Текст книги "Три жены. Большое кармическое путешествие"

12

Майка чувствовала приближение перемен. Она еще толком не знала каких, но сердце ныло тревожно, и весь мир окутан был дымкой печали. Может быть, это просто оттого, что Кирилл уехал в свой обожаемый Лондон? А ее, обожаемую Майку, оставил дома одну? Но ведь он обещал привезти ей фиалок… Да еще эта Дарья Марковна… Вот уж не придумаешь ничего лучше такой встречи. Их что-то связывает, он говорил. Да и она сама это видит. Да они и похожи, как брат и сестра. «Старшая сестра и младший брат», – резко поправила себя Майка. Да, она старше его, старше намного. Но что это, собственно, меняет? Они двигаются одинаково, у них одинаковая мимика, одинаковые жесты. И это делало Майку самой несчастной девушкой на свете.

Раздался длинный телефонный звонок:

– Сестренка?

– Что-нибудь случилось?

– Случился отпуск, случилась путевка. Мы с Гошей летим в Крым.

– Там сейчас, наверно, еще холодно, – поежилась Майка.

– Холод – не голод, – рассмеялась Люська. – Это, конечно, не Лондон, зато бесплатно.

– А почему бесплатно?

– Уметь надо. На работе путевку себе выбила…

Майя знала, каким именно способом сестра обычно что-нибудь выбивает. Мужчины кружили возле нее, как шмели вокруг банки с малиновым вареньем, а она все время из них что-нибудь выбивала.

– Ну что тебе сказать? Счастливого пути…

Бессмысленный разговор не хотелось продолжать. Он не вписывался в ауру ее дня.

– Май, я ведь тебе из Питера звоню. Сейчас заеду. У нас поезд только через пять часов. Дашь мне сарафанчик свой, помнишь, бирюзовый такой. Тебе он все равно до лета не пригодится.

– Приезжай, – ответила Майя, – я жду.

И, положив трубку, снова принялась бесцельно бродить по квартире. Однако Люся развеяла пелену красивой грусти, в которую она заворачивалась с утра, и теперь грусть была явной, неприятной и даже несколько резкой. Через четверть часа раздался звонок. «Надо же, как быстро прискакала», – подумала Майка и распахнула дверь.

Первым ее желанием было немедленно закрыть снова дверь. Захлопнуть, повернуть до упора все замки, набросить цепочку и, возможно, придвинуть к двери что-нибудь тяжелое. Но от страха она только крепче вцепилась в дверную ручку и не могла ни двигаться, ни говорить.

На пороге стоял невысокий человек в сером плаще и в измятой широкополой шляпе. Его взгляд был как удар наотмашь, синие глаза кусались. Разглядывать его было выше человеческих сил. Все в нем казалось немного перекошенным: линия плеч, рот. И только потом она скорее догадалась, чем заметила, что он ко всему прочему еще и горбун.

– Кто вы? – спросил он ее, заходя в дом, зажигая спичку, закуривая.

– Майя.

Он выбросил догоревшую спичку на лестничную клетку, захлопнул дверь, пошел в комнату, потом на кухню.

– Где он?

Почему-то Майке не хотелось говорить ему: «А кого вы, собственно, ищете? Кто вам нужен?» Почему-то она понимала, что речь идет о Кирилле.

– Он в Лондоне.

– Что такое Лондон? – спросил мужчина.

– В Англии… – растерялась Майка.

– Когда вернется?

Вот этого ей совсем не хотелось ему сообщать.

– Через две недели.

– Точнее?

– Ну…

Он обжег ее взглядом.

– Двадцать третьего.

– Хорошо.

Мужчина принялся обследовать квартиру. Долго всматривался в корешки книг на книжной полке, изучал вид из окна. Майку слегка лихорадило.

– А ты, стало быть, его подруга?

– Да.

– Жанну знаешь?

– Нет…

– Жанна – мать Кирилла.

– А… Я знаю, что ее так зовут, но никогда не видела.

– Ты с Кириллом случайно или как?

– Не случайно.

– Отца его знаешь?

– У него нет отца.

Мужчина снова посмотрел на нее и скривил губы.

– Ну в смысле, Кирилл своего отца никогда не видел.

– А что рассказывает?

«Да что это за допрос?! – хотелось закричать Майке. – Кто вы, собственно, такой и по какому праву?..» Но это было бы похоже на киношную сцену, а Майка очень не любила киношных сцен в жизни. Поэтому предложила:

– Чаю хотите?

