Текст книги "Маленький ад для двоих"

– А сама она кто? В бизнесе или чья-то?

– Сама она не знаю кто, а живет у меня сейчас и очень смахивает на сумасшедшую.

– Как у тебя? – Илья поперхнулся. – А раньше помнится, ты после самых сверхнормальных дам руки по два раза мыл…

– Ну, не совсем у меня, – смутился Ка. – У деда. Я ее нашел. Понимаешь, около дома, в лесу, без сознания. Зовут – Неля. По крайней мере так говорит. Ведет себя странно, ничего не рассказывает. Вот только адрес назвала, а дома-то уже и нет.

– Так сдай ее куда следует, чего мучиться! – удивился Илья. – Девушка, нам бы пивка, – поймал он официантку за локоток. – Только безалкогольного. Новые времена – старые нравы, – сообщил он, оборачиваясь к Ка. – Так, значит, сдавать ты ее не собираешься, – это он уже сам с собой разговаривал. – Значит, что-то такое там есть. Какой-то криминал. Заложницей держишь?

– Да нет же…

– Насколько я тебя знаю, – сказал Илья, – ты с женщинами в бессознательном состоянии ничего общего иметь не можешь. Значит, интрига уходит корнями в бизнес. А это стоит дороже.

Ка, краснея и не зная, как объяснить ему, решил не выпендриваться и говорить на понятном для Ильи языке:

– Может быть, и в бизнес. Пусть дороже. Мне многого не надо. Просто хотя бы какую-нибудь информацию. Любую!

– Это все так говорят сначала. А потом оказывается, что нужно еще одну информацию, потом – еще одну, а потом начинают требовать услуги нелегальные оказывать…

– А ты?

– А я не оказываю!

– По телефону?

– Ни по телефону, никак! Я нелегальщиной не занимаюсь. Я охранник.

– Понятно.

– Завтра позвоню.

– Уже завтра? – немного испугался Ка.

– А у меня все быстро. На том стоим.

7

После обеда Ка вернулся на работу. Надвигался традиционный летний застой в делах. Телефон звонил не так часто, встречи с партнерами становились все реже, они стайками отлетали в южные края к берегам теплых морей. У Ка было время посидеть и подумать. И думал он о том, что вот завтра зазвонит телефон, вот именно этот его белый офисный телефон, и Неля перестанет быть загадочной и таинственной. Она больше не будет являться в его сны с такой непонятной настойчивостью. Завтра он узнает, в каком институте или техникуме она училась, где работала, как звали ее мужа и как зовут сынишку. Он узнает наверняка, что у нее есть своя жизнь и она уйдет от него в эту свою жизнь рано или поздно. Он поймет, наконец, что его находка – просто случайность, просто у судьбы чуть дрогнула рука, когда та выводила маршруты их жизненных тропинок, и эта дрожь была причиной тому, что две тропинки, не имеющие никакого отношения друг к другу, неожиданно пересеклись. Завтра все встанет на места. Каждый из них пойдет своей дорогой.

А Неля с каждым днем выпрямлялась, душа ее окрепла, только вот никак еще не могла оторваться от земли. Крепко были связаны ее крылья. По вечерам, совершая очередную пробежку (ведь она должна стать сильной!), Неля останавливалась теперь у темных елей и без страха пристально разглядывала их. В корнях лежала белая пена, а лапы были покрыты чем-то вроде плесени. Страх ушел. Если заглянуть страху в самую душу, он оказывается старым заплесневелым детским сном. «Я иду, Старик! – шептала Неля. – Ты ждешь меня? Я иду!» Она стала следить за собой. Нет, к косметике не притрагивалась. Натирала лицо клубникой, умывалась козьим молоком, пила какие-то травы. От этих ухищрений ее загоревшая кожа стала бархатной. Неля сидела на лавочке под кустом сирени, подставив лицо солнцу, и не видела, как во двор вошла красивая девушка с распущенными золотыми волосами. Девушка сразу заметила Нелю, но направилась к деду.

