Текст книги "Вера и причуды весны"

Глава 3
Одуванчиковое варенье

– Вера, зайди, пожалуйста, ко мне, – сказала мама.

И Вера превратилась в послушного кролика. Робко постучавшись, отворила она дверь маминой спальни.

Эмма Владиславовна сидела в приземистом кресле нога на ногу и листала журнал «Педагогический вестник». Она не сразу уделила внимание дочери. Наконец, вздохнув, Эмма Владиславовна закрыла журнал и, откинувшись на спинку кресла, жестом пригласила Веру присесть на диван. Сняла очки, давая отдых уставшим глазам. Устремила взгляд на окно.

– Вера, мне не дает покоя странный телефонный звонок. – Эмма Владиславовна выдержала паузу. – Час тому назад позвонила женщина. Не представилась.

Вера превратилась в струну.

– И что было дальше? – спросила она как можно спокойней. – Мало ли кто мог позвонить? Может, номером ошиблись. Или кто-нибудь из твоих коллег. У тебя их столько – всех не упомнишь.

– Не думаю. Склерозом я пока не страдаю, как и слабоумием. Собеседница спросила: «Эмма Владиславовна, вы в курсе, что ваша дочь в интересном положении?» – Мама положила журнал на столик, подалась вперед и посмотрела дочери в глаза. Несколько секунд продолжалось противостояние взглядов, но эти секунды показались Вере вечностью. – Вера, я не знала, что ответить. Я не могла отреагировать, не проверив информацию, – продолжила мама.

– И что ответила? – Верин вопрос прозвучал чересчур бодро.

– А ты на моем месте как бы отреагировала? Конечно, это могла быть злая шутка. Или посторонние люди владеют информацией лучше, чем я?

– Откуда я знаю, кто тебе позвонил, что сказал? Может, ты что-то неправильно поняла. Я и так устала, еще не ела ничего. И вообще, мама, извини, но у меня завтра экзамен. Мне надо учить.

– Экзамен – это святое, – четко произнесла Эмма Владиславовна и снова взяла журнал.

Вера покинула мамину спальню. Эмма Владиславовна погладила сухие, как палочки, ноги – болят. Раньше она ходила дома исключительно в туфлях, но под натиском варикоза пришлось сдаться. В тапочках гораздо удобней. Но в остальном без поблажек. Уважающая себя женщина обязана и дома выглядеть достойно. Эмма Владиславовна поправила прическу, пригладив и без того ровно зачесанные назад русые с проседью короткие пряди. Сегодня она была в темно-зеленом платье с длинными рукавами и поясом, с белым кружевным воротником. Порядок во всем – жизненный девиз Эммы Владиславовны. Письменный стол под стеклом, диван, кресло да шкаф – вот и вся мебель. Белый подоконник. Одно время на нем стоял горшок с геранью, но цветок пришлось переставить в комнату дочери: сильный запах, и, как следствие – мигрень. Стену над диваном украсили почетные грамоты, дипломы, благодарности. Их столько, что можно было сэкономить на обоях – от этой мысли хозяйка комнаты всегда улыбалась. Но даже не это было главной отрадой Эммы Владиславовны. Книги. Они занимали огромный шкаф. Собрания сочинений стояли стройными рядами по томам. Разрозненные издания располагались по фамилии автора и названию.

Эмма Владиславовна извлекла четыре книги из первого ряда верхней полки и достала находившуюся за ними шкатулку. Вытерла ладонью пылинки с глянцевой крышки, на которой звенела бубенцами тройка да горланила песни под гармошку развеселая свадьба. Дрожащими пальцами достала из шкатулки ромашку. Стебелек хрустнул, цветок упал, рассыпался в труху. Эмма Владиславовна ахнула, сгребла труху, завернула в газету. Вновь заглянула в шкатулку, извлекла из нее старое фото. На выцветшем снимке – маленький ребенок, который научился подниматься с животика, опираясь на ручки, и со счастливой улыбкой демонстрировал свое достижение.