Мужчина посмотрел в потолок, спросил:

– Водки нет?

– Есть немного.

– Тогда буду.

Она поставила чайник на плиту, принесла из шкафа четверть бутылки водки, оставшейся еще с Нового года.

– А как вас зовут? – вежливо поинтересовалась Майя. Мужчина хитро посмотрел на нее: ишь чего захотела.

– Волк я. Так и зови меня – Волк. А хочешь, можешь звать дядя Волк.

Во всем, что он делал и говорил, сквозила безудержная неуправляемая сила. Казалось, что он вот-вот сорвется и начнет крушить все, что попадется под руку. Но Майя понимала, что он такой всегда, не только сегодня, сейчас, с ней. А его кусающийся взгляд убеждал ее, что он, скорее всего, и в тюрьме побывал, и во всех передрягах жизненных тоже.

– Я бы лучше звала вас просто по имени, – сказала Майя.

– Э… маленькая… – протянул он и, взяв у нее из рук пачку чая, высыпал всю ее в заварник. – Ну расскажи мне про Кирилла, что ли?

– А что рассказать?

– Все рассказывай. Лучше – по порядку. Так куда его отец, говоришь, делся?

Он залил в чайник кипяток, сорвал зубами крышку с бутылки водки, понюхал, сплюнул.

– Отец их бросил…

– Неправда.

– Мне так Кирилл сказал. Он его даже не видел никогда.

– А ему так мать рассказала. Не так все было. Взыграло у матери ретивое однажды – получился ребенок. А потом решила послаще в жизни пристроиться, взяла и сбежала…

– Откуда вы знаете? – Майка вдруг подумала, что этот странный человек может быть…

– Оттуда, – отрезал Волк.

Он разлил по стаканам чифир, добавил в каждый немного водки и поднял свой:

– Ну, вздрогнули?

Майя не посмела отказаться, но выпить так и не смогла, до того гадкое было пойло.

– Ладно, тебе чистенькой, – и Волк плеснул ей водки в другой стакан. – Ну рассказывай.

После водки наплывы дрожи неожиданно прекратились. И чего ей, собственно, бояться этого гор… Волка? Совсем она его не боится.

– В школе учился хорошо. Школа была английская.

– Ну это я еще помню.

– Поступил в университет на филологический. С третьего курса выгнали.

– За что? – Волк смотрел с интересом.

– За неуспеваемость по физкультуре.

Волк водил глазами по сторонам, не в состоянии уловить смысл сказанного.

– Не понял…

– Не подходил он им, понимаете?

– А-а-а…

– А сейчас он в Лондоне. Его недавно пригласили возить группыю

– Туристические, что ли?

– Вроде.

Волк налил себе еще стаканчик, вылил туда остатки водки и сказал:

– Ладно, пить больше нечего, пойду я.

– Передать что-нибудь Кириллу?

Волк задумался.

– Вот, держи мой телефон, на всякий случай. Просто хотел посмотреть на него… Покажи, что ли, хоть фотографию.

Фотографий у Кирилла не было. Может быть, оставались детские у матери, но последние годы он не фотографировался. Хотя…

– Сейчас. – Майка вышла из кухни и вернулась, держа в руках большой снимок. – Это вся их группа, – сообщила она. – Узнаете?

– Да вряд ли, – сказал Волк, и тут…

Перед глазами возникло знакомое белое свечение. Не очень пока сильное, но он хорошо знал, что это означает.

– Выйди! – заорал он Майке. – Ну! Быстро! Плохо мне, уходи…

И уронил голову на руки…

Майка вышла в комнату и закрыла за собой дверь. Ее снова немного потряхивало. Она с тоской посмотрела на телефон – позвонить бы «02», так ведь услышит. Выскочить из квартиры она тоже не решалась – догонит. Оставалось сидеть и ждать, надеясь, что судьба и в этот раз будет к ней благосклонна…

Через сорок минут, устав от страха и бесплодного ожидания, перестав верить в реальность происходящего, Майка осторожно выглянула на кухню. Там никого не было. Она прошла в ванную, заглянула в туалет – никого. Потянула тихонечко на себя входную дверь. Дверь подалась. Значит, он ушел, Майка точно помнила, как запирала дверь. Это хорошо, что он ушел. Теперь нужно еще раз проверить все углы… Майка заглянула под стол, на всякий случай полезла под кровать, а когда вынырнула оттуда и подняла глаза, то увидела перед собой Людмилу.

– Ну, я тебе скажу, и типы у вас по лестнице ходят, – поежилась та.

