг и всегдашний ее спутник.


[Закрыть]
 – спросила она с видом терпеливого снисхождения. И усмехнулась: ого, граф Орлов уже, кажется, готов предложить себя в качестве такового? Уж очень играет глазом!

Ну так и напрасно. Екатерина его не пустит. К тому же Павлу он и на ум не пришел в качестве чичисбея будущей великой княгини.

– Ну само собой, это должен быть граф Разумовский! – воскликнул наследник, настороженно глядя на мать: неужто воспротивится?! Неужто навяжет ему какого-нибудь занудного ментора, которому только старых лошадей подбирать для полка отставных инвалидов, а не красавиц-невест для принцев?!

Однако лицо императрицы так и просияло улыбкой:

– Граф Разумовский? Который же из них? Полагаю, вы имеете в виду шалунишку Андре? Ну что ж… Удачный выбор!

Не пройдет и года, как императрица вспомнит и настойчивость сына, и эти свои слова… и еще знаменитого Мольера, который написал в одной из своих пьес: «Tu l’as voulu, Georges Dandin!»[8]8
  Несколько искаженная цитата из пьесы Мольера «Жорж Данден, или Одураченный муж»: «Ты этого хотел, Жорж Данден, ты сам этого хотел!»


[Закрыть]

Ну а пока молодой Разумовский готовился к путешествию – и продолжал соучаствовать Павлу в его шалостях. Цесаревич решил должным образом проститься с холостой жизнью, и его похождениям, казалось, несть числа!

* * *

– «Среди развлечений и забав принцесса, сделавшись женой Павла Петровича, всегда должна помнить то положение, которое занимает. А потому держать себя с достоинством и не допускать короткого обхождения, которое может вызвать недостаток почтительности», – медленно провозгласила ландграфиня, слегка запинаясь от почтительности к той, чьей волею были начертаны сии строки, и только собиралась продолжать, как ее перебила Вильгельмина:

– Неужели императрица думает, что вы, матушка, и наш батюшка не научили нас правилам приличия?

– Тише, дитя мое, – кротко ответила Генриетта-Каролина, оглядываясь, не слышит ли сопровождающий их барон Черкасов, как непочтительно относится будущая невеста цесаревича к «Наставлениям императрицы Екатерины II, данным княгиням Российским». Они были составлены самой императрицей и представляли собой краткие правила для той принцессы, которая будет «иметь счастье сделаться невесткой Екатерины и супругой Павла Петровича». – Конечно, ее величество так не думает. Слушайте дальше. «Что касается тех денежных средств, которые будут отпускаться на ее расходы, то ими она должна пользоваться благоразумно, чтобы никогда не делать долгов».

– Кстати, матушка, а вы не знаете, сколько мне будет положено «на булавки»? – небрежно перебила Вильгельмина.

Небрежность была очень даже деланая. Больше, чем вопрос о бюджете, ее заботило только одно: удастся ли ей пересилить себя и безропотно отправиться с этим невзрачным мужчиной в супружескую постель.

– Откуда же мне знать? – изумилась Генриетта-Каролина. – Об этом еще и речи не было! Ведь ты еще не только не жена, но даже не нареченная невеста принца Павла.

Амалия и Луиза, которые слушали правила с самым смиренным видом, сложив ручки на коленях и поджав губки, быстро переглянулись. Ай да Вилли! Не рано ли она начала показывать свой противный характер? Ведь русский медведь еще не убит, а она уже делит его шкуру.

Погрозив пальчиком строптивой дочери, Генриетта-Каролина вновь поднесла к глазам бумагу, исписанную каллиграфическим почерком секретаря императрицы:

– «Сделавшись женой Павла Петровича, принцесса не должна слушать никаких наветов злобных людей против императрицы или цесаревича, а в деле политики не поддаваться внушениям иностранных министров».

Вильгельмина фыркнула:

– Мне кажется, государыня слишком много на себя берет! Неужели она будет шпионить за мной, своей невесткой, чтобы убедиться, как я себя веду?

– Замолчи, глупая девочка! – не сдержалась ландграфиня. – Если ты будешь так много болтать, ты никогда не станешь невесткой императрицы!