«Что она затевает?» – думал дед. Последнее время он слегка нервничал. Он знал, что настанет пора расставаться, и вычислил по невинным приготовлениям, что пора эта приближается. Девушка набиралась сил и мужества. Она словно готовила себя к какой-то миссии. Что она затевает?

– Здравствуйте, – откуда ни возьмись вынырнула белокурая девица.

– Здравствуй, ты к кому?

– К вам. Ка просил передать продукты, не уверен, заедет ли сегодня.

– А записочки нет? – насторожился дед, потому что девица все посматривала в сторону Нели.

– Он ведь никогда не пишет записок, – со знанием дела сказала белокурая.

– А откуда вы знаете? – не унимался дед.

– Я уже много лет работаю у него секретарем. Только он не сказал мне, что у вас гости. Может быть, я привезла бы что-нибудь вкусненькое… – белокурая так и шныряла глазами в Нелину сторону.

– Это не гости, – почему-то обозлился дед. – Это невеста внука.

– Ах, вот как…

Ка провел вечер в полном одиночестве. Таня почему-то не пришла. Телефон у нее не отвечал. Да он и позвонил-то только один раз. Ему не хотелось, чтобы она сегодня приходила. Он был совершенно выбит из колеи. Он сидел и смотрел, как садится солнце. То есть как оно садится было не видно, зато золото, светящееся в окнах соседнего дома, потихоньку линяло, сползало вниз, растворялось в наступающих сумерках…

Глава четвертая

1

Есть тот, кто носит в себе зло, и есть тот, кто когда-нибудь придет с ним сразиться. Их дороги пересекутся в какой-то момент, и один из них перестанет существовать. Вот только кто – это всегда вопрос. Но задолго до этой встречи их жизни текут параллельно. Они еще не знакомы, быть может, друг с другом, но находятся под взаимным влиянием. И если один из них что-то замышляет, то другой не находит себе места, сам не зная отчего…

Сколько он себя помнил – он всегда был стариком. Даже в двадцать пять – был стариком. И совсем не помнил, родился ли он таким или что-то однажды состарило его. Он всегда был мудр. Он всегда все знал наперед…

Когда появилась Ольга, он чуточку помолодел. Ему так казалось тогда. Он чуточку поверил в эту жизнь, в то, что есть в ней светлая сторона. Ольга была младше него на семь лет, ей было всего восемнадцать, и она с трепетом приняла его предложение. Потом долгие годы он никак не мог разобраться, был ли то любовный трепет или жест человека обреченного, загипнотизированного его силой. Любила ли она его когда-нибудь?

В его жизни было много женщин, но ни одна из них не оставила в душе никакого следа. Были умные, были красавицы, но для него они все были на одно лицо. И только лицо Ольги, ее глаза загнанного оленя он никогда не мог забыть, хотя прошло уже столько лет.

Ольга была хохотушкой, она радовалась жизни как ребенок, любила людей… Может быть, именно это их и разделяло? То, что она любила людей, а он слишком хорошо знал их. И использовал. Они поженились, и она стала реже смеяться. Собственно, чему тут было смеяться? Старик никогда не шутил. В гости никто не заглядывал. Друзей у них не было. Иногда звонили подруги Ольги и робкими голосами просили ее к телефону. Но звонки эти вскоре прекратились. Друзья Старика давно перебрались в Америку, и им нельзя было даже писать в то время.

Они жили в замкнутом пространстве большого дома в Песочном, и Ольга редко выходила за ворота. Ее как будто что-то тяготило все время. Она неуверенно двигалась по дому, пугливо вздрагивала, если он неожиданно появлялся рядом, и косилась на него глазами затравленного оленя. Он любил наблюдать за ней, когда она копалась в саду или когда читала книгу в плетеном кресле на веранде, когда она спала или ела, когда смотрела телевизор. Его сердце переполнялось чувствами, но когда, не выдержав их напора, он подходил, чтобы обнять ее, видел только испуганные оленьи глаза…

Почему же она никогда не радовалась? Никогда не принимала его неожиданных порывов? Пугалась, словно просила пощады… Старик решил уже, что она его не любит, как однажды Ольга, отвернувшись к кусту сирени, выдохнула:

– Ты любишь детей?

