Текст книги "Однолюб"

Глава 5. Витька

После того как она сказала ему «да» и все сомнения остались позади, у него словно камень с души упал. Он вдруг почувствовал необыкновенную легкость. Лежал на кровати, закинув руки за голову, и облизывал поминутно губы – до того сладко было. Искал слова, чтобы выразить свои чувства. Даже словарь полистал. Самым подходящим показалось слово «триумф». Это случается с мужчинами, когда им улыбается самая лучезарная удача.

Он не думал о том, как они проведут первую брачную ночь или как она будет его целовать каждое утро и каждый вечер. Он думал о том, какое это счастье, что Люся теперь будет всегда рядом с ним. Большего счастья он и представить себе не мог. Да и не бывает большего, он был в этом уверен.

Вдруг он нахмурился. Мама сойдет с ума. Маме всегда не нравилась Люся. «Кто угодно, – говорила мама, – кто угодно, только не она!» И нахваливала всех его знакомых девушек. Неужели ему придется выбирать между двумя любимыми женщинами? Сердце трепыхалось. Он представил: Люся. И мамы не стало. Только Люся, всегда только она.

Захотелось сделать что-нибудь для нее. Только вот что? Он мечтал отгадать. Прислушивался к тишине комнаты, и тишина нашептывала красивые поступки. Засыпать ее цветами и подарками. Какими цветами и какими подарками? Он побежал по магазинам. Но вот незадача, он не нашел там совсем ничего ее стоящего. Каждая вещь, на которую падал его пытливый взгляд, будто шептала: «Она достойна большего». Но это большее ему почему-то никак не удавалось отыскать. Цветы, которые он купил, были не просто белыми розами. Это были благоухающие розы, которые продавал человек, похожий на багдадского вора. Они действительно прилетели сегодня из сказочной восточной страны, а не росли без солнца, в стерильных ленинградских теплицах. Он подготовил слова для нее и для ее родителей. То, что он скажет ее маме, на всякий случай записал на шпаргалку. Это было нечто значительное и достойное момента. Теперь отец. Обычно в таких случаях полагается выпить. Шампанское? Ни в коем случае! Еще вообразят, что он любит выпить. Нет, нет, пока – ничего больше. Все остальное они еще успеют. И, самое главное, – завтра же в загс! Не потому, что кто-то может передумать, а потому, что странно ведь идти послезавтра, когда люди любят друг друга, ждали этого часа с детства, причин откладывать это радостное событие у них нет.

Поднявшись по лестнице, он постоял у двери, пытаясь отдышаться. Нужно успокоиться, предстать серьезным и уверенным в себе человеком. Нужно дать им понять, что Люсино будущее в надежных мужских руках. Слишком стучит сердце, мешает думать. Успокоить дыхание не получилось. Он позвонил. Открыла ее мама. Он держал букет прямо перед собой, смотрел торжественно. В любом другом случае он сказал бы – глупо. Но сегодня был случай особый.

И когда ее мама сказала, что ее нет, что она уехала, он как-то буднично извинился и сразу же побежал вниз по ступенькам. Она закрыла дверь, а он спустился еще на пролет и замер. Он вдруг понял, что произошло. И еще подумал о том, что с самого начала не верил в ее «да», в возможность такого огромного счастья. Не верил и боялся, что произойдет самое страшное. И вот самое страшное произошло.

И вдруг накатила такая ужасная слабость. Слабость и тошнота. Неужели она посмеялась над ним, а он даже не заметил, счастливый дурак? Даже не почувствовал подвоха. «Да», «да», «да» —

прокрутила память ее ответ. Ее честные глаза с маленькими оранжевыми брызгами. Так не лгут. А если лгут, то не такие, как она. В голове стоял туман. Он на ощупь добрел до порога своей квартиры, войдя, уронил цветы на пол и упал на кровать.

Мать разбудила его, вернувшись с работы. Первая мысль возвращающегося сознания: то, что случилось, – страшный сон. Но мама держала в руках букет, ее беспокойный взгляд и нервно теребящие кончик пояска руки выдавали – не сон. Все правда. Значит, неправдой было то «да» на крыльце.