Луиза и Амалия сидели потупившись, однако их маленькие сердца, стиснутые корсетами, колотились, как пойманные в капкан зверушки. В каждой принцессе пробудилась робкая надежда, что противная богемьен все-таки ошиблась в своих предсказаниях. Вильгельмина забыла, что и у стен есть уши! Вдруг кто-нибудь услышит ее ехидные реплики и донесет Екатерине о том, как непочтительно ведет себя эта принцесса? Вдруг Екатерина обратит свой благосклонный взор на другую сестру?..

Похоже, в голову Вильгельмины пришла эта же самая мысль, потому что строптивица наконец-то присмирела и молча внимала прочим наставлениям Екатерины, которые ландграфиня произносила с особым выражением почтительности и усердия:

– «Так как праздность влечет за собой скуку, последствием которой бывает дурное расположение духа, надо стараться исполнять все свои обязанности, искать занятий в свободные часы. Чтение образует вкус, сердце и ум; если принцесса сумеет найти в нем интерес, то это будет, конечно, всего лучше; кроме того, она может заниматься музыкой и всякого рода рукоделиями; разнообразя свой досуг, она никогда не будет чувствовать пустоты в течение дня. Столь же опасно избегать света, как слишком любить его. Не следует тяготиться светом, когда придется бывать в обществе, но надо уметь обходиться без света, прибегая к занятиям и удовольствиям, способным украсить ум, укрепить чувства или дать деятельность рукам…»

К тринадцатому пункту «Наставлений» сестрицы уже начали клевать своими востренькими носиками, а между тем этот пункт был самым интересным:

«Следуя этим правилам, принцесса должна ожидать самой счастливой будущности. Она должна будет иметь самого нежного супруга, счастье которого составит и который, наверное, сделает ее счастливою; она будет иметь преимущество именоваться дочерью той императрицы, которая наиболее приносит чести нашему веку, быть ею любимой и служить отрадой народу, который с новыми силами двинулся вперед под руководством Екатерины, все более прославляющей его, и принцессе останется только желать продления дней ее императорского величества и его императорского высочества великого князя, в твердой уверенности, что ее благополучие не поколеблется, пока она будет жить в зависимости от них».

– Да вы меня не слушаете, противные девчонки! – с досадой воскликнула Генриетта-Каролина, обнаружив, что взоры дочерей подернулись пеленой невнимания. – Ну вот ты, Вилли, повтори, что я только что сказала!

– «Принцессе останется только желать продления дней ее императорского величества и его императорского высочества великого князя, в твердой уверенности, что ее благополучие не поколеблется, пока она будет жить в зависимости от них», – отчеканила, встрепенувшись, Вильгельмина, у которой была изумительная память.

Мать довольно кивнула. А Вильгельмина подумала, что если она все же станет женой русского принца, то постарается как можно скорее перестать «жить в зависимости» от причуд свекрови.

И она принялась представлять себе встречу с будущим женихом. Может быть, в жизни он окажется не так непригляден, как на присланном портрете?..

Она была совершенно уверена в том, что Павел будет ею очарован. Наверное, он уже очарован, сомнений нет. С ним хлопот не будет. Со свекровью, конечно, придется потрудней… Судя по некоторым обмолвкам матушки, русская императрица попыталась выведать о будущей невестке все, что можно и нельзя. Барон Ассебург потребовал медицинского обследования будущей невесты русского наследного принца. Светила германской медицины засвидетельствовали, что девственность ее не нарушена, а в состоянии здоровья нет ничего, что могло бы воспрепятствовать супружеской жизни, а также вынашиванию и рождению здорового внука императрицы Екатерины.

Однако Вильгельмина не могла и вообразить, сколь серьезно обсуждалась ее персона и самые интимные черты ее характера!

Конечно, за нее горой стоял Фридрих, король Прусский. Все же Вильгельмина была сестрой его снохи, значит, в случае удачи этого брака он становился родственником Екатерины.

Хм!!! Эта перспектива и вдохновляла его, и забавляла. Малышка Фикхен… ее матушка, Иоганна-Елизавета, была в молодости неотразима и безотказна. Она не смогла отказать и своему королю… Вот смешно, если Фикхен – его, Фридриха, дочь! Русская императрица – дочь прусского короля!

