Текст книги "Коло Жизни. Средина. Том первый"

– Трясца-не-всипуха, – вмешался в толкование Седми, очевидно, утомленный той бесконечной болтовней создания. – Ежели, ты тотчас не смолкнешь, я тебя испалю. Так как в отличие от моего дорогого старшего брата, являюсь вельми несправедливым и совершенно тобой не дорожу.

И немедля с пшеничных волос Раса, с его серебристого сакхи и молочной кожи вниз скатилась огнистая россыпь искорок, купно покрывшая собой не только поверхность пола, но и серую кожу спины бесицы-трясавицы, кажется, еще сильней проявив чагровость ее угловатых костей. Трясца-не-всипуха мгновенно ощутив тот жар на коже спины, благоразумно стихла, и с тем испрямившись, с невообразимой теплотой и трепетом воззрилась в лицо своего Творца.

Вежды надрывно вздохнул, всколыхав той протяжностью материю собственного сакхи и вновь опершись на ослон кресла, много мягче сказал, обращаясь к одному Седми:

– Итак, мой бесценный малецык, о чем мы с тобой давеча говорили?

– Мы говорили, брат, – нежно отозвался Седми и ласково просиял Димургу. – О нашем мальчике. У которого, похоже, сломана ножка. И так как он находится в достаточной дали от своих сродников и поселения, возник меж нами вопрос, каким образом мы можем ему помочь так, чтобы на нас не гневался Родитель и не дергался Крушец. Посему надобно сюда вызвать вельми умного и послушного моего споспешника Кукера, каковой никогда не позволит себе то, чего ноне я тут узрел.

Глава десятая

Яробор ухватился руками за корень, нависающий над ним чуток выше, и плавно подтянувшись, приподнял верхнюю часть корпуса почти до стана. В то же момент малец резко вздел левую ногу и поставил ее на поверхность корня, да не мешкая перехватился правой рукой за чуть выступающий острием валун, с которого в первый миг соскользнули испачканные в склизкой глинистости кончики перст, а рыхлая оземь немалым потоком осыпалась книзу. Слегка подтянув правую ногу, однако, не опираясь на нее, отрок переместил и левую руку на отвесную стену оврага, да придерживаясь за нее, принялся неспешно подниматься. Еще миг и пред очами прополз тот самый расщепленный в средине корень, куда и попал в свое время носок каныша, руки мальчика степенно достигли края оврага, а после их внезапно кто-то крепко ухватил. По первому за пальцы, погодя переместившись к запястьем, а посем с рывком, покачивающегося Ярушку, потянули вверх, и, вытащив на брег, уложили грудью и лицом на землю.

Сладковато-хвойных дух, от устилающего почву лиственно-хвойного ковра, вдарил в нос мальца так, что от той насыщенности аромата у него закружилась голова, и сами собой на немного закрылись очи. Мальчик уже понял, что Здебор Олесь его разыскал. И он не только не прошел испытание, не только сломал лук, но и сам пострадал, а значит в очередной раз доказал собственную ущербность. Тугой болезненностью отозвалась вся плоть Яробора и крупные слезы, переполнив сомкнутые очи, просочились через щель от прилегающих друг к дружке век, да смочили своей горькой соленостью ресницы, щеки и саму оземь. Отрок еще малеша так лежал, гулко глотая всхлипывания и орошая иссохшую хвою и листву слезами, а потом медленно опершись ладонями о поверхность земли, приподнявшись, сел…

Сел и тотчас недвижно замер. Ибо в нескольких шагах от себя увидел странное создание, в первое мгновение показавшееся мальчику вышедшим из предания.