Она спросила тихо, совсем тихо, но в пустынных залах его души эти слова прокатились, многократно усиленные эхом, и оглушили его. Он поднял ее и закружил, а она обняла его за шею и спрятала лицо на груди. И потом эти их дикие ночи! Они не выматывали, они давали ему силы. Он строил свою империю, скоро у него появится наследник. Его жена любит его! Но в душе его были лишь пустынные залы, только пыльные портьеры, и очень редко посторонние звуки проникали туда. Там стояла тишина. Мертвая тишина.

Эти пустынные залы снились ему ночами. Он открывал одну дверь за другой, но ничего, кроме пустоты, кроме багряных портьер, через которые не проникал солнечный свет, кроме гобеленов по стенам. На всех гобеленах была одна и та же сцена. Олень, дико озираясь, взвивался в прыжке, а охотничья стрела уже пронзала его шею… тоненькая струйка крови и ужас отчаяния в глазах. А где-то на заднем плане из-за кустов виднелись скачущие всадники и охотничьи рожки, и он порой даже слышал, как истошно лают собаки…

Ольга таяла от их диких ночей. Силы покидали ее. Нет, она не заболела. Просто перестала смеяться, перестала радоваться жизни, энтузиазм ее схлынул, как отступают воды моря во время отлива, оставляя после себя только голый песок, только камни и тину, щепки и гниющие коряги.

Через месяц она объявила, что беременна, и он тут же сел в машину и уехал, а когда вернулся, завалил ее цветами – белыми хризантемами, которые роняли лепестки на ковер, на кровать, где сидела Ольга, а потом таскал еще минут десять из машины свертки и сверточки с детским кружевным бельем, с диковинными бутылочками, с книжками о детях на все случаи жизни. Может быть, ему показалось, – или она действительно тихонько смеялась. Совсем тихонько. Это был лучший день в их жизни, последний их лучший день.

Сын родился в срок, как положено, и был с самого начала удивительно похож на мать. Старик не смел шелохнуться, когда в больнице ему вручили необыкновенно маленький живой сверток. Он стоял, и ему казалось, что ноги подкосятся, что он сейчас упадет, что не дай Бог выронит свою драгоценную ношу. Подошла Ольга и уверенно взяла сверток на руки. Она еще никогда не испытывала такого превосходства над ним…

Дом утопал в цветах. Они стояли в напольных вазах, в хрустале, в трехлитровых банках, в стаканах и даже в рюмках. Она вошла и удивленно огляделась. Он не позвал гостей, не накрыл стол. Он не хотел ни с кем делиться своей радостью. Он был жаден.

Ольга после рождения сына повзрослела. Больше не было оленьего взгляда, она не вздрагивала, когда он, подкравшись, неожиданно обнимал ее

– Это ты? – спрашивала. Словно кого-то еще ждала в их большом пустом доме.

Старик теперь зарабатывал деньги. Он брался за все, что подворачивалось. Его сын должен получить все. Все! И он проводил на работе целые дни, а по вечерам садился к кроватке с крохотным маленьким существом и умирал от счастья.

Ольга выросла, из девушки превратилась в женщину. Муки материнства из каждой девочки делают женщину. В чем тут разница? Женщины эти более жестоки. Превозмогая немыслимую боль, они потом смотрят на мир по-другому, и совсем уж по-другому – немного снисходительно – смотрят на мужчин. Женщины более хладнокровны. Они легче переносят житейские драмы. На пороге между жизнью и смертью им открывается какая-то недоступная мужчинам тайна этой жизни, отчего они смотрят на тех потом свысока. Всегда – немного свысока.

Пока Старик возился по вечерам у детской кроватки, Ольга хандрила. Порядок в большом пустом доме наводила сухопарая дама средних лет, которая хозяйничала у старика еще до его женитьбы. Поговорить с ней не удавалось. На любое обращенное к ней слово она поджимала губы и прятала глаза. Буркнет что-нибудь в ответ – и след простыл. Пошла шуршать по лестницам чистым бельем, пахнущим лавандой, щеткой тихонько двигать, перьями сметать пыль с диковинных растений. В саду крутился садовник – глухонемой. Он все время улыбался Ольге, но разговаривать с ним можно было только знаками. А сухопарая дама, готовя обед, запиралась на кухне.

Старик пытался увлечь чем-нибудь жену. Но ей все было не интересно. Она просто умирала от скуки. А однажды, когда он, придя с работы, занял свой пост у детской кроватки, сбежала.

Старик был тогда слишком ослеплен своим счастьем. Гуканье малыша, его такой удивительно сообразительный взгляд, то, что он так похож на Ольгу, а самое главное то, что в этом крохотном создании течет его кровь, – все это завораживало, заставляя на долгие часы забывать обо всем на свете. Он понял, что Ольга куда-то уходила, только когда она вернулась. И понял не потому, что она стояла в плаще и в шапочке, а по ее взгляду. Взгляд был совсем чужой. Она притащила за собой в дом тот враждебный, отвратительный мир, который лежал за глухим забором.

– Я была у подруги, – сказала она, излучая жестокую радость, и вопросительно посмотрела на него.

Он не ответил, и она вышла в другую комнату. Когда он обернулся к детской кроватке, то понял, что счастье покинуло его раз и навсегда и вряд ли вернется когда-нибудь. Мыльный пузырь его лопнул и рассыпался разноцветными брызгами. Старик посмотрел на сына и решил, что, кроме этого маленького мальчика, у него в мире нет ни души. Нет и никогда не будет. Но эта душа – его.

Дальше началась тягучая полоса существования, которое не так-то легко сбросить с плеч. Ольги уже не было. Несмотря на то, что она по-прежнему ходила из комнаты в комнату, копалась иногда в саду и учила во дворе двухлетнего малыша ездить в огромной детской машинке, которую сделали для него специально на заказ. Это было время, когда они говорили друг другу совсем не то, что думали, а прямо противоположное. Если один внутренне взрывался: «Черт побери! Да сколько же можно?», то вслух говорил: «Ничего, родная» или «Ты устал, дорогой?». Эта была жуткая игра, от которой и впрямь можно было свихнуться.

Однажды, вернувшись с работы, он увидел собранные чемоданы.

– Я ухожу.

– Да, ты уходишь, – сказал он ей.

– Я ухожу с Алькой.

– Нет, Алька остается дома. Ты уходишь одна.

На что он надеялся? Что она испугается, останется? А о чем думала она? Что сможет пойти в милицию и написать на мужа донос: «Мой муж, гражданин С., не отдает мне сына…» Нет, она не смогла.

Он узнавал потом, где она и с кем. Что-то такое бродило в нем, похожее на мужское пресловутое самолюбие, на ревность. Оказалось – инженер, жалкий и убогий. Из тех, которые жгут костры не для того, чтобы посмотреть, как горят города, а только для того, чтобы петь около них под гитару глупые песни про несуществующее счастье. У которых порыв души выливается в хриплое петушиное кукареканье, и только. Она предпочла такого. Ну что ж! Ей с ним жить. А он будет жить с Алькой. Самолюбие его больше не беспокоило, ревность испарилась. Он понял, что ушла она не к другому, а просто сбежала от него. Но как тесен бывает мир, когда в нем только два человека и один маленький ребенок. В этом мире некуда бежать.