Впрочем, король знал, что частенько находятся мужчины, которые самонадеянно приписывают себе отцовство императоров и императриц. От кого Иоганна родила Фикхен, известно только ей одной. А может, и ей неизвестно, женщины – они ведь как кошки…

Словом, он всячески подзуживал Ассебурга, чтобы тот остановил свой выбор именно на Вилли Гессен-Дармштадтской. К тому же она была истинная красотка, не то что другие две сестрички. Такой товар не стыдно показать самому привередливому покупателю!

Ассебург, впрочем, был человек ответственный и, хоть испытывал перед королем естественный трепет, куда больше опасался гонений русской императрицы, ежели обманет ее ожидания. Посему, познакомившись с Вильгельминой поближе и несколько понаблюдав за ней, он откровенно написал Екатерине, среди многочисленных похвал, следующее:

«Принцесса Вильгельмина до сих пор затрудняет каждого, кто хотел бы разобрать истинные изгибы ее души, тем заученным и повелительным выражением лица, которое редко ее покидает. Я часто приписывал это монотонности двора, необыкновенно однообразного… Удовольствия, танцы, наряды, общество подруг, игры, наконец – все, что обыкновенно возбуждает живость страстей, не достигает ее. Среди всех этих удовольствий принцесса остается сосредоточенной в самой себе и когда принимает в них участие, то дает понять, что делает это более из угождения, чем по вкусу. Есть ли это нечувствительность или руководит ею в этом случае боязнь показаться ребенком?.. Простодушно признаюсь, что основные черты этого характера для меня еще покрыты завесой… Ландграфиня отличает ее, наставники выхваляют способности ее ума и обходительность нрава; она не выказывает капризов; хотя холодна, она остается ровной со всеми, и ни один из ее поступков еще не опровергнул моего мнения о том, что сердце ее чисто, сдержанно и добродетельно, но что его поработило честолюбие».

Екатерина чуть прищурилась, прочитав это послание.

Хм! Поработило честолюбие! Ассебург строит из себя праведника и, кажется, пишет сие не без осуждения? Ну так и напрасно. Натура без честолюбия – что мясо без соли. Кабы у самой Екатерины в свое время недостало честолюбия – где бы она сейчас была?! Гнила бы в каком-нибудь монастыре, а то и в могиле, а на престоле сидел бы император Петр Федорович с императрицей Елизаветой Романовной… с этой своей уродливой, как смертный грех, фавориткой Воронцовой, на которой всерьез намеревался жениться, избавившись от нелюбимой Екатерины. Но этому помешало честолюбие Екатерины, а также тех, кого любила она и кто любил ее. Пусть, пусть будет у Павла честолюбивая жена – он-то этого качества начисто лишен, бедняжка! Разумеется, честолюбие этой барышне придется держать в узде. Екатерина, впрочем, не сомневалась в своем умении окоротить и приструнить кого угодно. Даже такую хорошенькую особу – можно сказать, почти красавицу! – как Вильгельмина Гессен-Дармштадтская. Она ответила Ассебургу, внимательно рассмотрев изображение будущей снохи:

«Этот портрет выгодно располагает в ее пользу, и надобно быть очень взыскательною, чтобы найти в ее лице какой-нибудь недостаток. Черты ее лица правильные; я сравнила этот портрет с первым, присланным ранее, и опять прочитала описание тех особенностей, которые, как вы находите, не уловил живописец. Из этого обзора я вывела заключение, что веселость и приятность, всегдашняя спутница веселости, исчезли с этого лица и, быть может, заменились натянутостью от строгого воспитания и стесненного образа жизни. Это скоро изменилось бы, если бы эта молодая особа была менее стеснена и если бы она знала, что напыщенный и слишком угрюмый вид – плохое средство успеть согласно видам или побуждениям ее честолюбия. Все, что вы говорите о ее нравственности, все не во вред ей, и из нее может сложиться характер твердый и достойный. Но надобно доискаться, откуда идут слухи о ее склонности к раздорам? Постарайтесь дойти до их источника и исследуйте без всякого предубеждения, заслуживают ли эти подозрения какого-либо внимания».

