Текст книги "И целой жизни мало… (сборник)"

Гостья из прошлого

Тридцатилетие мужа Марина решила отпраздновать дома. Беготня по магазинам, продумывание меню, генеральная уборка квартиры, приглашение в стихах для каждого гостя – все эти хлопоты доставляли ей удовольствие. Хотелось сделать всё как можно лучше, чтобы порадовать Павла.

Торжество удалось на славу. Не один раз звучали тосты не только за именинника, но и за хозяйку дома, благодаря которой состоялся такой грандиозный праздник.

Марина чувствовала себя королевой. Ей казалось, что их с Павлом медовый месяц неожиданно повторился. Трёхлетняя дочурка гостит у родственников, а у них впереди целых два выходных.

Уже все разошлись. Остался только Лёвушка, старинный приятель мужа, с которым они ещё в школе учились. Лицо Павла просто лучилось от счастья, и Марина, украдкой глядя на него, ликовала. Прощаясь, Лёва хлопнул друга по плечу, галантно поцеловал руку хозяйке дома и, хитро улыбаясь, сказал:

– Я там для вас такой подарок приготовил, закачаешься! Сюрприз!

При этом он как-то странно захохотал и посмотрел на Марину.

Когда дверь за Лёвушкой закрылась, Марина повернулась к мужу:

– О чём это он?

Павлик пожал плечами:

– Ты что, Лёвку не знаешь? Вечно у него сюрпризы какие-то. Разберёмся. Иди-ка лучше ко мне, моя милая жёнушка. Всё было великолепно! Спасибо, родная.

Марина разулыбалась:

– Да ладно тебе, ерунда.

Павел, прилично захмелевший после праздника, продолжал наступать:

– Ну, ну, скромница моя!

Он крепко обнял жену:

– А теперь будем смотреть подарки!

– Может, завтра, Паша? Честно говоря, у меня были несколько иные планы.

Но Павел настаивал.

– Кто сегодня именинник? – с напускной строгостью произнёс он. – Будем делать так, как мне хочется. Кстати, что там Лёвка говорил про какой-то сюрприз?

Разбор подарков подходил к концу, когда Павел вдруг обратил внимание на достаточно объёмный свёрток у стены:

– Это в Лёвкином стиле: поищите, мол, может, найдёте когда-нибудь.

На пакете маркером было выведено «Дорогому другу как напоминание о прошлом с наилучшими пожеланиями».

Они наперегонки рванулись к пакету и, смеясь, как дети, наспех раздирали бумагу, пытаясь добраться до подарка.

– Наверное, школьную парту упаковал, – смеялся Павлик, – или какую-нибудь книжку.

Сняли последний лист, за которым оказалась картина. Это был портрет женщины.

На картине была заметна размашистая подпись. Художник Степанов был очень известным в городе портретистом.

Павел присвистнул:

– Представляешь, сколько Лёвка за это отвалил! Сумасшедший!

Марина внимательно всматривалась в лицо женщины, показавшееся ей знакомым. Где-то она уже видела эти надменные глаза, яркие сочные губы. Сердце защемило от предчувствия. Такую же фотографию она увидела в альбоме Павла, вскоре после того, как они поженились. Павел рассказывал неохотно. Сказал только, что это его бывшая жена, с которой он расстался за несколько лет до встречи с Мариной. И больше ни слова. Вскоре фотография куда-то исчезла. Уже от друзей Марина узнала, как Павел любил жену, а она бросила его легко и безжалостно, укатив с проезжим кавалером за границу. «Но как её портрет оказался у Лёвы?»

Мысль билась в голове, не находя ответа. «Откуда это взялось?»

Павел теперь смотрел на портрет совершенно по-другому.

– Марина, а тебе не кажется?.. – шёпотом спросил он.

– Ничего мне не кажется! – жёстко сказала она. Хорошее настроение улетучилось в один миг. «Специально подарил, чтобы меня позлить!»