Он очень хотел оставаться сильным. К тому же – мама… Она ничего не знала, и к чему же ее волновать теперь, когда ей уже не о чем волноваться. У мамы в глазах стояли слезы. Он хотел улыбнуться и сказать ей, что все в порядке. Хотел быть настоящим мужчиной, сказать ей весело и беззаботно, что все в порядке, не пугайся, обнять ее, вытереть слезы. Ведь он мужик, в конце концов.

Но он не сумел. Рыдания скрутили его, сжали горло, воздух иссяк, слезы потопили остатки воли, а из горла вырывались хрипы и стоны. Это было не стыдно, это было страшно. Мама заметалась. Зачем-то схватила стакан, но воду ему не донесла, расплескала на ковер. Подбежала к телефону, сняла трубку, бросила на рычаг… У мамы лучше получилось быть сильной. Потоптавшись рядом, она села возле него и стала неловко гладить по голове своего взрослого сына. И от этого он только громче захлебывался страшными мужскими рыданиями…

Следующий день наступил необыкновенно тихо. Мир был нем, даже часы в гостиной не тикали. Звуки потонули в вязком и густом, как мед, отчаянии. Он лежал и смотрел в потолок. Не разговаривал даже сам с собой. Ни мыслей, ни желаний, ничего. Так продолжалось несколько дней. А потом в его комнату вошла Марина. Осторожно, как-то боком. Прислонилась спиной к стене. Он смотрел на Марину и медленно соображал… Ну конечно же! Она принесла записку. В ней все объясняется. Весь этот кошмар. Он поедет к ней. Сейчас же, сию же минуту… В мир вернулись звуки. Он все тряс и тряс Марину за плечи, пока она не всхлипнула. Тогда только Виктор очнулся. Нет, Марина ничего не принесла ему, и она сама не знает, почему все так получилось. Она пришла посочувствовать…

Он пригляделся к ней и увидел: рядом, чуть правее – силуэт Люси. Сейчас она скажет «да»… «Я пойду», – шепнула Марина.

«Нет! – закричал он. – Стой! Не двигайся!» Он встал и как хищный зверь стал подбираться к силуэту. Но тот выцвел, расплылся. Виктор ткнулся в белокурую Маринину голову: «Девочка моя!» И у нее сердце ушло в пятки. Он целовал тень любимой. Марина стояла, боясь пошевелиться…

Боль только начиналась. Впрочем, она, вероятно, так и не прошла совсем. Просто он свыкся с ней, притерпелся. Навалилась тоска. Он чуть было не забросил институт. Напугала только перспектива попасть в армию. «Почему напугала?» – спросил он себя. И понял, что ждет. Он ждал обманщицу, предавшую его. Ждал и ненавидел ее до такой степени, что порой казалось, будто это и есть самая настоящая любовь. Пусть не ее ждал, так хоть весточки. Хотя бы две строки: прости, прощай. Нет, даже этого не написала, стерва. Слава Богу, что не написала этого! Значит, есть смысл ждать…

Прошло три года. Он скучал, жил по привычке. Стал злым. Со злости соблазнил девчонку, что была на крыльце при том ее «да». Сентиментальную толстушку. Соблазнил и бросил. И было не жалко ни себя, ни ее. Почему-то жалко было Люсю. Но человека, который тебя предал, жалеть нельзя. Хотелось мстить всем женщинам без разбору.

Мамина подруга вот уже целый год таскалась к ним со своей дочерью Дианой. Проводила рекогносцировку. После их визитов мама вздыхала, пыталась шутить: «Мне бы такую невестку…» – «Какую? Рыжую?» – грубил Виктор. «Ну почему рыжую? – кипятилась мама. – Это ведь только оттенок. А ресницы черные, ты заметил? А глазищи какие…» – «И приданого небось полные сундуки?» – «Ничего ты не понимаешь!»

Он переспал с Дианой только ради того, чтобы посмотреть, что будет. «Женись!» – потребовала мать, узнав. (Кстати, откуда?) «Не хочу», – спокойно отвечал Виктор. «Ты не смеешь так поступать с дочерью моей подруги!» – визжала мать. «Дочь твоей подруги таскалась сюда, чтобы ее трахнули. Вот и получила!» – «Ты негодяй!» Он спокойно посмотрел на нее, и она увидела в его глазах непримиримость. И только.

