Текст книги "Фамильные ценности и другие рассказы"

– Я думаю, что эти три копии не отправлены, потому что они были лишние. Автор мог разослать необходимое количество копий по адресам, а три копии остались. Поэтому на них и нет обращения ни к кому.

– Точно! Теть Зой, именно так и было!

– Мы не знаем, как было. Но так могло быть. Ну, хорошо, пошли дальше. Возьми-ка несколько писем, адресованных Вороновой, и положи рядом с ними те письма, что под копирку. Что скажешь?

– Скажу, что их писал один и тот же человек. Может быть, в разное время, но буквы д, т, ж, в – абсолютно одинаковые везде. Видно, что рука та же.

– Молодец, умница! А как ты думаешь, что написано раньше – эти копии или письма из лагеря?

– Думаю, копии.

– Правильно. Они написаны другим тоном, без оглядки на цензуру. И почерком более крупным, не экономя бумагу. Теперь давай ответим на вопрос – кто же автор?

– Сын Вороновой.

– Но кто он? Как мы это можем узнать?

Ася подумала и взяла одну из записных книжек, с синей обложкой.

– Так… Волков. Вареникова. Вельцман. Викторов. Варшавский. Здесь нет Вороновых.

– Дай-ка мне книжку. Тетя Зоя пролистала записную книжку, поискала что-то в на других страницах.

– Да, Вороновых тут нет. Поищи во второй.

Ася открыла букву «В».

– Тоже ничего.

– Ладно. Подскажу тебе немного. Ты бы и сама нашла, но это заняло бы кучу времени. Открой букву «П».

– П?!

– Да, да. Читай.

– Петровы. Порохов. Петухов. Пащенко. Поливанов В.Н. Еще один Поливанов – Н.И. Два Поливановых? Воронова. Стоп! А причем тут Воронова? И почему она здесь?

– Дело в том, что у нас был друг – Валя Поливанов, Николай Иванович – его отец. А Надежда Петровна Воронова – Валина мама. Просто у нее была другая фамилия.

– Так значит, это все письма Вали Поливанова, которые он писал матери из лагеря!

– Правильно. А знаешь, почему он оказался в лагере? Несколько ребят с нашего факультета в течение года были арестованы по обвинению в антисоветской пропаганде, якобы они высказывали критические замечания в адрес партии, высмеивали высшее руководство и тому подобное. Самое интересное, что они действительно говорили что-то вроде «как у нас все не по-людски», ругали бюрократов, а кто-то рассказал анекдот. Но это высказывалось лишь в кругу близких друзей. Значит, один из тех, кому доверяли…

– Теть Зой! Это про него дядя Женя рассказывал на поминках? Это тот, который хотел объявить имя доносчика?

– Да, да. Ты запомнила? Он еще говорил, что у него есть доказательства, и собирался их предъявить на собрании. Так вот, представь себе, что его арестовали прямо накануне собрания. Он получил десять лет. А через три года он умер в лагере.

– Получается, что доносчик узнал о собрании и поторопился написать донос на Валю?

– Получается так.

– А зачем же Валя рассказал ему про собрание, если он уже знал, что это предатель?

– Асенька, я не думаю, что Валя ему сказал. Он мог узнать от кого угодно. Ведь все, кроме Вали, продолжали считать его другом. И очевидно, никто и подумать не мог, что именно этому человеку нельзя доверять.

– И кто же был этим доносчиком? Это так и осталось тайной?

– Оставалось до сих пор.

– И так и останется?

Зоя Артемьевна, помолчала, покашляла, прочищая горло.

– Это зависит от нас с тобой.

– Что?!! Ты хочешь сказать, что в этих письмах…

– Да. Именно в этих письмах.

– Покажи! Я хочу узнать!

– Прочти вот это.

– «Ивану Свинцову». А кто такой Иван Свинцов?

– Ваня? Он тоже из нашей компании, Валин однокурсник. Вернулся с фронта без ноги и без руки. Он потом женился, на работу устроился, но… прожил всего лет шесть. Это письмо Валя ему написал из лагеря.

– Понятно. Сейчас почитаю, – Ася углубилась в чтение.

Через несколько минут она подняла голову.

– Теть Зой. А у вас, когда вы учились, была ксенофобия?