Ведь всегда чувствовала Лёвкино отношение к себе, а когда спросила как-то Павлика о причинах такого поведения друга, услышала в ответ:

– Он к Лине всегда очень трепетно относился, может, никак не мог мне простить, что так случилось. Мы же в школе все за ней бегали, а замуж она вышла за меня. Вот и осталось чувство. Да, – сказал он с грустью, – мужчины всегда по ней с ума сходили, в этом и вся проблема, наверное.

Марина поняла, как тяжело ему даются эти воспоминания, и больше разговоров не заводила. Ей казалось, что она сумеет окончательно вытеснить из сердца мужа больное прошлое. После рождения Ксюшки счастливее человека, казалось, и не было, и Марина расслабилась, успокоилась. И вдруг это! «Ну, Левка, попадёшься ты мне!»

Все мечты, вынашиваемые насчёт парочки медовых деньков, рассыпались, как карточный домик. Она занялась уборкой стола, чтобы отвлечься. Павел весь оставшийся вечер был непривычно молчалив…

В один из дней, вернувшись с дочерью после прогулки, она увидела портрет на стене в столовой.

Возмущённая до глубины души, вбежала в кухню, где муж смотрел телевизор.

– Паша, ты что это? Зачем? – буквально кричала она. Испуганная Ксюшка жалась к стене.

– Успокойся, Маришка! – Павел вскочил, прижал её к себе. – Успокойся! Смотри, ребёнка как напугала! Я позвонил Лёве. Он сказал, что это совершенно незнакомая женщина. Просто ему понравилась картина, он её и купил. Без всякой задней мысли!

Но Марина не слышала объяснения мужа. Каждый день теперь, проходя мимо картины, она ловила на себе взгляд надменных холодных глаз и чувствовала себя так, как будто улыбка, затаённая в уголках губ, предназначалась ей, ей, которая так и не смогла вытеснить бывшую возлюбленную из сердца любимого человека. Под каким-то предлогом она взяла дочь и уехала с ней к матери. Необходимо было успокоиться и подумать, что делать дальше.

…Поздним дождливым вечером в квартире художника Степанова раздался звонок. Молодой человек принёс аккуратно завёрнутый пакет, в котором оказался портрет женщины, недавно проданный Степановым за кругленькую сумму. Степанов вопросительно смотрел на ночного гостя:

– Вас что-то не устраивает в картине?

Гость мялся в коридоре, не решаясь объяснить истинную причину визита:

– Я вас очень прошу взять её обратно. У неё аура отрицательная, я могу потерять из-за неё близкого человека. Возьмите, прошу вас! Возьмите, просто так.

Степанов пожал плечами, но картину взял…

…Павел пил чай на опустевшей кухне, в очередной раз обдумывая, что должен сказать жене. Звонок мобильного прервал размышления:

– Паша, – голос Марины, срывающийся от волнения и нежности, звучал для него сейчас как музыка, – прости меня, пожалуйста, за глупость. Ведь это же просто картина, в конце концов я привыкну. Ведь это всё в прошлом, а мы с Ксюшей твоя настоящая жизнь. Правда?

– Солнышко, возвращайся, ужасно соскучился по тебе и дочке. Ты права, вы моё настоящее. И очень счастливое настоящее. А всё остальное…

Он почувствовал ком в горле и не смог договорить начатую фразу…

…После ухода гостя художник Степанов поставил картину на пианино и отошёл на несколько шагов назад:

– А ведь как живая.

Он с гордостью подумал, что ему точно удалось передать взгляд этих необыкновенных глаз, каждую чёрточку красивого подвижного лица. Память мгновенно унесла его в то время, когда он познакомился с этой потрясающей женщиной. Вдруг взгляд его упал на фотографию жены и детей, которая стояла рядом. Степанов глубоко вздохнул: «А всё-таки хорошо, что я тогда не поддался её чарам и не уехал за ней в Париж!»

