Текст книги "Три жены. Большое кармическое путешествие"

2

Его огромное тело становилось невесомым, и его тянуло куда-то вверх, в пространство. Он уже готов был рвануть туда, где сиял белый ослепительный свет. Уже был взят разгон, и от скорости на виражах сладко ныло сердце. Он все мчался и мчался навстречу ослепительно полыхающему свету. Еще мгновение, и он сольется с ним, превращаясь в ничто, в такой же свет. Восторг и ужас охватывали душу, еще мгновение…

Но что-то вдруг снова напоминало о теле, что-то растекалось внутри него, и, кажется, искры летели от торможения в разные стороны. Нет! Неужели назад, в эту адскую муку? В тоску и боль?

Нет!

***

– Ну что?

– Кажется, пошло. Идиоты! Куда вы раньше смотрели?

– Так мы ведь думали…

– Да у вас тут думать умеет хоть кто-нибудь? Хоть один человек? Покажите мне его!

– Но мы ведь – не реанимация!

– Это точно. Вы только угробить человека можете. И вот еще что: завтра я его забираю к нам. Нечего ему у вас тут делать.

– Ну это мы еще посмотрим!

– Не насмотрелся за три дня? Человек чуть концы не отдал, пока вы на него смотрели! Нашли белую горячку!

– Одно другому не мешает.

– И ремни эти снимите, сейчас же.

– Снимем, снимем, да не волнуйтесь вы так. Может быть, чайку?

– В гробу я чаек ваш видел!..

Голоса сливались, оглушающее эхо било в мозг. Он возвращался. Спираль раскручивалась медленно, слепящий свет там, впереди, гас постепенно, и из горла рвался нечеловеческий крик: «Не-е-е-е-ет!!!»

Потом – провал. Полный провал без света и образов. Он выплывал иногда оттуда, видел перед собой что-то белое, пытался сосредоточить взгляд, разобраться, что это перед ним. Но не мог. Помимо его воли в сознание влетали какие-то образы. Веяло чем-то родным и знакомым. «Может быть, это Ты пришла, родная моя? Или это я к Тебе поднялся? Да если бы Ты знала, как была горька без Тебя жизнь! Какая пустота без Тебя там, в этом мире, заполненном людьми. Но я так и не оторвался от Тебя, не смог. Все искал, все чудилось мне, что это Ты там, в толпе, за поворотом. Что сейчас обернешься, увидишь меня, взгляды наши встретятся. Ты, мертвая, была для меня самой живой. Ты, несуществующая, была самой реальной. Ты, недоступная, – самой желанной была для меня все эти годы. Пустые годы. Накрой меня белым крылом своим, дай успокоиться. Может быть, Ты действительно стала ангелом?»

***

– Валер, я заполнила, посмотри. Ковалев Марк Андреевич. Пятьдесят шесть лет. Место рождения – Энск. Адрес, группа крови, анализы. Диагноз какой у него?

– Шизофрения под вопросом.

– Да-а?! А я вроде слышала…

– Милочка, ты пиши, пиши.

– Так, написала. Валер, а про сахар, что там?

– Это я сам запишу. Что-то ты такой уставшей выглядишь?

– Ой, не говори. Воскресенье, смена ночная…

– Мил, а мы, знаешь, что сделаем? Мы тебя в отпуск отправим! Хочешь?

– Издеваешься? Я девять месяцев только отработала.

– Целых девять месяцев? Так мы с тобой скоро юбилей справлять будем!

– Смейся, смейся. Мне муж дома такой юбилей устроит. Он и так уже что-то пронюхал.

– Так мы его успокоим. Где там мое любимое местечко?

– Валер, спятил? Смена кончается…

– Ничего, а мужа мы успокоим. Отправим тебя в отпуск, поедете вы с ним по путевочке…

– А путевочку нам дядя даст?