Подруга с матерью рассорилась. Пугала беременностью, угрожала судом. Но беременность не состоялась, и угроза суда отпала сама собой. В конце концов Диану пристроили принцессой в небольшое восточное государство, точнее – в Киргизию. Скандал улегся, в доме снова поселилась скука.

На работе – в проектном институте – Виктор быстро приобрел славу сердцееда. Научился криво улыбаться, смотреть на женщин с прищуром, откидывая голову. Все еще хотелось мстить. Как ни странно, дурная слава не отталкивала, а только распаляла слабый пол, притягивала как магнитом. Каждая новая пассия, считая себя красивее и умнее обманутой подруги, пыталась накинуть на него брачное лассо. Потом подружки плакали вместе, обнявшись, проклиная подлеца Витьку, а заодно и всех мужиков. А он ходил холостым. Переспали с ним все женщины отдела кроме одной. Была такая маленькая, щупленькая, с огромными карими глазищами – Наташа. Ее он не трогал. Даже не смотрел в ее сторону. Наташа часто приглашала в гости коллег. Виктор не шел. И знал, что приглашает только ради него. У костра на картошке она садилась рядом. Пила самогон, добытый в деревне у старух. Смеялась. Задевала локтем. А он закуривал, вставал и подмигивал другой, сидящей по ту сторону костра. И та быстренько поднималась, стряхивая с платья соломинки, семенила за ним в темноту ближайшего лесочка. А Наташа оставалась смотреть в огонь пустыми глазами.

Он знал ее тайну. Она его любит. По-настоящему. И не мог рассмеяться в лицо этой любви. Он ее боялся. Помнил, как ему когда-то сказали «да», а потом предали. Врагу бы такого не пожелал, тем более – Наташе. Наташа ему нравилась. Больше всего ему нравилось в ней то, что она совсем не похожа на Люсю. Семья – ее потолок, никаких редкостных талантов, зато никогда не предаст.

Как он оказался с ней – одному Богу известно. Выпил больше обычного. А когда открыл утром глаза, она стояла рядом, смущенно кутаясь в простыню: «Ты не думай, мне от тебя ничего не нужно. Совсем ничего!» А глаза кричали, что все это ложь и она непременно отравится еще до обеда.

Он потянулся к ней: «Дай руку!» Рука у нее была маленькая, словно выточенная из камня, с тонкими, чуткими, вздрагивающими пальцами. «А у меня как раз кольцо обручальное твоего размера…» – сказал он, скорее, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Она глубоко вдохнула, села, посмотрела на него, уткнулась в простыню и заревела.

Они поженились в конце июня, когда зацвел жасмин. Мама снова была против и даже сгоряча, не подумав, бросила: «Уж лучше бы Люська…» И осеклась, увидев его глаза. Больше ничего не сказала. Только закрыла ладонью рот, будто пытаясь вернуть свои слова. До того ей стало страшно…

На свадьбу никого не звали. Посидели втроем с мамой, выпили шампанского, притворились, что все прекрасно. Через месяц Виктор уже готов был пожалеть о содеянном, но с Наташей стали приключаться разные хвори – то слабость, то теряла сознание. Пришлось бегать по аптекам, консультироваться с врачами. Затем, когда оказалось, что его молодая жена беременна и ее положили в больницу на сохранение, нужно было носить передачи, покупать детские вещи, переставлять дома мебель.

В марте он начал постигать науку отцовства. Скука вдруг разом кончилась. Дом напоминал корабль. Везде сыро от сохнущих, белых как паруса пеленок, бессонные ночи от детского плача, ночные «полундры», сменные дежурства на вахте. Капитаном была Полиночка. У нее был бабушкин нос, и это неожиданно примирило маму с Наташей. Их отношения потеплели, у них даже появились секреты от Виктора. Они играли в подружек.