– У нас не было никакой ксенофобии. Валька, Иван, Петя Матецкий – русские, но у нас полкласса было евреев, много украинцев, да мы никогда об этом не говорили. И в институте тоже. Во время войны – да, уже стали ощущаться такие настроения. А в послевоенное время – еще сильнее, особенно антисемитизм. А что? Почему ты спросила?

– Скажи, этот доносчик был другой национальности?

– Откуда ты это взяла?!

– А вот здесь Валя пишет, что он стал ксенофобом. – Ася! Прочитай еще раз! Внимательно! Прочитай это место вслух.

– «Я теперь понял, что значит слово ксенофобия. Это греческое слово. Ксен – этот корень означает чужой, чужак. Фоб – понятно, что означает. Но для меня чужой – это не инородец, а тот, кто предал, изменил, соврал. Если человек глядел мне в глаза и притворялся другом, а сам в это время предавал, то для меня он стал чужой. И по отношению к нему я – ксенофоб».

– Ну, что?

– Теть Зой, да. Я, конечно, была неправа. Тут совершенно не о ксенофобии в привычном смысле идет речь. Он пишет о предательстве. Это ясно. Но… и что это нам дает? Я пока не врубаюсь.

– Не врубаешься, значит? Ну ладно. Пойдем дальше. Доведем до конца наше расследование.

– Теть Зой, я правильно понимаю, что в бумагах, которые мы с тобой нашли, содержится ответ на вопрос, кто предатель?

– Ты правильно понимаешь.

– И это указано в письмах Вали Поливанова?

– Да. Но не прямо. Не забывай, что вся лагерная почта проходила тщательную цензуру. И все, что могло вызвать подозрение или иметь двойной смысл, изымалось и уничтожалось. Поэтому писать надо было так, чтобы не привлечь внимания цензора, но чтоб свои поняли. Эзоповым языком.

– Ясно. А этот абзац про ксенофобию – это тоже эзопов язык?

– Ну, да. Хотя довольно прозрачный.

– А я не понимаю.

– Поймешь, я надеюсь.

– Кстати, теть Зой. Знаешь, что странно? Что нет ни одного письма тете Ксении, хотя у них ведь была любовь.

– Ну, к тому времени, как его посадили, любовь уже кончилась. Вот смотри. Он пишет матери, Надежде Петровне: «если Ксения будет спрашивать обо мне – не говори ей ничего. Я в ней сильно разочаровался, она изменила мне, я ее больше не люблю, не верю, она мне чужая. Ты не волнуйся, не ругайся с ней и не показывай виду, что это знаешь. Просто скажи, что тебе неизвестно, где я. Я не хочу, чтоб она что-то вообще знала от тебя. И не хочу, чтобы она мне писала. Все равно отвечать ей не стану. Пусть будет счастлива с тем, кого она предпочла. Когда я освобожусь, я сам выясню с ней отношения».

– А тетя Ксения? Она ему на самом деле изменила?

– Похоже, что да. И даже известно с кем. Вот здесь он пишет маме: «Ты все спрашиваешь, что у меня произошло с Ксенией. Ничего особенного. Просто она мне изменила. И теперь она для меня перестала существовать. Навсегда. Я предательства не прощаю. Если она после стольких лет наших искренних (как оказалось, только с моей стороны) отношений предпочла мне этого кривоногого, – что же я могу? Когда выйду – скажу ей все, что думаю. А мне урок хороший, излечивает от глупости. Правда, цена слишком велика. Ну, ты все же не волнуйся обо мне. Главное, сама будь здорова. И отцу скажи, чтоб берегся. И не общайтесь вы с ней, мне от нее ничего не нужно. И вам тоже». А вот отрывочек из другого письма: «передавай приветы всем родным и близким. Скажи, что не пишу им из-за дефицита бумаги и времени. Расскажи им, что Ксения изменила мне с этим косолапым уродом, может, моя история научит их не повторять моих глупых ошибок. В остальном у меня все нормально…»

– Да, значит, она ему изменила. И он сильно переживал. Ну а где же эзопов язык?

– Сейчас увидишь. Вот ты из этих отрывков что поняла?

– Что ему изменила его девушка по имени Ксения с каким – то кривоногим парнем. И он переживает по этому поводу.

– Да, все так. И цензор, когда читал, тоже так понял. А как бы ты восприняла этот текст, если б знала, что под «кривоногим» или «косолапым» имеется в виду некий Михаил Косоногов, который у нас на факультете был известным стукачом и доносчиком?

