Текст книги "Бабочки Креза. Камень богини любви (сборник)"

Само присутствие книг всегда действовало на Аглаю умиротворяюще, а потому в просторную столовую она вошла почти спокойной.

Константин поставил на середину комнаты стул и посадил Аглаю лицом к стене. Сбоку была небольшая дверь, не та, через которую ее привели, а другая.

– Не оглядывайся, а то пулю получишь, – пригрозил Федор, и, хотя Константин промолчал, у Аглаи создалось впечатление, что он не только повторил угрозу, но и в любую минуту готов подтвердить ее выстрелом.

Она сидела и смотрела в беленую стену, на которой висели несколько застекленных рам. Под стеклом на белой ткани были пришпилены бабочки. Удивительно красивые, разноцветные, просто сказочные, каких рисуют только в самых ярких и волшебных детских книжках. Однако Аглаю их красота не восхитила. Ведь бабочки мертвые! Она и гербариев не любила именно потому, что в них собрались мертвые цветы и травы. Бабочки были такие прекрасные, такие живые, так весело трепетали крылышками, а их кто-то взял да и пришпилил к ткани, да и накрыл стеклом. Вот так и Аглаю какой-то Гектор возьмет да и пришпилит к смерти…

«Почему он Гектор? – подумала вяло. – При чем тут герой «Илиады», брат Париса? Наверное, чья-то партийная кличка, или как это у них, революционеров, называется».

Что-то забрезжило в памяти: шлемоблещущий Гектор великий… блистательный Гектор… пастырь народа, советами равный Крониду… А, ну да, Гектор же предводитель этих, как их… похитивших Ларису Полетаеву. Но в «Илиаде» он вроде был благородный, а здесь… Какое благородство в том, чтобы похитить женщину?

Аглая вздрогнула от ужаса, когда раздался звук открывшейся за спиной двери, а потом неспешные мужские шаги, остановившиеся рядом.

– Не бойтесь, – прозвучал незнакомый голос. – Вам не причинят вреда, если вы ответите на все вопросы, которые я вам задам.

Голос был молодой, холодный, бесстрастный. Вернее, он очень старался быть бесстрастным, но что-то звенело, что-то дрожало в его глубине… Человек явно волновался. А впрочем, Аглае было совершенно не до его волнения. Если она не убедит незнакомца, что попала сюда случайно, то, может статься, погибнет, ибо совершенно понятно: Аглая Донникова не сможет ответить на вопросы, адресованные Ларисе Полетаевой.

– Послушайте, послушайте, Гектор! Умоляю вас… – начала было она с жаром, однако незнакомец с досадой перебил:

– Нет, это я вас умоляю, товарищ Полетаева: ведите себя достойно. Вы ведь умная женщина, должны понимать: если уж вы начали играть в мужские игры со всеми их мужскими приемами, то неужто вы надеетесь, что ваши противники станут относиться к вам как к слабой женщине? Напрасно. Мы играем на равных.

– Да чего вы от меня хотите?! Я ведь не…

– Вы прекрасно знаете, чего я хочу.

– Даже не догадываюсь, потому что…

– Мне известно об истинной цели вашего столь внезапного визита в Нижний. Россказни о необходимости инспектировать изъятие у буржуазии культурных ценностей – именно что россказни, пустая болтовня. Вы добились назначения в комиссию, чтобы контролировать действия ее председателя – Хмельницкого. Мне ясно: вы не верите ему. Надеюсь, вы не станете отрицать?

Аглая пожала плечами. Лично ей было ясно только одно: человек, который говорит с ней, Гектор, – явно не Хмельницкий. Невозможно ошибиться относительно интонации, с какой он произносит эту фамилию. Он не Хмельницкий, а враг Хмельницкого. Константин и Федор должны были обмануть Ларису Полетаеву, чтобы привезти ее сюда, к этому Гектору.