– Дядя. Дядя Валера. Так что с завтрашнего дня, милочка моя, так где у нас там…

***

Что-то пульсировало в голове Марка. Что-то барахталось в темных глубинах той пропасти, куда он летел уже целую вечность. Смерть отступила. Но на жизнь состояние его мало походило. Он плавал между ними, страстно мечтая теперь поскорее прибиться к берегу. Но – к какому?

Он умирал уже не раз. Когда ему было двадцать пять, аппендицит перешел в перитонит, врачи сделали все что могли, вышли к перепуганным родственникам, пожали плечами: «Ну что тут можно сделать? Поздно».

Мать оплакивала его по-настоящему, готова была вырвать себе язык за то, что прокляла сына. Готова была на все ради него, но ничего уже не требовалось. Его, еще живого, перевезли в другую палату – умирать. Но тогда он только начинал жить. Тогда Ия была еще здесь, а не там. Все были здесь, и им был предназначен мир.

Он не плавал тогда в водах, которые уносили в небытие. Он отчаянно сопротивлялся, барахтался, извивался и греб назад, туда, откуда доносился крик матери, где по окаменевшему лицу Ии не текли слезы.

Но как стенка – мяч,

как падение грешника – снова в веру,

его выталкивает назад.

Его, который еще горяч!

В черт те что. Все выше. В ионосферу.

В астрономически объективный ад…

Ему даже не дали кислородную маску Просто подвели баллоны с чистым кислородом, к лицу поднесли шланг. Через день он, уже оплаканный, прощенный, с обожженным кислородом лицом, открыл глаза и попросил пить. Через три дня встал на ноги и, придерживая располосованный живот, на цыпочках отправился в вестибюль покурить. Медсестры замерли, когда растрепанный великан, скрючившись, продвигался мимо них, держась одной рукой за стенку, а другой за живот.

– Только не смеяться! – строго сказал он им, потому что сам готов был с минуты на минуту разразиться хохотом. Смеяться нельзя – швы разойдутся.

В этой битве со смертью победил он. Гордость его не знала границ. Старуха с косой была для него слабым противником. Он победил. Только вот – стоило ли? Через три года он потерял Ию. Еще через два – Сашку. Но кто в состоянии счесть победу поражением во время триумфа? Любая победа обретает свой истинный смысл только спустя время.

Теперь он не хватался отчаянно за жизнь, как тогда. Он больше не сопротивлялся и, возможно, именно поэтому впервые видел жизнь совсем иначе, что-то новое в ней открывалось ему. Ведь если не сопротивляться жизни, не бегать с ней наперегонки, не сражаться ежесекундно, изменяется сама ее суть. Временами он открывал глаза. Но так и не понимал, что эта белая комната, ремни, которыми пристегнуты руки к кровати, решетки на окнах – не очередная галлюцинация. Он снова закрывал глаза и отправлялся в нескончаемое плавание по волнам своей жизни…

Он никогда не задумывался о своей судьбе. Она несла его на крыльях, поднимала все выше и выше, и это чувство полета было настолько захватывающим в каждый момент, что обернуться назад, туда, чтобы подвести итоги, чтобы вспомнить, было не интересно. Интересно было парить, подниматься все выше и выше в разреженный воздух успеха, силы, власти.

Но теперь он поднялся, наверно, слишком высоко. Он обернулся…

Если бы печатали стихи Иосифа Бродского, то он обязательно нашел бы в них предостережение. Ведь он был тем самым ястребом, который плывет в зените в ультрамарин, не в силах превозмочь восторга перед смертельным потоком. Ему оставалось в жизни немного. Только испустить тот восторженный предсмертный крик, а потом рассыпаться белыми перышками, ангельскими, может быть, перышками…

Но Бродского в ту пору не печатали, а стихи другого – его брата по духу, его двойника по кипению крови – заставляли гнать коней все ближе к обрыву, в надежде там, на самом краю, испить наконец чашу долгожданного счастья. На этом краю он стоял уже не раз, но счастье оказывалось призрачным, и снова продолжался долгий санный путь в метель, в никуда.