Это был явственно старичок, только совсем замухрышечка. Низкого росточка, вероятно, ниже Яробора, сухощавого сложения али вернее сказать худобитного, каковой вельми сутулился, похоже, что даже горбатился. Хотя такового горба не имел, просто уж дюже сильно кривил спину, опускал плечи и с тем задирал угловато-торчащие лопатки, проступающие сквозь одежу. Длинные на удивление мускулистые руки, сверху были укрыты не кожей, а древовидной, бурой корой, дюже трещиноватой, прям, как у дуба. Сами руки дотягивались до щиколоток, аль может до самих беспалых, больших стоп. На круглом лице (поместившимся на сычиной голове) обильно укрытом густыми волосьми, бородой и усами бурого цвета, воочью просматривались два глаза с фиолетовыми крупными зрачками, широкой синей радужкой, и едва заметной голубоватой склерой. Крючковатым, один-в-один, как сучок, был нос создания, обвислая кожа, оттянутая на выпирающих вперед скулах, прикрывала своей мешковатой дряблостью щеки и словно покоилась на браде. С под волос на узком лбу таращились два маханьких, точно у козлика серебристых рожка… даже не рожка, а каких-то пупырышка. На старичке восседал красный, долгополый, приталенный и расширенный книзу кафтан с глубокой выемкой ворота спереди так, что зрелась его грудь и проступающие с под кожи чагрового цвета кости. Кафтан застегивался слева направо на крючки и не имел рукавов, однако сама горловина там была украшена широкими темно-синими полосами.

– Ты кто? – наконец, выдавил из себя Яробор и слегка подался назад, точно намереваясь сызнова свалиться в овраг.

Впрочем, существо, оное было послано Богами в помощь мальчику, и некоторое время, назад принесено в лес очень расстроенным Вежды, энергично протянуло вперед руку и ухватило Ярушку за плечо. Единожды мягко и крепко, своими костистыми, необычайно длинными, в сравнение с короткой дланью, пятью перстами, не имеющими ногтей, а завершающимися воронкообразными присосками, вроде впившись не просто в ткань краски, а, верно, и в саму кожу мальца.

– Ня бойцеся мяне, господин, – торопливо сказало существо и голос его низкий, пронзительно треснул.

Еще бы ведь Костоломка, посланная Господом Вежды и Зиждителем Седми, еще не раз не выполняла такого ответственного задания. Одно дело вылечить создание на маковке. Пусть данное создание окажется даже господином, несущем внутри себя бесценную для всех бесиц-трясавиц лучицу. А другое дело отправиться «незнамо куды», вести себя скрытно и никоим образом не выдавать своей приближенности к Богам.

Как и вообще с таким справиться…

Получив точные указания от Зиждителей, закручинившаяся Костоломка направилась, и это все в короткий срок, приодеться и выслушать наставления Кукера.

Приодеться…

Как можно приодеться, коль это тряпье некогда на себе не носишь, або оно без надобности. А наставления и вовсе тягостно принять, так как надо не только скрывать, но и выворачиваться, и коль придется прилыгать. А прилыгать доводилось самому господину, самой лучице Господа Першего.

Самое легкое из указанного Зиждителями и Кукером, было для Костоломки излечить и вывести из леса господина, самым тяжелым успокоить. Костоломка слыла сравнительно молодым творением Господа Вежды, так сказать в физическом варианте будучи экспериментом. И именно эта физическая отстраненность обобщенно от рода бесиц-трясавиц и сыграла такую роль в выборе ее как лекаря. А так скорей бы всего послали ее наставницу Гнетуху, которая является традиционным в физическом виде созданием из рода бесиц-трясавиц. Таких же, как Костоломка было создано поколь не так много существ, и Господь Вежды еще не решился данный вид утвердить. А потому на Костоломке лежала особая ответственность за всех представителей сего образа. Представителей, ежели сказывать правдиво, имеющих по многим критериям способности более значимые, чем у традиционных бесиц-трясавиц.

– Ня бойцеся мяне, господин, – сызнова повторилась Костоломка и немедля смолкла, вспомнив наставления Кукера, не говорить на старажытным мове. – Я вас не обижу, господин, – поправилась бесица-трясавица.

– Ты кто? – надрывно задышав вопросил отрок, ощутив, как острой болью наполнилась вся голова.

– Я, – протяжно дыхнула, наново хрустнув голосом, Костоломка и резко дернула головой в бок, стараясь припомнить, как ее величал Кукер, или на худой случай услышать подсказку, ибо споспешник Зиждителя Седми подключил на нее дыбку, что бы в случае чего помочь.