А ведь, пожалуй, повезло комиссарше Полетаевой, что нынче в приемную доктора Лазарева ввалилась Аглая Донникова. Правда, не повезло Аглае Донниковой…

– Молчание – знак согласия, – констатировал незнакомец. – И вы совершенно правы, что не доверяете Хмельницкому. Он давно расстался с теми идеалами, за которые когда-то боролся и благодаря которым был так высоко вознесен новой властью. Он думает только о себе. Вы прекрасно понимаете, что он пытается набить прежде всего свои карманы, что как минимум десять, а то и все двадцать процентов из всего конфискованного уйдет в его тайники. Думаю, то же самое понимали и те ваши товарищи в Москве, которые помогали вам войти в состав комиссии. Тем паче что Хмельницкий – человек Троцкого, а предводитель большевиков не может не опасаться соперничества со столь сильной личностью, вот и пытается ставить ему палки в колеса где может и как может. И вы стали одной из таких палок.

«Предводитель большевиков», – сказал он. В интонации, с которой были произнесены эти слова, тоже нельзя ошибиться: она была самая что ни на есть враждебная. Получается, Гектор – не большевик. А кто? Может, анархист? Или эсер? Хотя, насколько слышала Аглая, эсеров вроде бы всех уже разгромили…

– Если Хмельницкий узнает о вашей тайной миссии, вы лишитесь его доверия и будете отправлены в Москву. Однако если Хмельницкий проведает, что вы по-прежнему связаны и с Орловым, он вас просто пристрелит. А ведь именно для Орлова вы сейчас стараетесь. Для него и для себя! Вы втираетесь в доверие к Хмельницкому, подделываете списки реквизированных ценностей, помогаете Хмельницкому замести следы его откровенного грабежа «родной Советской власти», но на самом деле вы с Орловым просто заметаете собственные следы!

– Что вы говорите, я не понимаю! – в ужасе воскликнула Аглая. – Еще и какой-то Орлов…

– Уверяю вас, Лариса, я не собираюсь взывать к вашей совести, – перебил Гектор. – То, что у вас ее нет, мне известно давно, еще с тех пор, как вы, шестнадцатилетняя гимназистка…

Гектор на миг умолк, и Аглая всем телом ощутила, что он пытается подавить захлестнувшие его ярость и ненависть. Потом заговорил снова:

– Нет смысла напоминать вам события прошлого. Вы и сами все отлично помните. Мне известно, что у вас феноменальная память. Отчасти именно поэтому Хмельницкий радостно принял ваше назначение – вы могли стать ему отличной помощницей. Вы можете спокойно подделывать любые списки и описи, не опасаясь сбиться или запутаться. Поэтому я требую, чтобы сейчас вы призвали свою память на помощь и прямо здесь, при мне, составили полный реестр ценностей, утаенных от Советской власти: тех ценностей, которые осели в карманах Хмельницкого и в ваших лично.

Аглая, как ни была напугана, искренне озадачилась. Какой странный человек… Вроде бы с неприязнью говорит о Ленине, злую иронию его слов о «родной Советской власти» не заметил бы только глухой, а между тем так заботится об утаенных от нее ценностях. Что все это может значить? Просто вот такой благородный разбойник? Да нет, вряд ли тут можно говорить о благородстве… Ах, да ей-то какая разница!

– Послушайте, – заговорила Аглая слабым голосом, потому что у нее и в самом деле не осталось сил разгадывать тайны, с которыми она случайно, по глупости, столкнулась, – я никак в толк не возьму, что значит все происходящее и чего вы ко мне пристали. Вы меня путаете с…

– Я вас ни с кем не путаю, не надейтесь меня обмануть, – резко ответил Гектор. – Итак, я требую ответа на мои вопросы. Мне нужны списки, вы поняли?

– Нет! – заорала Аглая, у которой вдруг, в один миг, иссякли и терпение, и силы, и даже страх. – Я ничего не понимаю! Как вы мне все надоели! Вы что, с ума тут все посходили?! Наделали невесть что, увезли невесть куда, невесть кого, невесть зачем! Нет у меня никаких списков! Нет и никогда не было!

– Да и черт с ними, – с неожиданной покладистостью усмехнулся Гектор, и Аглая, которая порядком перепугалась своей внезапной вспышки, перевела дух с неким подобием облегчения. – Вы всегда были чертовски умны, Лариса. И уже догадались, конечно, что судьба ценностей, утаенных от Советской власти, так же как и судьба самой власти, меня волнует мало. За ваши с Хмельницким и Орловым делишки всех вас рано или поздно поставят к стенке, что меня тоже не волнует. А волнуют меня только бабочки Креза и их судьба.