«Топ-топ, топает малыш», – пропела Эмма Владиславовна, заметно фальшивя, и убрала шкатулку на прежнее место. По натуре внимательная к деталям, она давно заподозрила неладное. Теперь, после разговора с дочерью, все встало на свои места. Итак, что мы имеем, подытожила мысленно Эмма Владиславовна:

– незапланированная беременность;

– отсутствие мужа;

– необходимость продолжать обучение.

Если сложившуюся ситуацию пустить на самотек, размышляла она, это будет означать конец спокойной жизни. Нельзя однозначно сказать, что дети – это радость. Дети бывают разные. Кому это знать, как не педагогу. И отсутствие мужского воспитания может привести к избалованности ребенка, комплексам, проблемам. Вера еще молодая. У нее все впереди. Эмма Владиславовна устало прикрыла глаза.

* * *

Закрывшись в своей комнате, Вера упала ничком на кровать. Швырнула на пол подушку. Забарабанила руками и ногами. Но беззвучно, сдерживаясь. Вскочила. Погладила цветы на подоконнике. Герань заблагоухала так, будто невесть сколько ждала этой встречи. Вера открыла окно. Влетевший в комнату ветер тут же раскидал по комнате тетрадные листки. Вера бросилась их собирать и замерла перед зеркалом. На нее глядело толстое, красное, лохматое страшилище. Она приблизилась к зеркалу, чтобы прикоснуться своим носом к носу страшилища. Страшилище от этого стало еще страшнее.

«Что делать? Признаться? Не сегодня, точно. Может быть, завтра, после экзамена. Особенно если получится сдать на отлично. Или через неделю. Но не сейчас. Завтра действительно тяжелый день. Надо спрятать подальше комбинезончик и взять конспекты.

У Веры заныли зубы. Она отдавала себе отчет, что боится человека, который должен быть самым близким, самым любимым, самым родным. Она была практически уверена, что мама давно догадалась. И придумала эту ложь про странный звонок. Спросить прямо ей не позволяет что-то. Наверное, страх потерять контроль над ситуацией. Страх, что Вера приняла решение самостоятельно. Нет, пожалуй, другое. Боязнь интимных тем. Все люди как люди, живут просто. Но не мама.

При этом Эмма Владиславовна умела добиваться своего, не останавливаясь ни перед чем. Считала себя самой умной. Вера знала многие мамины уловки. Видела. Но одно дело, когда они направлены на других. Да, это неприятно и стыдно, будто замешана сама. Испытать же такие уловки на себе оказалось неприятно вдвойне.

Вера по-своему любила маму. Вера гордилась мамой. Но Вера всегда хотела немного другую маму. Как у Светы, лучшей подруги. Света обнималась со своей мамой, тетей Надей, ходила с затейливо заплетенными косичками, заказывала к обеду паровые котлетки, гречневые блинчики, куриную лапшу. Тетя Надя и Веру привечала: угощением, вниманием, добрым словом.

– Какая же ты красавица, Верочка, – приговаривала она, расчесывая длинные Верины волосы, – вырастешь, парни штабелями к твоим ногам падать будут.

Девчонки смеялись, потому что не понимали, что такое «штабелями» и почему падать будут.

Тетя Надя научила девчонок мыть пол так, чтобы мусор не скапливался в углах.

– Закругляйте тряпку-то, закругляйте. Ничего не оставляйте. И воду чаще меняйте, нечего лениться, – объясняла она спокойно и терпеливо.

Научила разговаривать с растениями.

– Ну что, геранька, пора душ принимать. Пахнешь божественно, это мы знаем. Давай-ка сухие цветочки оторвем, не бойся, мы аккуратно, – говорила тетя Надя.

Вера вырастила свою герань из отростка той самой гераньки. А разговаривать начала не только с цветами, но и со всеми окружающими предметами, которые нравились.

Каждый год в конце мая в ясный денек они втроем просили Светиного папу, дядю Костю, отвезти их за город, на волшебную поляну. Тетя Надя называла это событие «одуванчиковой охотой». Их задачей было – собрать тысячу цветков. Тетя Надя, Света и Вера рвали желтые соцветия, пробовали на язык горькое одуванчиковое молочко, соревновались, у кого коричневей пальцы. Завершалась вылазка на природу пикником. Светины родители расстилали на траве два покрывала. Одно было скатертью-самобранкой: с бутербродами, отварной курицей, компотом. На другом рассаживались. В тесноте, да не в обиде. Тетя Надя водружала на голову каждому венок из одуванчиков. Девчонки сидели гордо, как принцессы. А дядя Костя в венке был очень смешной.

