Текст книги "Пособие для практикующего мошенника и другие Похождения с Лёкой"

Елена Доценко
Пособие для практикующего мошенника и другие Похождения с Лёкой

© Доценко Е. Г., текст, 2024

© Бугун А. А., иллюстрации, 2024

© Издательство «Союз писателей», 2024

© ИП Соседко М. В., издание, 2024

Об авторе

Елена Доценко – автор двух поэтических книг, изданных в прошлом веке.

Много и усердно занималась делами как своими, так и чужими, больше посвящая себя последним. В связи с этим накопила немало образов и впечатлений, которые в совокупности и легли в основу «Пособия и Похождений».

Предполагает и надеется, что тёплый плед и стаканчик виски подчеркнут литературный вкус читателя, создадут для него атмосферу особого уюта в единении с автором.

Пособие для практикующего мошенника

Предисловие

Имена всех персонажей произведения вымышлены. Его герои известны и любимы народом. Отдельные даже стали его избранниками. Сюжет выстроен в строгом соответствии с законом природы: если в одном месте убывает, то в другом прибывает. Нравственным стержнем стала народная мудрость: не всё коту масленица, на всякую сволочь не угодишь.

«Пособие…» – это открытое руководство по защите прав потребителей халявы, посему рассчитано на широкий круг читателей.

Вместо оглавления

Сюжетная линия будет дополняться лирическими отступлениями, а также детективными историями с участием директора частной охранной фирмы, бандитов с их вечными наездами; журналистов, ведущих свои расследования; адвокатов-мошенников и прочих колоритных героев.

Не стоит ожидать от неё стройности, ибо востребованность сыра напрямую связана с пробуждением аппетита, а оное может наступить в любой момент, и не факт, что не будет озвучено щелчком мышеловки.

Герой, от лица которого ведётся повествование, безымянен неспроста: в одно и то же время его присутствие можно заметить как в вашем окружении, так и внутри вас самих. Всё зависит от сорта сыра.

В оглавлении указаны реальные участники событий, получивших бурное развитие в 1998–2004 годах.

«Пособие…» сопровождается многочисленными короткими стишками, любезно предоставленными в распоряжение автора журналистом Григорием Зельмановичем Витковским.

1. Бизнес появляется в нашем городе

Его привозят москвичи: Влад Балтача, Лика и Лиза.

Лиза технично выживает Лику, крутит роман с Владом; тот разводится и, оставив семью в Москве, женится на Лизе. У новоявленной семейной пары рождается ребёнок.

Лиза приобщает к бизнесу своего брата, москвича Матвея, который в конце 2002 года кидает Влада на деньги, пытаясь удержать свои позиции в городе, но Влад призывает на помощь «крышу», и та выдворяет его обидчика в Москву.

Находясь в нашем городе, Матвей заводит несколько романов, один из которых приводит к рождению сына. В Москву новую семью он с собой не берёт.

Имея глубокие еврейские корни, Матвей не упускает возможности «выкроить на кепочку» и начинает подторговывать контрабандными запчастями для иномарок.

2. Бизнес нуждается в юридическом оформлении

Адвокат Николаенко, к которому обращаются за юридической помощью, предлагает создать организационно-правовую модель организации и принимает предложение москвичей её возглавить. Появляются названия новых образований: Общество взаимной поддержки (ОВП) и Фонд.

В период регистрации Фонда из Крыма приезжает гонец Алик, который получает копии учредительных документов. Вся деловая активность, включая приезд гонца, отслеживается, в частности, полковником Метелицей, использующим полный комплекс оперативно-разыскных мероприятий.

Уверенный в том, что в дипломате у Алика находится крупная сумма денег в иностранной валюте, Метелица вместе со своей командой останавливает поезд, устраивает маски-шоу в ресторане «Шахтёр», где в канун Нового года собрались участники ОВП, и задерживает москвичей. Адвокат Николаенко оказывает юридическую помощь задержанным. Неудача, постигшая Метелицу, становится отправной точкой в конфликте между ним и Николаенко и основной причиной, которая приведёт к возбуждению уголовного дела.