– Бабочки Креза? – слабым голосом повторила Аглая, снова вперив взор на бабочек под стеклом.

Что за удивительная страсть к бабочкам припала вдруг этому человеку?! И при чем тут Крез, древний царь Лидии, прославленный своим баснословным богатством? Неужели он ловлей бабочек увлекался? И неужели могло статься, что его коллекция до сих пор сохранилась? Да ну, чепуха какая. И вообще, неизвестно, жил ли Крез на самом деле, может, он просто-напросто выдуман.

«А не слишком ли много мифологии, – угрюмо подумала Аглая. – Крез, Гектор… Какие-то детские игры!»

– Именно бабочки Креза, – подтвердил Гектор. – И только они. Вы сами знаете, что они – не только баснословные ценности, но прежде всего моя…

Мужчина не договорил. Послышался топот ног, потом звук распахнувшейся двери и крик Константина:

– Гектор! Приближается патруль. Они напали на наш след. Наверное, их навели те часовые, которые остановили нас на заставе.

– Чепуха, – быстро ответил Гектор. – Откуда на заставе могли узнать, куда вы едете? Ведь за вами не было слежки?

– Не было, точно! – уверенно подтвердил Константин.

– Об этом доме не знал никто, кроме своих, – задумчиво проговорил Гектор. – Кроме своих. Значит, нас кто-то предал!

– Там целый отряд всадников! – в комнату вбежал Федор. – Не патруль, а… Я не пойму кто. Но если мы не уйдем прямо сейчас, придется отстреливаться. Нас мало, не отобьемся!

– Хорошо, уходим, – спокойно сказал Гектор. – Седлайте лошадей. Нас трое и две женщины. Автомобиль придется бросить, к нему нужно горючее, а его больше нет.

Константин и Федор выбежали.

– Наташа, принеси ей что-нибудь из одежды! – крикнул Гектор. – Мы должны уходить, а ее куртка за версту видна.

Маленькая дверь, видная Аглае, открылась, и в комнату вбежала девушка. Ей было не более восемнадцати. С огромными голубыми глазами, с длинной пепельной косой, одетая в простенькую юбку и голубую ситцевую кофточку со сборками на талии и рукавчиками буф, она была невероятно красива, только очень испугана. Девушка держала очень бандитский и очень странно смотревшийся в ее руках обрез. При виде Аглаи испуг на ее лице сменился крайней степенью изумления. Она пробормотала:

– Что вы тут…

Но тут же осеклась, умолкла, мгновенно согнала с лица всякое выражение, положила на пол обрез, кинулась к шкафу и выхватила оттуда большой клетчатый черно-белый платок:

– Скорей! Снимите куртку и косынку! Ну!

– Наташа, возьми обрез и, если она начнет кричать или ослушается тебя, пристрели ее, – скомандовал Гектор, а потом звук закрывшейся двери возвестил о том, что он оставил женщин одних.

Аглая медленно расстегнула ремень, стащила куртку и косынку. Пальцы плохо слушались, она была испугана, причем даже не угрозой Гектора. В его голосе не было особой злости, к тому же для него слишком много значило то, что могла ему сказать Лариса Полетаева, чтобы он вот так, запросто, решился застрелить ее. Однако в голубых, потемневших от напряжения глазах Натальи таилось нечто, что подсказывало Аглае: девушка-то в любую минуту готова угрозу претворить в действие… причем с удовольствием, только дай ей малейший повод. Вот она взяла обрез на изготовку, держа его весьма умело… Мгновенно вскинет к плечу, и…

Наконец Аглая сняла куртку и накрылась платком. Но если она ожидала, что Наталья хотя бы кивнет одобрительно, то ошибалась. Ее голубые глаза были по-прежнему полны ненависти. Интересно, что ж такое комиссарша Лариса Полетаева сделала Наталье, чтобы заслужить с ее стороны столь неистовые чувства? Она же ненавидит, ох как ненавидит Ларису Полетаеву!