Волк вышел на улицу и вдохнул свежего воздуха. Вот, значит, как. Значит, ничего не прошло. Ничего не кончилось. Значит, есть у него враг, страшный враг в этой жизни. Человек, который искалечил всю его судьбу. Волк не умел прощать. Он выжег в своей памяти все, что могло бы напомнить ему о другой жизни. О той жизни, которая могла бы у него быть. И виноват в этом только один человек. Волк найдет его. В какой-то момент ему показалось, что на глаза наворачиваются слезы. Он зло вытер лицо рукавом плаща. Он найдет его. Он превратит его жизнь в такой же ад, в какой тот превратил его собственную.

Конечно, он узнал на фотографии сына. Сразу узнал. Он был похож на его мать, умершую тысячу лет назад. До боли знакомое лицо. Жанна говорила, что он не похож на него, не похож ни капли. Но бедная Жанна не знала, на кого похож ее сын. На кого похож их сын.

Он снова отер лицо рукавом. Ему снова показалось, что это слезы. Но слез не было. Волк давно разучился плакать. Он стоял во дворе и вспоминал, сколько же лет он мечтал увидеть снова это лицо. Он вспомнил свою безумную мечту увезти сестру из дома. Хорошо, что не увел, сломал бы жизнь и ей. Хотя… Во что она теперь превратилась? Кем стала?

Много лет ему не давала покоя мысль: почему его не искали? А если искали – почему не нашли? Теперь, стоя на улице, Волк не мог ступить ни шагу, потому что его искалеченное больное детство накатило вдруг и оказалось самым страшным, что ему пришлось пережить. Ничего не прошло. Все он носит с собой. И белые всполохи одолевают сознание, и что-то щекочет глаза… Он все тер и тер рукавом лицо, а из окна второго этажа, прильнув к стеклу, две молодые женщины, не отрываясь, смотрели на него…

Мысли завертелись в голове с бешеной скоростью. Хотелось отомстить отцу, хотелось найти сестру, заглянуть ей в глаза, хотелось объявиться сыну. Но все это было невозможно. Мысли терзали и жгли его, хотелось избавиться от них, забыться поскорее. И он направился к другу Лешке, с которым они вместе мотали срок в юности. Леха не успокоился – псих он был, совсем псих. Он снова загремел потом – надолго. И вот только три месяца назад вышел. До сих пор, поди, радуется. Волк резко развернулся на каблуках и уверенно пошел к Лешкиному дому.

Дверь ему открыла рыжая лахудра с размазанной по всей роже помадой. Она не обратила внимания на его горб, а посмотрела ему в глаза и тихо присвистнула:

– Ого! Леха, к тебе тут красавчик какой-то!

И Сашка расслабился. Своя. Свои никогда не обращали внимания на его уродство. Для них оно было пикантной мелочью – не более. Некоторых его уродство даже возбуждало. Сашка поднял голову, криво усмехнулся и прошел на кухню. Леха оторвал голову от стола только для того, чтобы снова уронить ее. Сашка налил себе водки.

– Что празднуем? – спросил он лахудру.

– Не празднуем, – та показала рукой на закрытое простыней зеркало. – Горюем.

– Че горюем?

Сашка опрокинул стакан, и его передернуло от удовольствия: давно он не чувствовал такой потребности выпить.

– Мать у него померла, – ткнула пальцем лахудра в Лехину спину.

– Че померла?

Сашку мало интересовало все это, спрашивал только для разговора, намазывал бутерброд, подцепил мизинцем кильку из банки, сунул кусок целиком в рот.

– Повесилась.

Сашка перестал жевать. Он припомнил толстую Лехину мать, в ярких тряпках всегда, всегда крикливая. С чего бы ей вешаться?

– Здесь повесилась? – спросил он.

– Ага. В туалете. Мы вернулись, Леха пошел по нужде, а она там раскачивается. Один башмак с ноги свалился. Он башмак поднял, прибежал, лупит им меня, орет что-то страшно, не понять. Ну, я пошла, глянула, вызвала «скорую».

Сашка задумался: оставаться ему в этом доме, где совсем недавно мертвяка из петли вынули, или нет. «А-а-а, – подумал он, – не все ли равно. Все там будем». На его решение повлияло скорее обилие водочных бутылок на столе, чем что-то другое. Через полчаса он уже прикончил одну из бутылок и сидел бездумно, опустив голову на руки. Лахудра пыталась развеселить его, базарила все время, толкала в бок. Он посмотрел на нее внимательно. Интересно, есть у нее сердце? Вот такое сердце, которое у него сейчас разрывается на части в груди? Есть у нее дети? Есть у нее родители, братья, сестры? Не родилась же она такой вот рыжей размалеванной шалавой, была же когда-то девочкой с косичками…

Девочка с косичками – это было единственное, что грело его в этой жизни. Вот найти бы ее, думал он, это и будет счастье. Дашка любит его – он был уверен в этом долгие годы. «Дашка любит меня», – повторял он себе снова и снова в детском доме. Дашка любит меня, – знал он, разглядывая в зеркале свой горб. Никто не любит, а Дашка любит. Он встретит ее, и она бросится к нему, обнимет, как в детстве. Ведь ничего не изменилось за эти годы. Ведь он тот же Сашка, ее брат, который любит свою сестру до безумия. До полного безумия.

Он отодвинул рыжую, открыл вторую бутылку. Дашка любит. Если бы не эта уверенность, он давным-давно погиб бы. Где-нибудь в притоне, за колючей проволокой, в очередной потасовке с собратьями. На минуту он почувствовал себя ребенком, рыжая была просто отвратительна. В нем еще жил хорошо воспитанный мальчик, чистоплюй – так, кажется, его назвал кто-то из старших. Иногда он понимал, что Дашке теперь много лет. Что она не девочка. Что он уродлив, что глаза его выцвели, что в глазах отразилось все, через что ему пришлось пройти. Дашка не бросится ему на шею, она брезгливо отвернется. Дашка его забыла.

Нет! Нет, нет, нет! Жизнь имеет смысл, только если она помнит, если ждет. Девочка его, единственная девочка на свете, которая любит его и ждет, которой он нужен. Она не забыла. Не думать, не думать…

Сашка приложил горлышко бутылки к губам, потянул к себе рыжую, разбил бутылку об пол, бросил рыжую на кровать…

13

Ольга сидела в машине на заднем сиденье, поддерживая голову Марка. Борясь с отвращением, она изображала заботливую, но слегка раздраженную жену, потому что водитель все время посматривал на нее в зеркало. Ей совсем не хотелось, чтобы он запомнил ее лицо, потому что она еще не знала точно, что ей дальше делать с этим «мертвым грузом». Вряд ли ей удастся одной затащить его в свою квартиру. Да еще на глазах у соседей… Ольга протянула водителю второй полтинник и попросила доставить «тело» в квартиру только после того, как она скроется в подъезде. Водитель понимающе хрюкнул и, широко улыбаясь, взял деньги…

«Здорово, – думала Ольга. – Подзаработать решила. А пока что отдала последнюю сотню за так». Ну вот он и валяется на ее чистеньком диванчике в грязных ботинках, этот богатый пьяный боров. Если бы нужно было удушить его и вывернуть карманы, она бы так и сделала, плюнув на свидетеля и на все последствия. Но карманы она обшарила сразу. Нет, пяти тысяч долларов у него в кармане не завалялось. Он вообще с собой никаких денег не носил. Знал, наверно, за собой такой грех – отключаться в самых неподходящих местах. Карманы были набиты пластиковыми карточками. Ну вот эта – телефонная, Ольга их видела. А остальные оставались для нее полной загадкой. И почему, интересно, их несколько? Почему не одна? Денег, что ли, много?

Она стянула с него пиджак и повесила на плечики. Достала из внутреннего кармана паспорт, пролистала. Двадцать три года в браке. Да он примерный семьянин! И это, пожалуй, его слабое место. После стольких лет с одной бабой, будь она хоть семи пядей во лбу, мужику непременно хочется чего-нибудь новенького. И помоложе, разумеется. И чтобы секс – на всю катушку. Во всех его разнообразных вариантах. Со своей старой мымрой небось одну только позу и разучил…

Риск? У Ольги вспотели ладони. Риск. Ну и пусть. Пять тысяч долларов – или Псковская область. Она была готова на все. Дура Сонька сейчас скрывалась по подруженькам. Но ее кредиторы уже звонили Ольге, угрожали. Ольга неожиданно расплакалась, но тут же остановилась. «Ну вот еще, – подумала она о себе возмущенно. – Буду я реветь. Москва слезам не верит. Никогда не верила и никогда не поверит. Жизнь устроена удивительно смешно. Будешь плакать – никто не пожалеет. Никто не даст пять тысяч. А вот будешь улыбаться – тогда другое дело».