Если бы он задумался об этом, то, может быть, жил бы иначе. Ну хотя бы о том задумался, что счастье, искры которого он высекал из своей судьбы таким накалом внутренней страсти, есть не что иное, как безумие, влекущее человека к смерти, отзвуки самой этой смерти и ее неумолимое приближение. Но тогда это был бы не он. Кто-то другой, степенный, рассудительный, способный насытиться обычным житейским счастьем, – точь-в-точь его друг Андрей.

Они были настолько похожи, что все считали их братьями-близнецами. Но похожи они были только внешне. Там, где Марк раскрывал объятия навстречу миру, Андрей поворачивался к миру спиной, закрывая крыльями свое гнездо – жену, сына.

«Да что же ты! – думал Марк. – Что же ты осторожничаешь, чего ты все время боишься?» – «А мне ничего не нужно, у меня уже все есть!» – «Все? Неужели это все? Работенка на заводе, жена рядом на диванчике у телевизора?» – «Я счастлив». – «Да ты даже не нюхал настоящего счастья…» – «Мне так спокойнее…»

Марк злился. Дурак! Вот так всю жизнь – псу под хвост! А как летели сначала вместе бок о бок! Нет, не выдержал, застрял на низкорослой березе. Но не отступился все-таки, не разорвал отношений, как делал это всегда и со всеми. Но тогда еще жива была Ия. Тогда он еще был несказанно счастлив, тогда еще счастье не осыпалось лепестками, оставив только воспоминания.

Воспоминания всплывали в воспаленном мозгу цветными кинофильмами и были ярче самой реальности. Вот сидит на скамейке незнакомая девушка. В беленьком платье, что-то чертит на песке носком туфли. Марк только раз посмотрел на нее, проходя мимо, и все смолкло вокруг, только удары собственного сердца оглушали его. И сразу решил: «Моя!» Чья бы ни была, теперь – моя. Навсегда. Стоял и смотрел. Девушка смутилась, поднялась со скамейки, пошла прочь. Догнал. Что-то стал говорить, сам не понимал – что, только глаза ее были раскрыты широко, будто она в считанные секунды поняла, что он – судьба. Что куда бы ни ушла она теперь, куда бы ни уехала, ни скрылась, – он найдет…

Встреча оглушила обоих. Они бродили целый день где-то в другом измерении, где все было похоже на прежнюю жизнь, но одновременно и так не похоже. Он рассказывал ей о себе, о матери, о погибшем отце, о своей работе. Уже тогда, почти мальчишкой, он зарабатывал кучу денег, столько же, сколько профессора и академики. Нет, никакого образования у него не было. Был только удивительный талант все, что эти академики придумывали на бумаге, превращать своими руками в приборы, механизмы. Первые кварцевые часы – вот что они тогда сделали. Трое семнадцатилетних мальчишек. Их целую неделю чествовали и носили на руках, а когда выплатили зарплату, он почувствовал себя королем, не меньше. И это было важно – его жена не будет знать ни в чем недостатка. Мужчина должен быть королем. Казалось, Ия не очень это понимает. Но ведь это так важно! Когда тебя не понимают, хочется повториться, чтобы поняли, чтобы наконец дошла до собеседника вся важность сказанного. Поэтому он говорил, говорил, говорил. И все равно чувствовал, что она не совсем понимает…

Но это было не главное, совсем не главное. Она была такой красивой! Он никак не мог от нее оторваться. Проводив до дома, никак не мог представить, что не будет смотреть в ее глаза до завтрашнего дня. Он нарвал ей цветов на поляне – голубых незабудок. Букетик получился маленький, и он бросился собирать еще. «Хватит, хватит!» – кричала она, смеясь. Но его уже было не остановить. Он метался по поляне и приносил ей цветы еще и еще, пока в руках у нее не оказалось огромное голубое облако. Господи, как она была хороша с этим облаком в руках!

