Текст книги "Коло Жизни. Средина. Том первый"

Правда сейчас, еще в начальном своем движение в ашерской религии, как и во многих иных течениях верований придуманных под себя, присутствовали люди безоговорочно верующие в чистоту ее божества. Умеющие во имя ее существования и, как они наивно предполагали процветания, переступить не только через жизни своих собратьев, но и через собственную, оправдываясь пред совестью истинной величественностью Ашера.

Но тот процесс будет длиться лишь ограниченный временной период. Ибо люди, вошедшие во вкус теми самыми изменениями верований, традиций, способностью бесчестить то, что допрежь славили, вмале предадут и Ашера. И ашерская религия дрогнет… она сотрясется тогда, когда большая часть человечества окончательно переступит через какие-либо духовные и нравственные границы, и поставит во главе угла всего-навсе материальные ценности.

Однако – это будет много позже!

Будет, но только погодя…

А сейчас, когда на Земле жил Яробор, ашерская религия была могущественной силой, умеющей без разбору истязать, умерщвлять, сжигать тех, кто не подчинялся Богу Ашеру.

Потому в тот год, когда Ярушке исполнилось шесть лет по согласованию с Вежды, дабы спасти мальчика и утаить присутствие опеки от Крушеца, было принято решение поджечь по краю леса торфяники. Данная местность, изобиловала застойными озерами и прудами, куда прекратился доступ воды, обильно поросшими плавучим мхом и осокой, каковые степенно оплели собой всю поверхность водоема. Опускающиеся на дно, отмирающие побеги образовали плотные плавучие полотнища, на оных теперь росли кустарники и деревья. Подожженные марухами торфяники, направленным на латников дымом изгнали тех из лесов и сим обеспечили дальнейшую жизнь поселений лесиков. Это изгнание латников марухи (прибывшие из Галактики Господа Мора Весеи, где они обитали в нескольких крупных системах и созвездиях, и являлись основой того Мира) делали еще пару раз в течение последующих лет взросления мальчика, всяк раз выдворяя из земель лесиков вельми, как оказалось, настырных ашерских служителей.

Те частые пожары, о которых лесики знали, абы легчайшая дымка все же достигала и их поселений, хотя никак им не вредила, общинников вельми тревожила… Тревожила, потому как они предполагали, что их вызывают сами латники из ордена Ашера, желающие таким образом подобраться к ним ближе. Поелику подумывали об уходе из этих мест дальше в глубины леса. Сами же латники не раз изгнанные из лесов чадным дымом, возникающим стабильно обок его окоема, и каждый раз, встающий широкой стеной, считали, что это богоотступникам лесикам помогают демоны, бесы, нечисть Лукавого. Лукавый в ашерской религии не значился Богом. Когда-то он слыл старшим помощником у Ашера, но предав его и вознамерившись отнять могущество, был сброшен в горящую преисподнюю, что поместилась в земных глубинах, где вечно горел огонь, пожирающий души грешников. Латники полагали, что злобные сподручники Лукавого помогают нечестивцам, а посему возгорались их сердца праведным гневом и желанием изгнать бесов из лесных пределов. Сжечь в огне заблудших, заплутавших в неверии людей тем самым освободив землю от зла, а тела от гниющих душ.

Похоже, ашерская религия ввергла своих верующих и вовсе в сомкнутые границы, сдерживая не только научные, философские, художественные течения, идеи. Запрещая думать даже о том, что еще на заре человечества было им даровано белоглазыми альвами, гипоцентаврами. Эта религия поглощала знания, извращала суждения, летопись времен. Она вгоняла развитие мысли в оцепеневшее состояние… состояние страха и затаенности. Понеже лишь под страхом смерти, пыток, изуверств человек начинает клонить вниз свою голову и более уже не видит над собой неба. Того самого чуда: небосвода, тверди, небесной лазури, небесного купола, выси, небес, единожды созданного Богами, старшим из них Господом Першим с марной синевой и раскиданных по нему сияющих звезд, аль Зиждителем Небо с голубизной насыщенной, глубокой дали.