Что же касается стараний самого Фридриха и его хлопот за Вильгельмину, Екатерина ответила не без иронии:

«Не особенно останавливаюсь я на похвалах, расточаемых старшей из принцесс гессенских королем Прусским, потому что я знаю, как он выбирает и какие ему нужны; то, что нравится ему, едва ли бы нас удовлетворило. Для него – чем глупее, тем лучше; я видала и знаю выбранных им…»

Словом, она держала себя так, что ни Ассебург, ни Фридрих, ни тем паче Дармштадтское семейство ни минуты не могло пребывать в уверенности, что дело, мол, слажено. В довершение всего Екатерина объявила, что она настаивает на прибытии Генриетты-Каролины со всеми дочерьми в Россию. Пусть, мол, выбирает жених.

И все же для нее самой выбор был однозначен: Вильгельмина. В этой девочке из захолустного германского герцогства Екатерина словно бы видела свое отражение. Именно такой была некогда она сама, Софья-Августа-Фредерика, принцесса Ангальт-Цербстская: в чем-то неловкой, в чем-то смешной, ужасно испуганной, но безмерно честолюбивой. И когда императрица Елизавета Петровна пожелала сделать малышку Фике женой своего племянника Петра Федоровича, будущего русского государя, та поняла, что сбываются ее самые смелые мечты. Так пусть же сбудутся мечты и этой захолустной принцессы, пусть она навеки сохранит ту же признательность русской императрице, какую Софья-Фредерика испытывала к своей благодетельнице Елизавете Петровне, – несмотря на то, что их отношения вовсе не были безоблачны и благостны…

Прекрасно зная, сколь скудна жизнь владельцев небольших германских графств, Екатерина приняла все издержки по путешествию на счет русской казны и послала Генриетте-Каролине 80 тысяч гульденов. Великая императрица, которая властно руководила огромной страной, ничего не могла пустить на самотек. Ритуал встречи гостей был продуман до мельчайших подробностей. Гессен-дармштадтскому семейству предстояло самостоятельно прибыть в Любек (конечно, Вильгельмина и знать не знала, что именно из этого города триста лет назад начался путь на Русь византийской царевны Зои Палеолог, вернее, Софьи Фоминичны, будущей жены московского великого князя Ивана III), а уж там их ожидала, под командованием кавалера Крузе, флотилия из трех судов: «Св. Марк», «Сокол» и «Быстрый». Прием в Любеке и сопровождение ландграфини с дочерьми до Ревеля были возложены на генерал-майора Ребиндера, а сопровождение от Ревеля до Царского Села – на камергера барона Черкасова.

Генерал-майору и барону были даны Екатериной особые инструкции. В секретнейших пунктах инструкции Ребиндеру императрица выражала желание, чтобы он, во время морского переезда и пребывания в Любеке, подметил особенности характеров и душевные свойства молодых принцесс. Ландграфине он должен был дать понять, что от нее ожидается: во-первых, отсутствие лицемерия и ровное, ласковое обращение со всеми теми, с кем ей придется встречаться при дворе Екатерины; во-вторых, доверие к императрице; в-третьих, уважение к цесаревичу и ко всей нации.

К инструкции барону Черкасову приложена была бумага под заглавием: «Наставления императрицы Екатерины II, данные княгиням Российским».

И вот невеста и ее родственницы отбыли в свое долгое путешествие. По пути ландграфиня читала девицам вышеназванные правила. Король Прусский, довольнехонький, записывал в дневнике (по обыкновению называя себя в третьем лице):

«Старшая сестра сих принцесс находилась в супружестве за принцем Прусским; следовательно, был для Пруссии великий выигрыш, когда одна из них учинится Великой княгиней, ибо, прибавя узы родства к узам союзного дружества, казалось, что союз Пруссии с Россией сделается еще гораздо теснее. Король употребил все свои возможности, дабы дело наклонить на сию сторону, и был в успехе счастлив».

А между тем именно сейчас, когда все заинтересованные лица пребывали в благостном спокойствии относительно исхода дела, обстоятельства сего сватовства находилось в ужасной опасности и близости к полному крушению.

И привел его в это состояние не кто иной, как человек, которому Павел доверял более всего… Андрей Разумовский.