Аглая почти не удивилась, когда раздался выстрел, удивилась только, что пуля попала не в нее. И вообще стреляла не Наталья… Ах да, стрельба за окном!

Выстрелы там трещали один за другим. В комнату ворвался Константин:

– Уходите! Гектор велел вам уходить! Наташа, уведи ее!

Голос его вдруг прервался. И вообще он был почему-то очень бледный… В следующую минуту Аглая поняла почему. Константин рухнул на пол, и кровь хлынула из его рта, а ноги задергались…

Наталья дико взвизгнула, а Аглая от потрясения ни звука не смогла издать.

Да, умер! Его убили!

* * *

Сказать, что у Алёны после ответа Натальи Михайловны язык прирос к гортани, – значит сказать очень мало, а то и почти ничего.

«Пойти и спросить…» Как это следует понимать? Пойти – в смысле, переместиться в тысяча девятьсот восемнадцатый год, найти неведомого (ни имя, ни фамилия его неизвестны!) человека и спросить у него, какое такое преступление против Советской власти он намерен совершить: преступление, за которое его поставят к стенке?

То есть машина времени все же сгодилась бы?

Неслабая оперативная задачка! Неслабый такой заказец! А с другой стороны, кабы знать дорожку, по которой в прошлое можно пройти, Алёна непременно направилась бы по ней… Непременно!

Она растерянно хлопнула глазами. Наталья же Михайловна сохраняла редкостно невозмутимый вид.

– Видите ли, – проговорила она, – мы с мужем начинали поиски моего деда с областного архива, потом копались в государственном, а к спецхрану подобрались далеко не сразу. И вот когда – помнится, это произошло в тысяча девятьсот девяносто пятом году – нам удалось, так сказать, приобщиться к документам этой таинственной организации, мы наткнулись на фамилию Шведова.

– Шведова? – ахнула Алёна. – Того самого, который написал донос на Гавриила Конюхова? Вы нашли его донос?

Наталья Михайловна покачала головой:

– Я уже говорила, что доноса мы не нашли, он был кем-то изъят. А во-вторых, Шведов оказался не тем же самым. Его фамилия значилась не среди фигурантов архива, то есть людей, упомянутых в его материалах, а явно была случайно написана хранителем на этакой почеркушке, какие делаются, чтобы не забыть сделать то-то и то-то. Написал он, да и оставил нечаянно в одной из папок! На той почеркушке значилось: «Заказать В. К. Шведову матер. о Полет. + №№№№… на 21.09.94». Не стану обременять вашу память перечислением номеров единиц хранения, они не имеют значения. Но обратите внимание на год! Конечно, это другой Шведов. Но почти сто процентов – потомок предыдущего. Причем потомок, обладающий возможностями не только проникнуть в спецхран, но и изъять оттуда некоторые документы.

– Вы думаете, именно Шведов произвел зачистку архива? – спросила Алёна. – Он уничтожил всякую память о тех событиях?

– Совершенно убеждена, – кивнула Наталья Михайловна. – Убеждена прежде всего потому, что упомянутые единицы хранения исчезли.

– Да… – пробормотала Алёна. – Мощно!

– Что и говорить! – согласилась Наталья Михайловна.

– Наверное, тому, первому, Шведову так понравилось писать доносы, что он постоянно сотрудничал с НКВД, а потом и сына своего туда служить пристроил, – предположила Алёна.

– Мы с мужем тоже сначала решили именно так, – кивнула Наталья Михайловна. – И он специально проверил нашу версию. Среди сотрудников органов не было, вообразите, ни одного с фамилией Шведов, хотя сама по себе фамилия не столь уж редкая. Но – не было. Зато некоторое время назад во Франции начали публиковать материалы некоего Владимира Кирилловича Шведова. Они касались судьбы ценностей, конфискованных у нижегородцев после революции. А конфискацией занималась в тысяча девятьсот восемнадцатом году некая Лариса Полетаева, пламенная, так сказать, революционерка.

– Лариса Полетаева?! – так и ахнула Алёна. – Да ведь я о ней что-то читала… забытые героини революции и все такое. Вроде бы сначала была в окружении Ленина, работала в Гохране, а потом, году этак в восемнадцатом, то ли погибла в случайной перестрелке, то ли свои же ее и шлепнули – за избыточное революционное рвение. Словом, с тех пор история о ней умалчивала. Надо же, какое совпадение, она тезка вашей мамы. Неужели в честь Ларисы Полетаевой ее так назвали? Да нет, не может быть!