Глава седьмая

Яробору в этот год исполнилось тринадцать лет, и так как он принадлежал к касте воинов-княжичей (хотя и не обладал для того способностями, ибо все также не умело держал меч в руках, плохо метал копье, не набрал должной мощи в руках и плечах), отцом его, Твердоликом Борзятой, было решено проводить обряд имянаречения. Отец надеялся, что деды, приглядывающие из Лугов за своими чадами, помогут его сыну.

Сухощавый Яробор проходил на равных все испытания с другими отроками его сверстниками, также принадлежащим к касте воинов. Испытания как таковые должны были показать, достиг ли отрок к тринадцати годам необходимых навыков. Первым из трех положенных испытаний стало умение за короткий срок уйти от преследования и схорониться в лесу так, чтобы приставленный к нему старший, опытный воин не смог его найти.

Во втором испытании отрок уходил в глубины леса к дубу Бога Воителя. Оставаясь недалече от него на ночь, мальчик обязан был изгнать из своей души всякий страх. Допрежь того он укладывал под камень оружие, засыпал тайник листьями дуба, собранного под деревом Воителя и зверобоем, каковые по поверьям наделяли его мощью неотвратимости. Разжигая костер вблизи от тайника испытуемый обязан был бдить подле того оружия всю ночь. Дожидаясь особого знака или окрика духа, что означало – он как отрок, достоин получить второе имя, а его оружие – готово к бою.

И третьим самым важным испытанием становилось так называемое вхождение отрока в юдоль. Для этого мальчика поили особым снадобьем, настоянным на травах и сушеном мухоморе, отправляя его сознание в Луга Дедов, где предки сообщали испытуемому новое имя.

Из этих трех испытаний Яробора больше всего пугало именно первое. Ибо уйти от погони, схоронившись в лесу, было почти невыполнимо для мальца. Он не просто плохо ориентировался в лесу, Яробор там вообще не ориентировался. Хаживая туда в сопровождение сродников, отрок никогда не запоминал те приметные для их взора вещи. Он любил лес лишь по одной причине… Там в недрах той зеленой мощи и листвы испытывал мальчик особую свою хрупкость, точно был согрет и опекаем в такой момент теми, кого любила не столько плоть, сколько само естество. Да и старшим, которому ноне выпало идти по следу Ярушки, стал сам Здебор Олесь, чье величание значило лесной. Охотник и следопыт, лучший друг старшего брата Чеслава Буя, муж взрослый и многоопытный от которого уйти досель никому не удавалось, тем паче схорониться.

Хотя Боги, Вежды и Седми тревожились иному испытанию мальчика. Тому самому последнему, введению в транс, абы понимали, что это может, вельми неоднозначно отразится на Крушеце… Малецык мог и вовсе запаниковать и выплеснуть на них такую мощь зова, которая болезненно отзовется во всех Зиждителях, и может навредить самой лучице.

Посему Вежды пред началом испытания побывал у Родителя.

Господь неторопко вступил в залу маковки из зеркальной глади стены и с той же медлительностью направился к стоящему посредь помещения креслу.

– Что сказал Родитель? – взволнованно поспрашал Седми и обдал мышиной дымчатостью своих очей старшего брата.

Димург скривил в недовольных изгибах свои толстые уста и единожды качнул головой, и глазом в навершие своего венца, досадливо протянув:

– Высказал, свое недовольство тем, что я давеча уничтожил этих латников, кои собирались сызнова идти на нашего мальчика. Сказал, коль я еще позволю себе, что-либо без его ведома и одобрения, Он передаст меня на руки Отцу.

Вежды и впрямь последних латников уничтожил. Поелику вельми устал от настырности этих людей, и, услыхав в новом докладе Благи о готовящемся нападении, повелел анчуткам пульнуть с маковки по этому, как Господь выразился «безумному сборищу», малую севергу. Вероятно, тем пламенем не просто уничтожив самих латников, но и встревожив Крушеца, або движение северги в мироколице и над землей было видено лесиками. Димург медлительно подошел к креслу, поверхность которого напоминала побуревший, подавшийся гнили овощ, опираясь руками о высокий ослон оного, замерши, стоял Седми, и остановился напротив брата. Неяркое сияние почти серого полотнища в своде залы заполонило его не облаками, а прямо-таки предгрозовыми тучами придавшими и без того темному помещению расстроено-печальный, сгрустнувший вид.