Ася несколько секунд непонимающе смотрела на тетку, потом глаза ее расширились.

– Что?!!! – ахнула Ася и так и осталась с открытым ртом.

– Да, девочка моя, – вздохнула Зоя Артемьевна, – если ты сопоставишь все вместе, то придешь к единственному выводу.

Ася потрясенно молчала. Потом еще раз стала перечитывать лежащие перед ней письма.

– Не могу поверить! – шепотом выдохнула Ася. – Не может быть!

– У меня такая же была первая реакция. Да и вторая тоже.

– Теть Зой! Неужели наша тетя Ксения…Не могу поверить!

– Смотри сюда.

Тетя Зоя взяла записные книжки, положила их рядом и стала пролистывать. В одной из них, той, что побольше, с зеленой обложкой, некоторые фамилии были подчеркнуты карандашом.

– Дмитрий Казимирович Грачинский – наш преподаватель. Люся Громова, Боря Зданецкий, Витя Игнатов, Федя Лишенко, Аркаша Плюмкин, Толя Польский, Саша Птицын, Вася Тычков, Рая Фельд, Зиновий Шмоер, Петя Яковлев.

Она взяла вторую записную книжку, синюю.

– Ася, посмотри, эти фамилии здесь есть?

– Да, все они есть. Только они не подчеркнуты, а рядом с ними стоят какие-то даты.

– Знаешь, что это за даты? Это даты ареста этих людей.

– Откуда ты знаешь?

– А вот посмотри блокнот.

Зоя Артемьевна открыла блокнот, на страницах которого рядом с каждой из этих фамилий было указано – арестован тогда-то, приговорен к стольким-то годам ссылки по такой-то статье.

– А чей это блокнот?

– А ты не узнаешь почерк?

– Да, узнаю. Это блокнот Поливанова.

Ася взяла обе записные книжки и стала их изучать.

– Теть Зой, смотри. Эта вот записная книжка тоже его. А вот эта, где фамилии подчеркнуты, – не его, там другой почерк.

– Да. Кстати, открой его записную книжку на букву П. Там есть Поливанов?

– Нет.

– Правильно, и не должно быть. Кто же самого себя записывает в свою книжку! Теперь возьми-ка второй блокнот. Что там?

– Там те же фамилии, что подчеркнуты в зеленой книжке. А рядом с каждой разные записи – «Анекдоты о политруке», «Насмешки над армейскими высшими чинами. Разговор (негативная оценка) о военных операциях», «Критика руководства завода», «Восхищение западной литературой», «Сомнение в правильности курса», «Отрицание социалистических ценностей, сравнение с буржуазными ценностями в пользу последних», «Восхваление религии, высказывания о пользе религии…». Тетя Зоя, какой ужас!

– Ужас, не спорю. Посмотри, пожалуйста. Второй блокнот и зеленая записная книжка принадлежат одному человеку?

– Похоже, что да. Одна рука.

– Одна рука. А чья? Как ты думаешь?

Ася посмотрела на тетку, на бумаги, разложенные на столе, снова на тетку.

– Неужели?..

– Ужели!

Ася в волнении вскочила со стула. – Теть Зой! Но как же… А вдруг это все-таки не она?

– Ох, Аська, боюсь, что этого «вдруга» не получится. Уж слишком все сходится. Книжки-то записные – ее… Возьми-ка что-нибудь из ящика с Ксениными бумагами. Любое, первое попавшееся.

– Вот, тетрадка…

– Что тут? Кулинарные рецепты. Смотрим. «Кулич с цукатами (Анна Ильинишна)», «овощной супчик (марусин)», «Аглашин слоеный пирог», «жаркое (санаторий»)… так, ладно. А вот какая-то бумажка – список дел и покупок. Это уж совсем недавнее. «Позвонить в ремонт телевизоров», «купить средство от моли», «узнать в справочной аптеки насчет лекарства». Теперь сравни почерк. Вопросы есть?

Ася покачала головой.

– Нет вопросов. Все ясно.

– Я думаю, что Валя однажды напоролся у Ксении на книжку и блокнот. И ему удалось их просто-напросто выкрасть у нее. Это и были те самые доказательства, которые он хотел предъявить всем.

– Да, теть Зой, наверное, так и было. Представляю, как она обнаружила, что пропали ее заветные записи! Небось, обыскалась везде. А спросить – как? «Валь, ты не находил мой блокнот с черновиками доносов?»