Инженера сократили на службе в тот же год. Не зная, что же теперь делать, а точнее – ничего вообще не умея, он подался в прапорщики и неожиданно получил назначение куда-то далеко на Камчатку. Обещали деньги, он и поехал. Говорили, на три года, он и поверил. Ольга приходила к Альке, плакала потом в саду, поседела как-то сразу, совсем перестала следить за собой. Металась, сердце ее рвалось на части, но все-таки уехала вместе со своим прапорщиком.

Денег на Камчатке платили ровно столько же, сколько и везде. В основном давали продуктовые пайки. И если инженера это радовало, то Ольгу – совсем нет. Она мечтала съездить к сыну, в Ленинград. Но все не получалось. А потом она заболела. Неожиданно и страшно. Рак груди.

Старик узнал о ее смерти только несколько лет спустя, когда инженер вдруг явился в его дом за глухим забором, засаленный и потрепанный, с початой бутылкой водки, и, вытирая кулаком под носом, все пытался передать какие-то ее слова, но то ли язык у него заплетался, то ли он эти слова не очень хорошо помнил, воспроизвести, что же она такое сказала, умирая, – а она что-то точно просила передать Старику, – не мог.

Старик стоял и смотрел, как по небритым щекам инженера-прапорщика катятся слезы. И, кажется, считал их и думал о том, когда же тот уберется отсюда… Так и не дождавшись ясного слова от пьяного замусоленного человека, Старик захлопнул перед его носом дверь, а тот стал стучать по ней кулаками и орать что-то уже совершенно бессвязное.

Из дома выбежал шестилетний Алька и испуганно прижался к отцу:

– Кто это?

– Это клоун из цирка, – успокоил он сына. – Слышишь, как смешно кричит.

– Хочу клоуна, хочу клоуна, – забарабанил по отцовской груди мальчик.

– Ну нет! Этот клоун позабыл надеть яркий костюм и нос не приклеил. Вот я и отправил его домой переодеваться.

А в дверь все барабанили и кричали, и Алька все повторял: «Хочу клоуна, хочу клоуна!» Так Старик и запомнил день, когда узнал о смерти Ольги.

2

Старик больше не женился. Были у него женщины, разные, но – за глухим забором. А внутри было Алькино царство. Он и представить себе не мог, что какая-нибудь женщина однажды переступит его порог. Эта мысль была ему ненавистна. Сухопарая дама оказалась еще и прекрасной гувернанткой, так что новые лица в доме не появились. Она взяла на себя заботу и о Старике, и о мальчике. Старость упорно сгибала ее спину, но она непреклонно распрямляла плечи, продолжая везти на себе весь дом. За утроенную теперь плату.

Ольга умерла, когда Старику было тридцать три года, но он и теперь, в свои шестьдесят, не мог выбросить из головы этот бессмысленный эпизод своей жизни. С каждым прожитым годом он смотрел на свою семейную жизнь под новым углом, разглядывал Ольгу в ином ракурсе, но так и не мог понять, как же все-таки случилось то, что случилось. И главное – как же он допустил это. Вот если бы Ольга появилась теперь в его жизни, все бы у них могло сложиться по-другому. Или нет, не могло?

Последнее время Старик не находил себе места. И сам не мог понять, отчего же это происходит, в чем источник беспокойства?

Алик наконец был пристроен, почивал в умиротворении на груди Жанны. С работы Старик ушел. Не так, правда, как хотелось бы, но все – к лучшему. Есть время добраться до любимых книг, понежиться под солнышком у бассейна, побаловать внука. Чего еще желать стареющему мужчине? Женщины? С этим у него тоже проблем не было. Телефон по пятницам разливался трелью, и нежный женский голос интересовался его самочувствием и планами на вечер. Вот только Неля пропала. Но, может быть, оно и к лучшему? До их отъезда осталось совсем немного. Только почему же неспокойно на душе? Он вспомнил, как она кричала в последний раз, какими сумасшедшими были ее глаза. Нет, наверно, это погода. Вон как почернело небо. Он поймал себя на том, что рассуждает, как заяц. Теперь он не любил грозу, теперь ему хотелось покоя. Покоя и мирного неба над головой. Но тучи клубились над самой крышей его дома, черные тучи, и каждую минуту становились все чернее и чернее…