– Конечно, не может! – На лице Натальи Михайловны мелькнула обида. – Чтобы в честь какой-то кроваво-красной комиссарши маме имя дали? Как вам вообще такое в голову пришло! Просто-напросто бабушка очень любила пьесу Островского «Бесприданница», а фильм Якова Протазанова, снятый в тридцать седьмом году, с Ниной Алисовой в роли Ларисы, был ее любимым фильмом. Жаль, что она не дожила до выхода «Жестокого романса», он бы ее позабавил. Однако вернемся к нынешнему Шведову. Его зовут Владимир Кириллович. Инициалы человека, для которого заказывались материалы в спецхране, – тоже В. К. Я не имею возможности уточнить, для чего он приезжал из Франции и как вообще там оказался. Однако все меня интересующее может рассказать он сам. Рассказать вам!

«Она что, хочет отправить меня в командировку в Париж? – закружилась голова у Алёны. – Я согласна! Да! Конечно, только в том случае, если мадам оплатит поездку, ведь у меня сейчас нет на нее денег…»

И дивные картины Сакре-Кёр, Тюильри, Шампс-д… Элизе, авеню Опера, Лувра и прочих парижских красот, виденных Аленой не единожды и незабываемо пребывающих в памяти, так и поплыли, так и поплыли перед глазами, и голова пошла кругом от возможности, даже самой гипотетической, почти невероятной возможности увидеть вновь неземную красоту – увидеть вдруг, неожиданно…

– Причем вам не придется даже в Париж ехать, – развеял мечты голос Натальи Михайловны. – Потому что Владимир Кириллович Шведов находится сейчас в Нижнем.

– В самом деле? – пробормотала Алёна, падая на землю если и не с небес, то с высоты Эйфелевой башни и потирая место морального ушиба. – Откуда вы знаете?

– Я с ним виделась.

– Ого!

– Вот вам и ого, – Наталья Михайловна довольно уныло усмехнулась. – О его приезде я узнала совершенно случайно. Он прибыл в составе группы французских журналистов в наш Лингвистический университет. О гостях рассказывалось в новостях по какой-то программе телевидения. Я его увидела – высокий, элегантный, лет за шестьдесят. На француза не похож, на русского тоже. Вид у мужчины несколько англизированный. И я решила с ним встретиться. Я вообще, честно говоря, человек непредсказуемый. Мама говорила, что и бабушка была совсем такая, что мы с ней очень похожи. Я узнала, что группа французов остановилась в гостинице «Октябрьская», что на площади Нестерова, и просто пошла туда. Всю жизнь передо мной почему-то трепетали все администраторы… И в «Октябрьской» произошло то же самое – мне мгновенно сообщили, в каком номере проживает Шведов – в 534-м. Я поднялась на пятый этаж, постучалась. Он сначала решил, что я с факультета, где ему предстояло читать какую-то лекцию, но тут я развеяла его заблуждения. Мне не раз приходилось наблюдать, как прямой вопрос, заданный в лоб, выбивает почву из-под ног у людей, ну я и решила взять Шведова врасплох. Просто спросила, известно ли ему, что его отец писал доносы в НКВД и погубил мою семью.

– О господи! – не удержалась от реплики Алёна.

– Вот именно, – усмехнулась Наталья Михайловна. – Надо было видеть его лицо…

«Можно представить, – подумала Алёна. – Таким вопросиком и впрямь можно почву из-под ног выбить! Это ж все равно что в лоб человеку с порога выстрелить! А ведь крепкая дама эта Наталья Михайловна, очень крепкая… С другой стороны, не зря же ее мужем был кагэбист. Небось чему-то научилась от него!»

– А Шведов пистолет не выхватил и вас не пристрелил на месте? – невинно спросила Алёна.

– В каждой шутке есть доля шутки? – засмеялась Наталья Михайловна. – Пожалуй, выхватил бы точно, если бы у него пистолет был. А так он просто выкинул меня в коридор.