Куда уводят мечты…

Кто сказал, что время бежит куда-то без остановки? Мне кажется, что оно растекается по закоулкам памяти, оставляя там вечные отметины, которые невозможно забыть. И мы чувствуем его, время, когда вспоминаем какие-то моменты своей жизни. Вот время, когда мы были молоды и счастливы. А вот оно же, только уже в другом качестве: мы, умудрённые опытом, оглядываемся назад, понимая суть своих ошибок, жалея о том, что не успели сделать. Только за нами уже не стоит это беззаботное молодое «завтра», когда кажется, что всё будет вечно.

Выросла дочь, и теперь я живу в другом измерении, живу её чувствами, её жизнью, её ощущениями, я впитываю чужой опыт, как губка, но, к сожалению, не могу поделиться с ней своим. Всё равно ведь не услышит, не захочет принять к сведению. Я не хочу учить её на своих ошибках. Пусть всё пройдёт сама. И когда-нибудь время сплавится для неё в огромный шар, и ей захочется рассказать своему сыну или дочери свою историю. И, грустно усмехаясь в морщинки, она, как и я, поймёт, что каждый проходит свой путь, ничего не принимая на веру. Пусть только её путь будет удачнее моего…

…Навстречу шёл Ван Клиберн. Нет, я не сходила с ума от выматывающей жары, – это был он, весёлый и молодой, в рубашке с закатанными по локоть рукавами. Он шёл и улыбался во весь рот всему, что видел вокруг. Валерка даже поставил чемоданы прямо на мокрый от поливальной машины асфальт и, сдвинув набекрень кепку, присвистнул.

Мы приехали в Москву провести медовый месяц. Друзья обещали пристроить в общежитии, но в последний момент что-то не заладилось, и пришлось прокатать пол-Москвы, прежде чем появился невесть откуда взявшийся Степан, совершенно нам незнакомый. Двоюродный брат друга нашего друга, который потащил нас пешком в этот странный переулок, где, по его словам, вполне вероятно, нас ждали и ужин, и ночлег.

Но я даже предположить не могла, что в этом богом забытом месте увижу звезду мировой величины. Всё было ещё свежо в памяти, конкурс Чайковского прошёл совсем недавно, и мы успели влюбиться в этого удивительного паренька, фотография которого обошла все газеты.

Я толкнула Валерку под руку, мол, неудобно, подумает, что мы тут вообще людей не видели. Он поскрёб затылок, водрузил кепку на прежнее место и затрусил за широко шагающим Степаном.

Ещё раз посмотрев вслед уходящей звезде, я разочарованно вздохнула. Везёт же некоторым, наверное, здесь у него какие-то знакомые.

Да, вот что значит Москва. Сделала несколько шагов – и сразу звезда такой величины. Не то что в нашем маленьком городке.

Поднимаясь по ступенькам, Степан с важным видом рассказывал о том, что в Москве даже деревья помнят великих. Если бы они могли говорить, столько бы всего порассказали!

Перед старой деревянной дверью остановились, и Степан с силой надавил на дверной звонок.

– Тут всё время что-то заклинивает, – объяснял он, продолжая играть роль гида.

Так как реакции на звонки не было, пришлось стучать, да ещё с силой.

На шум вышла женщина из соседней квартиры, с удивительно приятным открытым лицом, выражающим неподдельное участие.

– Напрасно стучите, молодой человек!

И, видя наше недоумение, объяснила:

– Так ведь нет их никого… Сеня в армии, а Людмила давно уже с мужем на Сахалине живёт. Я тут за квартирой приглядываю, сами знаете, люди всякие бывают.

Степан наконец обрёл дар речи:

– А вы, гражданочка, не знаете, случаем, не сдаёт ли кто квартиры?

– Так вы по этому вопросу… А кому квартира нужна и на какое время?

Уже в сотый раз пришлось объяснять, в чём проблема. Отнеслась она к нашему сообщению на удивление совершенно естественно.