– Я гэтая ваша, ну як вы их называеце, – снова от волнения переходя на истоки своего языка продышала Костоломка, еще разок тряхнув головой, абы дыбка сидела за ее вытянутым серповидном ушком, расположенном на затылке. – Которые в лесу по вашим поверьям управляют… заправляют… То есть хозяева они птиц, зверей, леса, как я поняла.

– А… ты, дух, Дикинький мужичок, – догадливо произнес малец, и, узрев как довольно засияли глаза Костоломки попытался выскочить из ее цепких рук.

А дернулся мальчонка, потому как знал Дикинький мужичок является хранителем леса, хозяином деревьев и всего сущего в нем. Он бережет этот чудесный мир от вторжения людей, посему коли заприметит какую опасность от человека может наказать и с тем завести в чащу, из которой уже в век не выбраться. Аль пришлет своих помощников ауку, манилу, водилу, заплута, стукача оные собьют с толку напустив видений, да дыму в очи, и будет тогда казаться человеку всякие злыдни и пожары, окутывающие его со всех сторон. Некие из тех мелких помощников духов могут завести в болото, или, вытянув все силы заставить спать, потерять сознание, а значит погибнуть.

– Ага, я Дикинький мужичок, – обрадовано откликнулась Костоломка, так и не дождавшись подсказки от Кукера, тем не менее, припомнив нечто такое сказанное им. Однако, имеющая по поводу деяний произнесенного духа и вовсе не ясную информацию (на фоне волнения как-то совершенно сгинувшую в никуда) бесица-трясавица не оставляла надежда, что скворчавшая в ухе дыбка, вмале наладит свою работу и выйдет с ней на связь.

– Значит, это ты меня завел в чащу леса, – голос Яробора слышимо сотрясся, так как он боялся, что сейчас, в отношение него от духа последуют наказания. – Но я ничего плохого в лесу не замышлял. Я не пришел сюда рубить деревья али затевать чего против птиц, зверей.

– Вы меня господин не бойтесь, – торопливо отозвалась Костоломка, страшась встревожить и так, судя по всему, вельми нервного мальчика. – Я вас не обижу. Я прибыла помочь… помочь, вывести из леса… туда к людям.

– Да? – тягостно дыша поспрашал Ярушка не очень-то доверяя словам духа, так как знал, что любят те проказничать и по-злому шутить. – Значит, ты меня не станешь наказывать? – бесица-трясавица торопко качнула головой. – Это хорошо, – погодя отметил он.

И только теперь, не то, чтобы успокоено, сколько следуя приличиям улыбнулся, желая задобрить теплотой своего взгляда Дикинького мужичка.

– У вас господин ноженька болит, – не столько вопрошая, сколько утверждаючи сказала Костоломка.

Она, днесь отлепила кончики перст от плеча отрока, и ласково огладила его руку, пройдясь по ней сверху вниз, ощущая радость, что может прикоснуться к самому господину… почти к лучице Господа Першего. Все также медленно перста бесицы-трясавицы съехали на ногу мальчика, и, докатившись до каныша, остановились как раз на больной лодыжке.

– Знимице абутак, господин, – забываясь, произнесла Костоломка. Обаче, немедля поправившись, дополнила, – сапожек скиньте, господин, я ноженьку. Вашу дражайшую ноженьку огляжу… Да помогу, чтобы она вас болью не изводила.

– А ты умеешь? Умеешь кости вправлять? – удивленно поспрашал Яробор, решив не перечить духу и не гневить еще сильней. И тотчас принялся распахивать голенища, поелику опухшая нога, уже словно переполнила сам каныш.

– Агась… агась умею, оно для гэтага и дасланая, господин, – все также мешая языки протянула бесица-трясавица, радуясь тому, что мальчонка пошел на уступку и стал ровнее дышать.

– Чего? – переспросил отрок, не дюже понимая такую мешанину в словах Дикинького мужичка. – Дасланная? Это чего значит присланная? А кем тогда присланная?.. присланный? – проявив в таком дюже сумбурном ворохе слов значимую сообразительность.