– Похоже, – заметил Вежды и лишь теперь развернувшись, опустился в кресло. – От Родителя не утаилось, что мы переносили мальчика тогда, когда цепляли Лег-хранителя на маковку. Интересно, сколько раз его за это время видел, а сказал мне об этом только сейчас. – Бог оперся спиной об ослон кресла, и, воззрился в зеркальность, в то самое место, где отражалось лицо Седми. Теперь Димург заговорил бархатисто-мелодичным голосом, точно впитавшим его баритон и заодно бас-баритон Першего, передавая слова Родителя, – мой бесценный Вежды, не стоит творить, что-то вразрез с моими замыслами. Тем более стараясь укрыть от меня очевидное. Это мое последнее предупреждение лично тебе, моя любезность… Более не будет. И как бы ты мне не был дорог, обещаю, еще нечто в виде перемещения мальчика, без моего одобрения, и я тебя накажу.

– Одначе, – негромко дыхнул Седми.

Вежды малозаметно повел плечами, словно стараясь сбросить с них накинутый поверх голубого долгого сакхи фиолетовый сквозной плащ, стянутый на груди крупной серебряной пряжкой в виде перста, осыпанного по своему навершию крупным янтарем.

– Вот тебе и одначе, – произнес, чуть фыркая Димург, и лицо его просияло широкой улыбкой. – Странно, что апекс не помог скрыть перемещение мальчика, он вообще-то прекрасно заглушает какое-либо движение живой плоти… Впрочем, с тем Родителю неизвестно, что мы сховали с тобой, а значит, щит который я на тот момент установил над маковкой, скрыл наше внутреннее перемещение в ней, и разговоры. Выходит, кто-то на Земле приглядывал за мальчиком от Родителя. Приглядывал, потому не сумел проникнуть сюда на маковку… Или, – все также задумчиво и сияя, произнес Вежды, и огладил перстами свою дугообразную бровь. – Пригляд установлен за нами. Скорее всего за мной, потому тот кто бдит, передал на Родителя с Земли информацию, а на маковке под щитом его звук потерялся. Да… раз Родитель не знает о том, что мы с тобой сховали, точно кто-то следит за мной… Наверно и за тобой малецык.

– Кто? – встревожено вопросил Рас и обернулся, точно жаждая разглядеть того, кто его бдил.

Он рывком убрал руки с грядушки ослона, и медленно обойдя кресло, принялся прохаживаться вдоль залы вблизи от Вежды.

– Да, откуда ж я знаю кто, мой милый, – неспешно роняя слова, отозвался Димург, взором следуя за двигающимся младшим братом. – Это же создания Родителя. Их невозможно увидеть, кроме как ты понимаешь особо доверенных, таких как гамаюны… Ну, ладно, думаю теперь надо всяк раз создавать щит. Хотя Родитель коль о том прознает, а Он, несомненно, прознает, воздействует на маковку лоучем. Да, а после, вероятно, сдаст меня на руки Отцу, что будет вельми не приятным. Ибо я не люблю тревожить нашего дорогого Отца… Кстати насчет Отца, его, похоже, намедни к себе вызывал Родитель, и, что-то обсуждал. О том Родитель обмолвился, как– то вскользь. Я, обаче, спросил Его напрямую, о причине вызова Отца, а Он ответил, что это-де меня не касается. Меня-де касается одно, пригляд за мальчиком на испытании так, чтобы он не пострадал. А Крушец более не буйствовал, как получилось в прошлый раз.