Наташа просто светилась. И днем, и ночью. Ночью свечение принимало форму любви, становилось осязаемым. Днем оно растворялось в делах. Дел было невпроворот. Полиночка каждый день преподносила новые сюрпризы, которые члены семьи горячо обсуждали за вечерним чаем. Посмотрела на бабушку и улыбнулась, сказала не «агу», как все дети, а «и-их», выгнула спинку, села, ползет… Скука стерлась из памяти. Причина ее – тоже почти стерлась. Жребий его судьбы был брошен. Он прожил уже треть своей жизни, проживет и еще две. Полиночка научилась ходить и полюбила дергать его за брючину, задирая голову вверх и откидывая назад, чуть не падая при этом…

Глава 6. Старая любовь

Все они жили в одном подъезде. Людмила спускалась от Марины и жалела Витю. Марина говорила, что он любит свою жену, а Люся смотрела на нее как на дурочку и усмехалась. Как-то Марина, после хорошей порции коньяку, принялась каяться: «Прости меня, подлую…» Люся, которая совсем не пила (должность в организации не позволяла), ее успокоила: «Какие мелочи!» Марина взглянула с обидой – ей хотелось прощения. Неужели она и впрямь считает свой короткий роман с Витькой значительным событием? Марина покаялась еще раз, повторив все с начала, теперь уже с надуманными, красивыми подробностями: «как горели его глаза», «он говорил мне, что я…» Люся рассмеялась и рассказала, как была в Африке и ездила на слоне. «Ты это к чему?» – не поняла Марина, моргая осоловелыми глазками. «Думала, тебе будет интересно. Пока», – и Люся ушла.

Она еще не решила, позовет ли его. И это не было связано с нравственными терзаниями, а исключительно – с ее работой. Там привязанности исключались. Нужна была полная конспирация, вот ее-то Люся и продумывала, когда, спускаясь от Марины, встретила его.

Лифт не работал. Виктор поднимался к себе с пачкой пестрых газет. Он был одет как и подобает верному мужу – синие спортивные штаны с вытянутыми коленями и растянутая китайская футболка. Цвет не сочетался. Он смотрел на нее вверх, выставив вперед кадык. Она смотрела на него вниз, держа голову прямо, опустив одни только глаза.

«Здравствуй», – она сказала это так, будто между ними не было ни драки за командирство, ни стеклянного поцелуя, ни «да» на крыльце. «Здравствуй», – он сказал это так, будто уже здоровался с ней сегодня и недоумевает, почему это нужно делать еще раз. Но никто не отвел взгляда. А нужно было бы! Потому что пока губы произносили сухие, ничего не значащие слова, глаза вели свой откровенный разговор. И с каждой минутой этот немой разговор становился все более невыносимым.

В одном из параллельных миров они уже занимались любовью. В другом он срывающимся голосом кричал, чтобы она немедленно объяснила ему, почему, черт подери, бросила его тогда, почему сбежала… В третьем он метнул нож ей в самое сердце и, слушая ее предсмертный вздох, последовал за ней в небытие. В параллельных мирах накапливалось электричество, проламывая себе путь туда, где они стояли на лестничной площадке, теперь уже в метре друг от друга, и, кажется, не знали, что еще можно сказать друг другу. Но параллельная гроза уже прорвалась и клубилась. В отсветах ее голубых молний они и не заметили, как оказались у Люсиной двери. Кто кого звал или кто за кем шел, определить было невозможно. Хотя у самой двери они все-таки по-светски распрощались. Но никто из них уже не верил, что это всерьез. Она вошла в квартиру, дверь стала за ней закрываться и…

Он выбил дверь (и грохот ее был громовым ударом параллельной грозы) так, что на стене остался вдавленный след от ручки. Она тренировалась в Тибете, ее учили лучшие бразильские мастера, поэтому она не вздрогнула. Но не успела продемонстрировать больше ничего из своего искусства. Он надвигался неотвратимо, как судьба. Если бы на его пути и возникли препятствия, он вряд ли обратил бы на них внимание. Его страсть длилась секунды, но это были секунды, в которых сгорали семь лет безответной любви.

Она лежала на полу, он стоял над ней, сжав кулаки. Возмездие свершилось. Он может уйти, высоко подняв голову и забыв ее предательское «да». Он мог бы уйти, и к нему бы вернулся покой. Мщение всегда порождает покой. Сначала – покой, потом – жалость к побежденному. И он повернулся, чтобы уйти. Двинулся неверной походкой к двери. Она решила, пусть будет так, как он хочет. Потом – посмотрим. От двери он вернулся таким, каким она знала его семь лет назад. Он целовал ее ноги и просил прощения. Не она у него, брошенного и преданного; он – у нее, сбежавшей из-под венца. Теперь они любили друг друга целую вечность. Так долго, что он снова ничего не успел сказать, – торопился к себе, пока домашние не посходили с ума. Но пока они предавались страсти, он шептал на все лады одно только слово: «любимая». Теперь она знала самое главное наверняка.