Через пару дней, когда цветки вымокали в воде и переставали горчить, тетя Надя варила варенье, добавляя в него лимон и вишневые листики.

– У-у, вкусно! Как мед! – неизменно восхищались девчонки, любуясь стекающими с ложки густоватыми струями, сохранившими цвет и аромат того солнечного дня.

Банка варенья доставалась и Вере. Вера бережно несла ее домой и с гордостью ставила на стол.

– Моих рук дело! – докладывала она.

Эмма Владиславовна намазывала одуванчиковое варенье на булку и ела с аппетитом. Вера в такие минуты была счастлива. Но такие минуты случались редко. Почти все время мама была на работе.

Вторым домом, а может быть, даже первым для Эммы Владиславовны была школа. «Наша школа должна быть первой во всем» – это утверждение она усвоила еще тогда, когда здесь училась. Фотография Эммы Холодовой, отличницы, висела на Доске почета выпускников уже несколько десятилетий. Коротко стриженная худенькая девушка с широкой улыбкой. Староста класса. Председатель совета дружины. Победитель городских олимпиад по русскому языку и литературе. Веселушка. Любимица одноклассников.

Впоследствии – обладательница красного диплома пединститута, учительница, которая всегда учится, идет вперед. Ставит цели и работает, работает, чтобы их достичь и поставить новые. На Доске почета педагогов тоже появилась ее фотография. На одной стене были обе Доски. Но человек, не знавший Эмму Холодову лично, ни за что не сопоставил бы два фото. Да, овал лица тот же. Нос не изменился. И стрижка похожа. Но губы учительницы строго поджаты, не как у ученицы. И даже это не главное. У Эммы-школьницы в глазах сверкают озорные огоньки. Глаза Эммы-педагога оценивают на нее смотрящего.

Став директором родной школы, все такой же передовой, теперь еще и инновационной, Эмма Владиславовна вынудила покинуть коллектив всех, кто не дотягивал до высокой планки. Первой жертвой нового директора стал физрук Леша, голубоглазый кудрявый парень, которого любили и ученики, и учителя. Физрук зимой и летом ходил в красных трениках с лампасами, рассказывал анекдоты про Штирлица и каждую перемену прикладывался к фляжке. Прощаясь с Лешей, пожилая завуч плакала навзрыд, прижимала его к необъятной груди и твердила: «Эта Холодова всех сожрет, не подавится». Леша не особо горевал: в школах катастрофически не хватало учителей, и он быстро устроился на новое место работы, где так же быстро завоевал всеобщую любовь.

Несколько учителей перешли в другие школы. Оставшиеся повозмущались и с невиданным рвением погрузились в работу. На место Леши пришел Илья Андреевич. Девчонки перестали на физкультуре отсиживаться на скамейках, прикрываясь туманными намеками. Мальчишки записались в секции. В тот же год школа завоевала кубки по всем дисциплинам городской спартакиады. Завуч получила министерскую грамоту и стала ярым сторонником нововведений директора. Предметники, выполняя требования руководителя, дружно повысили квалификацию. Успеваемость учеников взлетела.

– Твоя мама строгая, но справедливая, – говорила Вере Светка, явно повторяя слова взрослых.

Светка училась в этой самой инновационной школе, была отличницей и тоже висела на Доске почета.

Вера ходила в другую школу – мама не хотела, чтобы знания дочери оценивались необъективно. Вере все равно было стыдно не учить уроки: ее учителя ведь тоже знали Эмму Владиславовну Холодову – гордость городской системы образования. Поэтому Вера училась хорошо. Вставала в полседьмого, собиралась, шла на троллейбусную остановку, чтобы втиснуться в переполненный троллейбус и ехать полгорода в полурасплющенном состоянии.