* * *

Поскольку персона сия и в дальнейшем будет непрестанно появляться в нашем повествовании и сыграет в нем отнюдь не эпизодическую, а самую что ни на есть главную роль, настало время рассказать подробней о том, кого русская императрица не то нежно, не то насмешливо именовала шалунишкой Андре.

…Когда стало известно, что граф Андрей Кириллович Разумовский вскоре покидает Петербург и отправляется в плавание – ему предписано было командовать одним из трех кораблей эскорта, а именно корветом «Быстрый», – в сердцах столичных жительниц приключилось немалое смятение. В день по нескольку загадочных карет кряду курсировали вокруг дома на Большой Морской, где содержал свою холостяцкую квартиру граф Андрей. Курьеры самого таинственного вида непрестанно доставляли тщательно запечатанные послания, которые были столь сильно надушены и надписаны такими изысканными почерками, что только совершенный дурак не опознал бы в них любовных посланий.

Что и говорить, мало можно было найти в России сердцеедов столь прославленных, как наш герой! Ходили слухи, будто первые уроки обольщения он проходил в объятиях знаменитой Прасковьи Брюс, конфидентки императрицы. Этих слухов никто не опровергал, ни тот, ни другая, однако если что и было, все давно осталось в прошлом, ибо у всякой женщины, которая оказывалась в объятиях графа Андрея, немедленно возникало слишком уж большое число соперниц. Он умел возбуждать страсть в женских сердцах, не увлекаясь, умел разжечь пожар, не возгораясь… при этом каждая дама не сомневалась, что почти завладела его сердцем… осталось приложить еще самую малость усилий… Однако граф Андрей ускользал от всех расставленных сетей. Дамы обижались и клялись никогда более не видеться с коварным. Но стоило им услышать его голос… увидеть его черные глаза… Да что там – самое звучание этого имени словно бы наполняло воздух любовным возбуждающим ароматом: «Граф Андрей Разумовский»… Вот и сейчас: чудилось, каждый бумажный квадратик или прямоугольник трепещет, содрогается, будто взволнованное сердце, исполненное любовью… однако напрасно! Из чистого, но холодноватого любопытства граф Андрей все же перебрал свою обильную корреспонденцию, вскрыл наугад два или три письма, мельком взглянул на строки, с полуулыбкой пожал плечами – и занялся сборами. Все письма остались без ответа на особом столике в кабинете графа Андрея: они не были допущены даже в спальню… а после отъезда барина прислуга, повинуясь страсти к порядку, бросила их в печь в кабинете…

Корвет «Быстрый» уже был совершенно готов к отплытию, когда Андрей Кириллович прибыл в Кронштадт и явился на борт. С одной стороны, наш герой сохранил умение души восхищаться новыми впечатлениями – ведь каждый выход в море – это открытие мира! С другой стороны, прочно усвоенный цинизм приучил его подавлять избыточную романтику, загонять ее в самые потаенные уголки натуры, и граф Андрей давно избавился от полудетского желания все досконально окинуть перед плаванием суровым взором капитана. Ничего, все как-нибудь сладится… Он привык к этому, ведь Фортуна благоприятствовала и покровительствовала ему с того самого дня, как он, двенадцатилетний мичман, ступил на палубу английского корабля «Rapid»[9]9
  Быстрый (англ.).


[Закрыть]
(с тех пор наш герой всегда, если была такая возможность, выбирал корабли с названием именно «Быстрый»).

Да, сын одного из богатейших людей страны отнюдь не был тепличным растением, несмотря на то что отец, граф Кирилл Григорьевич Разумовский, дабы сыновья получили наилучшее образование и при этом не оказались разлучены с нежной матерью, построил в Глухове, где он жил в чине украинского гетмана (чин сей, к слову сказать, был восстановлен нарочно ради него), специальный «институт», в котором, кстати, великий Август Людвиг Шлецер впервые ввел преподавание статистики под названием «Познание своего Отечества».

Статистика Андрея не влекла… он жаждал познания мира в самом прямом и грубом смысле этого слова! Военная стезя, карьера морехода для сего показалась самой приманчивой. Не обошлось без влияния отца – ведь граф Кирилл Григорьевич был в ту пору фельдмаршалом России, четырнадцатым по счету обладателем этого звания.