Виктор заскочил к соседу, поговорил про испорченный телевизор. Согласился на пиво, чего давно уже не делал. Позвонил домой, всех успокоил. Обещал скоро быть.

Люсю мама нашла задумчивой и печальной. Сославшись на головную боль, легла на диван, терла виски, но все равно никак не могла придумать, как совместить работу и Виктора. Не то чтобы в организации интимная жизнь возбранялась, возбранялись отношения, которые хоть что-то значили для сотрудника. А Чернов для нее значил много. Ей хотелось видеть его каждый день, каждый день ложиться с ним в постель, и так до конца своих дней. Она семь лет не испытывала обычных человеческих чувств. Ей не хотелось теперь рвать с человеческим, хотя новая должность этого требовала. К тому же все сотрудники находятся под постоянным пристальным наблюдением. Особенно на первых порах, и особенно такие, которых прочат наверх. Людмила Воскресенская была из таких.

Виктор позвонил в тот же вечер, в половине первого. Ждал, когда уснут жена и мать. Знал, что она не спит. Шепотом выдохнул: «Завтра в два» – и дал отбой. Ей не нужно было говорить – где. Это могло быть только у залива. Было у них одно место, куда они иногда прятались от своей слишком большой и слишком шумной компании. Она пришла вовремя – появилась такая привычка за последние годы, но ей вдруг, как девочке, захотелось посмотреть, как он ждет ее. Из окна подъезда соседнего дома было хорошо видно. Как он нервничал, поглядывал на часы, сжимая в руках нелепый полиэтиленовый пакет. Вино и цветы – безошибочно определила она. Деньги занял у друга и будет теперь сидеть без курева целый месяц. Невольно она сравнивала его с ребятами из организации, особенно с теми, кого готовили по полной программе, – то есть тело, интеллект, дух. На Виктора было смешно и больно смотреть. Но к тем красивым мужчинам она не стремилась всей душой, так, иногда отдавала свое тело. Старая любовь возвращалась с новой силой.

Прорывалась сквозь плотину семилетнего поста на чувства. У нее были хорошие учителя. Что они вложили ей в ее голову, пока она валялась без сознания под воздействием сильнейших наркотиков? Почему теперь так мучительно болит душа? Была обыкновенной девочкой. Могла бы быть счастливой. Или была не такой, как все? Почему выбрали именно ее? Потому что обыкновенные девочки занимаются любовью, а не математикой. Голова у них устроена на иной лад. Людмиле нравилось быть не похожей на других. Или чувство избранности ей тоже внушили?

Где-то в уголке сознания тлела мысль, что ей не дано любить, что она переросла это чувство, стала выше его. Что теперь она всегда будет только наблюдателем – за конвульсиями собственного тела, за движением и развитием мысли в собственной голове. Ее душа то ли умерла, то ли соединилась с чем-то более высоким, чем любовь. Только вот что бы это могло быть?

Она вышла из укрытия. Море было неспокойно. Большая белая чайка кружила у берега, истошно крича. Ветер растрепал его волосы. Рядом не было ни души. Ничего не сказав, он поцеловал ее. Вернее – стал целовать, потому что оторваться уже не мог, не было сил. Что было дальше – она не могла бы вспомнить во всех подробностях, да и не пыталась запомнить. Ум ее вынес из этой встречи немного. В памяти ее сердца эта встреча отложилась блаженством.

С тех пор они начали встречаться. Каждый день в одно и то же время. За конспирацией следила она. Словно это не ему, а ей было на что оглядываться.

Виктор думал – прошлое не может длиться вечно. Скоро все пройдет. Чувства схлынут. Он сможет проходить мимо ее дверей не задыхаясь. Не может ведь это длиться вечно? Он успокаивал себя. Он больше не хотел выбирать, верить ее словам, решать что-то, что-то менять. Он наслаждался последним даром любви, которая обещала скоро закончиться.