Сказывая про прошлый раз, Родитель имел в виду, что выпущенную с маковки малую севергу в латников приметили не только лесики, но и Яробор. Тогда мальчик недвижно застыл на месте, уставившись в небо, точно стараясь разорвать взглядом саму атмосферу и дотянуться до маковки четвертой планеты, заметив быстро летевший по нему круглый огонек, за которым тянулась тонкая веревочка. Полет огненного шара продолжался не более нескольких секунд. Он будто врезался в густоту леса, где-то далеко, а миг спустя в той местности, над кронами деревьев, появилось облачко сизого дыма, степенно рассеявшееся. Вместе с исчезновением огненного шара, послышался гул и рокотание, и сама оземь под ногами тягостно сотряслась. Прошло минут десять, после падения огненного шара, когда Яроборка нежданно рывком сомкнул очи и туго качнулся взад… вперед. Его тело окаменело, а ноги подкосились. Мальчик плашмя рухнул на оземь, врезавшись лицом и грудью в его плотную поверхность. Еще чуть-чуть и по туловищу, конечностям волной прошла судорога, каковая скрутила не только руки, ноги, позвонок, но, кажется, и каждую жилку на теле. Яробор еще раз надрывно дернулся, а после застыл так, что подбежавшим к нему сродникам показалось, он не просто прекратил дышать, остановилось биение его сердца. А мгновение погодя высокий, доступный и направленный на Родителя звук рассек Вселенную, с особым звоном прокатившись по Отческим недрам. Зов, в котором Крушец выплеснул все свое негодование на Родителя. Пришедший в себя несколькими часами спустя Яробор, был не только слаб, но в течение еще семи-девяти дней жаловался на боль в голове и звучащий в ней шум.

Очевидно, такое состояние мальчика встревожило не только его родителей, но и как понятно Богов, Родителя. Однако в этот раз от осмотра отрока на маковке отговорил Родителя Вежды, предположивший на основании доклада Лег-хранителя, что саму боль и шум посылает Крушец, таким побытом, стараясь обратить на себя внимание… Внимание, Определенно, Крушец знал, что его бдят… Он наверно и хотел всего только, чтобы приглядывали за его плотью открыто. Что в целом не входило в замыслы Родителя, потому как последний желал роста Крушеца. Роста, взросления и посему все замыслы Родителя были ноне направлены лишь на одно, не просто на сцепку, спайку лучицы с плотью, сколько на получение мозгом мальчика новых эмоций, знаний и чувственности, которые становились невозможными в состоянии спокойствия, благополучия и отсутствия соперничества… Да и в ближайшие планы Родителя входило становления Крушец, как Бога, в отношение той плоти в оной днесь он обитал.

Яробор бежал очень быстро. Он знал, что время теперь работает против него, поелику он никогда не бегал быстро… ретиво так как его сродники, желая ходить и хаживая медленной поступью. Стучащий по спине своим деревянным боком кожаный колчан всяк миг точно подталкивал мальца вперед оперенными навершиями стрел, прибольно ударяя его в затылок, хлопая по синему холсту краски, рубахи туникообразного покроя, дополненную скошенными, прямыми рукавами и воротом, застегивающимся на пуговицу. Обряженный в серые порты, имеющие пришивной, узкий пояс, где на одном из швов находилась прореха для подвязывания их на стане. Порты были короткими и заправлялись в каныши, сапоги на жесткой подошве с мягкими широкими голенищами, привязывающиеся к щиколотке и под коленом ремешком. Краска всегда одевалась навыпуск, и посему опоясывалась поверху покромкой с рельефными, узорчато-вышитыми обрядовыми символами. Покромка, и сама формирующая круг… коло обок человеческого тела употреблялась как оберег от злых демонов, бесов, нечисти.

Лесики считали, что в вышивке украшающей покромку заключены не просто символы, а письмена. Данная вышивка относилась к так называемой узелковой письменности, наузам. И коли женщины вплетали ее в пояса и очелья, то мужи наравне с рунической плели ее на нитях. С помощью определенных узелков подвязываемых к основной нити, формировалось слово понятие, кое друг от друга отделялось красным волоконцем. Сами нити опосля сматывались в клубки и хранились в берестяных ларях. Помимо науза, лесики использовали и рунические образы при письме, называемые карунами. Каруны были, как и иероглифическое письмо, и образно-зеркальная молвица, когда-то предоставлены землянам гипоцентаврами, частично заменив ранее дарованную белоглазыми альвами слоговую письменность начертанную образом «черт и резов», а также ту самую узелковую, которой учили темнокожих детей нежить печище Димургов, и отпрысков Асила ометеотли и дзасики-вараси печище Атефов.