– А когда он захотел собрать народ, чтобы назвать доносчика, она срочно организовала его арест. Все просто.

– Теть Зой. Это такой ужас. Я прямо не знаю, как теперь…как жить с этим.

– Ну, прежде всего, сядь и успокойся.

– Не могу, теть Зой. Не могу успокоиться. И сидеть не могу. Я столько за ней ухаживала, в этой самой квартире… У меня она перед глазами стоит…Мне то придушить ее хотелось, то жалко было ее до слез. Но в голову не могло прийти такое…

– Валокордину дать?

– Нет. Зачем?

– Для успокоения. Вместо валерьянки.

Зоя Артемьевна принесла воды в рюмке, накапала валокордин.

– На, выпей. Я понимаю, какое это для тебя потрясение. Но, Асенька, постарайся взять себя в руки. Постараешься?

Ася кивнула.

– Да. Но…У меня все дрожит внутри. Я никак не могу поверить в это.

– И я не могу. И еще я не могу смириться с мыслью, что все эти годы мы жили бок о бок, и она как ни в чем ни бывало общалась с нами, и совесть ее не мучила. И Бог ведь не наказал.

Тетя Зоя помолчала, потом сказала задумчиво:

– Знаешь, Ась, кое-что в этой истории мне неясно. И я пока не могу найти ответ.

Она внимательно посмотрела на племянницу

– А тебе самой ничего не кажется странным?

Ася неуверенно пожала плечами и покачала головой.

– Н-не знаю. Все странно и все невероятно.

– Да, это так. Но то, о чем я говорю, совсем непонятно. Рассказать тебе?

– Да, конечно! Расскажи!

– А ты уже успокоилась? Готова слушать и размышлять?

– Да, готова. Валокордин помог.

– Хорошо. Так вот. Сколько мы знали Ксению, она всегда вела себя, как человек, которого не в чем обвинять. Она не отличалась от любого из нас, не имеющих за душой вины. Когда заходила речь о репрессиях, она мрачнела и молчала, и никогда не поддерживала эту тему. Но это никого не удивляло, поскольку ее жених погиб в лагере и она так и не устроила свою жизнь. Все прощали ей эгоизм, капризы и прочее, так как это искупалось тем, что пришлось пережить. Естественно, что мы все, прошедшие вместе сквозь тридцатые-сороковые-пятидесятые и прочие годы, доверяли друг другу, как самим себе. Мы без колебаний могли бы поручиться за любого из нашей компании головой, честью – чем угодно. Поэтому для меня эта коробка с письмами была еще большим шоком, чем для тебя. Гораздо большим. Несравнимо. Поверь. Это было крушение, катастрофа. Я тоже не могла в это поверить. Мы с Женей – мне пришлось ему показать нашу находку – по очереди утешали друг друга, по очереди убеждали друг друга, что этого не может быть, по очереди отпаивались лекарствами, тут одним валокордином не обошлось, целый кардиологический арсенал пошел в дело. И в конце концов мы оба пришли в выводу, что все это правда. Ты не устала меня слушать?

– Нет, что ты, теть Зой! Давай дальше!

– Хорошо, пошли дальше. Я просмотрела очень внимательно все Ксенины бумаги, но, конечно, не нашла ничего, что могло бы свидетельствовать о ее связях с органами. Это и понятно. Кто же будет хранить вещдоки подобного рода! Нет сомнения, что все они были уничтожены. И Ксения могла быть абсолютно спокойна на этот счет. И поскольку не осталось в живых ни Вали Поливанова, ни Надежды Петровны, ни Вани Свинцова, – никого, кто мог бы…

– То есть она была уверена, что никому ничего неизвестно и все это так и останется?

– Вот именно! Она не нервничала, что кто-то знает о ней кое-что или может узнать. Сейчас открыты архивы КГБ, и дети или внуки репрессированных могут запросить дела своих родных. Но не всегда доносы были подписаны настоящим именем. А иногда они были просто анонимны. Поэтому она не опасалась случайного разоблачения. Понимаешь? Но в таком случае, возникает вопрос… какой вопрос, Ася?

– Почему она хранила эту коробку в матрасе?