– Выкинул?!

– Ну, в моральном смысле. Весь побелел и бросил – вот натурально бросил мне в лицо: «Кирилл Владимирович Шведов был благородным человеком. Потрудитесь удалиться, мадам!»

– Красиво, – пробормотала Алёна.

– Красиво, – согласилась Наталья Михайловна. – Что значит иностранное воспитание! Но я бы сказала иначе: хорошая мина при плохой игре. Все-таки он выдал себя именно своей реакцией. Конечно, по-человечески она понятна, Шведов защищал честь семьи, честь своего отца, но теперь я ни в коем случае не могу рассчитывать получить от него хоть какую-то информацию о своем деде. Понимаете, я ведь ни с кем не хочу сводить никакие счеты. Ничье имя не намерена порочить. Что бы ни сделал в то время тот Шведов, все произошло именно в то время. Меня интересует лишь информация, и ничего более. В чем вы и должны убедить этого Шведова. Убедить – и получить у него всю информацию о моем деде, какая у него только есть.

– Ох, – пробормотала Алёна. И если в ее голосе кому-то послышался бы страх, то он не ошибся бы, потому что ей и в самом деле стало страшно. – Неужели вы думаете, что если вам, – она так выделила голосом последнее слово, что получился как бы полужирный курсив, – не удалось, то удастся мне? Чем я от вас отличаюсь в лучшую сторону?

«Кроме того, что еще не успела оскорбить русского француза Владимира Кирилловича Шведова», – чуть не добавила она, однако, конечно, промолчала.

– Ну, вы его еще не успели оскорбить, – проговорила Наталья Михайловна, и Алёна едва сдержалась, чтобы не хихикнуть самым неуместным образом. – Кроме того, у нас с ним вообще с первого взгляда возникла жуткая антипатия. Даже если бы мы просто в трамвае рядом стояли, мы бы непременно поссорились. К тому же он как раз в таком возрасте, когда седина в голову, а бес в ребро. Такие павианы, бонвиваны, папильоны на женщин своих лет и тем более старше не могут вообще смотреть, зато молоденькие красотки все, что угодно, с ними смогут сделать.

Алёна несколько мгновений поразмышляла, сколько процентов в словах Натальи Михайловны откровенной лести, а сколько – подобия правды. Потом решила определить для себя соотношение пятьдесят на пятьдесят и не шибко занудствовать, тем паче что в глубине души была совершенно согласна с определением своей внешности: молоденькая красотка. А то, что ей несколько за сорок, можно и в секрете придержать, ведь больше тридцати пяти ей в жизни никто не давал.

– Вообще-то мужчины такого типа западают на юных девчонок, а не на женщин бальзаковского и даже постбальзаковского возраста, – сказала она. – И вообще, ситуация двусмысленная, вам не кажется?

– Да, кажется. Но что делать? – беспомощно посмотрела на нее Наталья Михайловна. – Вы поймите, я же в безвыходном положении, совершенно в безвыходном! У меня появился единственный, просто уникальный шанс разгадать тайну моей семьи, какую-то страшную тайну. Я должна получить от Шведова информацию – или признать, что все наши с мужем труды пропали даром. Мы уперлись. Знаете, есть такое сленговое выражение? Все, стенка, дальше ходу нет. И никто не откроет наглухо запертую дверь, кроме вас. Да вы не думайте, работа ваша будет вознаграждена! Поверьте, я не бедная женщина, мой сын преуспевающий бизнесмен, ни в чем мне не отказывает, кое-что осталось и от мужа… Я вам заплачу пятьсот евро за один лишь визит к Шведову. Независимо от результата! Только за то, что вы сходите к нему и поговорите об интересующем меня деле. В случае любого результата я приплюсую пятьсот евро. Если же результат окажется весомым и будет подтвержден документами, вы получите сверх всего еще тысячу евро. Итак, вы вполне можете заработать от тысячи до двух за какие-то полчаса. Понимаете? И вот вам, кстати, аванс.

Наталья Михайловна опустила руку в сумку и вынула конверт, в котором что-то похрустывало, причем весьма приятно.

– Здесь ровно пятьсот евро. Десять бумажек по пятьдесят. Можете не пересчитывать.