– Молодожёны? Так ко мне идите, я всё равно практически всё время одна, сын заходит, но крайне редко. Меня Верой Николаевной зовут, будем знакомы. Живите, сколько нужно, мне всё веселее. Только вот одна проблема: комната хоть и большая, но одна. Я вам ширму поставлю, устроит?

Она заглядывала в глаза Валерке, в котором почему-то признала основное действующее лицо. Тот, мельком взглянув на меня, как-то очень быстро согласился. Честно говоря, мне уже тоже было всё равно.

С утра на ногах по изнурительной жаре, тут уж представить себе было страшно, что можно ещё куда-то идти.

Больше всех обрадовался Степан. Он играл роль гостеприимного москвича, но чувствовалось, что и ему порядком поднадоело болтаться с нами по нескончаемым улицам, и перспектива сиюминутного устройства его вполне устраивала.

– Вы проходите, ребята, проходите, – ворковала женщина. Голос, такой приятный, грудной, вызывал доверие, успокаивал. – Вот сюда проходите, вот здесь ширмочку вам поставлю.

Комната под стать хозяйке, такая же приветливая и аккуратная. Я и предположить не могла, в какую интересную семью мы попали.

Весь следующий день болтались по знойным московским улицам, ели мороженое в вафельных стаканчиках и наслаждались тем, что мы наконец-то одни. В огромной коммунальной квартире, с её вечным шумом и криками, руганью соседей по поводу и без повода, с её любопытством, подслушиванием и сплетнями, невозможно было чувствовать себя счастливыми в полной мере.

Валерка радовался, как ребёнок, которому родители наконец-то разрешили выйти из угла, и вот он на свободе и только сейчас ощутил, насколько прекрасен мир, огромный и солнечный, и так хочется прыгать и радоваться, и чем громче, тем лучше. Я, воспитанная в профессорской среде, с детства ходившая на цыпочках, когда папа работал, пыталась успокоить его, оглядываясь по сторонам, опасаясь возможных неожиданностей. Но люди, проходящие мимо нас, либо были заняты, либо искусно создавали видимость занятости, потому что на нас никто не обращал внимания. А может быть, все видели маленькое обручальное колечко на моём пальце, которое я демонстрировала с удовольствием, и думали о том, какая милая семейная пара, какие они молодые и красивые, у них впереди вся жизнь, такая же замечательная, как они. Ну, это я, конечно, всё придумывала сама, потому что никто нам ничего подобного не говорил.

Домой вернулись за полночь. Нажимая кнопку звонка, я внутренне напряглась: боялась гнева хозяйки, всё-таки гости и непонятно что себе позволяют. Валерка смотрел на меня ободряюще, но по напряжённо сморщенному лбу я поняла, что он волнуется не меньше меня. Вера Николаевна не спала. Она с улыбкой встретила нас и любезно предложила чаю с домашним печеньем. Валеру разморило после первой же чашки, он быстро заснул, а я почему-то не торопилась ложиться, у меня было ощущение, что мне предстоит услышать что-то важное и интересное.

– Лизонька, а вы любите старые фотографии? – вдруг спросила Вера Николаевна, отодвигая чашки.

Я кивнула. Не могу сказать, что меня очень уж сильно и интересовали фотографии совершенно незнакомых мне людей. Но мне не хотелось обижать хозяйку, с такой добротой принявшей нас под свою крышу, так что посидеть с ней лишний часок над старым альбомом не представлялось мне чем-то неприятным.

Вера Николаевна листала страницы, рассказывая о людях, с которыми была связана её жизнь, а я слушала с интересом, потому что люди, с которыми свела её судьба, были известны всей стране, и для меня, провинциальной девочки, всё это было чем-то божественным. Юная Верочка в балетной пачке, ещё в пору учёбы в училище, а вот она же, но уже с приятным молодым человеком, держащим в руках гитару. Они поженились сразу же после окончания Верой училища, и вместо того, чтобы танцевать Одетту, она отправилась, как жена декабриста, за своим мужем по концертным площадкам и маленьким концертным залам, ни секунды не сомневаясь, пожертвовала всем ради любимого человека. Я даже задумалась, а смогла бы я ради своего Валерки забыть о своей органической химии, и, честно говоря, не смогла чётко ответить на это вопрос.