– Конечно! Странно, правда? Зачем ей это? Было бы понятно, если б она хранила любовные письма, какие-то памятные вещи, подарки и прятала их от кого-то – от мужа, например. Но в ее случае нет ничего подобного. Это чужие письма, не ей адресованные и большей частью к ней не относящиеся. А те, что относятся – совсем невыгодны для нее. Тем более, записные книжки и блокноты, прямо доказывающие ее неблаговидную деятельность. Получается нелогично: уничтожить все, кроме самых главных улик! Интересно, что помешало ей от них избавиться?

– Может она забыла, куда их спрятала? Хотя вряд ли. Она всегда говорила: «не пойду в больницу, дайте мне умереть на своем матраце». То есть она не хотела оставить его ни на минуту.

– Но она же понимала, что после того, как она умрет «на своем матраце», он станет доступен для всех желающих. И то, что она скрывала всю жизнь, может раскрыться.

– Может, она была уверена, что никто не полезет в ее мерзкий матрас?

– Но все равно оставалась доля шанса, что кто-нибудь полезет. Особенно с учетом семейной легенды о ценностях. Легче же было все уничтожить.

– А может быть, ее все-таки совесть мучила, но она боялась признаться? А после смерти – пусть узнают.

– Но узнают только в том случае, если вскроют этот матрас. А если не вскроют – все останется шито-крыто. Нет, не похоже, что она хотела посмертной дурной славы. И раскаянием тут тоже не пахнет.

– Теть Зой! Знаешь, я не буду жить в этой квартире. Не хочу.

– Ась, ну квартира-то ни в чем не виновата. Сделаешь ремонт, можно все тут изменить, как тебе нравится. Будешь сама себе хозяйка в своей квартире. Чем плохо?

– Нет, я не смогу тут жить. Не смогу.

– Ну, обменяешь ее на другую. Эта проблема разрешимая. Согласна?

– Согласна.

– Меня другое волнует – как нам рассказывать об этом? Или не рассказывать?

– А дядя Женя как считает?

– Да вот мы с ним вчера спорили. Он сначала твердо был за то, чтобы всем рассказать. Такие вещи, говорит, нельзя замалчивать! А я его спрашиваю – кому «всем»? Всем родственникам? Чтобы тень Ксениной вины пала на Аглаю, Ольгу, девчонок? Но они-то ни в чем не виноваты, так же как и мы с тобой, говорю. Мы ведь тоже близко знали Ксению. Или, говорю, рассказать всем соседям по дому, знакомым, сослуживцам? Чтобы вся семья отвечала за Ксенины дела? Если б это выяснилось при ее жизни, то можно было бы с нее спрашивать, подвергнуть суду и позору. Но почему за нее должны расплачиваться те, кто ни в чем не виноват? Он говорит: «Никто не должен за нее расплачиваться, но надо, чтобы в памяти людей она выглядела без прикрас. В истинном свете». А я говорю: «Да в чьей памяти-то? Кто о ней помнит? Кто о ней знает? Что жила, что не жила. Ушла – как и не было. Из нас и так почти никого не осталось – во многом из-за нее, конечно, а мы и вспоминать о ней теперь не будем. А Аглая если узнает, то для нее это будет удар посильнее, чем смерть Ксении. Умереть от болезни, от старости – что ж, все умирают. А так она будет терзаться, переживать. Всю тяжесть Ксениной вины на себя примет. Ты же знаешь Аглаю. Зачем же ее подвергать такой муке на старости лет?

– И что дядя Женя?

– Подумал, подумал – и согласился. А ты что думаешь?

– Я бы сначала сказала так же, как дядя Женя. Но… может, и не надо рассказывать. Ради бабушки.

– Умница моя! Хорошо, что ты это поняла. Именно ради бабушки нам придется хранить эту правду в секрете.

Ася тяжело вздохнула и ничего не ответила. Зоя Артемьевна подошла к племяннице и обняла ее. Ася уткнулась в теткино плечо.

– Да, моя милая, в жизни не всегда зло бывает наказано. И не всегда добро побеждает. По крайней мере, не сразу.

– Все-таки это очень несправедливо, – сказала Ася. – Она умудрилась скрывать это всю жизнь. И притворялась, что тоже пострадала, как и все. И наверное, говорила, что ее жених попал в лагерь из-за неизвестного доносчика. И вот, наконец, когда правда вылезла наружу…

– Да уж! В прямом смысле слова! Вместе с конским волосом!

Ася невесело улыбнулась.

– Да. И мы должны покрывать ее… она там, наверно, смеется над нами и радуется.