Получив чин лейтенанта флота, граф Андрей был послан в Греческий архипелаг к адмиралу Спиридову и принимал участие в Чесменском бою 1770 года. Дрался он неплохо, и, очевидно, уроки «Познания Отечества» все же не прошли даром: он задумался о том, как необходима русскому флоту в Средиземном море своя база, «якорная стоянка», как тогда ее называли.

Впрочем, думали об этом очень многие, а Андрей не слишком создан был для разрешения государственных дел. А может, он просто до этого еще не дорос. Военная карьера его перестала прельщать вообще, гораздо интересней оказалось путешествовать по Европе, особенно по Франции, оставляя за собой разбитые сердца француженок. Когда он попал в Париж, один добрый друг, принятый при дворе Людовика XV, устроил для него посещение «Comеdie Franç aise», но не только спектаклей, а и закулисного мира. Там граф Андрей едва не стал любовником знаменитой актрисы мадемуазель Рокур… это звание могло бы придать особый лоск его лаврам ловеласа, однако он не очень любил вспоминать об этой истории, а если обстоятельства вынуждали, говорил, что на вкус и цвет товарища нет, его мадемуазель Рокур не впечатлила, в ней слишком много актерства, он же предпочитает естественность.

Постепенно граф Андрей сделал для себя ошеломляющее открытие: женщины одинаковы везде, и не родилась еще на свет та, которая оказалась бы способна пробить смертельную брешь в его сердце. Оно было способно только приятно волноваться, не более того. Да и нельзя сказать, чтобы он жаждал смертельных страстей, хотя и был чувствен не в меру…

Граф Андрей очень любил музыку, однако его всегда разбирал смех, когда он наблюдал, как играет какой-нибудь выдающийся маэстро. Всклокоченные волосы или съехавший набок парик, безумное выражение лица, глаза, сошедшиеся к носу, – такой наблюдал он как-то раз картину вдохновения, и она настолько его насмешила, что отныне он старался в концертах садиться как можно дальше от исполнителей, а для верности еще и глаза закрывал. Чтобы вполне наслаждаться искусством, чтобы не расхохотаться в самый для сего неподходящий миг.

Вот так же и со страстью, размышлял он… человек, обуреваемый ею, теряет власть над собой, а значит, становится смешным, чего граф Андрей для себя допустить никак не мог. Он привык производить ошеломляющее впечатление – своим умом, своей красотой, мужественностью, отвагой и прочими самыми благородными качествами. Ошеломлять же кого бы то ни было нелепым поведением или хотя бы выражением лица он не намеревался и стыдился. Поэтому он научился получать удовольствие от любви, а прежде всего от любодейства, не теряя при этом самообладания, не теряя головы даже в самые острые и сладостные минуты.

Разумеется, женщины – создания трепетные! – укоряли его за себялюбие, которое называется среди господ сочинителей эгоизмом, однако, даже оставаясь эгоистом в душе, телесно граф Андрей научился доставлять своим любовницам такое наслаждение, какого они никогда не испытали бы в объятиях самого чувствительного воздыхателя с дрожащими руками.

Постепенно такая жизнь, такой образ мыслей и такой склад натуры преобразовали графа Андрея не только внутренне, но и внешне. Он на весь мир смотрел словно бы играючи, во всех женщинах видел поклонниц, во всех мужчинах – обвороженных им друзей. В правильных чертах его смуглого лица, обрамленного скромными напудренными локонами модной прически ailes de pigeon[10]10
  Крылья голубя (фр.).


[Закрыть]
, в насмешливо приподнятых бровях, в уголках четкого, красивого, яркого рта, в чутких, иногда вздрагивающих ноздрях прекрасной формы, а прежде всего – в больших темно-карих (порой они казались непроглядно-черными, словно бархат, порой – пламенными) глазах играла готовность если и не насмеяться над теми сюрпризами, которые преподносила ему жизнь, то, во всяком случае, встретить их снисходительным пожатием плеч.

Именно это он и сделал – снисходительно пожал плечами, – когда, перед самым отплытием, ему доложили, что на пристань прибыл великий князь Павел Петрович и просит позволения пройти в капитанскую каюту.