В девятом классе семья Светы переехала в Москву. На прощание Света подарила подруге куклу Глашу – толстенькую, розовощекую, белокурую, с растопыренными руками, одетую в короткий голубой сарафан. Вера посадила куклу на комод и стала все свободное время проводить дома за чтением книг. «Как закалялась сталь», «Педагогическая поэма», «Судьба человека» заменили ей подружек. «Человек с твердым характером способен преодолеть любые трудности», – сделала вывод из прочитанного Вера. Но лично ей преодолевать что-нибудь без подружки стало лень.

Варенье быстро доели. Варить новое одной было неинтересно. Никто не расстелет плед, не сплетет тебе венок. Раньше был дядя Костя, у которого от венка оттопыривались уши, и все смеялись, а он громче всех. Вот был бы у Веры папа, может, тоже смеялся бы. Но его нет, и никогда не было.

Со Светкой они переписывались. Вера доставала из почтового ящика тугой конверт. Почерк у подруги выработался ровный. Читать было легко. Но немножко неприятно – у Светки все было настолько хорошо, что Вера начала завидовать. Стараясь не вникать, она быстро пробегала взглядом строчки про новых московских подруг. Перекладывала фотографии. Светка присылала много фотографий, потому что у них был свой фотоаппарат: «Мы на Черном море», «С папой на рыбалке», «Мамулин торт».

Вера рассказывала в ответах, как учится, вспоминала счастливые моменты их дружбы.

Постепенно переписка сошла на нет. А Вера продолжала вспоминать одуванчиковую поляну, и на сердце становилось теплей.

Бывало тепло и в другие моменты. Но никогда, никогда не позволяла себе Вера расслабиться при маме. После того случая, когда в первом классе в порыве чувств подошла она к Эмме Владиславовне сзади и обняла со всей силы. Вера навсегда запомнила, как мама резко расцепила ее руки и скинула назад со словами: «Через полчаса педсовет. Как я теперь мятая пойду?»

Со временем Вера и сама отучилась внешне выражать чувства. А их проявления со стороны других мягко отвергала, вроде бы шутя: «Не люблю телячьи нежности». При этом она представляла себя разбойницей из «Снежной королевы» – сильной, уверенной и в то же время доброй, которая любит зверей и птиц, а те любят ее. Перед глазами всплывала сцена из мультика: «Телячьи нежности, телячьи нежности», – плачет маленькая разбойница, а над ней курлычут белые голуби.

Глава 4
Во всем виноваты птички

– Чтобы крылья у вас отсохли!

Ни визга, ни скрипа, ни скрежета. Просто две правых ноги одновременно втопили в пол каждая свою педаль тормоза. Серебристая реношка с буквой «У» на крыше послушно встала. Три человека синхронно подались вперед, покуда позволили ремни безопасности, а потом так же дружно возвратились в прежнее положение.

– Тебе чего, жить надоело?! – заорал инструктор на ученика так же, как только что орал на голубей.

Вообще-то Иван Иванович, старейшина автошколы, был мужиком спокойным. Но все, что было связано с «ласточками», – считалось святым. Реношка была его десятой учебной машиной. Не автомобилем, нет, именно машиной, женского рода. Он ухаживал за каждой из них, как за любимой. Дышал на стекла и протирал. Залезал под капот и сосредоточенно осматривал, ощупывал внутренности. Сдувал пылинки с сидений. Требовал от учеников сцепление отпускать плавно, на педали жать аккуратно, передачи переключать без рывков. А тут на тебе!

Ученик молча откинул назад длинную прядь темных волос. А что ответить инструктору? Машину он вел аккуратно, на дорогу смотрел внимательно, стараясь не обращать внимания на мельтешение и противное поскрипывание дворников. Ехали они сорок километров в час, машин было мало, до «пешеходника» далеко. Ничто не предвещало беды. И тут сверху прилетела неожиданная помеха, которая приземлилась не куда-нибудь, а прямо на лобовое стекло. Ну, отвлекся, растерялся. Не справился с управлением. Хорошо, что ничего страшного не произошло. Примерно так думал ученик, уже попрощавшийся с мечтой получить водительские права.

– Да ладно, забей. Главное – погода сегодня нелетная. А эти твари летают и летают, чтоб у них леталки отвалились. Скажи, чего им на деревьях не сидится, в гнездах своих? – обратился инструктор к ученику, заметно поостыв.