3. Ситуация требует крышевания бизнеса

Попытка обеспечить безопасность бизнеса ещё до регистрации Фонда приводит москвичей к директору частной охранной фирмы Дмитрию Сергеевичу. Его участие не отвечает поставленной задаче, а лишь отвлекает значительные денежные средства.

Наезды различных служб во время проведения семинаров Фонда подтверждают необходимость крышевания. Один из инициаторов наезда выходит на Николаенко и произносит крылатую фразу: «У вас три дня. Если мне позвонят, вы – уважаемый человек. Нет – я вас разорву». Звонок сделан, и вопрос решён. Но ненадолго.

4. «Крышу» определяет Влад

Самостоятельный поиск при рьяном участии партнёров по бизнесу приводит к тому, что «крышей» становятся рядовые сотрудники городского и областного управлений, органов прокуратуры, другие добровольные помощники, которые берут деньги, ничего при этом не решая.

5. Бизнес даёт трещину

Принципы работы, предполагаемые зарегистрированным Фондом, не имеют ничего общего с реальным ходом событий – объединяет их лишь документооборот между партнёрами. Благодаря этим документам действия участников бизнеса не могут быть квалифицированы по уголовному законодательству.

Число партнёров, считающих себя обманутыми, растёт. Это становится известно Метелице, и при его участии прокуратура области возбуждает уголовное дело с надуманной фабулой. За ящик клубничной рассады.

Начинается период активного «доения» бизнеса.

6. «Дояры» бизнеса

Ими одновременно или поочерёдно становятся оперуполномоченные областного уголовного розыска, работники прокуратуры, бандиты из «Континента» и другие сограждане.

На возвратах настаивают депутаты, их помощники, адвокаты, представители прессы.

Один из таких эпизодов кладёт начало дружбе между Николаенко и журналистом Витковским.

7. Раскол внутри бизнеса

Подрастая, менеджеры, способные вести бизнес самостоятельно, отделяются и создают подобные, хотя и с меньшим размахом, организации. На этой почве разворачиваются криминальные события в Крыму.

8. Благотворительный фонд (БФ)

Первый год существования Фонда отмечен потоком благотворительности: ремонтируются служебные кабинеты и помещения управлений, прокуратуры; финансируются поездки детских коллективов на фестивали, приобретается оборудование для больниц и детских домов, спонсируются издание книг и их презентации.

Орган регистрации рекомендует учредить Благотворительный фонд (БФ), что соответствовало бы действующему законодательству. Николаенко готовит документы. Первым президентом БФ становится Кузьмич.

Теперь, когда возбуждено уголовное дело (май 1999 года), БФ становится неким буфером между бизнесом и правоохранительными органами, Фондом и блюстителями закона. Кстати, дело прекращают за отсутствием состава преступления, так и не поняв структуры, связей и направлений финансовых потоков.

Позднее президентом БФ по рекомендации Николаенко становится Романов. Когда произойдёт конфликт между Владом и Матвеем, он займёт выжидательную позицию, сделает всё для того, чтобы устранить из бизнеса Николаенко. Офис Фонда будет освобождён, Влад уедет в Москву, и постепенно станет понятно, что всё произошло не без его участия.

Со временем, примерно к концу 2001 года, активность горожан упадёт – и бизнес распространится на соседние области.

Забавным образом он попадёт в город Харьков. Ещё в 1999 году Николаенко установил связь с юристами из Харьковской юридической академии с целью получения независимой экспертной оценки учредительных и других документов Фонда. Те, выполнив работу, оставили у себя копии и открыли в своём городе клуб.

За время работы Фонда появится масса знакомств, контактов, интриг и много ещё чего. Жена Николаенко оставит свою работу и увлечётся казачеством. Там тоже обнаружатся мошенники завидного уровня.

И всякий раз жизнь неизменно будет подтверждать одну истину: нет ничего более привлекательного, чем янтарный сыр с налётом зелени. Но он – в мышеловке. И платить приходится за всё. И не только по своим счетам.