Ни у помощника капитана, который об сем докладывал, ни у самого графа Андрея не возникло даже мимолетного удивления, почему наследник русской короны ждет от какого-то капитана какого-то судна позволения ступить на борт. Всем известно, что на корабле капитан – первый после Бога, а иногда, в самые опасные минуты, от него зависит даже поболее, чем от Всевышнего.

Впрочем, граф Андрей своим высоким положением кичиться не стал и приказал немедленно сопроводить гостя к нему. Однако брови его изумленно взлетели, когда в каюте показались две фигуры – мужская и женская.

Разумовский поклонился.

– Ну вот, Андре, – сказал Павел, даже не затруднив себя тем, чтобы поздороваться, – ну что ты с ней будешь делать?! Поклялась зарезаться, коли не сопровожу ее к тебе.

– Хм, – сказал спокойно граф Андрей, грядя на изящную фигурку, замершую при дверях, и пытаясь угадать, кто скрывается под этим необъятным черным мужским плащом. Кое-какие предположения у него были, но все же он остерегался ошибиться и не рисковал брякнуть что-то вроде «дорогая Натали», или «милая Эдокси», или «прелестная Зизи». – Дивлюсь такой чести… или, напротив, должен дивиться глупости?

– Да как хотите назовите, – воскликнула девушка, отбрасывая с лица капюшон, и граф Андрей похвалил себя за предусмотрительность, потому что это была никакая не Натали, не Эдокси и не Зизи, а также, к слову сказать, не Надин, не Лиди, не Элиз, не Татиана, не Аннет, не… не… не… а была это Фифи Алымова, которую, с легкой руки императрицы Екатерины Алексеевны, все звали просто Алымушка. И это прозвище подходило ей куда больше, чем тяжеловесное – Глафира и насмешливое – Фифи.

И вновь придется слегка отклониться от сюжетного курса, уже проложенного автором подобно тому, как капитан Разумовский проложил курс для своего корвета! Без некоторого знакомства с Алымушкой никак не обойтись… ведь и она сыграет немалую роль в предстоящих событиях!

Глафира Алымова родилась после смерти своего отца, Ивана Акинфиевича. Мать, Анна Васильевна, имевшая и других детей, принадлежала к числу тех женщин, которые всю жизнь свою ставят на карту мужской любви. Это свойство, скажем сразу, Глашенька от нее унаследовала и вскоре вполне проявит…

Вернемся, впрочем, к ее появлению на свет. Госпожа Алымова желала вполне предаться горю и, чтобы ей не мешало в этом занятии новорожденное дитя, удалила с глаз долой девятнадцатидневную дочь. Добрая монахиня взяла девочку под свое покровительство и была ее восприемницею. Глафиру крестили этим именем потому, что так завещал отец. На крестинах мать соблаговолила передумать и взяла дочь к себе. Глашеньке постоянно твердили о нерасположении к ней матери, однако она не чувствовала себя обделенной: ведь точно так же Анна Васильевна относилась к другим детям. Вся жизнь, чудилось, умерла для нее вместе с мужем.

Когда, семи лет, девочку поместили в Смольный монастырь, она начала понимать, сколь многого была лишена с самого раннего детства. Всех воспитанниц навещали родители, она одна из пятидесяти девушек была лишена любви и нежности матери и отца. Однако все прочие воспитанницы ее обожали, она была и по уму, и по решительности натуры, и по успеваемости первой в выпуске.

Выпуск тоже был первый в Смольном институте, только что образованном, а потому пользовавшемся особым вниманием императрицы, его главной попечительницы. Глашенька, с ее прелестным личиком, веселым нравом, восхитительной игрой на арфе и печальной участью сироты при живой матери, очень растрогала сердце императрицы. Екатерина Алексеевна любила окружать себя красивыми молодыми существами, была очень снисходительна к их слабостям и всегда говорила, что за красоту очень много может простить женщине… правда, красивому мужчине она все равно простит больше! Она прочила своей любимице место фрейлины если не при своей особе (Алымушке уже приходилось и жить во фрейлинских комнатах, и выполнять некоторые обязанности взамен заболевших девушек), то при малом дворе, который должен был возникнуть, когда великий князь женится.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации