Текст книги "Бабочки Креза. Камень богини любви (сборник)"

Алёна пришла первой и не замедлила убедиться, что Андрей Овечкин оказался прав. На месте первых двух бабочек на стене сейчас находилось размазанное сине-зеленое мутное пятно, однако рядом красовались две другие нарисованные летуньи. Одна была желто-красная, с черными, сиреневыми и белыми пятнами, полосками и овалами на крыльях. Другая оказалась мертвенно-голубовато-белая, с черными пятнами и голубовато-серой каймой крыльев. Прямо скажем, невыразительная бабочка. Первая еще ничего, но вторая убогонькая какая-то. Интересно, как она зовется? Может, Сева знает? Разве что пойти в «Мадам Баттерфляй» и спросить?

За спиной вдруг раздался щелчок, потом другой. Алёна оглянулась и увидела человека с фотоаппаратом, который деловито снимал стену и бабочек.

– Здрасьте! – оживленно воскликнул бородатый фотограф. – Вот и я! Как вам новые бабочки?

– Да так себе, – пожала плечами Алёна, поняв, что перед ней Андрей Овечкин. – Зачем первых стерли, не пойму. Как они там назывались… Зефир бриллиантовый и морфидей Менелай, он же сапфировая бабочка. Я еще вчера подумала, что эту серую стену не худо было бы всю расписать, куда веселей смотрелась бы.

– Точно, здорово было бы, – кивнул Андрей. – Кто знает, может, завтра и новых сотрут.

– Кто знает, – согласилась Алёна. Затем достала мобильник – недавно купленный, с фотоаппаратом, видеокамерой и еще разными всякими примочками, даже с выходом в Интернет! – и на всякий случай тоже сфотографировала бабочек.

– Да я пришлю вам фото, если хотите, – сказал Андрей. – Только вечером, у меня днем работы полно. Кстати, вот ваш список, в целости и сохранности.

Алёна развернула белый листок, сложенный вчетверо. Посмотрела – и аж в глазах зарябило!

Ап. – АлРжБяИчШАм

Кр. – крРчШИГржБ

Мн. – АлОбАк

Мен. – САлчШ

Гар. – АлИчШГр

Агл. – ПлтрАлжБчШорРкрР

Гек. – АлчШкрР

Ип. – чШжБорРГртИАл

Сф. – АмчШАлгСТур

Атр. – чШАлжБорРТоп

Зеф. – ИчШ

Да уж небось зарябит!

– А вы хоть понимаете, что все это значит? – усмехнулся Андрей, и Алёна подумала, что ее новый знакомый оказался мужчиной не без проницательности.

– Ни слова, – честно призналась Алёна. – И даже ни буквы. Но ничего, листок-то не мой, я его должна была одной даме передать, да обронила. Наверное, он ей нужен. Штука в том, что я не знаю ни где она живет, ни какой у нее телефон.

– Фамилию знаете? Имя-отчество? – деловито осведомился Андрей.

– Ну, знаю.

– А в адресное бюро не хотите съездить?

– Честно? – усмехнулась Алёна. – Не хочу. Та дама не слишком порядочно со мной обошлась, поэтому сильно бить ноги ради нее я не стану. Вот упал странный список с неба, в смысле, вы его принесли, – и очень хорошо. Теперь, если даме и впрямь судьба его получить, значит, получит. И я, кажется, придумала, как его передать.

– Как? – спросил Андрей, и Алёна подумала, что он тоже относится к особому подвиду людей, название коему «Варвара Любопытная». Ну и здорово!

– А пошли со мной – и узнаете, – усмехнулась она и направилась ко входу в парикмахерскую.

В холле перед высоким застекленным шкафом со множеством лосьонов, шампуней, кремов, лаков, бальзамов, красителей, гелей, пенок и прочих парикмахерских примочек стоял Сева и придирчиво разглядывал какой-то флакон. При виде Алёны он высоко поднял свои невероятные брови:

– Привет. Что, нового клиента к нам привели? – Затем экспериментатор повернулся к мужчине: – Вас постричь, побрить, сделать художественное обрамление бороды?

Услышав его слова, Андрей испуганно схватился горстью за подбородок и не слишком внятно пробормотал:

– Ничего мне не надо обрамлять. Я вообще здесь случайно. Сопровождающее лицо, так сказать.

– Слушайте, Сева, помните, дама здесь такая была, Наталья Михайловна? – взяла бразды правления в свои руки Алёна. – Ну, вы нам с ней еще про бабочек рассказывали…

– Конечно, помню, – кивнул Сева. – Кстати, вы видели новых бабочек на стене? Теперь там появились парусники – Аполлон и Мнемозина.

– Парусники? – изумился Андрей. – Вы про бабочек говорите? Или, может, там еще кораблики где-то нарисованы?

– Кораблики тут совершенно ни при чем. Парусники, морфиды, павлиноглазки, перламутровки, бражники, бархатницы – это виды бабочек. Внутри каждого вида есть еще подвиды. Ну вот, например, вид – парусники, подвиды – Аполлон и Мнемозина. Понятно?

– Уже понятно. Странно только, что у них у всех мифологические имена, – сказала Алёна.

– Так ведь очень многие бабочки называются по именам мифологических персонажей. Кого только нет! Прометей, Артемида, Эвриала, Медуза, Циклоп, Гектор, Парис, Приам, Менелай, те же Аполлон и Мнемозина, а еще Гарпия, Аглая…

– А Аглая – она чего богиня? – нахмурился Андрей, и Алёна посмотрела на него с симпатией: если не спросил, кто такая Эвриала, Гарпия и Медуза, значит, знаком с мифологией. Нечасто сейчас таких людей встретишь, тем более вот так, на улице.

– Аглая – одна из трех харит, или граций, – пояснила она.

– Точно, – кивнул Андрей. – Забыл. А еще были три сестры, которые пряли нить жизни, парки. Их звали Атропос, Клото, Лахесис.

– Ну и ну, – сказал Сева. – Уважаю! Вы, может быть, тоже бабочками интересуетесь? Я вот специально читал мифологический словарь, чтобы в их названиях разбираться.

– Да нет, я про бабочек ничего не знаю, – усмехнулся Андрей. – Я просто люблю картины, где древние боги и герои нарисованы. Ну и почитывал на досуге, кто есть кто.

– А я филфак заканчивала, – сообщила Алёна. – У нас там с мифологией строго было, зачет по античной не сдашь, если, не дай бог, перепутаешь Аталанту с Атлантом, Бризеиду с Гесперидами, Подалирия с Подаргой или имя какой-нибудь музы забудешь. Вот и въелось в память на всю жизнь. Впрочем, мы отвлеклись. Значит, вы помните Наталью Михайловну? Где она живет? Может быть, телефон ее знаете?

– А вам зачем? – Голос Севы стал подозрительным, и Алёна с горечью подумала, что, видимо, производит на людей впечатление не только легкомысленного, но и глубоко порочного, криминально опасного существа.

– Да мне кое-что передать ей нужно. Она некий список искала. Так вот он у меня.

– А… – сказал Сева, слегка успокаиваясь насчет преступных замыслов Алёны. – Ну, если передать, тогда конечно. Только я вам ничем помочь не могу, к сожалению. Мне лишь фамилия, имя и отчество клиентки известны – она же записывалась ко мне.

– Ясно, – огорченно протянула Алёна. – Знаете что, Сева? Если Наталья Михайловна один раз к вам записалась, то, может, и еще раз придет. – Сомнение, которым была пронизана эта фраза, она постаралась, как говорится, спрятать в самый глубокий карман. – И тогда вы передадите ей мою визитку и скажете, что я нашла список и прошу ее мне позвонить. Хорошо?

Она протянула Севе визитку, и тот легчайшей гримаской сопроводил впечатление от ее более чем скромного вида. В самом деле, это был просто жемчужно-серый прямоугольничек, по краю обрисованный тонкой извилистой линией, в центре которой курсивом было напечатано: Елена Дмитриевна Ярушкина, а также телефон домашний, телефон мобильный и e-mail. На обороте можно было прочесть: Алёна Дмитриева, писатель, и те же самые телефоны и e-mail. Сева прочел текст с одной стороны визитки, потом с другой и вслед за тем произвел умозаключение, делающее честь его умению мыслить логически:

– Если визитка ваша, то вы, значит, писательница, что ли?

– Типа да, – скромно сказала Алёна.

– Подтверждаю, – солидно изрек Андрей. – Детективы пишет. Неслабые, между прочим!

– Детективы я люблю, – томно сказал Сева и вздохнул.

Алёна отреагировала адекватно: сунула руку в сумку и достала две предусмотрительно прихваченные из дому книжки. Это были покеты ее довольно пикантного романа «Игрушка для красавиц», который – редкий случай! – нравился в равной степени как читательницам, так и читателям. Действие происходило в Париже, на фоне тамошних пейзажей, которые были хорошо знакомы Алёне Дмитриевой: три преуспевающие дамы (две француженки, одна русская) со страшной силой домогались молодого русского красавца, а кругом мерцали бриллианты, плелись интриги, звучали выстрелы, лились вино и кровь, соперником молчела в любви был крутой русский миллионер… Честно, хорошая книжка получилась, а потому Алёна подписала ее Севе и Андрею с чувством законной гордости.

– Детективщица, значит, – снова заговорил Сева, уже чрезвычайно приветливо. – Здорово! Тогда взяли бы да и написали детектив про бабочек.

– Про каких? – удивилась Алёна.

– Да про тех, которые на стене! Вот смотрите, и название уже есть: «Бабочка на стене».

– Название есть, – согласилась Алёна. – Но что же в них детективного?

– Как что? – воскликнул Сева. – Почему на стене рисуют бабочек? Кто рисует? Зачем? Почему именно на этой стене? Почему именно этих бабочек? Разве не детективные загадки?

– По-моему, самое тут детективное другое – вопрос: зачем их стирают! – усмехнулась Алёна. – Кому они мешают?

– А может быть, их стирает тот, кто рисует? – азартно спросил Сева, постепенно входя в роль Гастингса и доктора Ватсона в одном лице.

– Вряд ли, – с таким же азартом ответил вместо Алёны Андрей, явно готовый войти в роль Пуаро и Холмса. – Зачем губить плоды своих же усилий? Все-таки там не просто какое-то схематичное граффити, а очень тщательно нарисованная картинка, там каждое пятнышко так вырисовано, оттенки так подобраны!

– А я думаю, что рисунки – просто ерунда, на которой не стоит зацикливаться, – рассудила наша детективщица, взяв на себя роль инспектора Лестрейда, скептика из скептиков. – Ну, стерли, ну, нарисовали…

Сева только собрался заспорить, как к нему явился клиент – молоденький блондинчик с великолепными волосами цвета меда. При виде его Сева часто задышал, и глаза его повлажнели. Алёна попыталась напомнить о визитке и мадам Кавериной, однако было уже поздно: Сева явно ничего и никого не видел и не слышал, кроме нового клиента. Оставалось только надеяться на то, что, когда красавчик уйдет, он слегка опомнится.

1918 год

Спустя какое-то время (немалое, судя по тому, что солнце перекатилось на склон небосвода) она лежала головой на его плече, пахнущем жаром и солью, и думала, что, конечно, погубила себя. Да и ладно! Аглая не жалела, ни о чем не жалела, она была счастлива… и несчастна одновременно. Некое безошибочное чутье, родственное чутью животного или зверя, подсказывало, что ничего подобного больше не будет, что просто невозможно повторить такое… И слезы наворачивались на глаза не то от тоски (ведь больше не случится!), не то от благодарности судьбе (ведь случилось все же!).

Гектор чуть повернул голову, и губы его коснулись ее волос.

– Ты… ты одна такая…

Голос его звучал хрипло, загнанно, он тоже никак не мог отдышаться.

– Я даже не знал, что возможно такое… Я упал со звезд или вознесся на них? Ты спасла мне жизнь, ты… Если бы не ты… Я давно забыл слова молитв, но вспомнил их все, когда молился, чтобы ты спаслась. Я кружил тут, ждал. Когда увидел тебя – рассудка лишился от счастья. Кто ты, почему все – так? Откуда у меня чувство доверия к тебе, безоглядного доверия, хотя знаю, что ты мне солгала?

Аглая вздрогнула. Гектор почувствовал, как напряглось ее тело, и успокаивающе улыбнулся (улыбку она расслышала в его голосе):

– Я не обвиняю тебя. Я знаю, что уже видел тебя, говорил с тобой прежде, чем ты выскочила на меня на лестнице, а я только чудом удержал палец на спусковом крючке. Все, что ты тогда там говорила, мол, ты пришла в мой дом искать себе жилье, ведь была просто торопливая выдумка, верно?

Аглая помолчала. Она не могла больше врать Гектору, не могла оскорблять его недоверием. И начала почти с самого начала:

– Мой дом сгорел. Отец умер. Жить мне было негде, деньги кончились, работы нет. Я услышала случайно, что доктору Лазареву нужна кухарка, потому что его прежняя… – Она вспомнила востроносенькую Глашу и ее возмущенную реплику, которую и повторила слово в слово: – Потому что его прежняя кухарка сбежала с красной матросней.

– С красной матросней? – изумленно повторил Гектор. – Что, правда? Именно так?

– Не знаю, так говорили, – подала плечами Аглая. – И вот я пошла к доктору Лазареву наниматься. Поднялась к двери и вижу, что она не заперта. Я вошла. В прихожей никого, одни шубы на вешалке громоздятся да зеркало мерцает. – Аглая сморщила нос, вспомнив тяжкий нафталиновый дух. – Слышу, разговаривает кто-то: «товарищ комиссарша» да «товарищ комиссарша». Потом открылась дверь в какой-то комнате и пробежала маленькая такая горничная, как птичка, в наколочке кружевной и передничке. Меня она не заметила, а я не успела ее окликнуть. И взяло меня любопытство: что ж там за комиссарша такая? Заглянула в ту комнату, а там пусто. На стенах картинки висят, а на стуле – вещи. Необыкновенные, яркие! Я таких не видела никогда. Все красные. Я не удержалась. «Дай, – думаю, – примерю такое великолепие. Комиссарша у доктора в кабинете, горничная на кухне посудой гремит… Примерю, посмотрю на себя в зеркало – и положу обратно». Клянусь, я не собиралась ничего красть! Хотела только на минуточку…

Гектор снова коснулся губами ее волос, издав какой-то поощрительный звук, означающий, что он, как мужчина, вполне может понять некоторые невинные женские слабости, особенно касаемые нового платья.

Аглая приободрилась и продолжала:

– Я переоделась и побежала к зеркалу в прихожую. И тут вдруг звонок дверной затрезвонил. Я испугалась, что горничная прибежит и увидит меня, и открыла сдуру. А там – этот, в кожане, Константин: «Товарищ комиссарша, ваш автомобиль подан, а мы – ваша новая охрана!» Я хотела им объяснить, что они ошиблись, но они меня просто-таки вытащили на улицу, затолкали в авто, и мы понеслись. Честное слово, я пыталась им сказать, что я не комиссарша, но они меня не слушали. Потом, по разговорам, я поняла, что меня принимают за Ларису Полетаеву. Попыталась объясниться с Константином, но он выхватил револьвер. Я испугалась, что он меня просто пристрелит, поэтому и замолчала. Из-под прицела меня не выпускали до тех пор, пока не привели в твой дом и не посадили лицом к стене… Потом появился ты. Я не видела тебя, но потом, когда мы столкнулись на лестнице, сразу узнала твой голос. И стала плести всякую чушь: боялась, что ты убьешь меня, если сообразишь, что я – не Лариса Полетаева.

– Хоть ты и хрипела очень старательно, я все равно смутно чувствовал что-то знакомое, – сказал Гектор. – Однако ты стала совершенно неузнаваемой без куртки.

Он умолк. Брови сошлись к переносице… Он словно вмиг забыл об Аглае – лежал и думал, мучительно думал о чем-то своем.

Вернее, о ком-то, решила Аглая. Конечно, о Наталье! Та была ему – своя, а Аглая – чужая, случайно встреченная женщина. Он даже имени ее не знает – так же, как она не знает о нем ничего, кроме клички Гектор. Как его зовут на самом деле? Проще всего спросить, но еще не факт, что он ответит. С чего бы ему открывать свои тайны какой-то незнакомой женщине, пусть даже она спасла ему жизнь, пусть даже отдала ему всю себя? Да ну, пустяки, в романах пишут, что для некоторых мужчин забрать у девушки ее девичество – самое обычное дело. Для Гектора это тоже мало что значит, вот почему он так мгновенно ушел в себя, замкнулся отчужденно. И Аглая должна понять его настроение, должна встать и уйти первой, чтобы избавить себя от унизительной сцены, когда он скажет: «Мне пора!» – а она не сможет удержать горя и, не дай бог, слез. Нет, надо уходить, и уходить первой!

