Текст книги "Пособие для практикующего мошенника и другие Похождения с Лёкой"

Теперь некогда известного Витковского тоже надо было искать. Учитывая, что целью был не он, а Николаенко, я перебрал с десяток человек и даже вспомнил своего однокашника: «Серёга Чуин водку чует, а потому не просто так вот этот редкостный мудак[3]3
  В данном контексте – низкий человек.


[Закрыть] по кабинетам всем кочует». Всё соответствовало действительности. Чуин и водку чуял, и мудаком был приличным со школьной скамьи. К этому времени он сделался работником органов местного самоуправления, что распахнуло ещё более широкие горизонты перед его даром. Тем более что совсем даром.

– Здоров! – заорал Серёга в трубку. – Ты же знаешь, что ко мне вход по предъявлению.

– В том-то и дело, что я без документов.

– На хер мне твои документы: приходи с пузырём, и я вас обоих встречу.

Приблизительно через полчаса мы проследовали в кабинет Чуина. Тот мусолил дольку апельсина и мудро смотрел в окно. За его спиной так, чтобы не очень бросаться в глаза, висел лозунг: «Секс и пьянка – вечные ценности Человечества и Современности!» Я осторожно пожаловался ему на свои мытарства последних трёх дней.

– Так ты знаком с этим журналюгой?! – почти возмутился Серёга, услышав фамилию Витковский.

– А кто ж его не знает? – безразлично ответил я.

– Этот сукин сын совсем недавно набил мне лицо, – как бы делясь сокровенным, сообщил Чуин.

«Правильно сделал», – подумал я, но предпочёл ответить уклончиво:

– Ты-то с ним что не поделил?

Чуин аж подпрыгнул:

– Это я не поделил?! Пили вместе, всё было нормально. Потом пара отвалила, а он стал у меня выпытывать, где я живу, куда меня везти… Ну, я ему и врезал. А потом он мне.

– Может, Гриня просто подвезти тебя хотел или те двое, что были с вами, попросили тебя сдать домой?

– Вот именно: сдать. Ты что, не понимаешь, что я – номенклатура?

– А чего ж ты, номенклатура, пьёшь со всеми подряд?

– Они – не все подряд: меня с ними познакомили. Нормальная пара. Странно вообще, что он около казачества ошивается. Николаенко. Не слышал?

Мне захотелось возобновить водочное общение. Теперь уже на радостях. Я оживился и даже продекламировал Витковского: «Я с душой еврейской пылкой, помня раввина слова, на Святые Покрова с казаками пью горилку». Чуин хмыкнул:

– Нет проблем. Я вас сведу.

Следующая бутылочка пошла значительно бодрее. Чуин вдруг начал рассказывать, что лозунг за его спиной не имеет ничего общего с пошлостью и цинизмом. Жизнь полна стрессов, а снять их можно без вреда для организма только посредством чистого продукта с одновременным участием молодого упругого тела. Спорить я не стал, потому что Чуин был вооружён целой теорией, подтверждённой личным опытом. Мы расстались тепло, без мордобоя и долгих проводов. Назавтра я ждал обещанной встречи с Николаенко.

Завтра не просто наступило, а успело уже наполовину пройти, но Серёга не звонил. Я набрал номер его телефона и услышал хриплый голос:

– Слушаю. Чуин.

– Чуин, – обратился я, – ты не забыл, что у нас сегодня встреча?

– Бери пузырь и заходи. В чём проблема?

– При чём тут пузырь? – попробовал я направить разговор куда следует.

– А при чём тогда встреча?

– Чуин, ты же мне вчера обещал встречу с Николаенко!

– Если я обещал вчера, почему ты с ним не встретился тогда, когда я тебе это обещал? И вообще, ты уверен, что мне нужен твой Николаенко?

– Он нужен мне, – совсем расстроился я, – зачем было обнадёживать?

– Ладно, чёрт с тобой, пиши номер Витковского! Он тебя сведёт.

Связываться с Витковским – это был совершенно невыгодный проект с точки зрения финансовых затрат. Всё потому, что элитный бизнес научил меня считать деньги и подбирать партнёров. Витковский сюда не вписывался. И вообще, кто там будет разбираться, какие документы я передам? Точнее, разбираться будут, но уже без меня. Тем не менее я позвонил.