– Там – это где? Вверху? Вряд ли. Скорее глубоко внизу. Но там уж ей не до смеху. А если серьезно, Асенька, то мы ее не покрываем. Мы бережем хорошего человека, твою бабушку, от боли. Ксения при жизни избежала разоблачения. И если мы сейчас ее разоблачим, то ей это уже безразлично, а больно будет другому человеку, который ни в чем не виноват. Помнишь выражение «Платон мне друг, но истина дороже»? А мне вот дороже друг, понимаешь? Эта истина так долго ждала, чтоб ее раскрыли, что… пусть подождет еще какое-то время. Когда-нибудь, лет через пять-шесть, – сколько там нам осталось – что ты машешь головой? Так и есть – ты своим детям расскажешь обо всем этом, покажешь письма…Они потом своим деткам расскажут… Так что, к семейной легенде прибавится семейная трагедия… ладно, дружочек, утри нос и давай-ка все же займемся книгами.

* * *

Ася, стоя на табуретке, освободила верхнюю полку от книг. Пустую полку Ася протерла влажной тряпкой, потом сухой фланелью. После этого Зоя передала ей шланг пылесоса со специальной насадкой, и Ася добросовестно прошлась ею по всем углам. Потом Ася спрыгнула на пол, и они в четыре руки проделали те же процедуры с каждой книгой. Некоторые тома были так тесно спрессованы, что слиплись между собой, и их приходилось аккуратно разъединять, чтобы не повредить обложки.

Они работали слаженно, сосредоточенно, молча, отчасти из-за гудящего пылесоса, отчасти из-за того, что механическая работа давала возможность обдумывать открывшуюся им нелегкую семейную тайну. Редкие реплики вроде «дай, пожалуйста, тряпочку», «ты какой том делаешь?», «давай, ты будешь протирать, а я пылесосить» не нарушали их размышлений.

Они работали не покладая рук, без единой минуты отдыха, но за три часа успели привести в порядок только одну верхнюю полку.

– Так, все, хватит на сегодня. Мы и так уж пыли тут наглотались. Остальное – в другой раз.

– Теть Зой, ты есть хочешь?

– Хочу. И есть и пить.

– Я тоже. У меня все в горле пересохло.

– Давай сейчас умоемся и пойдем с тобой где-нибудь пообедаем.

– Давай! – обрадовалась Ася. Я так давно не была в кафе!

– Теть Зой, ты торопишься?

– Да нет, не особенно. А что?

– Давай еще посидим тут.

– Хорошо. Ты что-нибудь еще будешь?

– Нет, я абсолютно сыта. Просто неохота уходить.

– Ладно. Давай посидим. Нас никто никуда не гонит.

– Теть Зой! Я вот все думаю…Почему она, с одной стороны, не уничтожила эти письма и записные книжки, а с другой стороны, вела себя так, словно в ее матрасе ничего нет, никаких писем?

– Да, я тоже этого не могу понять.

– А может быть, она не знала про них?

– Как она могла не знать? А каким образом туда попала эта коробка?

– Ну, смотри, теть Зой. Валя пишет матери письма из лагеря. Там содержатся всякие мысли на эзоповом языке, но все же довольно понятные. И кто-то из Валиных друзей, беспокоясь о Надежде Петровне, хранящей эти письма, решил ее спасти. Он зашел к тете Ксении, не признаваясь ей, что все про нее знает. И улучив момент, сунул коробку с письмами в ее матрас. И даже умудрился зашить его, пока она куда-то выходила. Никто ведь не стал бы искать письма от Вали в матрасе «агента Ксении». Согласись, что в этом что-то есть.

– В этом что-то есть, но чего-то нет. Кто-то пришел, когда ее не было дома, вскрыл матрас. Сунул туда коробку, зашил матрас, да так, что не видно никаких следов вскрытия, никаких разрывов, швов, заплаток. И она ничего не заметила за все годы. Ты считаешь, это возможно?

– Н-да… Немножко невозможно. Хотя… вдруг этот человек притворился, что он влюблен в тетю Ксению, стал за ней ухаживать и остался ночевать. А может и на несколько дней. Или вообще стал жить у нее. Тогда он вполне мог найти время спрятать коробку в матрасе, а она об этом и не подозревала.