Но прошел месяц. Пролетел второй. Незаметно подобрался Новый год. И все продолжалось. Они встречались каждый день. Это становилось невыносимым. Постоянное счастье люди переносят практически так же, как зубную боль. Постоянное счастье терзает плоть и стремится вырваться наружу, чтобы разрушить что-нибудь. Он подсчитал: полгода. Они вместе уже полгода. Он полгода ведет двойную жизнь. Это грязно и бесчеловечно… Только вот по отношению к кому? Жена ничего не замечала, Полиньке было безразлично, а Люсю устраивало все как есть.

Но счастье зудело и не унималось. Оно не хотело мириться с ложью. Оно не хотело быть доступным для всех: для них с Люсей, для Наташи, для Полиньки и мамы. Оно требовало жертвы. И Виктор во второй раз сделал выбор. Он снова не выбрал маму, не выбрал Наташу и даже Полиночку.

Люся смеялась, отговаривала, взывала к отцовским чувствам. Он был упрям как осел. Она могла бы легко внушить ему не делать этого. Заставить человека позабыть о том, чего он хочет, ей было не впервой. Но Люсе не хотелось проделывать это с ним. Хотелось хоть с кем-нибудь (ни с кем-нибудь – именно с ним) оставаться обыкновенной женщиной, а не великим манипулятором. И она уговаривала его по-женски.

Но Виктор не слушал никого, кроме своего разбушевавшегося счастья, которое, казалось, барахтаясь в нектаре будней, пьянило все больше и больше, требуя немедленно прекратить эту сладкую пытку бесконечной взаимной любовью. Очумевшее от собственной полноценности, счастье требовало крови как самый отъявленный маньяк.

Люся чувствовала, что пройдет еще один день, еще два дня, и он, встав у двери собственной спальни, с глупой торжественностью объявит жене о том, что любит другую. Это было недопустимо. И тогда она рассказала ему, почему исчезла. Он попытался обидеться: «Я ведь не спрашивал. К чему такая чудовищная ложь? Увезли!» Но она продолжала рассказывать. Показала следы от ожогов на ногах – это когда танцевала на углях. Открыла «дипломат», набитый валютой. Паспорт, испещренный визами. Он водил пальцем по страницам. Люсину «фантазию» подтверждали вполне реальные штампы виз десятков стран.

Его счастье вмиг протрезвело и поутихло. Он никак не мог привыкнуть к мысли, что сжимает в объятиях не обыкновенную женщину, а Джеймса Бонда. Такую женщину любить было странно. К тому же он никак не мог понять, как она совмещает свою удивительную деятельность с их романтической любовью. Все это время ему представлялось, что его Люся сидит за конторским столом и весь день напролет думает о нем, машинально перебирая бумаги. Он сам проводил дни именно так. Выходило, что он у нее не один. У него есть соперник в лице организации, название которой она ему так и не сказала.

Виктор взял тайм-аут. Неделю не появлялся. Первое, что он спросил при встрече, было: «Тебе нельзя быть со мной?» – «Нельзя». – «Что они сделают, если узнают?» – «Отправят куда-нибудь подальше». – «Вот почему ты всегда была такой осторожной. Я думал, ты не хочешь, чтобы узнала Наташа…» – «Не хочу». – «Но ты не оставишь меня сама, по собственной воле?» – «Никогда!»

Все началось сначала. С новой силой, с первых нот. Объяснение ее предательства было совершенно фантастичным, но оттого, должно быть, он и поверил ему сразу, не раздумывая. Только потусторонняя сила могла вырвать ее из его объятий. Он всегда предчувствовал это. И теперь все встало на свои места.

И еще полгода – ежедневные встречи. Теперь она уже не таилась, была с ним предельно откровенна. Рассказывала обо всем, что видела, о людях, с которыми встречалась, даже о галлюцинациях, которые преследовали ее долгими зимними ночами в горах Тибета. Он слушал с интересом, сопереживал, сожалея, что его не было с ней рядом. «А от них нельзя как-нибудь отвертеться?» – «Я не уверена, что хочу этого». Она научила его «читать» газеты.

«Видишь, как все удачно сложилось? Тебе не кажется это странным?» – «Обычное стечение обстоятельств!» – «Над таким стечением обстоятельств работали сотни людей».

Они сняли квартиру. В старых кварталах Васильевского. Жена Виктора давно привыкла к тому, что он работает допоздна. По вечерам они по-прежнему пили чай и радовались Полиночкиным успехам.