* * *

 
Хочу тебе секрет открыть
И дать совет при этом:
Поэтом можешь ты не быть.
Ну так не будь поэтом!
 

(Из несбыточного)

Витковский лежал на диване, глядя в квадрат нового пластикового окна, и мысленно рифмовал «сало» с «синагогой». Лирики добавляла монотонная, в самое ухо, песня любимицы кошки.

Сегодня ему снова приснился сон, который неоднократно уже повергал его в холодный пот и вызывал тревожные мысли. Он бежал, задыхаясь и ощущая тяжесть дорожной сумки; по спине струился ручеёк пота, во рту пересохло. Поезд, вскрикнув прощальным гудком, показал ему свой хвост.

Сколько же поездов Гриня встретил и проводил на своём железнодорожном пути! Имей он отношение только к салу и никакого – к синагоге, яркая карьера была бы ему обеспечена наверняка. А так… Ему иногда казалось, что даже тогда, на советской железке, он был журналистом: память запечатлела и время от времени выхватывала такие сюжеты, что, будь Витковский просто диспетчером, ревизором или каким другим специалистом транспорта, его друзья не ржали бы так откровенно, до слёз, упрашивая снова и снова рассказать ту или иную историю.

«Дэ хвист?»[4]4
  «Где хвост?» (Укр.)


[Закрыть] – Он готов был предаться воспоминаниям, но заиграла мобилка. На дисплее высветился неизвестный ему номер.

– Да-да, – ответил Гриня, одновременно подумав: «А может, и нет-нет…»

Мой голос показался ему знакомым. Да чего там показался: он отчётливо вспомнил эпопею с квартирой, выездом семьи абонента в Израиль – и совершенно не обрадовался.

– Очень рад. Неожиданно. Говори: чем обязан?

Когда Витковский переходил на официальный тон, он изменял местному диалекту и звонко выговаривал букву «г». Я знал это и не стал тянуть:

– Григорий Зельманович, мне нужен Николаенко. Не знаете ли вы его новых координат?

– Меня устраивают старые.

– Но ведь офис…

– Офис – да, уже нет.

– Так, пожалуйста, назовите старые.

– Но тебе же нужны новые.

Повисла пауза. Витковский прерывать её не спешил: входящие звонки были бесплатными. Я неприлично молчал, затем поблагодарил за то, что меня узнали, и попросил передать Николаенко мой номер. Если тот позволит быть услышанным.

«Вот вам, здрасьте, сон», – сбросив с себя кошку, подумал Гриня. Он сел на диване, характерным движением взлохматил волосы, что подразумевало – расчесал. Посмотрел на часы: было десять двадцать. Отложил мобилку, взял трубку домашнего и набрал номер Николаенко:

– Дрыхнете? – вместо приветствия обратился он к То-мочке. – А я тут стишок придумал, вот, послушай: «В моих отношениях с Богом всё время что-то мешало: то лень, чтоб пойти в синагогу, то вкусное с прорезью сало».

– Класс, – искренне отреагировала Тома. – Тебе Гена, небось, нужен?

– Зачем мне Гена? Я с женщинами привык, вот даже ещё один стишок сообразил: «Пойду похвастаюсь жене: я так е… на стороне…» А Геннадий Васильевич уже не спят?

Тома передала трубку мужу.

– Григорий Зельманович?

– Геннадий Васильевич?

Оба расплылись в улыбке.

– А у меня для вас есть подарочек, – продолжил Гриня, – и готов его вручить.

– Ну, лучший наш подарочек – это ты.

…Как обычно бывало после встреч с Витковским, у семьи Николаенко наутро болела голова, а матёрый предусмотрительный Гриня, приняв с вечера аспирин, уже в девять часов бодрым голосом справлялся об их здоровье. В ходе застолья Гриня, конечно, вспомнил о телефонном звонке, но, посовещавшись, мужчины решили, что шкурного ничего быть не может; поддерживать чей-то бизнес они не собираются, и вообще, тема Фонда давно перестала интересовать. За это даже выпили.