– Иван Иванович, голуби на деревьях гнезда не вьют, – ответил ученик. Его уже почти не трясло.

– Как так? – удивился инструктор. – Разве ж они не птицы?

– Их гнезда под крышами, на чердаках, – вразумил ученик учителя, – а птенчики у них смешные такие, как птеродактили в миниатюре.

Иван Иванович задумался над загадками природы, а ученик улыбнулся мечтательно. Ученика звали Антон. Он совсем не горел желанием идти на курсы вождения почти в сорок лет, но надо знать маму Олю. Если она решила сделать из него стандартный вариант настоящего мужчины – ее не переспоришь. Антон очень любил маму и не хотел ее огорчать.

Что касается автошколы, даже поводов для огорчения не было – учеба давалась ему легко. Сначала боялся, да. Хоть глаза закрывай и руль отпускай. Казалось, что учебная машина занимает всю ширину дороги. Что пешеходы специально дожидаются его появления, чтобы дружно пойти пересекать проезжую часть. Что дорожники медлят с заделыванием ямок на асфальте, пока он не отучится. Что светофоры отключаются нарочно для более полного усвоения Антоном разницы между регулируемым и нерегулируемым перекрестком. Он боялся, но все равно ехал. Знал, что инструктор на страже. Все шло гладко. До сегодняшнего дня. А виноват во всем расслабившийся голубь.

Пока ученик с десяток секунд прокручивал в голове, какими бы еще любопытными фактами из жизни птиц поделиться с инструктором, не заставила себя ждать и более серьезная проблема. Материализовалась она в виде большого черного внедорожника, возникшего в опасной близости быстро и неожиданно. Бум! От удара в зад реношка дернулась и чуть продвинулась вперед.

«А-а-а!» – с удесятеренной энергией заорал инструктор и выскочил из машины. Убитый горем, он начал кружить вокруг своей «ласточки», перебегать взад-вперед. Он горестно всплескивал руками, качал головой и причитал уже нецензурными словами. В это время из салона «ласточки» выбрался пассажир. Точнее, выбралась. Девушка-экзаменатор, метр с фуражкой, похожая на не по годам серьезного ребенка, нарядившегося в полицейскую форму. Девушка молча осмотрела обе многострадальные машины и постучала в окно водительской кабины внедорожника. Ей не ответили.

Оставленный в одиночестве, Антон рассматривал девушку из окна автомобиля. Он чувствовал смятение. Причина казалась странной – он не мог определиться с цветом кожи девушки. В начале практической части экзамена, еще на площадке, ему показалось, что у экзаменатора черные волосы и смуглая кожа. Сейчас же, по его наблюдению, волосы остались прежними, а лицо посветлело. Способность менять окраску навела на мысль о хамелеонах. А все, что связано с царством животных, вызывало у Антона самый жгучий интерес. Сменила девушка цвет лица? Определенно. Как? Он сначала даже подумал, что девушка успела попудриться во время экзамена. Если так, то зачем?

Пока в голове Антона шел витиеватый мыслительный процесс, девушка продолжала стучать пальчиком в окно. Из внедорожника ответа так и не было. Подбежал Иван Иванович. Тоже постучал. Кулаком.

– Чего молчит-то? Не знаешь, Равильевна? Помереть не должен. Может, башку разбил? – с тревогой спросил инструктор.

Девушка достала телефон.

– Андрей, это я, Гузель. Что «что»? ДТП у меня. Записывай адрес. Скорую вызывай, не помешает. Нет, сплюнь, все живы. Железо. Давай быстрей, мне еще сегодня патрулировать! – скомандовала она.

На этих словах окно внедорожника стало медленно опускаться. Оттуда показалась толстая рука с поднятым вверх средним пальцем, смахивающим на сардельку.

– Не понял. Ах ты, урод! – вспылил инструктор, ухватился за палец и дернул на себя.

Палец не сдвинулся с места.

– Спокойно, Иван Иванович. Сейчас наши подъедут, разберемся, – отстранила его экзаменатор Гузель.