Но куда? Как она доберется до города? Донесут ли ее ноги? Ужасно хочется есть…

– Слушай, – вдруг заговорил Гектор, – да ведь ты, наверное, есть хочешь? Я и сам с голоду умираю. Только неизвестно теперь, когда поесть удастся. Да и удастся ли вообще, – криво усмехнулся он. – Ты замерзла? Дрожишь вся.

Она задрожала, когда он сказал: неизвестно, удастся ли поесть вообще. Она ведь и забыла, что за ним идет охота! И красные, и анархисты – все его ищут. А она тут со своей внезапной любовью…

«Я его люблю! – изумленно поняла Аглая. – А он… Он любит Наталью или не любит? Неважно. Она его жена, у них ребенок. Мне в его жизни места нет».

Гектор встал, обошел тот самый серый камень и дернул за чахлый куст, росший у его острого края. Куст очень охотно вылез из земли, и открылась ямина, в которой лежало что-то, завернутое в облезлую кухонную клеенку. Гектор развернул ее – внутри оказался вещевой мешок. Весьма убогий холщовый мешок, перетянутый у горловины той же веревкой, которая служила и лямкой. Такие мешки назывались «сидоры».

Гектор развязал веревку и вытряс из сидора простую черную тужурку, которой мигом накрыл плечи Аглаи, вытащил ковригу хлеба и большую бутылку с водой. Достал из кармана нож, ловко нарезал хлеб, подал Аглае огромный ломоть.

– Можно было бы костер развести, пошукать по ближним огородам картошки да напечь, но у меня спичек нет. Обронил где-то коробок, а жаль… Придется хлебушком обойтись. Не бог весть что, но можно подкрепиться. Здесь неподалеку сады. Хочешь, я пойду поищу тебе яблок?

Аглае хотелось яблок, но было страшно хоть на миг расстаться с Гектором. Поэтому она только покачала головой – не хочу, мол, – и с наслаждением откусила хлеба. Он был черствый, но очень вкусный. Или так с голоду кажется? В романах пишут, что любовные волнения должны лишать аппетита, но у Аглаи все было наоборот. И вода какая-то… особенная.

– Жаль, соли нет, – сказал Гектор. – Хлеб с солью – совсем другое дело. Куда вкусней!

И зевнул. Аглая не смогла удержаться и немедленно начала зевать тоже.

– Знаешь, как говорят – хлеб спит, – засмеялся Гектор. – Да, сейчас поспать бы… – Он покосился лукаво, но тотчас помрачнел: – Нет, нам пора. Я отвезу тебя в город. Верхом быстрей, чем пешком.

– Что? Тебе нужно в город? Мы поедем вместе? – обрадовалась она.

– Только до окраины. Там расстанемся. Я еще не нашел то, что должен найти, не узнал то, что должен узнать.

– Бабочки Креза? – с горечью спросила Аглая. – Ты ведь их должен найти?

Гектор так и вскинулся:

– Откуда ты знаешь?

– Да ты меня сам сегодня о них спрашивал, когда думал, что я – Лариса Полетаева, – вздохнула Аглая.

– Ах да, – виновато кивнул Гектор, – я и забыл… Глупо как. Я все-таки ужасно тупой. Бабочки Креза, бабочки Креза… Правда, все дело в них.

– Что ж за бабочки такие?

– А ты раньше о них когда-нибудь слышала?

– Нет, никогда.

– Тогда лучше тебе о них не знать. Мне кажется, они приносят несчастье всем, кто не только прикасается, но и узнает о них.

– Они ядовитые? – испугалась Аглая. – Кусаются?

– Это не настоящие бабочки, – усмехнулся Гектор. – Они… они лежат себе в шкатулке, и шкатулку ищут все. Я, Хмельницкий, Гаврила Конюхов – так рыжего матроса зовут. Еще и другие ее ищут. Думают, будут счастливы, если найдут. Нет, счастья она не приносит, только горе.

– Что-то вроде шкатулки Пандоры, что ли?