Бегущий Яробор в руках сжимал ноне лук, самострел был дорогим оружием, потому принадлежал лишь старшим. Порой своими концами-рогами выточенными из дуба лук задевал ветви деревьев, абы отрок, убежав из поселения, допрежь перебравшись вплавь через реку, углубился в смешанный хвойно-лиственный гай, где степенно на смену березовым и осиновым рощам наполненных утренними лучами солнца пришли глухие ельники. На место, каковым засим широкой полосой протянулись полутемные липники, где кроны деревьев скрыли не только солнечный свет, но и само небо от глаз мальца. А после сызнова появились светлые сосновые боры, перемешанные еловыми вкраплениями сарафанно-раскидавшими свои мощные в сравнение с верхними, нижние ветви. Иноредь ветви деревьев вроде, как и вовсе сплотились с землей, сверху присыпанные опавшей хвоей, листвой, они были схоронены полстинами зеленых мхов, одновременно скрывающих и саму почву, приглушающих гулкие звуки подошв канышей Яробора.

Переплыть через Кривулю отроку посоветовал его племяш и друг Браним Горяй, каковой когда-то также смог уйти от погони и спрятавшись в глубинах леса, вернулся домой к вечеру, будучи так и не найденным. Ведь по правилам испытания догнать и разыскать беглеца старший должен был до того мгновения, как Бог Солнце Дажбы достигнет на небосклоне две трети дневного пути. Впрочем, Яробор и не надеялся столько продержаться, так как уже сейчас весьма запыхался и утомился, а от сырого белья и обувки, которые не снял, почасту покрывался крупными мурашками. Липкий, стылый пот, смешиваясь с водицей, напитавшей ткань, неприятно тулил одежу к телу и мальчик оттого морщил свой гладкий лоб, вскидывая вверх дугообразные, русые брови.

Отрок вмале перешел на шаг, широкая ветвь ели резко и хлестко ударила его по лицу, стесав на лбу кожу и окатив жесткостью очи так, что он едва слышно застенав, остановился. Набухшие две капли крови на лбу мальчик спешно смахнул, а засим принялся оглаживать кожу на месте пореза и на малеша притупивший краски левый глаз. Отдышавшись совсем немного, Ярушка глубоко вздохнул и прислушался. Кругом него лес также насыщенно дышал… дышал и жил. Деревья легохонько покачивали своими ветвями, и колыхались на них не только мелкие отростки несущие один-два листка (махую россыпь хвоинок). Шевелились и мощные ветви, потряхивая своими островерхими верхушками и плоскими листами всякой разной формы то лопастной, то крылевидной, то яйцевидно-ромбической, то с широким клиновидным основанием, то почти усеченным, то дланевидно-пальчатым… косо-сердцевидным… косо-овальным.

В голубых небесах, прикрытых размашистыми кронами лиственных деревьев подступивших впритык к конусным темно-зеленым елям, сквозное белое одеяло облаков, протянувшись по всей его поверхности, всколыхнуло смурь в Яроборе… Та самая тоска, жившая в мальце с рождения, ноне не просто напомнила о чем-то дорогом, но и словно надавив на горло, на малость остановила в нем дыхание… и с тем течение самой жизни. Легкие трели птиц наполнили лес изнутри, и сняли своей теплотой болезненное состояние с самой плоти отрока. Летнее утро только вступало в свои права. И желто-насыщенный свет зачинающегося лета, и лучи выпорхнувшие от звезды Солнца, от Бога Дажбы, днесь берущего управление в свои руки, насытили лес. Лучи обогнули мощные стволы деревьев, просочились сквозь кроны, ветви, чрез сами зелено-ядреные листы, проскользнули промеж малых хвоинок, и, соприкоснувшись с оземью, прикрытой мхами, заиграли на ней малыми каплями росы впавшей с неба, и брызгами скатившимися с одежи мальчугана. Порывистое дуновение принесло к ноздрям Яробора не только свеже-настоявшийся аромат леса насыщенного хвойной смолой, слегка горьковатый, но и прозрачный дух земли пропитанной сладковато-пряным соцветием трав, оные нынче в начале кресень месяца набрались силы.