С ясного неба упали тяжелые капли дождя. Где-то прогремел удар грома, где-то, совсем близко, дождь обрушился сплошной стеной, и бежать было некуда. Черная пропасть ее подъезда означала разлуку. Поэтому они остались под березой и промокли до нитки. Не оторваться было им друг от друга, не прекратить начатого разговора, который так и не закончился никогда. Даже когда ее не стало… Они стояли и смеялись, она – от избытка чувств, он – от лихорадившей его страсти. «Это к счастью! – говорили потом все. – Попасть под такой ливень – это всегда к счастью!»

Через две недели сыграли свадьбу: шумную, многолюдную, с криками «горько» до утра, на все его королевские деньги. «Ничего не жалей! – приказал он матери, которая все пыталась припрятать на завтрашний день большого краба, кусочек балычка, жареную щуку. – Все на стол!» И мать, поджимая губы, косилась на невесту, зачарованно глядевшую на ее сына и ни разу не взглянувшую на кухонные столы.

– Как они жить будут? Не понимаю! – говорила мать соседкам. – Она ведь за все это время на кухню ни разу не заглянула. Ну и хозяюшка!

Но сын выбирал не хозяюшку, ему нужна была королева. С хозяйством и мать неплохо справлялась.

– Самостоятельные очень пошли. Молоко на губах не обсохло, а уже женится, не спросясь у матери, – говорила одна соседка, заглядывая матери в глаза.

– Марк – он хозяин, характер у него такой, он ни у кого спрашиваться не будет, – говорила вторая.

– Хозяин? Где это он хозяин? В этом доме одна хозяйка – я! – Мать топнула ногой и обвела взглядом огромный дом с высокими потолками.

Через три дня после свадьбы молодые сняли небольшой домик на другом конце города. Марк был в мать – никогда не уступит, никогда ничего не стерпит. Подумаешь, чего он лишается? Бабкиного серебра, картин на стенах? А мать он переломит. Со временем, не сразу, но обязательно переломит. Вот родятся наследники…

Первым родился сын. Ия показала ему голенького человечка из окна роддома. Крохотное личико, сомкнутые реснички. Марк так закричал от радости, что ребенок проснулся и всхлипнул, чмокая губами. Ия погрозила мужу пальцем и отошла от окна кормить малыша. А Марк повалился на скамейку, раскинул руки, голову закинул назад, чтобы лучше прочувствовать этот взлет в заоблачные выси, куда никогда не заносит никого из простых смертных…

Имя он придумал заранее. Не сомневался, что первым родится сын. У него может родиться первым только сын, тут двух мнений быть не могло. Он назовет его Александром. Великое имя. Пусть затасканное в России тысячей неудачников, но все равно – смысл в нем заложен огромный. Пусть будет как Македонский, как Пушкин. Он не видел между ними разницы, они были просто великими людьми, самыми великими на свете. Они и еще его сын! Сашка.

Когда случалось Ие посмотреть на кого-нибудь из его друзей, или нет, даже не на друзей, а на какого-нибудь встречного незнакомого мужчину, он замечал, что у него дрожат руки. Он изо всех сил старался сдержать что-то страшное, накатывающее изнутри, но руки предательски дрожали. Она не замечала этого. Но инстинктивно, наверно, никогда не задерживала взгляда на чужих лицах. Он понимал, что ее взгляд безразличен, это не страшно, но жаркая волна захлестывала рассудок, оставляя красный сигнал: будь осторожен, держись, там, за этой волной, – страшное ничто. И он держался. Держался, как моряк в жестокий шторм: из последних сил, на последнем дыхании. Только вот руки предательски дрожали…

***

Дрожь охватывала все тело, выламывая суставы. Как тогда. Совсем как тогда. Но тогда они дрожали с похмелья. Нужно же было так расслабиться! Он тогда очнулся от забытья и никак не мог понять: где он? Чей это дом? Генкин? Если Генкин, то почему он не узнает его? Он выбрался из-под одеяла, посмотрел внимательно на себя в зеркало, висящее напротив. Отвернулся. Это было ему знакомо. Лицо помятое, одутловатое. Сейчас бы микстурки в рюмашке. Только чей же это все-таки дом? Он на мгновение замер. Из кухни разливался аромат кофе, и… послышалось тихое пение. Голос был молодой, женский…