* * *

 
Эта ночь нас окутала сразу,
Будто не было светлого дня.
Я пошёл – и хрустальная ваза
В темноте придавила меня.
 

(Из непроглядного)

Моё имя… Впрочем, это не имеет значения. Сознательно на риск я пошёл единственный раз в жизни, о чём нисколько не жалею. С тех пор прошло время, забылись имена и лица. Но однажды утром мне позвонили и сказали: «Нам нужны документы, которые находятся у Николаенко». Вначале я не понял, точнее, не вспомнил, кто такой Николаенко, и на всякий случай спросил: «Если вам нужны документы и вы знаете, у кого они находятся, при чём здесь я?» Голос в трубке помолчал, и, как оказалось, после паузы должен был последовать мой положительный ответ. «Кто вы?» – поинтересовался я. Мне пообещали личное знакомство и дали две недели на поиски Николаенко.

Тот этап своей жизни я считал давно завершённым. Причём завершённым успешно. Я вошёл в бизнес, не имея за душой ничего, кроме трёх тысяч долларов. Моя семья выехала за границу, так сказать, на историческую Родину, не позвав меня с собой. Своей добротной еврейской фамилией, доставшейся мне от отца (мама была чистейшей хохлушкой), я рассчитался за квартиру в центре, которую семья согласилась не делить. Тем не менее при внешней безоблачности и даже беспечности в жизни царила полная разруха. Преданность хранил только Лёва. Он почти перебрался ко мне на жительство и считал своим товарищеским долгом забрасывать меня всякими бредовыми идеями. Среди сомнительных предложений появилось и это. «Шо ты теряешь, в конце концов? – сказал он однажды. – Хотя бы попьём на халяву кофе. Да говорят, там ещё и экстази дают». После шумного балагана, в который Лёва меня привёл, на выходе я неожиданно встретил нескольких человек, к которым в другое время надо было бы не иначе как записываться на приём. Я приходил туда ещё несколько раз, прежде чем вместе с распиской вручил Лёве свой вступительный взнос. Дома тот, как честный человек, вернул мне половину своего гонорара, полученного с моего взноса, сказав при этом: «Угощаешь!»

Я всегда знал, что больше, чем смогу взять сам, мне никто не даст. Я взял в десять раз больше, чем вложил. К Николаенко меня привёл всё тот же друг Лёва. Напичкав мою голову разного рода утопиями, он почему-то решил, что в гениальности хотя бы одного проекта я смогу того убедить. Именно благодаря Лёве Николаенко меня и запомнил.

Он терпеливо выслушивал идеи, просматривал бизнес-планы, но гениальные проекты требовали инвестиций, которых не оправдать и за пятнадцать лет. Вскоре наше общение превратилось в своеобразную игру: Николаенко ждал, когда я брошу к нему ходить, а я ждал, когда он меня пошлёт. Хотел чистым быть перед Лёвой. Развязка наступила неожиданно. Однажды Лёва, который разве что не заходил на пару со мной в одну туалетную кабину, заболтался у входа с фотографом. Я поднялся к Николаенко, и тот, пожав мне руку, спросил: «Зачем вам это?»

Он знал всё о моих успехах в бизнесе и неудачах в личной жизни – во всяком случае на тот период – и прежде, чем я что-то объяснил, предложил сам:

– Сейчас придёт Лёва, ведь я не ошибаюсь?

Я кивнул. А он продолжил:

– И мы вместе поднимемся к Шаману Бабаевичу. Уверен, они найдут друг друга.

– Спасибо, – сказал я.

* * *

 
Забавна у характера черта —
Любить всю жизнь не делать ни черта.
 