Далекий хруст ветви вывел из любования отрока. Он тревожно оглянулся, обозревая раскинувшиеся позади него зеленые нивы и вздрогнул, так как вельми плохо ориентируясь в лесу не смог признать ничего здесь знамого. Яробор и вообще не хотел проходить испытания и о том давеча вечером сказывал отцу, объясняя, что он не воин, не следопыт и не охотник, потому легко может заплутать. Но Твердолик Борзята, несмотря на уговоры супруги, остался непреклонным, ибо каждый из его сынов и внуков дотоль с достоинством проходили испытания. И не желал старшак общины каким-либо образом потворствовать слабости, именно духовной слабости меньшого сына. Хотя и весьма беспокоился, что его любимец и поскребышек, такой умный и неординарный мальчик, не способен достойно держать меч в руках. Потому Твердолик Борзята, непременно, жаждал, чтобы Яробору удалось пройти испытание… хоть убежать… продержать пару часов. Отрок же питая вельми нежные и трепетные чувства к родителям, не желая огорчать отца, молча, выслушал его назидательную речь и смирился с испытанием. Посему-то и бежал столь рьяно в глубины леса, в надежде продержаться хотя бы немного. И пусть не пройти испытания, но все же не отказаться от него, не дать слабины и не опозорить собственный род и Дедов.

– Ох! – тихо дыхнул мальчик и теперь развернувшись полностью, оглядел позади себя едва заметную тропку, пробитую собственным скорым бегом.

Нежданно хруст и скрежет, густой волной, наполнили лес, и долетел он с той местности, где намедни пробегал Яробор. И тотчас справа на ветку ели опустилась сорока, и вовсе голосисто заполонила своим стрекотом гай.

«Погоня!» – промелькнуло в голове отрока и он не мешкая развернувшись, сорвался с места. Уже не обращая внимание на хлестающие по телу и лицу жесткими хвоинками ветки… Уже не понимая, что таковой хруст и скрежет не может издавать охотник и следопыт Здебор Олесь, днесь направленный марухами по ложному пути.

Бешенный бой сердца мальчика, казалось, желал разорвать грудную клетку и вывалиться под ноги. Тугой болью полыхала внутри голова, и на доли секунд смаглость сияния заслоняла очи. Движение ног Яробора нежданно сбилось, они вдруг дрогнули в коленях, а засим вроде как переплелись меж собой. Мальчик рывком дернулся вперед и почувствовал, как порывчато зацепился обеими ногами за что-то, да тотчас полетел вниз в обрывистый овраг, раскинувшийся узкой вытянутой ложбинкой. Однако, правая нога не просто зацепилась за пучащийся корень, она прямо-таки спаялась с ним, и последний резко дернул на себя падающего мальца, не дав возможности свалиться на дно оврага. С тем, впрочем, сей древовидный стержень, прибольно рванул саму ногу в щиколотке. Яроборка треснулся лицом об откосную стену ложбины и повис вниз головой, выронив из рук лук.

Только через некоторое время, узрев и осознав, что ближайшее его приземление составляет метра три не меньше. Дно оврага представляло, из себя, глинисто-каменное русло речушки, совсем узенькой, точно вправленной в границы небольших, корявых, иссеченных каменьев, местами прикрытых плетущимися стеблями брусники с кожистыми, блестящими листочками.

– Ой! – и вовсе еле слышимо дыхнул отрок, понимая, что коли он сейчас свалится, угодит головой прямо на эти коряво топорщившиеся валуны и тогда вряд ли пройдет испытание, если вообще сможет остаться в живых.

Повисший вдоль головы колчан туго качнулся, укрепленный на широком ремне, он степенно слез вниз с плеча, и, сорвавшись с вытянутых книзу рук, улетел в направление лука. А вслед за колчаном носок сапога предательски, дрогнув, соскользнул с древовидно-натянутого силка-коренья, и Яробор дернувшись всем телом вниз, громко закричал… Столь громко, что плоть его надрывисто сотряслась и тотчас окаменела. Туловище прогнулось покатой дугой в позвоночнике, веки разом сомкнулись и сердце единождым махом перестало биться. А миг спустя высокий, доступный одним Зиждителям звук рассек Солнечную систему, все Галактики входящие во Вселенную и с особой мощью прошелся по маковке притулившейся на четвертой планете. Крушец тем зовом сообщал своим сродником, что он напуган, в беде и не желает… сейчас не желает расставаться с этой плотью.