Но и этой ночью Гриня почему-то вновь догонял тот же поезд: «Дэ хвист?»

«Что-то я зачастил», – удивлённо отметил про себя Витковский и, не изменяя традициям, прочёл Томе по телефону стишок: «„Ничего не бывает случайно“, – еле шепчут мои уста. И едва закипевший чайник мне на ногу упал неспроста».

– А Геннадий Васильевич уже не спят?

– Уже да. – Трубка перекочевала от Томы к мужу.

– Гена, я тут подумал: что-то же надо этому хрену? Может, он денег хочет дать на «хренансирование» культуры?

– Не возражаю, – быстро согласился Николаенко, – даже готов поделиться с тобой на издание твоих «завитков».

– Каких ещё «завитков»? – удивился Гриня.

– Ну, есть «гарики», а ты – Витковский. Значит, «завитки».

– Ну хорошё, – нарочито с акцентом произнёс Гриня, – пока.

…Прошло ещё несколько дней после того, как я получил телефонное задание. Казалось, обо мне забыли. Николаенко не позвонил, а я и не расстроился. Хорошо, что хоть не очень рыл землю, а то сидел бы сейчас с документами и не знал, зачем они мне! Телефонный звонок прервал мои размышления.

– Как ваши успехи? – бодро вместо приветствия спросили у меня.

– Всё как нельзя лучше, – так же бодро соврал я. – С Николаенко встретился; мне, как преемнику, он очень рад, помнит, не возражает, но есть одно условие.

– Какое? – сменившимся тоном поинтересовался голос.

– Предоплата. Полная. Причём это условие не моё, а Николаенко.

– Если ты что-то задумал… – прошипела трубка.

– Помилуйте, это не вам меня, а мне вас бояться надо. Я вас не находил и даже до сих пор не знаю, кто вы.

– Когда? – коротко спросили у меня.

– Всё зависит от вас: стулья вечером… – начал было я, но меня прервали:

– Завтра. В десять ноль-ноль возле «Второго Вавилона».

Услышав в трубке гудки, я отложил её в сторону, достал из бара виски, плеснул в стакан и выпил залпом. Через несколько минут моё отражение в зеркале приобрело лёгкий румянец.

«Кровь к лицу – признак здоровья!» – отметил я про себя. «Понадобится ли оно тебе?» – издевался внутренний голос. Я сел и сам себе улыбнулся: «Всё же три года в бизнесе – школа на всю жизнь!»

На следующий день ровно в назначенное время я получил три тысячи долларов. Подстраховавшись и быстро сбросив «груз», я уже через час писал заявление: «Прошу привлечь к уголовной ответственности…» Внешность курьера точь-в-точь совпала с одной фотографией из милицейского фотоальбома. Я не мог скрыть «досады и волнения»: шутка ли, все до последнего листка уставные документы, печати и штампы, как оказалось, попали в руки каких-то бандитов! Поставив подпись под своим объяснением, я вышел из райотдела. Ещё через четыре часа ласковый голос предлагал: «Кофе, прохладительные напитки…» – «Конечно, кофе! Конечно, прохладительные напитки! Конечно, всё!»

Красавец лайнер набрал высоту и, поблёскивая в остывающих лучах бабьего лета, поплыл над ландшафтом родного края, его дымками и огоньками, оставляя позади быстро растворяющийся след.

* * *

 
И даже в этот трудный час
Мы можем выпить и без вас.
 

(Из вечного)

Ночной холодок напоминал о том, что пора запастись дровишками, ароматными поленцами, снять с осадка молодое виноградное вино, аккуратно уложить на чердаке бутылочки – и пусть оно себе вызревает до самого Рождества.

Николаенко расположился напротив камина и неторопливо ворошил яркие угольки: язычки пламени игриво выныривали из темноты, причудливыми тенями пробегали по стенам, попыхивали и снова прятались в глубине камина, дыша в лицо сухим теплом. Геннадий Васильевич повертел в руках визитку – ту самую, что забрал у Кузьмича, – и бросил в огонь.