(Из дневника экстрасенса)

В небольшом кабинете со свежим приличным ремонтом особой мебели не было. Точнее, не было ничего лишнего. Рабочая обстановка дополнялась выложенными на стол книгами – терапевтическим справочником практикующего врача, подпиской по вопросам целительства. Активно работала кварцевая лампа. В общем, всё было серьёзно и убедительно. Несколько смущал лишь не слишком респектабельный внешний вид самого целителя: руки выдавали в нём откровенного крестьянина, сбежавшего от тяжёлой повседневной работы в огороде, живности и привычных плантаций некогда колхозного яблоневого сада. А не обратить внимания на руки было просто невозможно: сжимая в кулаках, он держал перед собой рамочки. Взгляд карих глаз-буравчиков сверлил сознание и подсознание сидящего напротив посетителя. Кабинет наполнялся сопением целителя. Сопение требовало энергетических затрат, посему сопровождалось обильным потоотделением. Последнее, в свою очередь, отличал характерный запах. Но, похоже, целительские «благовонья» если и смущали посетителей, то только поначалу. В процессе они становились неотъемлемой частью таинств биоэнергетики.

Шаман Бабаевич в третий раз рассказывал свой сон: он поднимается по лестнице, переходя с этажа на этаж какого-то незнакомого здания, и чем выше, тем отчётливее видит чистый тёплый свет, который льётся из открытых дверей кабинета. Проснувшись, он решил, что это знамение. И не ошибся. Есть предположение, что тем кабинетом был кабинет Николаенко. И для Бабая не только свет пролился на всю судьбу, а ещё и астрономическая, по меркам жителя сельской местности, зарплата за манипуляции, «пользительность» которых оказалась весьма сомнительной. Но всё это было потом. А нынче Всевышний ласково смотрел на него, что не мешало ему, однако, думать при этом: проснётся ли в рабе Божьем совесть? Но мысли Всевышнего были высоки, а Бабай смотрел не вверх, а строго перед собой – и потому думал совершенно о другом. Дверь кабинета была безымянной, но в его сознание давно крупным шрифтом впечаталось объявление: «Сниму, порчу». Вот так, через запятую, Бабай и исцелял, пыхтя, и попахивая, и веря в собственную незаурядность. И хотя находился он у Николаенко на полном пансионе, всё же карманил с пациентов деньги. И рассуждал при этом убедительно: он возвращает людям здоровье, а те просто закрепляют успех согласно тарифу. Это была Его судьба. А судьба Николаенко имела отношение к свету, теплу и зарплате. И потому при встрече оба улыбались друг другу: один – оттого, что знал; другой – оттого, что не признавался. Но Бабай твёрдо считал шефа доверчивым идиотом. Тот же держал его при себе из любопытства и по причине пагубной для себя человечности.

Любопытство вызвал один случай. Бабаю пришлось попыхтеть над ребёнком Геннадия Васильевича и при этом так прогреть ему простуженное лёгкое, что антибиотики оказались всего лишь поддерживающей терапией. Через три дня малыш был здоров. Кстати, диагноз Бабай поставил безошибочно на расстоянии шестисот километров.

К своим пятидесяти годам Шаман Бабаевич успел наплодить пятерых детей, обзавестись двумя внуками, приютить всех собак и кошек в своём неустроенном доме, окончательно забить на любую работу и со всеми своими чакрами, как с открытым забралом, ринуться на биоэнергетику. Самоотверженность, смирение, готовность служить откровенно требовали вознаграждения. Получив рабочее место в центре города и приодевшись на подарки от Николаенко, он изо всех сил старался не разочаровать шефа. В последнее время Геннадия Васильевича всё чаще стали беспокоить приступы почечной колики, и Бабай, зная, конечно, что врёт самым бессовестным образом, обещал тем не менее всякий раз полное выздоровление и мчался на помощь в любое время суток, сокрушался у постели больного, строил прогнозы – в общем, «врачевал» как мог.

Круг его знакомств расширялся, и Шаман Бабаевич уже подумывал об учениках. Он практически видел себя в центре их – таких же бородатых, как он, но не таких, конечно, сильных, матёрых долгожителей. Бабай и вправду считал, что век его должен перевалить далеко за двести. При этом мало кто знал, – а сам Николаенко боялся признаться себе в этом, – что Бабай ускорил уход его матери из жизни. Целитель, ничего не сказав Геннадию Васильевичу, отменил старушке приём привычного набора сердечных лекарств, объявив, что её организм на пути к выздоровлению. Но вскоре на этом самом пути у неё случился приступ – и сердце не выдержало.