Костоломка, между тем помогающая снимать каныш с ноги мальчика, так как сие ему давалось с трудом, бережно придержала его голень и легохонько потянула на себя подошву. Ярушка гулко ухнул от боли, лицо его зримо побледнело, а лоб покрыл мельчайшим бусенцем пота. Он тягостно дернулся вслед за слезшим с ноги канышом, и, прикрыв глаза, туго задышал. Яркое, слепящее даже очи бесицы-трясавицы смаглое сияние окутало голову отрока, спина его резко прогнулась в районе позвонка, а губы мгновенно свела корча, он едва видимо приоткрыл их, и чуть слышно, дюже глухо дыхнул:

– Скажи Родителю… скажи… я вельми… вельми на него сердит.

Яробор сызнова весь сотрясся, и срыву дернул голову назад. А миг спустя не только спина его испрямилась, помягчели губы, но и открывшиеся глаза, осоловело воззрились на бесицу-трясавицу.

– И почему господин? – спросил он, как почасту было даже не осознав давеча произошедшего.

Впрочем, вымолвленное дотоль его губами четко уловила Костоломка и, наконец, заработавшая дыбка, в которой повелительно и единожды успокоительно прозвучал голос Кукера, указывающего отвлечь мальчика от поспрашаний, уменьшить в размере расширившиеся очи и уклончиво ответить:

– Господин, потому как так положено величать всякое человеческое создание, – повторила она вслед за Кукером. – А прислан я был давным-давно на Землю Богом Волопасом, еще на заре человечества, ибо дотоль состоял в его воинстве. Прислан, абы жить и управлять в этих лесах, быть защитником и смотрителем растений, к которым благоволит Бог Волопас. Посему века хаживаю я по лесу и проверяю все ли тут в порядке, помогаю животным, деревьям и птицам.

Уж и не ведомо на кого направлялась эта бойкая речь Костоломки. На плюхающего ресницами мальчика, каковой итак не сомневался в истинности Дикинького мужичка? На Крушеца, который еще сильнее запульсировал сиянием накрывая им всю голову Ярушки? Или все же на того, кто мог приглядывать днесь от Родителя за происходящим? Поелику, как понимали Боги, за самим мальчиком Родитель не приставил догляда, явно не сомневаясь в Седми и Вежды. С тем, однако, приглядывая за ними самими, посему толкование, те самые о которых не должен был ведать Родитель, велись ноне чаще в зале, которую Вежды прикрывал щитом, потому произнесенное в ней всяк раз раскатываясь по своду, не выходило за пределы маковки.

– И с Богами связи не имею, – добавила напоследок Костоломка, судя по всему, ранее озвученное предназначалось все же лучице, чтобы она более не рвала себя и мальчика.

Верно, эта последняя фраза возымела действие на Крушеца, может он поверил бесице-трясавице, а может все же смирился, потому перестал полыхать сиянием, и полностью выпустил из своего управления Яробора. Чему вельми обрадовалась Костоломка, и, не мешкая приступила к обязанностям, к которым имела способности. Она медленно сняла чулок с ноги отрока, и, положив его на оземь, опустила на него сверху пятку, легохонько при сем качнув головой, вроде оставшись недовольной голубовато-красной отечностью лодыжки. Потом Костоломка засунула за полу кафтана, где был карман, в который Кукер сложил все надобное для лечения, руку и малеша покопашившись в нем вынула оттуда две зеленоватые капсулы. Одну длинную и тощую как ее палец, а другую более короткую и слегка приплюснутую. Первую она сунула себе в рот, при этом разошлись в сторону густые заросли волос, на ее лице, мгновенно выпучив вперед, вроде узкого рукава, дотоль сокрытые губы. Горловина уст, энергично втянув длинную капсулу в свои глубины, также скоро свернувшись, пропала в ворохе волос, и тотчас послышался звук плюмканья и скрежета, точно перемалывали чего-то дюже жесткое. И не только подбородок скрытый брадой, но и вся голова Костоломки закачалась вниз… вверх. Вторую же капсулу бесица-трясавица сунула к губам мальчика, и, кивнув на нее, на чуток прекратив жевать, каким-то выплывшим из нутрей голосом дополнила:

– Сглотните, господин, патовку. Ножанька хварэць и перастане.