Действительно, через пару минут одновременно прибыли ДПС и «скорая». Полицейский – видимо, тот самый Андрей, потому что дружески похлопал девушку по плечу, на что она ткнула его кулаком в живот – со своим напарником вывели из внедорожника водителя – пузатого лысого бугая. Тот не сопротивлялся, но палец показывать продолжал. А еще крутил головой, причмокивал, тяжело вздыхал. И недоверчиво поглядывал на свои ноги, которые перестали слушаться хозяина. То шли влево, то сворачивали правее, то вообще намеревались вернуться.

Пока продолжалось освидетельствование, заполнялся протокол, в общем, шла положенная в таких случаях работа, инструктор суетился, курил и разговаривал по телефону.

– Вы в порядке? – услышал Антон тихий голос. Это экзаменатор села в машину и осторожно тронула его за плечо.

– Нет, то есть да, – ответил Антон, отметив, что к девушке вернулся прежний цвет лица.

Та смутилась под пристальным взглядом и поправила высоко задравшуюся форменную юбку.

– Как вас зовут? – спросил Антон.

– Гузель Равильевна, – ответила девушка.

– Красивое имя.

– По-татарски «Гузель» как раз и значит «красивая».

– В самую точку, – подтвердил Антон, – наверное, это знак свыше.

– Что? – не поняла Гузель.

– Это, – указал Антон на пятно на лобовом стекле. – Все-таки ключевую роль в моей жизни играет природа. Мне привольней в лесу, в поле, а не на автотрассе. Я не способен починить проводку. У меня даже компьютер постоянно виснет. Брось, брат, технику, не твое это, не твое. Природа дает знак посредством птичек. Понимаете?

– Давайте так договоримся, – прервала его Гузель, – Вы успокоитесь и завтра в любое удобное для вас время подойдете в РЭО. А сейчас вас осмотрит медицинский работник.

– Куда?

– К нам, в регистрационно-экзаменационный отдел. Там и определимся с пересдачей. Завтра. К нам. В РЭО. Запомнили?

– Да. Я могу идти?

– Минутку. Я же говорю – вас осмотрят.

Гузель подозвала фельдшера. Антон отказался от медицинской помощи, попрощался с экзаменатором, направился было к инструктору, но Иван Иванович махнул рукой: мол, иди отсюда с глаз долой.

Антон свернул с улицы Советской и пошел к Волге. Впервые после того, как покинул учебную машину, он вдохнул свободно, полной грудью. Увидел вдали знакомую с детства картину: маленькие фигурки, темнеющие на огромном белом фоне. Это кучковались рыбаки. А ближе к мосту сидел одиночка. К нему и направился Антон. Тропинка, что ведет под гору, неожиданно сменила градус уклона, и добрую половину пути любитель природы ехал на пятой точке. Он охнул после приземления и по льду реки ступал уже осторожно.

– Богатый улов? – спросил Антон, стараясь говорить как можно тише, чтобы не распугать рыбу.

Усатый рыбак кивком указал на кучку ершиков:

– Коту хватит.

Синим ногтем мужчина подцепил красного червячка и проворно насадил извивающуюся наживку на крючок. Антон сунул нос в мотыльницу, где вяло копошилось еще десятка два бедолаг, и продолжил беседу.

– У меня старший брат тоже рыбачит. А я не любитель, – сообщил он.

– Рыбку-то есть вы все любители, – проворчал мужик.

Потом поерзал, устраиваясь поудобней на шарманке, погрузил червячка в лунку и начал сосредоточенно мормышить. Антон присел рядом на корточки. Рыбак вытянул очередного колючика и бросил его к небогатому улову.

– А раньше здесь водилась рыба размером больше человека, – улыбнулся Антон.

– Да брось заливать. Я тут тридцать лет рыбачу, – отмахнулся усач.

– Такое еще до нас было. В девоне, это в палеозое, – уточнил Антон, взял самого маленького ершика и потрогал растопыренные плавники. «Ай!» – рыбешка полетела на лед, а Антон принялся сжимать указательный палец, выдавливая каплю крови. – А кот не уколется, когда жевать начнет? – поинтересовался он.

– Ничего с ним не случится. Райка варит, а потом самое острое ножницами отстригает. Райка – жена моя, – уточнил рыбак.

– Я понял.