…Зойка тёрлась боком о косяк, закрывая собой весь дверной проём. Бабай стоял напротив, опустив голову.

– Сволочь, – сказала она, – как ты мог допустить?!

Сволочью был Николаенко. В отличие от жены Бабай ситуацию не драматизировал: его неутихающая гениальность убеждала в неизбежном успехе. Второй день он трудился над рамками, силясь вложить в подсознание Геннадия Васильевича одну-единственную команду: «Вернуть Бабая!» В доме было не убрано. Зойка в калошах, обутых на шерстяной носок, вовсе не пахла парным молоком и степным разнотравьем. От неё исходила тупая злость, отягощённая бессилием что-либо изменить, а это никогда хорошим запахом не отличалось.

Бабай ждал факс от самого Господа. Но ничего не приходило. Когда-то он несколько необдуманно ляпнул о своей «прямой связи» с Создателем – просто так, для убедительности. Мол, я уже воспитал себя, возвысился, так что приём в порядке очереди окончен. Теперь все только по записи. Но то ли сказано это было в худую минуту, то ли просто время подошло, только улыбка с лица Всевышнего сошла, и Бабай вернулся в село.

Однако в душе он не унывал. Приучив Зойку за последние два года к тому, что муж её – целитель и провидец, Шаман Бабаевич, чтобы не ударить в грязь лицом, на всякий случай сказал: «Мать, я это предвидел давно, это всего лишь мой переход на новый энергетический уровень».

Зойка скисла. В её сознании Николаенко всё равно оставался сволочью, несмотря на предыдущие безоблачные времена. А Бабай, упиваясь собственной значимостью, так умудрился нашаманить даже собственным детям, что сын, не успев закрепиться в браке, уже развёлся, а дочь – яркая красавица Танька, гибкая, как виноградная лоза, с пронзительными зелёными глазищами, – ушла от мужа, скинув на Бабая внука, и рванула в город ходить по новым русским рукам.

Зойка всё чаще ныла и чего-то требовала. Но Бабай был выше этого: он мог часами наращивать энергетику, степенно дыша с закрытыми глазами. И думал он в это время не об истреблённой домашней живности, не о надвигающихся холодах и отсутствии топливных запасов, а о новой жизни, которую сам для себя запрограммировал. Он вполне искренне верил в то, что к семидесяти годам обретёт мировую известность, женится во второй раз и, может быть, его именем даже окрестят если не звезду, то уж село точно, благополучно перечеркнув в памяти сограждан прежнее название.

Всевышний смотрел на него без улыбки.

Вначале Николаенко услышал от Бабая о странных преследователях, засланных ГРУ России для расправы с целителем. Тогда он просто подумал, что Бабай перетрудился, ударившись в изучение теории гравитации. Но на смену преследователям стали приходить факсы от Господа Бога. Николаенко решил понаблюдать за Бабаем. Он не мог понять: ширма это или диагноз? Потому, расставаясь с ним, чувствовал себя неуютно.

«Не пригрей я его, – думал Геннадий Васильевич, – работал бы себе человек на земле да полечивал изредка кого-нибудь…» Но внутренний голос сомнениями не терзался, а просто подвёл итог: «„Крыша“ у Бабайки вполне управляемая, и обдирал он тебя, Гена, при полном сознании…»

* * *

 
Что такое День еврея?
Я ответить вам готов:
День, когда мы всех имеем
В этом лучшем из миров.
 

(Из еврейской викторины)

Лёва сидел в плетёном кресле посреди уютной домашней библиотеки. Книг он не любил вообще. А здесь их было такое множество! Три месяца пролетели как один день. Катенька сильно переменилась за это время: она увлечённо стряпала в летней кухне – ведь Лёвочка жить не мог без чесночных пампушек!

Екатерина Сергеевна овдовела несколько лет назад. Покойный муж был хорошим человеком. Он, бывало, смотрел на жену и говорил: «У меня два сокровища – Катенька и „катеринка“». Ему-то и принадлежала большая домашняя библиотека.