3

Ольга возвращалась с работы, помахивая тонкой веточкой черемухи. По лицу ее скользила легкая улыбка. Но в этой улыбке чего-то не хватало. То ли краешки губ предательски вздрагивали время от времени, то ли брови порой сходились на переносице. Выражение лица плавало, превращая ее то в добрую фею, то в злую волшебницу. Сегодня ей было отчего сходить с ума. Но только – дома, там, где никто ее не увидит. Она старалась оттянуть момент своего возвращения, неторопливо шагая по парковой дорожке…

Ольга родилась повелительницей. Даже маленькой девочкой она никогда не была неуклюжей, нескладной, слишком шумной, быстроногой. Манеры, движения, грация, ум – все это было дано ей с пеленок. Но кто-то что-то, видно, напутал там, в небесах, когда вычерчивал линию ее судьбы…

Замуж она выскочила рано, в семнадцать лет, едва закончив школу, не раздумывая. Родители повздыхали немного, но и только. Партия была блестящей, по их разумению, ведь Оленька вышла замуж не за первого встречного, а за Лешеньку, сына известного академика Николая Сумарокова, о котором так часто в ту пору писали в газетах. Он был старше ее на шесть лет, но вел себя совсем как ребенок: водил ее в парк, на качели, смешил, покупал мороженое. О любви Ольга думала мало. Прислушиваясь к болтовне сверстниц, она давно поняла, что ее не трогают их страсти. Ни один мальчик не сумел затронуть не только ее сердца за семнадцать лет, но даже воображения, а вот с Алексеем ее воображение разгулялось не на шутку. Но не страстные поцелуи рисовало ей оно, не жаркие объятия. Имя Сумарокова было ключиком к обширным королевским владениям, и Ольге не терпелось переступить их порог полновластной хозяйкой.

Сразу после свадьбы молодожены переехали в однокомнатную квартиру Алексея. Что-то смутило здесь будущую королеву, как только она переступила порог. Не таким она представляла дом будущего мужа. Здесь было неуютно, то ли от выцветших обоев, то ли от странного, въевшегося в стены запаха, то ли от десятка пустых водочных бутылок, громоздившихся на кухне под пожелтевшей раковиной. Жену Алексей внес в квартиру на руках, и потом долгие годы, втаскивая мужа домой, Ольга вспоминала об этом, проклиная все на свете.

Уже через три месяца их совместной жизни Ольга до тонкостей разбиралась в различных этапах алкогольного опьянения и даже могла сказать «на глазок», сколько принял сегодня ее муженек. Раньше ей казалось, что алкоголизм – удел грузчиков в магазине, немолодых, помятых жизнью, пьющих от полной безысходности и собственной тупости. Теперь перед ней был мальчик из хорошей семьи, которого воспитывали две бабушки, мать, частные учителя, специальные школы. Но знание двух языков никак не сказывалось на нем, когда он приползал домой и засыпал прямо в коридоре. Ольга с отвращением смотрела на мужа и с ужасом думала о том, что от этого человека ждет ребенка…

Она была слишком молодой, чтобы решиться прервать беременность, а посоветоваться было не с кем. Родителям она о своей жизни не рассказывала, считая все это настолько постыдным, настолько не достойным ее… Отца Алексея она видела только на свадьбе. Он мало интересовался старшим сыном. Он все про него давно знал, поэтому вкладывал душу в младшего. Душу и деньги. Мать, маленькая тихая женщина, навещала их раз в два месяца. Привозила продукты, оставляла несколько крупных купюр. Но деньги отдавала Алексею, всегда ему, а не Ольге, поэтому денег этих Ольга никогда не видела. Зато и мужа после этого не видела дня три.