– Жрет этот Проглот за милую душу. И рыбу, и мясо. Из наших тарелок подъедает.

Главное, супа ему нальешь – харю отвернет. А стырит – все сожрет, не подавится. А еще, слышь? Еще и растаскивает рыбу по всей кухне, зараза шерстяная. Из-за него пол скользкий делается, кости на каждом шагу. Как в пещере людоеда. А ты мне заливаешь тут – размером с человека.

– Поверьте мне, как специалисту, не заливаю. Миллионы лет назад здесь, где мы сейчас сидим, было море. На его поверхности вздымались доисторические волны. Оно согревалось тем же солнцем, только более юным. Море не было пустым. В нем кипела жизнь. В том числе в нем жили предки современных рыб, огромные. Те времена вообще отличаются крупными формами жизни. Это сейчас мы измельчали. Хотя в Волге рыбы и сейчас должно много быть, в том числе крупной.

– Да мне, честно говоря, пофиг, что раньше было. Тебе, паря, поэмы надо писать. А по мне, так лучше дело делать, а не книжки листать. Ты не думай, я не всегда такую мелочь ловлю. По ночам хожу за налимами. Если в сугроб не сваливаюсь, даже приношу, бывает. Но жена их не ест. Говорит, они трупами питаются.

– А мы сами-то чем питаемся? Тоже трупами. Это вашу жену не смущает? Она колбаску, котлетки, курочку уважает? Кстати, а там вроде крупных вытаскивают. – Антон показал на скопление рыбаков поодаль.

– Ладно, парень. Ты мне мозг не компостируй. Моя Райка сама кого хошь смутит. Она у меня знаешь какая – что вдоль, что поперек, одного размера. Мы с тобой в ее халат оба залезем, еще и третьему места хватит. А ты говоришь: измельчали. А где ловить – лучше тебя знаю. Не учи жить, лучше помоги материально.

Собеседники задумались.

– Давай лучше по глоточку для сугреву, – предложил мужик.

Антон кивнул. Мужик вытащил из шарманки лоснящийся носок и жестом фокусника извлек из него бутылку водки.

– Видал? Непочатая еще. Как слеза.

Антон подумал, что сегодня ему просто необходимо вышибить клин клином.

– Давайте!

Рыбак отвинтил крышку и протянул бутылку Антону. Мысль о том, что кандидат наук пьет водку из горла, показалась Антону забавной. Он подмигнул усачу и отхлебнул солидный глоток. Жидкость обожгла слизистую, глаза заслезились.

– Запить! – протянул он мужику открытую ладонь.

– Запивона не держим. Как ты сказал? Хехе! Девона-запивона твоего. Держись, парень, не кашляй, сейчас закусон будет.

Рыбак разорвал пакет и положил в протянутую руку бутерброд с колбасой, облепленной хлебными крошками. После чего сам приложился к бутылке. Антон откусил полбутерброда, с наслаждением прожевал, проглотил. Полегчало.

– Пища богов! – ничуть не слукавил кандидат наук.

Передавая друг другу сугревающий эликсир, новые приятели несколько раз повторили процедуру. С каждым разом настроение Антона улучшалось. Он в подробностях описал рыбаку сегодняшнее приключение на сдаче экзамена. Слушатель выражал эмоции кратко, но емко. Потом живительная влага закончилась. Пришедшее было ощущение тепла помаленьку стало исчезать. Антон поглубже спрятал шею в меховой воротник куртки.

– Что, парень, замерз?

– Не жарко. Как это вы целый день на льду сидите?

– Ты бы еще в майке на реку вышел, не май месяц. Видал, у меня фуфаечка? Еще с советских времен. Я в ней работал, шпалы ложил. А в резиновики валенки вдеты. Хочу еще палатку купить, тогда хоть домой не ходи. Пускай Райка с Проглотом без меня поживут, поплачут.

– Слушайте, а давайте меняться, – слегка заплетающимся языком предложил Антон, – я вам куртку, она вообще-то теплая, настоящая, фирменная. Никогда в ней не мерз, не знаю, что сегодня случилось. А вы мне фуфайку.

– Да бери, не жалко. Постираешь, будет как новая. У меня на балконе еще две висят, – быстро согласился рыбак.