– Гораздо хуже, – покачал головой Гектор. – Один только слух о том, что в ней скрыто, сводит людей с ума, заставляет их идти на преступление, предавать самых близких людей.

Глаза Гектора были мрачны, тени шли по лицу. Аглая подумала, что он говорит о себе. Как он сказал там, во дворе? «Бабочки Креза будут доставлены тем, ради кого я в свое время их украл». Он пошел на преступление ради этих бабочек, ради них пытался похитить Ларису Полетаеву, ради них бросил у Хмельницкого Наталью и сейчас должен расстаться с Аглаей… Наверное, навсегда!

– Ну, видимо, бабочки и в самом деле великие сокровища, если они заставляют людей терять рассудок! – пробормотала она с горечью.

– Сокровища… – повторил, небрежно передернув плечами, Гектор. – В самом деле, их стоимость около миллиона золотых рублей. Но главное не в том. Главное, что в бабочках заключена моя честь.

– Твоя честь? – изумленно переспросила Аглая. – Как такое может быть? Ты говорил, что украл их, но какая же честь в том, чтобы…

– Чтобы украсть? – испытующе поглядел Гектор. – Ты слышала когда-нибудь слова о том, что цель оправдывает средства?

– А то! – обиделась Аглая. – Макиавелли фраза, кто же ее не слышал?

– Думаю, не слышали многие, – усмехнулся Гектор. – Но столь же многие живут по его принципу, не подозревая о нем. Знаешь… мы сейчас расстанемся и, наверное, не увидимся больше никогда. Но… Ты значишь для меня так много! Пусть только сейчас, только сегодня… однако что делать, если вся моя жизнь сведена к словам «сейчас» и «сегодня»! И я не хочу, чтобы ты подумала, будто я обыкновенный воришка, грабитель и убийца. Поэтому расскажу все, как было, а ты суди сама… Еще лучше – не суди, а попытайся понять.

…На рубеже прошлого века жил человек по кличке Крез. Он и в самом деле был очень богат, потому что был невероятно удачливым вором. Крал он только драгоценные камни. Крал сам и скупал краденые. И постепенно накопил их немалое количество. А еще он любил бабочек. Собрал огромную коллекцию, платил огромные деньги, чтобы купить редкий экземпляр. Но ему приходилось скрываться, жить под чужими именами, а потому свои коллекции он не мог с собой возить. И очень страдал от разлуки с ними. Тогда он велел одному нижегородскому ювелиру – к тому времени Крез тайно перебрался в Нижний – сделать бабочек из драгоценных камней, но не просто как тому в голову взбредет, а строго по рисункам из энтомологических энциклопедий. Наконец коллекция была готова, в ней было одиннадцать бабочек. Очень больших – каждая величиной в четыре-пять дюймов в размахе крыльев! Причем это были бабочки, названные по именам мифологических персонажей – Крез решил составить достойную компанию своему имени. Там были бабочки Крез, Аполлон, Сфинкс, Ипполита, даже Гектор! – Он усмехнулся. – И еще разные другие. Парусники, перламутровки, павлиноглазки, махаоны, бражники… Вообрази, сколько драгоценностей на них ушло. Каждая бабочка – целое состояние! Постепенно о них распространились слухи, слова «бабочки Креза», «коллекция Креза» стали нарицательными, как бы синоним баснословной красоты и богатства. Крез был пожилым человеком, но авторитетен между ворами. Его уважали, к его советам прислушивались. Слухи о нем шли по России, но никто не знал, где он хранит свою коллекцию. Шло время, он сделался стар и болен, почти обезножел – у него развилась такая подагра, которая порой лишала его возможности двинуться с места. И вот в четырнадцатом году, когда началась война с Германией, в Нижний во время последней ярмарки, куда, чтоб ты знала, собирались не только торговцы, но и воры со всей России, приехал из Варшавы некий человек, которого звали Витя Офдорес. Так его все и называли – не Виктор, а Витя. Приехал он как коммивояжер – продавать на ярмарке образцы некоего средства от подагры. Только это было чистое шарлатанство, он просто грабил своих пациентов и клиентов. Говорили, Витя необыкновенный артист, мгновенно входил в доверие к каждому, потому что с ворами был вор, с купцами – купец, с офицерами – офицер. Женщины за ним бегали как сумасшедшие, потому что он был красавец. Но еще больше, чем женщины, за ним охотилась полиция. Но в Нижнем Офдорес залег на дно. Потом стало известно, что он каким-то образом подобрался к Крезу и вкрался к нему в доверие. Якобы его шарлатанское снадобье, которое было просто смесью керосина и лампадного масла, приносило облегчение больным ногам старика. Будто бы тот даже начал снова ходить. И вот прошел слух, что Крез умирает. Воры собрались на свою сходку и постановили: поскольку Крез одинок, ни семьи у него, ни детей, он должен оставить своих знаменитых бабочек кому-то из воров, а еще лучше – поделить между всеми…