Вера Николаевна рассказывала и о Лемешеве, с которым свела её судьба, и о знакомстве с Козловским, но моё внимание уже привлёк совсем другой снимок. На фото Вера Николаевна была снята вместе с Ваном Клиберном. Тем самым Ваном, которого не далее как вчера я видела у этого дома. Я даже зажмурилась от неожиданности.

Вера Николаевна исподволь лукаво наблюдала за мной.

– Но откуда вы знаете?..

Она рассмеялась.

– Видите ли, Лиза, не всё так просто… Мне бы не хотелось продолжать эту игру в загадки, но давайте лучше отложим всё до завтрашнего дня, и я думаю, что завтра всё вам станет понятно и без слов.

Видя моё разочарование, она приобняла меня за плечи и легонько подтолкнула в сторону ширмы.

– Негоже надолго оставлять молодого мужа одного. У нас ещё много времени впереди.

Я негодовала. Шумно раздеваясь за ширмой, я хотела продемонстрировать Вере Николаевне всё своё возмущение.

«Ну вот, в самый интересный момент… Что же это за тайны такие», – думала я.

И к чему такая спешка? Валерка спал, подложив под щёку ладонь, спал сладко и безмятежно, разбросавшись по кровати. Я с тоской представила себе, какие сложности уготованы мне этой ночью, потому что уже не разбудить его, не сдвинуть с места не представлялось никакой возможности. Скромно прикорнув на оставшемся кусочке кровати, я решила не спать до утра, чтобы ничего не пропустить из возможных открытий.

«Не буду спать, и всё…» – твердо решила я… и заснула как убитая.

Весь следующий день мне было не до старых фотографий, потому что нам совершенно неожиданно привалило неслыханное счастье: достали два билета на премьеру оперы Сергея Прокофьева «Повесть о настоящем человеке». Я помню своё волнение от предстоящей встречи с большой музыкой, я до сих пор живу этими переживаниями.

Мне хотелось, чтобы это чудо никогда не заканчивалось, но главное ждало нас впереди: на сцену пригласили самого Алексея Мересьева, человека-легенду. Мы с галёрки приветствовали его появление бурными аплодисментами. Рядом сидели такие же молодые люди с восторженными лицами, горящими глазами, ощущающими в тот момент свою причастность истории, и какой истории! Мересьев, о котором тогда ходили легенды, был не просто сильным и волевым человеком, он был частью того мира, который был для нас по тем или иным причинам закрыт. Я вдруг подумала в этот момент, что он удивительно похож на исполнителя главной роли, ну, просто близнецы, и это потрясло меня не меньше, чем всё предшествующее действо.

Когда мы вышли на улицу, мне не хотелось говорить. В душе ещё звучала музыка, и Валерка, пристающий с какими-то нелепыми, не соответствующими моменту нежностями, вызывал у меня раздражение.

– А давай в кино на последний сеанс? Заберёмся на самый верх, чтобы никто не видел, а?

Я отмахивалась от него, как от назойливой мухи. Только упоминание о Вере Николаевне, которая уже однажды простила нам нашу бестактность с поздним приходом, сыграла свою роль, и Валерка замолчал. Также молча мы добрались до нашей временной квартиры на Арбате. Почему-то не хотелось возвращаться в душную темноту комнат. Вечер был немного свежий, но удивительно приятный, и было желание бродить вдвоём по улицам просто так, не говоря ни о чём.

Но, к сожалению, мы не были хозяевами положения, и нужно было считаться с теми условиями, на которые мы пошли только для того, чтобы побывать в Москве в свой медовый месяц. Как часто потом я буду вспоминать все эти ощущения, возвращаться мыслями в этот далёкий город, который совершенно неожиданно стал мне таким родным и близким.