Нечаянные собутыльники переоделись и обнялись, как будто встретились после долгой разлуки. Отошли каждый на шаг назад и снова кинулись в крепкие мужские объятия.

– Ну, я пошел домой. Пока! – попрощался Антон.

На этих словах ему показалось, что мост поплыл куда-то в сторону. А отброшенный им ерш размножился. Стало два ерша. «Мистика какая-то», – протер глаза Антон. Два ерша воссоединились в одного.

– Смотрю, паря, что-то развезло тебя. Женато сковородкой не отоварит? – засмеялся усатый.

– Не женат и не собираюсь, – твердо произнес Антон, покачнувшись в другую сторону.

– Один, что ли, живешь? – уточнил мужик, вернув Антона в вертикальное положение.

– С родителями. Когда в Костроме. А в Москве один. Мама Оля и папа Сережа у меня. Знал бы ты, какие они хорошие. Брат еще есть старший. Кирилл. Только он отдельно живет.

– Эх, паря! Давно пора из гнезда вылетать. Из-под мамкиной юбки вылезать. Бери пример с брата. А то не дадут бабы жизни.

– Мама, наоборот, уверена, что воспитывает меня настоящим мужиком. Развивает, так сказать, брутальность. И в автошколу она меня отправила. А мне оно надо? Не люблю я эти машины. Мне и на метро неплохо.

– А что, пока я рыбачил, у нас метро построили? – усач засмеялся, довольный шуткой и тем, что вытащил очередную ощерившуюся добычу.

– Устал я что-то. Последний раз объясняю. Я в Москве живу и работаю. Думал, дома сдать проще будет. А в Москве я боюсь ездить. Там пока соображаешь, в какой ряд перестроиться, поворот проедешь. Эх, завалил, так завалил. Пойду домой каяться.

– Правильно, иди. А мамку люби, конечно, но не слушай. Мужик – не мужик… Если машины нет, не мужик, что ли? У меня нет, а я мужик. Мужик, паря, в делах познаётся. Вот с меня пример бери. Моя сказала – сегодня у тебя выходной, будем шкаф на кухне вешать. А вот фиг ей! На работе все дни корячишься, а тут еще и в выходной покоя нет. Пусть сама вешает. С Проглотом. Приду – футбол буду смотреть. Что хочу – то и делаю. Моя жизнь.

Пропитанная рабочим запахом фуфайка согрела Антона сверху, но холод так просто сдаваться не собирался и перебрался к ногам, забрался в ботинки. Почувствовав, что пальцы ног перестают слушаться и не хотят даже шевелиться, Антон с надеждой посмотрел на вдетые в резиновики валенки. Усатый рыбак, видимо, умел читать мысли.

– Иди-ка домой, паря. Мамка, поди, заждалась, – сказал он тоном не терпящим возражений.

Воодушевленный, Антон снова вышел на Советскую – главную улицу родного города. Он как будто парил над землей, став на голову выше прохожих. Он не замечал грязи и снега. Со стороны могло показаться, что древнегреческий бог спустился с Олимпа, чтобы легким шагом пройти по замызганной грешной земле. Спустился и шел, обтекаемый пестрой толпой. И вдруг замер. Он увидел женщину, поразившую до глубины души. Слегка понуро и отрешен но она двигалась навстречу. Он мог поклясться, что знает эти очертания фигуры, этот легкий румянец, эти вьющиеся волосы аппетитного карамельного оттенка. Черты лица, глаза – родные и любимые. Но – он был в этом уверен – он видел эту женщину впервые. Хм… Может быть, провал в памяти? Временная амнезия? Каким зельем ты согревал нас, усатый рыбак? Остановись, время, – она идет ко мне! Знакомая незнакомка прошла мимо и стала удаляться. Он не знал, кто она. Это необходимо было выяснить. Иначе бы он не смог жить. Антон выскочил на проезжую часть и преградил дорогу первой попавшейся легковушке.

– Умоляю! Я заплачу, сколько скажете! Надо проследить во-он за той девушкой!

– А ну вали отсюда, маньяк хренов! – выскочил водитель, держа наготове монтировку.