Прошла, по-видимому, лишь доля мгновения, в котором тело отрока уже преодолело почти половину откосной стены оврага, когда гулкое, беспокойное трещание сорок наполнило не только ближайшее к оврагу дерево, но зазвучало и внутри ложбинки. Черно-белые крылья сороки, трепещущие на маленьком ее тельце, стремительно просквозили по дну оврага, едва всколыхав вялотекущие воды узкой речушки. Черные лапки птички, коснувшись покрытого брусничными стеблями валуна, немедля ярко вспыхнув мерцающими, черно-белыми струями света, выплеснули высоко вверх поток сияния, поглотив и саму сороку, и падающего вниз Яробора. Однако, всего-навсе затем, чтобы крутнувшись по спирали живописать вельми высокую в сравнение с человеком королеву марух, крепко держащую в объятиях потерявшего сознания и окаменевшего мальчика, все поколь висящего вниз головой.

Легкое чи… чи… чи раздалось подле стоящей королевы и на соседний с корявыми боками камень опустилась еще одна сорока. Она также как королева выкинула вверх черно-белые дымчатые лучи света, резво пошедшие спиралевидной дугой, и вмале обратилась в еще одну маруху. Такую же, как Блага высокую с выточенной фигурой с серовато-стальным цветом кожи, зализанными назад волосами, только не серебристыми, а почти черными. Обряженная в сине-черное долгополое одеяние точно собранное из широких отрезов ткани, обмотанных вкруг туловища, а посему не имеющего швов, стыков, пуговиц, застежек и рукавов. Изящество тому одеянию придавало множество мельчайших, узких складок, подчеркивающих покатость стройных форм тела, с тем, однако, скрывающие не только ноги, но и стопы как таковые.

– Скорей! – властно произнесла королева.

И иная маруха торопливо ступив к висящему отроку, присев на корточки подхватила его голову. Она бережно приподняла тело мальца, и, помогая Благе, перенесла и уложила его ниже по руслу речки, где расширяющийся овраг предоставлял места не только для выстилающих дно камней, но и порос низкой зеленой травой.

Уложив все еще окаменевшего, в беспамятстве Ярушку на землю королева присела под него так, что задравшееся ее бело-черно одеяние, наконец, показало скрываемые дотоль ноги, не имеющие ничего общего с людскими, а похожие на лапы ящерицы. По своей округлой форме имеющие не просто один коленный сустав, а два расположенных чуть выше и ниже того, что был у человека. Четырехпалая, округлая стопа, где просматривались пальцы, два удлиненных поместившихся впереди (на оные шла опора), и два иных по краям, явственно придавала марухам сходство с миром пресмыкающихся.

– Что с господином ваше королевское сиятельство Стрел-Сорока-Ящерица-Морокунья-Благовидная? – на одном предыхание вопросила маруха и ее блекло-серые радужки полностью заполнили раскосые очи со вздернутыми кверху уголками.

– Не ведаю маги Лет-Сорока-Змея-Морокунья-Ведомая, – чуть слышно отозвалась королева, беспокойно ощупывая лишенное жизни лицо отрока, с красноватым подтеком под носом. Она нежно огладила материю краски на его груди и на малость замерев в области сердца и вовсе тягостно произнесла, – Дхийо Йо Нах Прачодайат! великий Творец Господь Мор! Сердце не бьется!

– Нет! нет! ваше королевское сиятельство, – шибутно проронила маги и также опустилась подле мальчика на присядки. Она, обхватив, приподнял напряженную руку отрока, внутри не просто сведенную корчей, а словно забитой каменьями. – Конечности окаменевшие, – нежно массируя перста мальчика, отметила маруха, – такого не может происходить впервые мгновения гибели с человеком. Омертвение плоти приходит позже, это нечто иное. Надобно срочно связаться с Господом Вежды.

– С Господом Вежды? – протянула потухшим голосом королева. – Да, конечно, надо связаться с Господом.

Блага не мешкая вскочила с присядок, и зримо качнувшись всей плотью туды… сюды… сомкнула очи. И на том месте, где у человека были виски, а у марух располагались вытянутые тонкие щели, начинающиеся от уголков очей и уходящие под волосы, с округлыми краями зримо колыхающиеся, нежданно яростно вспыхнула голубоватая изморозь и точно выпустила из своих недр сине-зеленый, густой дымок.