Когда родилась дочь, Ольга заплакала. Маленькое существо было как две капли воды похоже на отца. Ольга все присматривалась к ней в первые годы, пытаясь отыскать хоть что-нибудь свое. Может быть, форма уха, пальчики на ногах, родинка. Нет, это была не ее дочка. Его.

Родители ее к тому времени продали квартиру в Автово и перебрались в Псковскую область. Потянуло к земле, к хозяйству. Внученьке, нужен чистый воздух хотя бы летом. И Ольга отвозила к ним Соню на пять месяцев, с мая по октябрь, а сама возвращалась домой. Алексея нельзя было оставлять одного. Ольга не боялась, что он вынесет из дома всю мебель, мебели к тому времени уже почти не осталось. Она боялась, что однажды просто-напросто не попадет домой. Жилплощадь в Ленинграде нельзя было терять. К тому же теперь, когда дочери исполнилось два и смело можно было отправлять ее в садик, Ольга собиралась поступать в медицинское училище.

Учиться нужно было обязательно. Работа – это прежде всего деньги, независимость, возможность поесть тогда, когда хочется. Она так устала за годы замужества: грудной ребенок, пустые полки кухонных шкафов, не работающий холодильник. Чтобы как-то выжить, раздобыть денег, Ольга устроилась мыть полы в подъезде. Это было делом несложным, куда сложнее было собирать потом плату с жильцов. Каждый протягивал ей деньги и заглядывал в глаза: с удивлением, с презрением, с жалостью. Но чаще всего – с брезгливым отвращением. Как-то на шестом этаже ей открыл дверь четырнадцатилетний мальчик. Он протянул ей трешку и поднял глаза. Ольгу словно ударили: она изо всех сил сжала его руку чуть выше запястья. Он смотрел на нее точно так же, как и взрослые, только не умел еще скрыть своего отвращения. Через секунду она опомнилась, отпустила руку, извинилась и, не взяв денег, побежала вниз по лестнице. Мальчик не виноват. Значит, она действительно делает что-то такое, от чего всех воротит, живет так, как никто другой жить не стал бы. Но что же ей делать? Ехать к родителям? Похоронить себя на их огороде в двадцать соток? Прислушиваться к их бесконечным советам и наставлениям? Ни за что! Да и прописана она теперь здесь. Кто же ей мешает? Этот глупый мужик с остекленевшими от водки глазами? Этот мешок с костями, в котором не осталось ничего человеческого.

Леха пил все, что попадалось под руку. Давно, когда она еще следила за собой и покупала всякие женские притирания, он крал у нее все, что имело хоть какой-нибудь градус: тоники, духи, туалетную воду. Когда совсем ни у кого из его дружков не было денег, в квартиру вваливалась гвардия с взлохмаченной старухой во главе. Компания направлялась на кухню: доставали большую кастрюлю, бросали туда что-то непотребное, варили, выпаривали, а потом пили, грызли, нюхали.

Они грызли, в кухне повисал визжащий мат, а Ольга брала детскую коляску и шла мыть полы в подъезде. Качала сначала колясочку у окошка, а когда девочка засыпала, терла ступеньки. Если слышала шаги, замирала. Не хотелось попасться кому-нибудь на глаза. Однажды, сидя на ступеньках и бессмысленно водя тряпкой по полу, Ольга услышала голоса.

– Анна Николаевна, здравствуйте. Неужто с работы так поздно? Начальство обычно не задерживается…

– Ах, Вика, не смейся. ЧП у нас в лаборатории. Человек умер.

– Господи святы. А что случилось?

– Да трое наших подсобных рабочих решили Первое мая отпраздновать…

– Так сегодня же только двадцать пятое…

– Вот они и начали заранее. Денег нет, а выпить хочется. Спирт у нас только под расписку. Под пломбами стоит. А вот метиловый без пломбы. Ну сели, выпили. И что ты думаешь? Двоим хоть бы хны, а третий как сидел, так и умер, со стаканом в руке. Уже сделали вскрытие, говорят, отравление…

Перед глазами у Ольги все поплыло. Пальцы впились в половую тряпку, а в голове стучало: «выход, выход, выход». Она прогнала эту мысль. Быстро домыла полы и вернулась в квартиру. Но вернулась уже совсем другим человеком.