И мыслей у нашей детективщицы таких не было!

Алёна кивнула, приняла конверт и, от потрясения забыв поблагодарить, сунула его в свою сумку.

– Что, прямо сейчас ехать? – только и спросила она.

– Сейчас, сейчас! – Наталья Михайловна схватила ее за руку. – Делегация нынче вечером московским поездом уезжает, в том-то и дело! Времени всего ничего осталось! Давайте, поехали, у меня автомобиль рядом…

И не успела Алёна ахнуть, как ее словно бы вихрь понес. Она была подхвачена под руку и увлечена через дорогу, а потом засунута в стоявший там автомобиль. Автомобилем оказался не «Роллс-Ройс», как почему-то ожидала Алёна, а всего лишь фиолетовая «Мазда», которая совершенно уникально подходила к сиреневато-серой норковой шубке Натальи Михайловны. Вела grand-dame великолепно – небрежно, элегантно, стремительно. И когда через пять минут – домчали с неправдоподобной скоростью! – Алёна неуклюже выползла из приземистой «Мазды», она вдруг почувствовала себя ужасно неуклюжей, никчемной, а главное – неопрятной. И голова-то у нее теперь почти лысая, и накраситься-то она сегодня забыла, и мутоновая шубка, отороченная ламой, которая ей так нравилась и, на ее взгляд, необыкновенно ей шла, казалась сейчас тяжелой, грубой и… провинциальной. Узкие джинсы выглядели нелепо в еще вполне зимнюю пору, а сапоги оказались испачканы в какой-то строительной грязи. Ну вот откуда было взяться этой грязи? Не ходила Алёна по стройкам, она побожиться готова, что не ходила!

Впрочем, Наталье Михайловне, понятно, божба Алёны и даром была не нужна! Она так и подталкивала растерянную писательницу к высокому крыльцу прелестного белого здания, стоявшего на одной из красивейших площадей города, да еще и на высоком берегу Волги. Зимой здесь тоже было очень мило, и даже галки, истошно оравшие в старых липах, окружавших площадь, казались уместными и необходимыми. Лишней себя чувствовала только Алёна…

«Ничего у меня не получится! – твердила она себе, уныло косясь на носки не самых казистых в мире, к тому же и запачканных своих сапог. – Со мной этот англизированный русско-французский эмигрант и разговаривать не станет. Даст от ворот поворот, и все. Вообще для начала меня просто не пустят в гостиницу, придется тамошним церберам-охранникам что-то объяснять. А что объяснять-то?! Решат еще, что я проститутка, которая тут клиентов ловит… Хотя нет, не решат. Не похожа я на проститутку. На меня ни один порядочный клиент не клюнет – с такой-то головой, в смысле – с черепом. Тем паче – клиент русско-французский. Ладно, сделаю физиономию топором и пойду с деловым видом. Авось испугаются топора и не остановят!»

Алёна вошла в холл и только собралась сделать эту самую физиономию этим самым топором, как вдруг обнаружила, что никто из гостиничных аргусов и церберов на нее не обращает ровно никакого внимания. Около стойки рецепшн происходил какой-то негромкий и даже вежливый, но очень выразительный скандал администрации с группой иностранцев. Похоже, вышла какая-то накладка с номерами: кто-то то ли недоплатил, то ли переплатил, а может, загвоздка была вовсе в другом. Алёна не стала вдаваться в подробности, да они ее и не интересовали нимало. Как говорится, мухой метнулась она к лифту и вскочила, вернее, влетела в него. Пятый этаж. Номер, какой номер? Ах ты, черт, нужно мимо столика дежурной проходить… Сейчас начнутся разные-всякие объяснялки…

Нет, ничего такого не началось – дежурной не оказалось на месте. Повезло… А вот и номер 534. А почему дверь открыта? Понятно, горничная меняет постель. Значит, хозяина на месте нет, надо смыться. А зачем? Не лучше ли спросить, когда он будет? Может, он в буфет вышел и вот-вот вернется, к концу уборки.

– Извините, я могу видеть господина Шведова? – спросила Алёна самым строгим и официальным голосом.