Вера Николаевна, казалось, стояла под дверью – так быстро она отреагировала на наш звонок. Наверное, наши одухотворённые лица говорили красноречивее любых слов, потому что она просто с ходу спросила:

– Слушали музыку?

И, увидев наши удивлённые лица, пояснила:

– Такие глаза бывают только у людей, впитавших только что хорошую музыку, это ощущение какой-то наполненности, которую боишься расплескать и несёшь осторожно, как коромысло с вёдрами, доверху наполненными водой.

Её радость за нас была настолько искренней, что мне стало стыдно за свой вчерашний демарш. После вкусного ужина пыталась было прилечь, но, согласитесь, что даже за ширмой, в комнате, не разделённой хотя бы какой-то стеной, мы с Валеркой чувствовали себя не очень-то удобно. Поэтому приходилось скорее играть роль не молодожёнов, а искренне любящих друг друга брата и сестру. Мне казалось, что Вера Николаевна понимала наши проблемы, но сделать больше, чем уже сделала, было не в её силах, и она молча переживала за нас, считая, вероятно, и себя в какой-то степени виновницей наших неудобств.

Когда я высунула голову из-за ширмы, она сидела, наклонившись над столом, и что-то писала, периодически откидываясь назад и задумываясь.

– Можно к вам?

Она вздрогнула, услышав мой вопрос, видно было, что мысли унесли её куда-то очень далеко, а потом, разобравшись, что к чему, радостно кивнула, как будто только этого и ждала. Как я и ожидала, разговор сначала пошёл о нас с Валеркой.

– Я вижу, что вам неловко со мной. Была бы возможность, пожила бы временно у соседки, но, сами знаете, как всё получается. Без разрешения я лишний раз и не зайду туда.

– Да не переживайте вы так, мы же Москву посмотреть приехали, через несколько дней всё равно возвращаться. Сейчас главное другое.

Я повернулась в сторону ширмы, прислушиваясь, не проснулся ли муж.

Она проследила за моим взглядом и коротко вздохнула.

– Вам знакома фамилия Н-ский? – спросила она.

Ну, как же, конечно, я знала этого человека, его именем был назван пролив на Дальнем Востоке. Мне было интересно, почему она спросила меня об этом.

Вера Николаевна заметила моё удивление.

На одной из страниц альбома она показала мне фотографию совершенно неизвестного мне человека, ещё раз назвала его фамилию и представилась мне его племянницей. Всё больше и больше меня захватывал этот мир, в котором я чувствовала себя гостьей, но который так притягивал меня какой-то совершенно другой реальностью.

Мы просидели всю ночь, разговаривая о её великих корнях, о человеке, который всегда был для меня только частью истории, а в эту ночь стал как-то ближе благодаря Вере Николаевне.

О том, чтобы устроиться рядом со спящим Валеркой, не было и речи, и я чуть прикорнула на маленьком диванчике на кухне.

– Вот это да! – присвистнул муж, зайдя утром с полотенцем в мою опочивальню. – А я думал, куда это ты пропала.

Мне не терпелось всё рассказать ему, тем более что мы были совершенно одни: Вера Николаевна уже побежала за хлебом и молоком.

Валерка был настроен весьма решительно и не проявлял интереса к моему рассказу.

– Иди ко мне, – просил он, притягивая меня к себе и пытаясь поцеловать, чем очень злил меня. Я ему такие интересные вещи сообщаю, а он…

Он надулся, как обиженный малыш, и сложил руки на груди, как делал всегда, когда хотел показать, как ему плохо.

– Ты совсем чужая стала… Ты, в конце концов, жена мне или не жена? У меня, между прочим, медовый месяц, а я тут сплю один, как сирота казанская! Где это видано?

Я смотрела на него и чувствовала свою вину. Ну, действительно, совсем с московскими премьерами да гулянками забыла о молодом муже, он же не виноват, что живёт в другом мире, где больше реальности, чем романтики, где всё должно быть разложено по полочкам, где жена просто жена, а не восторженная экзальтированная барышня.