Яробор недоверчиво зыркнул на уткнувшуюся ему в уста патовку, не очень надеясь, что от такой малости прекратится боль, но спорить не стал, особлива после ранее услышанного. Потому открыв рот, зубами ухватил вязко-тягучую капсулу. Костоломка немедля подпихнула патовку в глубины рта отрока и та махом плюхнувшись сверху на язык, растеклась кислой вязкостью. Малец неспешно сглотнул получившееся месиво, а миг спустя ощутил, как забористо опалила жидкая патовка глотку. Эта жгучая вязкость свалилась каким-то тягучим комом в желудок отрока и своей едкостью обдала все внутренние органы: легкие, печень, почки… Еще чуть-чуть и она, кажется, впиталась в кровь, вклинилась в кости, став с ними единым целом, мощно напитав собой.

– Ох! – дыхнул мальчуган, ощущая вышедшую сквозь поры кожи прозрачную туманность, только не влажную, а вспять огнистую. – Что это такое? – вопросил Яробор немного погодя, и надрывисто передернул плечами, або ощутил, как с прозрачной туманностью испарилась из тела вся боль.

– Чва… чва… чва, – невнятно отозвалась жующая Костоломка.

Она неспешно наклонилась к ноге отрока, да столь низко, что на него глянул покрытый бурой волосней затылок, и на чуток показалось единственное ухо бесицы-трясавицы. Это был алого цвета серповидное, неширокое, плоское образование. Несомненно, кожное, поелику смотрелось вельми подвижным, и по всей поверхности слегка трепещущее. Ухо медлительно опускалось вниз, плотно прижимаясь к голове бесицы-трясавицы, а миг спустя слегка приподнимаясь вверх, зримо являло широкую по собственным очертаниям щель. Все еще продолжая жевать Костоломка, вонзилась взором в щиколотку мальца, и из ее левого глаза выпорхнул узкий, серый, дымчатый луч. Он мгновенно окутал блеклой серостью ногу Яробора, от кончиков перст до средины голени, и слегка закурился по коло повдоль поверхности кожи. Отрок недвижно замер, когда Костоломка стала мягко прикасаться своими воронкообразными перстами к коже его ноги, бережно при этом разворачивая ее вправо… влево и, одновременно, подсвечивая себе бело– голубоватым лучом с красноватыми пежинами, перемещающимися внутри его дымчатости, выскочившим ноне из правого глаза.

Прошло какое-то время, когда бесица-трясавица, наконец, втянула в свой глаз бело-голубоватый луч и убрала руки от ноги отрока, и тотчас дымка, досель окутывающая кожу, остановила свое движение, сначала застыв, а посем и вовсе погаснув. Костоломка еще ниже склонила свою голову так, что Ярушка смог заглянуть к ней за спину и сквозь приподнявшийся кафтан узреть буро-гладкую кожу, вельми гладкую. Еще доли секунд бесица-трясавица продолжала водить головой (верно дожевывая), а потом, внезапно громко хрюкнув, плюнула ядренисто-желтой густой жижей ему на ногу, попав прямо на одну из шишек.

– Ой! – негодующе дыхнул отрок, и лицо его перекосилось, оно как не очень-то ему стало приятно, что на него таково забористо плюнули.

– Зараз, зараз, господин, усё паправим, – торопливо произнесла Костоломка и придержала чуть было не дернувшуюся вправо ногу мальца.

Принявшись размазывать перстами по коже ту самую жижу, стараясь растянуть ее по всей поверхности лодыжки, захватывая пятку, частично стопу и голень. На удивление столь малый плевок жижи, дюже шибутно растекался под перстами бесицы-трясавицы, покрывая сверху кожу лодыжки тонким переливающимся слоем, не мешкая приобретающим единожды и твердость, хотя вернее, сказать крепость, при каковом все же сохранялась подвижность самой ноги. Костоломка вскоре полностью укутала ногу в ту переливающуюся субстанцию и благодушно молвила:

– Побудьте тут, господин, – иноредь поправляемая Кукером, посему не забывающая говорить правильно.