– Все вон отсюда! – четко произнесла она, войдя на кухню.

Алексей к тому времени давно храпел в луже на столе. Остальные посмотрели мимо нее.

– Вон. Сейчас милицию вызову.

– Пошли? – переглянулись мужички.

И потихоньку разошлись. Ольга не подгоняла, не кричала, а только стояла у порога, скрестив руки. Что-то было в ее голосе такое, отчего никому из них не пришло в голову возразить ей, устроить скандал.

Все ушли, а она еще долго стояла так и смотрела на мужа. А на лице плавала улыбка – то зловещая, то радостная…

Через три года она решилась. Соне скоро исполнится шесть, сама Ольга заканчивала училище. Пора было начинать новую жизнь. Метиловый спирт она раздобыла в Псковской области, у отца. Перелила дома в полупустую бутылку, смешала с водкой. Кто будет разбирать, что там мешают себе эти алкаши? И принялась ждать. Сердце выбивало радостную дробь, мир замер, вот сейчас прогремят колокола ее освобождения. Вот сейчас…

Но ничего не произошло. Леха вылакал всю бутылку до дна и завалился спать. Всю ночь она прислушивалась к его дыханию. К утру с ней случилась истерика, она кричала, выла, металась по комнате. Но на следующий день взяла себя в руки, отправилась в библиотеку училища и внимательно принялась изучать учебник химии, лекарственные справочники, пособия по фитотерапии.

Через полгода она получила диплом и распределение в детскую больницу. Соня давно была у родителей: последнее лето перед школой. Ольге не хотелось домой. Она пошла в кино с однокурсницами. На что-нибудь более респектабельное у них не было денег. Те девчонки, у которых были деньги, отправились в ресторан с двумя молодыми преподавателями. А остальных пригласила к себе улыбчивая Тоня, она жила рядом с кинотеатром, обещала всех сфотографировать. Долго пили чай, болтали ни о чем. Ольга ушла последней.

Дверь в квартиру была приоткрыта. Она взялась за ручку, и в тот же момент на лестничной клетке показалась соседка. Ольга поздоровалась и быстро вошла, чтобы не вступать в разговор, но взгляд, которым ее проводила женщина, показался ей необычным. Дома никого не было, пол был грязным, словно целое стадо… Кто-то робко стукнул в дверь. Ольга открыла. На пороге стояла все та же соседка.

– Вот, – сказала она, протягивая ей листок с номером телефона. – Здесь милиция была. Просили связаться с ними. Можете от нас позвонить.

– Завтра, – устало сказала Ольга. – На пятнадцать суток, что ли, забрали? Так пусть посидит.

– Нет. – Взгляд соседки не давал Ольге покоя, такой странный.

– Да что случилось-то?

– Я толком ничего не знаю, только Лешка-то того…

– Что?

– Умер он.

Ольга нащупала за спиной стул и тяжело опустилась на него.

– Как умер?

– Не знаю. Дверь открыта была. Зашел дружок его. А потом закричал, стал в двери барабанить. И барабанил так минут десять. Я испугалась, муж-то на работе, ну и вызвала милицию. А оказалось…

– Так что там было?

– Он на диване сидел в комнате. Рядом стакан недопитый. Голову так свесил, словно спит. Только мертвый уже. Потом еще милиционер пришел, показания со всех собрали. Вы уж извините, все сказала как есть: пил как полоумный.

– Спасибо.

– Что вы говорите?

– Спасибо вам…

Ольга позвонила от соседки, вернулась домой. В шкафу на самом видном месте стоял справочник по лекарственным средствам. Ольга осторожно взяла его двумя пальцами, вышла на лестничную клетку и спустила в мусоропровод. Больше он ей не понадобится. Никогда.