3

Неля бежала по лесной дорожке, когда неожиданно стало темно, словно ночью. Она остановилась, замерла, а потом резко вскинула голову к небу. И тут же в лицо ей ударил дождь. Неля подняла руки и так и осталась стоять посреди леса, словно языческое изваяние. Сверкнула молния, и ей показалось, что она явственно увидела перед собой Старика. Он был не страшный. Он стоял в халате и в тапочках, в старческих тапочках где-то внутри своего особняка, тревожно поглядывая на окно, за которым билась черная гроза, и не смея подойти близко к нему. Ударил гром, и видение схлынуло. Неля готова была поклясться, что только что побывала совсем в другом месте. Нет, нет, не в воображении своем, а на самом деле. Она разглядела многочисленные морщинки на лице Старика, она даже угадала тревогу, притаившуюся в уголках его глаз. Но самое главное – она больше не боялась его. А точнее – не боялась за свой рассудок. Он не столкнет ее больше с моста сознания. Он будет наказан, этот Старик. И Неля позаботится об этом.

4

В следующие три дня происходили совсем странные вещи. Стоило Неле подумать о Старике, как она тут же живо представляла его: в саду, на скамейке, с книжкой в руках, в машине за рулем, за столом, с чашкой кофе.

А Старик чувствовал себя все хуже и хуже. Нет, сердце, которое периодически давало о себе знать, не болело, а только иногда вдруг сжималось непонятно отчего и замирало. Это случалось без всякой причины, независимо от того, что он делал: читал в саду, сидел за рулем или пил кофе на веранде.

Некоторое время ему даже казалось, что он не один, что кто-то незаметно следит за ним, – и он озирался по сторонам. Дом его по-прежнему был пуст. Теперь уже окончательно пуст: домохозяйка умерла еще десять лет назад, ей тогда было семьдесят пять, а садовник два года спустя попал под машину. Так он и остался один. Обеды заказывал в ресторане, разогревал в микроволновке. А сад его превратился в непроходимые заросли. Соседские дети, шумевшие за забором, никогда ненароком не забрасывали сюда мяч, никогда не стучали и не звонили, как в другие двери, из озорства.

Старик пытался завести собаку. Выбрал самую дорогую по тем временам породу, но щенок у него не прижился. Он с самого начала ходил вялый и смотрел на Старика грустными глазами, а через месяц у него началась чумка, и короткая трехдневная агония подвела итог этой стариковской затеи. Старик облегченно вздохнул, когда собаки не стало. Слишком уж ее тоскливый взгляд напоминал ему пыльные гобелены, где по-прежнему взвивался в прыжке олень с таким же взглядом, по-прежнему настигала его стрела и струйка крови причудливо вилась по шее.

5

Люди связаны не только общими делами и словами, которые говорят друг другу. Гораздо прочнее их связывают незримые нити судьбы. Она незаметно вмешивается в жизнь людей: удивительными снами, беспричинным волнением, вспышками необъяснимых чувств. И потом трудно бывает объяснить, почему, например, тот или иной человек поступил именно так, как он поступил, а не так, как все ожидали.

Судьба порой ставит крест на самых интересных наших начинаниях. Решительно и бесповоротно. Или она подталкивает нас к людям, которых мы вовсе знать не желаем, а потом хохочет нам в спину: ах, какие же вы слабые, поддались, не устояли.

Бороться с Судьбой под силу лишь немногим. Редкие счастливчики могут похвастаться, что выиграли поединок с нею. Да и то остается ощущение, что она все-таки играла в поддавки. И еще труднее разобраться, не подталкивает ли нас судьба в спину, когда мы наконец решаемся противостоять ей, решаемся свернуть с проторенной дорожки…