Бесица-трясавица рывком вскочила на ноги и отбежала от мальца влево на пару метров, остановившись подле невысокой сосенки, росшей прямо на краю оврага и своими коряво-изогнутыми корнями упорно держащейся за Мать-землюшку. Костоломка оперлась правой рукой об ствол сосны, и порывчато дрогнув всем телом, низко склонила кудлатую голову, гулко и словно дозами принявшись извергать из себя, судя по всему, содержимое желудка. И по лесу сразу прокатился раскатисто-рыкающий звук, а на землю стали плюхаться сизо-голубые сгустки жижи, чуток переливающиеся.

Яробор еще немного зарился на скидывающую чего-то неясное изо рта Костоломку, а погодя изогнув свои полные губы, отвернулся, тягостно вздохнув. Внутри него сейчас ощущалась не только обманчивость, но и смурь… надежда на встречу с кем-то иным, более ему близким, значимым, а вспять, как насмешка, получил лишь это плюющееся создание. Костоломка меж тем проблевавшись, и утерев подолом кафтана губы, испрямилась. Медлительно, точно была утомлена бесица-трясавица развернулась и покачиваясь вправо… влево подступила к сидящему отроку. Опустившись пред ним на колени, она провела перстом по плотной корочке, что теперь образовалась на щиколотке и принялась надевать на ногу чулок, каныш да сама его подвязывать, очень мягко меж тем пояснив:

– Господин, три дня так вот ходите. Не снимайте этой повязочки, а потом она сама отвалится. И тады можна бегаць, – сызнова забывшись, заговорила по своему Костоломку, однако немедля услыхав Кукера поправилась, – прыгать. Только в эти три дня ноженьку, вашу дражайшую ноженьку, не обмывайте водицей, а то селенит истончится до веремени.

– А почему, тебя Дикинький мужичок рвало? – приступил к своему любимому занятию Яробор, основательно успокоившись, потому как Крушец перестал на него давить, а дух как он понял, ему ничего плохого не желает сделать.

Однако Костоломка решила на непонятные вопросы не отвечать, несмотря на то, что Кукер чего-то шептал в дыбке. Просто сейчас она была занята более важным делом, излечением господина, посему предпочла смолчать, и протянуть руки уже к его лицу. Бесица-трясавица внезапно прямо-таки всосала подбородок отрока в воронкообразные кончики перст левой руки и с тем порывчато вздела вверх его голову. И Ярушка недвижно оцепенев, воззрился в лицо Костоломки.

– Не пугайтесь, господин, я всего-навсе осмотрю ваш нос, – добавила бесица-трясавица, очень ласково.

Костоломка теперь, поджав мизинец к длани, приставила четыре перста правой руки мальчику сверху на нос, оные также быстро всосали в себя не только кожу, но, кажется, и саму перегородку. И тогда же из фиолетовых крупных зрачков, окаймляемых мгновенно запульсировавшей синей радужкой, выпорхнули едва зримые серебристые лучи, которые пошли диагонально меж собой, на чуть-чуть перемешав в пухлом шаре всю дымчатость, и выпустив широкий столб, махом упавший на нос отрока. Стоило столбу коснуться кожи на лице, как серебристость плотно поглотила под собой сам нос. Прошло не больше минуты, когда Костоломка убрала от носам мальца перста и резким рывком вогнала два из них, большой и указательный в ноздри. Послышался легохонький скрежет, который малой волной света отразился в очах мальчика, посланной словно из глубин мозга, а бесица-трясавица уже выуживала из ноздрей пальцы. Ноне она притушила сияние в своих очах, и капелючешку тряхнув головой, нежно принялась гладить мальчугана по волосам, с невыразимой мягкостью сказывая вслед за Кукером, слова звучащие в дыбке:

– Вы господин не выродок, не позор роду. И никакой вы не худобитный, не черный как смерть. Вы редкостный, очень умный и незаурядный мальчик. Вы не должны себя оскорблять и ругать, должны вспять себя жалеть. И вам нельзя своенравничать и плакать, ибо это вредно для вашего здоровья. Наш драгоценный, бесценный господин.

Костоломка нежно провела перстами у отрока под носом, смахивая оттуда капли крови, покинувшие ноздри и с теплотой обозрела его с ног до головы, так как может смотреть одна мать на свое ненаглядное дитятко.