– Да он только что съехал, – отозвалась несколько запыхавшаяся горничная – хорошенькая девушка с тем деловым, смышленым и несколько хищным личиком, какие бывают у провинциалок, явившихся завоевывать крупные города. – Они все, французы, съехали. Решили не поездом в Москву ехать, чтобы там на самолет пересесть, а сразу из Нижнего лететь, «Люфтганзой». Неужели вы их не видели? Они там с администрацией разбираются, какие-то проблемы у них с оплатой-переплатой-недоплатой, с возвратом денег, что ли…

– Так это они там были?! – так и ахнула Алёна. – А мне и в голову не пришло, что это они! И что, Шведов тоже там?

– Может быть, – пожала плечами горничная. И вдруг спросила: – А вы не Наталья Михайловна Каверина будете?

Алёна растерянно хлопнула глазами:

– Наталья Михайловна Каверина? – Да ведь она наверняка имеет в виду ее неожиданную клиентку! – Нет, я не она, однако я… А почему вы решили?

– Потому что мсье Шведов, – сказала горничная («Ах ты, господи, вот уж поистине смесь французского с нижегородским!» – чуть не взвыла от смеха Алёна и даже закашлялась, чтобы замаскировать неодолимый порыв захихикать), – оставил для нее письмо. И уверял, что она обязательно придет и будет его спрашивать. Лучше бы он его у администратора оставил, конечно, а то мне только хлопоты лишние.

«Письмо? Письмо!» – замелькало в мыслях Алены.

– Но я как раз от нее! От Натальи Михайловны! От Кавериной! – вскричала писательница Дмитриева. – Я могу передать ей это письмо!

1918 год

Аглая тупо смотрела на неподвижное тело Константина, а Наталья между тем уже очнулась. Сдернула домотканый половичок, лежавший у порога, и Аглая увидела крышку люка с железным кольцом.

– Подними! – скомандовала Наталья сдавленным голосом. – Подними крышку и спускайся вниз.

Аглая покорно сдвинула тяжелую крышку, но, когда внизу открылась темная ямина, из которой пахнуло сырой землей, как из могилы, отпрянула:

– Не полезу. Не хочу!

– Что?! – взвизгнула Наталья и вскинула обрез. – А ну быстро… пошла!

Аглая, конечно, была трусиха, а обрез в руках Натальи выглядел очень страшно. Наверное, пришлось бы подчиниться, но Аглая просто не успела.

Дверь в комнату распахнулась, и появился высокий худой человек, весь с невероятной тщательностью одетый в черную, похрустывающую то ли от новизны, то ли от плохой выделки кожу. Вдобавок он и сам был жгучий брюнет с черными глазами, усами и бородой, круглые очки тоже оказались в черной оправе.

Алый бант в петлице куртки – единственное пятно, нарушающее вопиющую мрачность его внешности. А вот револьвер с дымящимся стволом мрачность усугублял…

– Где она? – выкрикнул он, озирая замерших девушек. – Удрала? Вот те на…

Какие-то люди вбежали за ним в комнату. В основном матросы, и Аглая мельком поразилась, как много их развелось в Нижнем. Впрочем, в свите кожаного человека были и солдаты, и столь же кожаные и хрустящие, как он, люди, наверное, сплошь комиссары. В комнате мигом стало тесно. Наталью отпихнули к стене, а Аглая оказалась неподалеку от маленькой двери. Каждый вновь вбегавший считал своим долгом заглянуть в подпол и крикнуть:

– Удрала? Ай да молодчина!

Аглая прекрасно понимала, кого они ищут. Видимо, люди спешили на подмогу Ларисе Полетаевой, да считают, что опоздали: она уже успела сбежать через подпол. Конечно, они знают Ларису Полетаеву в лицо, вот почему не обращают на Аглаю никакого внимания.

Ну и хорошо. Значит, в случае чего есть надежда незаметно сбежать… если Наталья не выдаст, конечно.

Но Наталья помалкивала – стояла, закрыв лицо руками, плечи ее тряслись. Плачет, что ли? Надеется взять кожаную банду на жалость? Ох, непохоже, что они могут кого-то пожалеть… «Лучше надеяться только на себя и на свою удачу», – думала Аглая и медленно перемещалась все ближе и ближе к двери.