– Ни фига себе! – На пороге комнаты с пакетами в обеих руках, изображая возмущение, стоял Витковский. – Сигналю – никто меня не слышит, в дом заходи – всё нараспашку!

– Раз нараспашку – значит, тебя ждут.

– Ох, господин Николаенко, вечно вы выкрутитесь. А что вы скажете по поводу раков?

– Скажу, что раком предпочёл бы не тебя.

– Геннадий Васильевич, таким агрессивным вы раньше не были!

– Да, Зельманович, видишь: с прошлым расстаюсь.

– Ты что, дачу продаёшь?!

– Дача, Гриня, – это будущее. Да поставь ты пакеты! Сейчас Томочку позовём: она знает, что ракам делать. А мы с тобой пока по коньячку у камина. Ты как?

– Нет никаких сил отказаться.

Сделав глоток коньяка, Гриня откинулся на диване и принялся наблюдать, как огонь разрушает бумагу и древесину, возводя на их месте свой собственный проект. Помедлив так, будто беря разбег, он спросил:

– А стишок можно рассказать? Только что придумал.

– А ничего, что в отсутствие Томочки? – съязвил Николаенко.

– Рассказывай-рассказывай, Гришенька! Я всё слышу, – отозвалась Томочка.

– «В чём прелесть рухнувшей идеи? Я вижу ясно, кто и где я».

– Ты про какую идею? – поинтересовался Николаенко.

– А что ты палишь? – не отвечая, полюбопытствовал Гриня.

– Мальчики, где присядем: на веранде или у камина? – крикнула Томочка.

– Лучше там же, где и приляжем, – моментально отреагировал Гриня.

Николаенко покосился на Витковского, а тот продолжил:

– Я, ребята, вас в постель к себе не приглашаю, но могу позволить отобедать на моём спальном месте. Я же здесь буду спать?

– Ясное дело, по тебе можно определять, где в доме самое тёплое и уютное место, – заключил Николаенко.

– А по тебе – где в жизни, – не унимался Гриня.

– Любое место, Григорий Зельманович, даже самое тёплое, если не поддерживать огонь, остывает.

– Залягу в саде-огороде, к земной приникнув чистоте, и растворюсь я весь в природе, как гадость – в серной кислоте, – вместо ответа вставил Витковский.

Томочка появилась на пороге с запотевшим штофом в руках:

– Ну, давайте уже растворяться!

В осеннее небо, необыкновенно синее и чистое, отлетал дымок. А вместе с ним – друг за другом, путаясь в паутинках, – медленно уходили дамы и господа, ведомости и протоколы, бланки и списки: следы и далёкие страсти элитного бизнеса. Ах, какое же то было время!

* * *

 
Он мог нагадить и снаружи,
И навонять мог для порядка.
Но он, себя не обнаружив,
Сидел. Молчал. Хотелось взятки.
 

(Из сокровенного)

…Снег падал крупными хлопьями медленно и тихо. Декабрь катился в Новый год и обещал незабываемые праздники. В воздухе витал аромат хвои. Дамы и господа примеряли карнавальные костюмы, предназначенные специально для корпоративной вечеринки.

Тем временем на других, камуфляжных, костюмах участники большого новогоднего шоу затягивали ремни, и холодок автоматных тел ложился в их жёсткие ладони.

Когда щёлкнул кодовый замок на дипломате, Алик выдохнул, потому что теперь знал точно: поездка удалась. В дипломате лежало то, ради чего он под Новый год с тёплого побережья сорвался в холодный чужой город. Но оно того стоило.

Не догадывался Алик только об одном: драгоценный дипломат запечатлён на фотографиях оперативной съёмки и не даёт покоя фотографу больше, чем ему самому.

Он расслабился и представил, как под монотонный стук колёс и повизгивание рельсов быстро пройдёт ночь, а наутро он окажется на родной крымской земле: его там ждут, и он с достоинством, не спеша и даже снисходительно обозначит время встречи, а сам… Сам задохнётся Зайкиными духами, теплом её гибкого сонного тела.