– Это уже похоже на что-то, хотя смахивает на авантюрный роман. Я не припомню, чтобы кто-то хотел жить с Ксенией. Правда, я же не следила за ее личной жизнью. Может, кто-то и был. А потом, когда спрятал коробку, роман сошел на нет. И он расстался с ней. А что, вполне! Аська! Это, пожалуй, вполне реальная версия! И тогда понятно, почему эта коробка не уничтожена. Она о ней не знала! Конечно! Она не знала! Интересно, кто же из Валиных друзей мог это сделать? Надо будет как-нибудь аккуратно поспрашивать Аглаю, не помнит ли она Ксениных поклонников? Хотя, сейчас это не так уж важно.

– Нет, важно! Ведь именно благодаря ему сохранились эти письма.

– А может быть, не спрячь он их в Ксенин матрас, все раскрылось бы гораздо раньше. Но я думаю, что этого человека уже давно нет в живых. Иначе он бы непременно связался с нами.

* * *

Свое двадцатипятилетие Ася отмечала дома. Это был будний день, но «в честь такого события» Асю отпустили с работы немного пораньше, и к семи часам нарядный стол в большой комнате был полностью готов к приему гостей. Тетя Зоя и дядя Женя пришли как раз в семь, и почти вслед за ними явились Тата с мужем.

– Ась, что ж ты нас, стариков собрала? А молодежь где?

– Дядь Жень, а мы, что, не молодежь? – притворно возмутилась Тата.

– Дядь Жень, во-первых, я позвала тех, кого я больше всех люблю…

– Ну, спасибо тебе, племянница!

–…а во-вторых, вы с тетей Зоей и бабулей – самая настоящая молодежь.

– Ишь ты, как вывернулась!

Все рассмеялись.

– Насколько мне известно, молодежный сабантуй будет в пятницу, – сказала Ольга.

– А, это другое дело. Здесь, дома?

– Нет, в кафе. Но сабантуй, это, пожалуй, сильно сказано. Просто посидим, поболтаем, может, попоем в караоке.

– А там есть кто-нибудь…для души?

Ася улыбнулась.

– Все для души. А для сердца… пока нет никого.

– Татка, Дима, а вы там будете?

– Надеюсь, что получится. Если Димина мама согласится посидеть с Варькой.

– В крайнем случае, ты останешься с Варькой, а я пойду в кафе, – заявил Дима.

– Нормально!

Все снова засмеялись.

– Дим, а сейчас твоя мама с ней сидит?

– Да. Кстати, Ась! Родители просили тебя поздравить от них и пожелать всего самого.

– Передай им огромное спасибо!

– Надо было, чтобы Галина Андреевна и Алексей Дмитрии тоже сегодня пришли, и чтоб Варюху вы привезли, – сказала Аглая.

– Ба, тогда мы все тут на ушах бы стояли, с Варькиной энергией. А так пусть бабушка с ней поближе познакомится. Ничего. Все – таки внучка. А мы с Димкой посидим пару часов спокойно, да, Дим?

– Боюсь, что да.

– Ну, давайте тогда за стол.

За столом шел обычный оживленный разговор. Ася рассказывала о работе, которую она нашла уже год назад и где все у нее, вроде бы, складывалось удачно.

– А на работе знают, что у тебя юбилей?

– Да, конечно. Я там сегодня устроила чаепитие. Меня все поздравляли, и мой начальник сказал очень хороший тост. И разрешил мне пораньше уйти.

– Ну, замечательно, Аська! Я очень рада за тебя! Ты молодец!

– Спасибо, теть Зой!

Тата и Дима забавляли всех смешными историями о своей дочке.

–… пристала к ней: «Сьто это у тебя такое холесенькое?» И этот милый ребенок, лучезарно улыбаясь, абсолютно четко ей отвечает: «маленькая сучка»!

Ольга и Слава говорили о своих планах на лето «хотим в Карловы Вары недельки на две, Оле надо подлечиться. А потом, может, на недельку в Прагу». Зоя Артемьевна и Евгений Павлович рассказывали, как во время прошлогоднего круиза познакомились с синоптиком, и тот проиграл дяде Жене пари о погоде. Аглая слушала всех с сияющими глазами. Она любила свою семью и была счастлива видеть их всех вместе.

Слово за слово, речь зашла о Ксении, о ее квартире, которую Ася после ремонта сдала молодой семье врачей из Еревана. Ольга со смехом в очередной раз рассказала, как она порола подушки под влиянием рассказа дяди Жени. Ася и тетя Зоя вспомнили эпопею с уборкой «Ксениевых» конюшен.