…В кабинете их было двое: Лёва и Бабай. Оба, вооружившись рамками, напряжённо сопели. Бабай руководил, Лёва послушно подчинялся.

– А сейчас иди прямо. Что ты видишь?

Если честно, то Лёва не видел ничего. Плотно зажмурив глаза, он уже так устал, что, кроме метеликов на сером фоне, воображение ему ничего не рисовало.

– Вижу дом, – сдался Лёва.

– Войди в него! Вошёл?

Лёва помедлил и ответил:

– Я уже внутри, прошёл из прихожей в комнату. Вижу книжный шкаф.

Сопение Шамана Бабаевича усилилось:

– Возьми книгу, третью слева на четвёртой полке.

Лёва осмелел:

– Их здесь всего две.

– Книг? – удивился Бабай.

– Нет, полок.

– Дыши ровно, я сейчас тебя выведу.

Вскоре Лёве было позволено открыть глаза. Изобразив на лице смертельную усталость, он откинулся на стуле, а Бабай деловито заметил:

– Я видел, что тебе трудно. Ты даже полки не смог разглядеть. Ну ничего. Подкачаешь энергетику, и завтра зайдём ещё раз. Главное, что ты сам на дом вышел. А в книге, на которую я тебе указал, «катеринка»-то и лежит: хозяева ею как закладкой пользуются. Но я хочу, чтобы ты это сам увидел.

Лёва потянулся, чтобы не разразиться хохотом.

На следующий день Лёва сидел напротив Бабая, имея при себе чётко вызревший план. Он послушно проследовал по всему маршруту, разглядел «катеринку» и, в меру поспорив с Бабаем (ведь купюра-то была ветхая!), назвал её номер. Бабай остался доволен. Лёва, уловив это настроение, не стал откладывать задуманное.

Лето обещало быть жарким. Все деньги были растрыньканы. Поступлений не намечалось, а так хотелось отдыха и любви! И Лёва затянул свою песню:

– Шаман Бабаевич! Если вы считаете, что я готов, если вы мне доверяете, я брошу всё – я поеду, я справлюсь!

Бабай вдохновился: прессе надо верить. Вон как расписали-то! А вдруг? Пускай Лёвка съездит. Не присвоил бы только… «Нет, побоится: скажу, что буду его вести, помогать. Всё под контролем! Лёва, вперёд!»

– Пожалуй, Лёва, только нужно подготовиться: энергетику подкачать, очистить подсознание от ненужной информации. Я, конечно, помогать тебе буду, но, сам знаешь, расстояние есть расстояние.

И Лёва выпалил:

– Шаман Бабаевич, да вы ещё и здесь сможете мне помочь! Деньгами.

Бабай призадумался: это с кем же его столкнула судьба?

Позже Лёва никак не мог взять в толк, как ему удалось вытянуть из Бабая триста долларов. Как, впрочем, и Бабай так и не понял, зачем отдал их Лёве.

Лёва не знал ответа на вопрос, почему не дёрнул в тот же день на море. Дёрнул он в сторону строго противоположную – и теперь третий месяц ел чесночные пампушки, беззаботно потягивался в Катенькиной постели, сидел часами в плетёном кресле в библиотеке и, между прочим, даже прочёл до середины одну книгу. Надо сказать, что по отношению к Катеньке Лёва сволочью не был: он искренне привязался к этой женщине и уже не боялся вслух строить планы их дальнейшей совместной жизни.

…Свой приезд в Нижние Баулы Лёвка вспоминал сейчас как некое наваждение. Ни одна его молекула не верила в бабайские бредни. Тем не менее он захватил с собой газету, где были расписаны путешествия «катеринки», сел в автобус, выдохнул и задремал. Лёва проспал все красоты и буйство летних красок дорожного пейзажа. Очнулся уже на вокзале. Имея вид самого заурядного командированного, он пошёл наугад по уютной тенистой улочке. Фруктовые деревья доверчиво потягивались своими ветвями, выбрасывая их за пределы деревянных заборов. Наливалась соком вишня – и сады источали чистейший аромат. Лёва был поражён этой самой чистотой: в воздухе отсутствовали взвеси, пыль и химические примеси. Невольно он стал искать домик с двориком, по внешним очертаниям напоминавший тот, о котором всё время говорил Бабай, настаивая, чтобы Лёва его увидел. Хотелось пить. Он остановился перед калиткой, не имевшей ничего общего с теми описаниями. Невысокая аккуратная женщина хозяйничала в беседке. Лёва, решительно картавя как минимум две буквы в приветствии, вкрадчиво произнёс:

– Здравствуйте!