«Сама замуж шла, никто не принуждал», – сказала бы сейчас мама и была бы совершенно права, но рассудок с сердцем не всегда в ладу, поэтому никому не объяснишь, что хотелось бы жить иначе. Наверное, у всех так: сходятся люди, разные по своим представлениям, а потом друг к другу как-то приспосабливаются, пристраиваются как-то, и жизнь выравнивается и течёт себе спокойно.

Я думала о своём, пока Валера продолжал бубнить что-то себе под нос, и мы не сразу отреагировали на звонок в дверь.

– Вера Николаевна вернулась. Ты уж попритихни. Позавтракаем, поговорим где-нибудь на природе.

Я открыла дверь.

На пороге стоял… Нет, это было невозможно… Я, вероятно, бредила наяву.

Ван Клиберн весело улыбался мне, хотя и он, видно, не совсем понимал, кто я такая и откуда взялась. Потом на чистейшем русском языке он попросил разрешения войти и обождать Веру Николаевну.

Округлившиеся глаза Валерки при виде парня говорили о том, что он ошарашен ничуть не меньше меня. Прошло всего несколько лет после того памятного конкурса, и не настолько мы были избалованы впечатлениями, чтобы спутать этого потрясающего паренька с кем-нибудь ещё. Но тут было явно что-то не так.

Несколько минут прошли в тягостном молчании. Потом парень взял ситуацию в свои руки.

– Вы, наверное, квартиранты? Хотя мама мне ничего не говорила. Я ведь был у неё несколько дней назад. Да вы успокойтесь, – улыбаясь во весь рот, проговорил парень. – Может быть, вам автограф дать? Так вы скажите, не стесняйтесь.

– Сашуля, – воскликнула Вера Николаевна, совершенно неожиданно появляясь в комнате. – Ты откуда? И даже не предупредил, – укоризненно качая головой, продолжала она. – Это хорошо, что ребята здесь, а то ты мог бы меня не застать.

Видя наши удивлённые лица, она засмеялась.

– Да, вот такое сходство с известным музыкантом. Когда он ко мне из училища несколько лет назад приезжал, на каждом шагу останавливали, автограф просили, а он с удовольствием раздавал. Шутник, да и только. Кстати, Лизонька, у Саши та же фамилия, что и у меня. Разрешили взять, чтобы известная династия не прервалась. Вот такие дела.

Пили чай с булками и песочным печеньем. Саша острил, в лицах рассказывая о годах учёбы в Нахимовском училище.

– Я и сейчас к маме редко выбираюсь, работа, – как-то сдержанно ответил он на мой вопрос о том, как часто они видятся. Я поняла только, что работа носила секретный характер, потому что он не особенно распространялся.

Валерка уже в который раз дёргал меня за рукав, намекая на то, что нам пора, но я не могла уйти от этого человека. Что-то было в нем удивительно притягательное: улыбка, что ли? Такая чистая, открытая, что хотелось смотреть и смотреть на него снова и снова.

Через несколько дней после этого знакомства мы покинули гостеприимный дом Веры Николаевны и, дав слово обязательно остановиться только у неё в следующий свой приезд в Москву, отправились на вокзал. Я никому не сказала, что в моём маленьком чемоданчике среди скромных платьев и белья лежала фотография Саши, которую я стащила из замшевого альбома Веры Николаевны. Я чувствовала себя воришкой, но поступить иначе не могла.

Проносились за окном вагона города, полустанки, Валера всю дорогу читал или курил в тамбуре, периодически пытаясь разговорить меня, но я молчала, боясь расплескать что-то такое, что увозила в своей душе из дорогой теперь для меня Москвы.

Через год мы разошлись. Как-то легко и просто. Я ничего не сказала мужу про беременность, а он, по-моему, и не хотел ничего знать. Он собирался ехать на молодёжную стройку, и планов у него было громадьё, как говорил Маяковский. Я же уходила в никуда. Просто так и не смогла забыть своего русского Вана Клиберна.