– Не иначе, среди них были большевики! – засмеялась, перебив рассказчика, Аглая. – Все взять и поделить – как раз их идея. Смех, да и только!

– Ничего смешного, – продолжил повествование Гектор. – Когда начались такие разговоры, встал Витя Офдорес и сказал, что нечего талалы разводить, Крез уже выбрал себе наследника – его. И показал собственноручно написанное Крезом письмо, где тот это подтверждал. Кто-то смирился с волей Креза, кто-то – нет. Начались разборки. На Витю Офдореса пошла охота, но добраться до него оказалось практически невозможно, прежде всего потому, что он вел дружбу с большевиками. Причем с давних времен! В их партии много откровенных люмпенов, вот и Витя Офдорес был таким. Уже шел февраль семнадцатого, ты помнишь то кошмарное время.

– Да, конечно, помню! – кивнула Аглая с горечью.

– В стране царило почти полное безвластие, – продолжал Гектор. – В Нижнем, естественно, тоже. Полиция действовала из рук вон плохо, да еще ей мешали различные комитеты и партийные ячейки, которыми был наводнен город. Сормово кипело. Рабочих словно дикий, бешеный хмель обуял. Не зря нынче прозвучало имя Оськи Хмеля! Ведь именно в Сормове делал свою гнусную большевистскую карьеру Хмельницкий. Но однажды его чуть не схватили. Помог ему скрыться некий господин, а может, и гражданин, то есть товарищ, Орлов. Это был не кто иной, как Витя Офдорес. Он, видишь ли, решил выправить себе новые документы на русскую фамилию. Трудностей у него не было никаких, изготовителей фальшивых бумаг он знал множество.

– Красивую, однако, выбрал фамилию, – сказала Аглая. – Она бы тебе подошла. Ты в профиль на орла похож. Или на коршуна. На хищную птицу, словом.

– Станешь тут похожим на хищную птицу, от такой жизни! – криво усмехнулся Гектор. – И все же я не Орлов. У меня другая фамилия. Но она тут неважна. Знаешь, лучшим другом моего отца был адвокат-еврей. Он часто шутил: в этой жизни, мол, везет только тем, кто носит фамилии Голд, Берлянт или Шмок! Голд по-еврейски золото, берлянт – бриллиант, шмок – то же самое на идиш. Если учитывать, что я столько сил и жизней положил ради чертовых бабочек Креза, мне бы очень пристало зваться Берлянтом. Или Голдом. Ведь золота в них тоже много – лапки, каркасы крылышек…

– А все же почему именно Орлов? – спросила Аглая.

– Ну, с одной стороны, все очень просто объясняется, а с другой – хитро, – усмехнулся Гектор. – Оф дорес по-еврейски значит – хищная птица. Конечно, хищных птиц много. Витя выбрал именно орла потому, что унаследовал бабочек Креза, в которых было много уникальных бриллиантов. А в царском скипетре был укреплен знаменитый бриллиант «Орлов», некогда подаренный Григорием Орловым императрице Екатерине. Он ведь тоже был помешан на драгоценностях, так же как и Крез. Вот такая связь. Впрочем, новая фамилия Вити не играет никакой роли.

Рассказчик умолк на минутку.