Вдруг Аглая сказала:

– А ведь у Ксении был огромный матрас, который она очень любила. Но он был совершенно неподъемный. Куда же он делся?

– Мы его выкинули.

– Как вам это удалось? Ведь его невозможно было сдвинуть с места!

Ася с тетей Зоей стали рассказывать, как они боролись с матрасом, как пытались его скрутить, а он не поддавался, как из него лезла черная щетина. Все хохотали, особенно, когда Ася описывала, как она бегала вокруг матраса, обкручивая его скотчем.

– Этот матрас старше самой Ксении, – сказала Аглая. – Он раньше принадлежал матери Вали Поливанова, нашего общего друга. Я знаю об этом, потому что Надежда Петровна несколько раз мне говорила, что он очень полезен для ревматиков и для больных костей. Она еще смеялась – вот, говорит, это Валькино приданое. Надумает жениться – будет, куда молодую жену уложить. И кости не заболят. Мы еще Ксению дразнили этим матрасом.

– Это когда было? – поинтересовалась Зоя Артемьевна.

– Это еще до Валькиного ареста. И до того, как у Вали с Ксенией произошел разрыв.

– И как же он у Ксении оказался?

– Вскоре после того, как Валю арестовали, умер Николай Иванович. А мама Валина, Надежда Петровна, тоже очень сдала. Сильно переживала за сына и за мужа. И материально ей было тяжело.

– А Ксения пыталась помочь?

– Она один раз пришла – а Надежда не стала с ней разговаривать, даже не впустила ее. Ксения говорит, я хочу вам помочь. А Надежда ни в какую – мне от тебя ничего не надо. Больше она и не приходила. Я ей еще говорила – мол, не надо считаться, она одна, и Валька болеет в Сибири. А Ксения не захотела – меня, говорит, на порог не пустили, не буду навязываться.

– И как же Надежда Петровна одна справлялась? – спросила Ася.

– Ну, почему – одна. Мы ей помогали – Зоя, Женя, мы с твоим дедом будущим, еще кое-кто. А потом, узнав, что Валя погиб, Надежда Петровна слегла. Ее увезли в больницу. Короче… Похоронили мы ее. В ее квартире потом поселились чужие люди. А вещи – частично кто-то забрал, что-то выкинули. Да у нее и брать-то особенно нечего было. Но дело не в этом, прихожу как-то, смотрю, – а матраса-то нет. Куда ж делся матрас? А его забрали, говорят. Как забрали? Так, приехали на машине, погрузили и забрали. Ну, мы удивились, конечно. А потом еще больше я удивилась, когда узнала, кто его забрал – Ксения. Но с другой стороны, кому как не ей на этом матрасе было спать. Ведь если б она с Валькой не разошлась – он ей бы и достался. Что там у них произошло, непонятно. Говорили, что она ему с кем-то изменила, а он узнал. Но точно я не могу сказать. А спрашивать было неловко. Но потом у нее так жизнь и не сложилась. Вот такие дела! Значит, вы Валькино приданое выбросили!

– Ну, знаешь, это приданое за столько лет уже полностью истлело.

– А ценностей фамильных вы там не нашли, случайно? – полушутя спросила Ольга.

– Кое-что нашли, – ответила тетя Зоя, бросив быстрый взгляд на Асю. – Письма старые, фотографии. Записи разные.

– Нет, я имею в виду…

– Знаю я, что ты имеешь в виду. Мы с Аськой там нашли одну коробочку…ты все подушки распорола, а надо было тебе матрас пороть. Она как раз в матрасе была спрятана. Но там всего-то и было, что несколько ниток жемчуга морского, да изумрудное колье. И еще что-то по мелочи – колечки с бриллиантами и сапфирами. Сережки всякие.

– Вы… что…издеваетесь? Или правда? Ася, вы что там нашли?

– А ты зачем у Аси спрашиваешь? Мне, что ли, не веришь?

– И куда вы это дели?

– Как куда? Дворнику отдали, по семейной традиции.

– Теть Зоя! Как тебе не стыдно, так надо мной издеваться!

– Оля, милая! Забудь о фамильных ценностях. Не было их там. Конечно, я пошутила. Уж больно хотелось полюбоваться, как ты поверишь. Мы хотели на память оставить несколько конских щетинок…