«Ну что, друг, – Ольга с отвращением разглядывала Марка, – будем тебя потрошить». И занялась приготовлениями. Секс всегда был для нее простым физическим упражнением. Немножко попотеть, немножко потерпеть. Нелепое занятие, конечно, но как часто оно оказывается оправдано результатом. И всегда – это самое надежное средство, чтобы получить то, что хочешь. Она никогда не испытывала никаких чувств, находясь рядом с мужчиной. Но разве испытывает какие-нибудь чувства балерина, задирая ноги рядом со шведской лестницей. Тренировка, растяжка – не более… У нее было немало мужчин, и она научилась заниматься сексом грамотно: бельишко специального покроя, скользкое и прохладное на ощупь, определенные гримаски, предварительно отрепетированные перед зеркалом, ну и кое-какие знания по медицине.

Ольга первым делом отправилась под душ, потом высушила волосы, занялась притираниями. Духи она отставила в сторону, вытащила с полки почти пустой пузырек, вытряхнула капельку, растерла вокруг груди, внизу живота: настоящий мускус, у мужиков от него конвульсии начинаются. Надела на голое тело рубашечку чистого шелка на тонюсеньких бретельках, волосы распустила.

Затем накинула халатик, прошла на кухню, разложила перед собой травки, пузырьки, ампулы. Что бы ему такое приготовить, чтоб пробрало хорошо? Может быть… Она окунулась в давно забытое занятие. Ночь подкралась незаметно, ее богатенький мужичок вставать, похоже, не собирался. Ольга прикорнула на Сонькиной тахте, в другой комнате.

Утром она проснулась и с неприятным удивлением заметила, как дрожат ее руки. А может, и ей принять чуточку приготовленного снадобья? Совсем немного, для храбрости. Ну нет, голова должна быть ясной как стеклышко. Она вышла, напевая, на кухню, включила кофеварку… И там неожиданно почувствовала: он уже не спит. Он прислушивается к ее пению. Даже дыхания его не слышно. Ну что же, послушай, послушай. А мы еще нежнее, еще печальнее… Ну как? Нравится? Подожди, ты меня еще всю целиком не видел.

Она скинула халатик и с маленькой фарфоровой чашечкой в руках вошла в комнату, не глядя на Марка. Но боковым зрением заметила, как он быстро закрыл глаза. «Бедолага, поди никогда и женщины-то не видел полураздетой… Или вспоминаешь, как здесь оказался?» Ольга подошла к окну, встала к Марку спиной. Он чуть приоткрыл глаза. Ольга поднялась на цыпочки, потянулась вверх, закрыть форточку. Вслед за рукой поднялась и коротенькая рубашка, мелькнули из-под нее маленькие крепкие ягодицы. «Ну как? Понравилось?» Ольга повернулась к Марку и встретилась с его взглядом. Правда, не сразу, сначала взгляд задержался ни уровне ее груди, там, где сквозь бледно-розовый шелк просвечивали два коричневых бутона.

– Ах, – вскрикнула Ольга – притворно, но как мастерски!

Вскрикнула, но не убежала.

– Извините, я думала, вы еще спите. Я сейчас, только наброшу что-нибудь.

Она упорхнула в соседнюю комнату, а Марк сдернул с себя чужое одеяло и машинально проверил: одет ли он сам. Слава богу, одет. Что за чертовщина!

Ольга уже выходила из комнаты, набросив поверх рубашки шелковый ярко-красный халат. Халат был лишь немного длиннее рубашки, розовый шелк светился в многочисленных разрезах, пояс был завязан весьма небрежно, а один коричневый бутон так и остался неприкрытым, словно доказывая, как торопилась хозяйка.

– Я нашла вас на улице вчера вечером. Вы были… – Похоже, она искала слово поделикатнее. – Ну, в общем, несколько не в своей тарелке. Было поздно… и я, словом…

Марк молчал. Что-то в голове его не укладывалось. Он морщил лоб и явно пытался что-то вспомнить.

Ольга взяла совсем неверный тон. Похоже, мужик не глупый, с ним такая лажа не пройдет.

– Четырнадцать лет назад у меня погиб муж, – сказала она вдруг совсем другим тоном. – Выпил лишнего, заснул на морозе, а потом – двустороннее воспаление легких. И все. Когда я вас увидела, мне показалось… Мне почудилось, что я спасаю не вас, – его. Если бы кто-нибудь тогда не прошел мимо. Какие все-таки люди бесчувственные.

В глазах Ольги стояли слезы. «Дурочка, – решил Марк. – Добрая, но полная идиотка».