– Итак, Орлов… Нет, я не могу называть его новым именем. Офдорес – он и есть Офдорес! Итак, Офдорес спрятал Хмельницкого. Очень странный шаг, да? Но Витя вообще непростой человек. О нем ходили самые невероятные слухи: то говорили, что он был осведомителем полиции, то что сотрудничал с большевиками и даже финансировал какие-то их аферы… Я в то время мало бывал дома, тоже был опьянен грядущим переворотом… – На лице Гектора мелькнул стыд. – Тогда мы не знали, во что большевики превратят Россию. Я проклинаю себя за то, что наша партия помогала им! Но вот настал Октябрь, и воцарилась новая власть. Хмельницкий оказался в числе самых значительных лиц губернии. И первое – первое! – что он сделал, это устроил облаву на Офдореса. Витю травили, как бешеного пса. Я был тогда в Нижнем и все видел. Думаю, несколько тысяч человек участвовали в операции, преимущественно отряды рабочих боевиков, пригнанные из Сормова. Были также красноармейцы, преданные Хмельницкому красные латыши, которые орудовали тут вовсю, были матросы. Офдорес просто не мог уйти! И не ушел. Его схватили, а при нем были бабочки Креза.

Аглая тихо ахнула.

– Офдорес ожесточенно сопротивлялся и был застрелен. Тело его сбросили в Волгу. Хмельницкий мог торжествовать победу. Он жил тогда в доме одного из бывших нижегородских воротил на Верхне-Волжской набережной, ел и спал, не выпуская из рук шкатулки с бабочками. Дом находился под самой строгой охраной, семью хозяина, разумеется, выселили. Хмельницкий находился в доме один – он никому не доверял. Могу себе представить, какие его одолевали муки! Ведь весь город знал, что он завладел знаменитыми драгоценностями. Стало о том известно и в Москве, и в Петрограде. Хмельницкий попался в ловушку собственной удачи и теперь никак не мог утаить бабочек для себя. Он метался по дому, как зверь в клетке, и тень его металась по занавескам.

– А ты откуда знаешь? – остро глянула на него Аглая.

– Наблюдал за ним, – просто сказал Гектор. – Видишь ли, дом моего отца стоял по соседству с тем зданием. Я знал, что утром особая комиссия ювелиров должна приступить к описи бабочек, я и не сомневался, что Хмельницкий непременно попытается обокрасть свое любимое государство рабочих и крестьян и утаить для себя хотя бы часть сокровищ. Но я не дал ему такой возможности. Перед рассветом, около четырех утра, я забрался на крышу и проник в дом через каминную трубу.

– Только не говори, что дом того богача строил тоже ты! – всплеснула руками Аглая.

– Хорошо, не скажу, – усмехнулся Гектор. – Я и в самом деле не имел к его строительству никакого отношения. Но мой отец был самый знаменитый в Нижнем инженер-печник и знаток каминного дела. У него хранились чертежи отопительных систем очень многих домов. Я нашел то, что мне нужно, и сделал то, что был должен сделать.

– А Хмельницкий видел тебя?

– Разумеется, нет, хотя это угнетало меня. Ведь я хотел конфисковать у него драгоценности как представитель своей партии! А поступил как обычный вор: вылез из камина, оглушил его, связал, забрал шкатулку с бабочками и исчез тем же путем, каким пришел. Правда, я оставил записку, мол, сокровища пойдут на борьбу против большевиков. Я хотел отвезти камни в Москву, Марии Спиридоновой, нашим товарищам, чтобы закупать оружие, организовывать отряды сопротивления режиму, который становился все более пугающим и жестоким. Драгоценности должны были обеспечить успех нашего переворота. Но мне не повезло. В ту минуту, когда я спускался с крыши, меня заметил охранник и подстрелил. Я убил его и смог добраться до дому, но рану мою было не скрыть. Отец… отец пришел в ужас, и мне пришлось довериться ему. Но он не мог оставить меня в доме раненого, потому что опасался предательства прислуги, и тайком увез в деревенский дом, ты помнишь его. – Гектор усмехнулся. – О его существовании мало кто знал. Однако мы боялись, что на нас набредут патрули, какие-то красные отряды, которые шатались ночью по городу и окрестностям, грабя все, что попадалось на пути. Мы не взяли с собой коллекцию, а спрятали ее в нашем городском доме (там было меньше тайников, чем в загородной усадьбе, но тоже немало, преимущественно в двойных стенках печей и каминов – отец любил устраивать их, от него я и унаследовал эту любовь). Мы не сомневались: никто не узнает о том, что я замешан в ограблении Хмельницкого, поскольку находился в Нижнем на нелегальном положении.