Шесть лет этого ада она вычеркнула из своей жизни. Работала в две смены, а по выходным бегала делать процедуры, массажи за отдельную плату. Через пять лет Ольга накопила денег и обменяла квартиру на равноценную в противоположном конце города. Все. Вычеркнуто из жизни, из памяти.

На новом месте все считали их с Соней сестрами. Младшей – двенадцать, старшей – вряд ли больше двадцати трех. Ольга не выводила соседей из заблуждения. Ей так было удобно. К тому же Соня на людях с детства звала ее по имени: Олечка.

Эх, Сонька, Сонька! Вылитый отец. И что только Ольга для нее не делала. Сначала зарабатывала деньги как заведенная, чтобы у дочери было все, что пожелает. А когда Сонька вернулась с новогодней дискотеки в девятом классе и радостно выдохнула, что было «потрясно», Ольга почувствовала такой знакомый запах… Дочь трижды почистила зубы перед тем, как прийти домой, но обмануть мать было невозможно. Ее папочка тоже так делал в первую неделю после свадьбы. Ольга знала, что это только начало. Только начало…

Она стала таскать дочку в бассейн, записала в художественную школу, наняла репетитора по английскому. Чтобы не оставалось свободного времени. Чтобы ни одной мысли в голове не было о… Но природа брала свое. И хорошо бы еще Сонька тихо попивала, как отец. Так нет же, ей всегда нужно было развить при этом кипучую деятельность. Вот и теперь. Дуре двадцать три года, а она снова вляпалась с очередным своим хахалем-собутыльником в какую-то аферу. Набрали товар, поехали в Москву. Там их обвели вокруг пальца, товар забрали, денег не дали. Хахаль смылся куда-то, а тот, чьи деньги они потратили, дал Соньке срок неделю. Как она сказала? На счетчик поставили?

Ольга шла по парку с плавающей улыбкой на губах и помахивала веточкой черемухи. Пять тысяч долларов можно было достать, только продав квартиру, а значит, придется перебираться в Псковскую область к родителям. Чудненько. Об этом она подумает дома, когда останется одна. Чудненько. Господи! И почему же этих дурацких денег никогда нет, когда они так нужны!

У соседней дорожки, под деревом, лежал мужчина. Ольга замедлила шаг, присмотрелась. Дорогой костюм, кожаный плащ распахнут, каблуки на туфлях не стерты. Может быть, сердечный приступ? Она как медицинский работник должна… Да не до этого ей теперь! Но ведь это не забулдыга какой-нибудь, человек явно солидный, нужно помочь. Она свернула на соседнюю дорожку. «А может, и он мне чем поможет», – мелькнула мысль.

Она подошла, наклонилась, положила два пальца на шейную артерию. И в этот момент почувствовала запах перегара. Поморщившись, она хотела отдернуть было руку, но, взглянув на лицо мужчины, что-то вдруг начала припоминать. Она его где-то видела. Ну конечно, несколько дней назад Нина Петровна лихорадочно кивала в его сторону. Один из самых богатых людей в городе. И Ольга тогда запомнила: синие глаза, машина, похожая на замысловатый космический корабль, абсолютная уверенность в себе. Может быть, это шанс? Рискнуть? Выбора нет. На карте стоит все – жизнь дочери, псковские прелести… У нее получится! Спокойно. Только не нужно торопиться…

– Что с ним? – старушка с болонкой с любопытством заглядывала ей через плечо.

– Все в порядке, – как можно спокойнее сказала ей Ольга. – Я врач. Сейчас все будет в полном порядке.

Она шагнула к дороге, достала из кармана последние пятьдесят рублей и помахала перед машиной. Скрипнули тормоза.

– Помогите, пожалуйста. Мой муж… – и указала пальчиком в сторону тела.

Водитель хмыкнул, забрал купюру:

– Поможем, что я, не человек, что ли? С каждым может случиться…