– Спасибо вам, – проговорил он, поднимаясь на кровати. – Я в долгу не останусь…

А вот это в ее планы не входило. «Что же ты, голубчик, решил так просто отделаться? Про долги мы потом поговорим, когда ты дойдешь до нужной кондиции».

– Давайте принесу кофе, – предложила она.

Марк чуть заметно скривился.

– И водочки, если хотите. Только совсем немного! – улыбнулась Ольга и скрылась на кухне.

Не успел Марк подняться, как она уже сидела рядом с ним на узком диванчике.

– Вот! – Она протянула ему рюмку. – Я же понимаю…

– Кино! – сказал Марк, но рюмку быстро выпил, стараясь не демонстрировать, как дрожат руки с похмелья.

– А теперь кофе. – Она протягивала ему маленькую чашечку.

Марку почему-то стало весело. До чего смешная эта дурочка, просто спасу нет. Сейчас он расхохочется во все горло. И ситуация комичная. Регина бы ему такую выволочку устроила, а эта спасать взялась. Сидит и радуется.

– Как тебя зовут? – весело спросил Марк.

– Оля. А тебя?

– Марк.

Веселье одолевало его вовсю. Непонятное какое-то веселье. Беспричинное. Комната чуть поплыла. Неужели с одной рюмки?

– Я так рада, что с вами все хорошо, Марк, – сказала Оля и как бы невзначай придвинулась к нему.

Ее бедро теперь касалось его ноги. Марк почувствовал, какая она теплая. Да что там – теплая! От женщины явно веяло жаром. Да еще эта полупрозрачная рубашечка… Марк вдруг поймал себя на том, что вот уже минуту смотрит на ее ноги в прозрачных чулочках, а она, не замечая этого, что-то ему рассказывает. Что-то печальное о каких-то людях, которые требуют с нее денег. В голове у Марка был полный сумбур. Ах да, вот же кофе у него в руке, сейчас прояснится. Но от кофе ничего не прояснилось, после второго глотка он почувствовал, что его организм наливается совершенно неуместным желанием. Господи, давно с ним таких приключений не было. Внутри теперь подрагивала каждая жилочка, тело застыло в напряженном ожидании.

Он покосился на Олю и больше не смог оторвать от нее взгляда. Да, ей угрожали, говорила она. И даже стукнули как следует о стенку, синяк даже остался, не веришь – посмотри: Ольга оттянула с плеча шелковую материю. Он увидел синяк, он увидел половину маленькой, насмешливо торчащей вперед груди. Он протянул руку – до чего же все это весело, – потрогал синяк. Нет, сегодня сумасшедший день, ему хочется хохотать, как малому ребенку. Он протянул руку дальше, под шелк, покрутил ее сосок двумя пальцами, засмеялся. Она тоже смеялась теперь, он потянул ее к себе за рубашку. Но что-то такое там оборвалось, и рубашка упала к ее ногам. Она стояла теперь перед ним в распахнутом халатике. Под халатиком на ней были только чулки и трусики из абсолютно прозрачной ткани. Он, смеясь, опять потянул ее к себе. Она, смеясь, изображала сопротивление, барахталась смешно. Такое перетягивание привело к тому, что халатик оказался в руках Марка, а Ольга, повернувшись к нему спиной, – трусики под ней были только обозначены – бросилась в соседнюю комнатy. Марк вскочил, побежал за ней. Она, хохоча, забралась на стол, он обнял ее за ноги.

Ему казалось, что они дети. И это приятная детская игра. Все вокруг кружилось, каждое слово расплывалось в долгое эхо.

– Ты поможешь мне? – кокетливо спрашивала Оля.

– Ты еще спрашиваешь. – Он стаскивал ее со стола.

– Но мне нужно много денег, я же говорила, – продолжала она, уже прижатая грудью к столу, уже чувствуя на затылке его горячее дыхание, его руки на бедрах…

– Это для меня мелочи, – прохрипел он.

Дальше началась агония. Он чувствовал, что эта дурочка разбудила в нем неведомую доселе силищу. Он удивлялся сам себе. Он готов был не отходить от стола, к которому прижал ее голову, он готов был повторять это еще и еще. Но она была удивительна, эта дурочка. Она бегала по комнатам, спотыкаясь, падала то на ковер, то на диван, принимала причудливые позы, заставляла его приспосабливаться… А в конце сползла с него на пол и сделала такое, о чем Марк за всю свою жизнь так и не посмел попросить ни одну женщину. День перешел в ночь, а они все играли и играли, как дети, в эту чудесную и веселую игру.