…Квартира адвоката Геннадия Васильевича Николаенко дышала уютом ещё и оттого, что была наполнена посапыванием ребёнка. Никогда так загадочно, тревожно и желанно не подступал Новый год.

Работа, которая появилась неожиданно и стремительно превратила жизнь семьи в сон, обещала славные перспективы и оттого слегка пугала. Рефреном звучало в сознании: бесплатный сыр только в мышеловке.

Да что там мышеловка, вся наша жизнь – сыр. А этот – янтарный, с проступающей на теле зеленью – совсем не вписывается в местный стандарт. И этим привлекает ещё больше.

Витя Метелица не был новичком в своём деле и, в отличие от Николаенко, клонировал контингент для адвокатов. Клонировал потому, что не утруждал себя разнообразием приёмов: «копирка» и так приносила стабильный доход. «УК, УПК. Пьять рокив[5]5
  Пять лет (укр.).


[Закрыть] – и пока!»

Прежде чем врасти в кожаное кресло на третьем этаже городского управления, Витя окончил два института, заявив о себе как об активном коммунисте и почти фанатичном поборнике ценностей, смысл которых дошёл до него гораздо позже. Витя терпеливо и настойчиво осваивал оперативную практику в разных районах города и, только научившись сводить счёты со своими же коллегами, понял, как много планов недостроено.

К этому часу изменилась экономика; страну, область и город захватила демократия; гласность и беспредел отныне шли нога в ногу. Метелица понял, что время его настало и ничто не помешает теперь восполнить пробелы. Хотя были ли они у него? Так, недостроенный пансионат разве что. Любой лотошник мнил себя бизнесменом. Но истинный талант жил не в них: талант – удел независимых и уверенных, то есть таких, как он, полковник Метелица.

Так думал Витя, наблюдая на протяжении нескольких месяцев за странными клубными вечеринками. Его откровенно раздражали хорошо одетые, улыбчивые и, видимо, успешные люди, которые, оказывается, жили не где-нибудь, а рядом с ним, Виктором Леонидовичем, и ничего не знали о его существовании.

Витя решил, что справедливость, которая имела исключительно денежный эквивалент, должна быть восстановлена.

Дамы и господа собирались удивительно дружно, регулярно и размашисто; имели при своих вечеринках незатейливую охрану. Число участников росло, а вместе с ним нарастали нетерпение, азарт и профессиональная злость Виктора Леонидовича.

Охота на успешную публику совпала с открытием зимнего охотничьего сезона. Тогда прошёл первый слушок о каких-то пышных собраниях в престижных дворцах города с музыкой и кофейными паузами, стройным сценарием, задорными изящными ведущими, которые именовали себя региональными директорами и вдохновенно и убедительно рассказывали о новом бизнесе, завезённом из-за кордона, абсолютно легальном и почитаемом во всём цивилизованном мире.

Витя решил, что здесь надо работать наверняка: наблюдение, связи, съёмка, «Беркут», захват. В общем, кто в доме хозяин?!

Как человек опытный, он, конечно, решил немного подождать, однако никаких указаний свыше и никаких предложений со стороны не поступило, а это означало, что бизнес не имел ни покровителей, ни прикрытия. Ситуация могла измениться в любой момент, но Витя знал: он успеет…

В общем, успеть намеревались все, несмотря на конфликт намерений: Алик, Метелица, дамы и господа.

* * *

Пыталось.

(Из утра Великого Инквизитора)

Метелица пребывал в прекрасном расположении духа. Прошло полтора часа с того момента, как его ребята проводили по всему маршруту следования, от места семинара до офиса, кассира с билетами и выручкой. Он мысленно представил панику, в которую повергнет президента предъявленный ордер на обыск; растерянные лица бухгалтера и кассира, подозрительные взгляды понятых – их, по идее, опера должны были пригласить из соседних офисов. Плевать он хотел на бывших коллег: пока он работает, никому не дано просто так устроиться в этой жизни.

На улице было жарко. Лето стояло засушливое, с комариным звоном и всеобщим ожиданием хотя бы одного облачка на небе.

В помещении офиса ровно работал кондиционер, в холодильнике кристаллизовалась минеральная вода, со стен смотрели картины.