Ответа не последовало. Тогда он приоткрыл калитку и, не обнаружив собаки, шагнул в направлении беседки.

– Здравствуйте! – повторил он.

Женщина вздрогнула и обернулась. Лёвка готов поклясться и сейчас, что понятия не имел, чего хотел ещё, кроме воды, в тот момент. Были совсем не те день, час, век и возраст, чтобы его пронзила стрела Амура. Да и сам Лёва был не тот. Но что-то тюкнуло его изнутри: «катеринка»! Лёва расшаркался:

– Только вы можете врятуваты[1]1
  Спасти (укр.).


[Закрыть] бедного путника, не отказав в глотке воды.

Он так забавно перекатывал буквы в слове «врятуваты», что хозяйка искренне рассмеялась. Лёва опустил глаза и, кокетливо вскинув взгляд на женщину, выпалил, сам того не ожидая от себя:

– Я знаю, как вас зовут: Екатерина.

– Ох и соседи у меня… – вздохнула женщина. – Что ещё вам известно обо мне?

И тут Лёву понесло:

– Во Вселенной, милая моя, мы все настолько близкие соседи, что я уже перечитал почти всю вашу библиотеку.

– Так вы по объявлению? Так бы и сказали. Какая подписка вас интересует?

Лёва опешил. Он помял в кармане сотку, полученную от Бабая, и руке стало горячо.

– Я хотел бы посмотреть все. Меня зовут Лёва – друзьям со мною клёво!

Катерина взглянула на гостя и промолчала. Лёва поспешил исправиться:

– Лев Леонидович Левин. Знаете, есть такое «МММ», ну а я вот – «ЛЛЛ».

Что-то опять не получилось. Но Лёва не расстроился, а послушно проследовал в дом. Войдя в прихожую, он чуть не умер прямо на пороге: это была та самая обстановка, которую он шутя, вслепую описал Бабаю. На лбу у Лёвы проступила испарина. Да что там на лбу! Джинсы прилипли к его телу по всей длине, а то, что они скрывали, сгруппировалось, скукожилось и подпрыгнуло аж до гланд, перекрывая дыхание, – видит бог, на такую высоту его мужское достоинство ещё никогда не поднималось! Лёва снова взмолился:

– Можно водички?

Обстановка в доме являла собой воплощение самых смелых Лёвиных фантазий, которые недавно помогли так ловко оторваться от Бабая. Он влез в мужские домашние тапочки, которые пришлись впору, перевёл дыхание и спросил:

– А кто читатель и хранитель?

– Читатель – я. А хранителем быть не совсем получается: приходится кое с чем расставаться.

– А вы расстаётесь только с книгами или с закладками к ним тоже?

Екатерина Сергеевна грустно улыбнулась:

– Эта шутка принадлежит моему покойному мужу – он вообще любитель был розыгрышей всяких, безобидных газетных уток. Одна такая закладка стоила ему жизни.

Тут то, что вспотело, вмиг у Лёвы похолодело.

– Он был журналистом. Никто и предположить не мог, что газеты в наше время так внимательно прочитываются. Вот и до его утки дочитались. Книга стояла вот здесь – на четвёртой полке, третья слева.

Лёва сел. Перед ним на означенном месте зиял чёрный проём, а рядом стоял небольшой портрет задиристого мужичка с открытым весёлым лицом. Лёва не хотел верить: журналиста что, грохнули?

– А что за ценность представляла та закладка? – не удержался он.

– «Катеринка», – вздохнула хозяйка. – Муж на спор с художниками сам её сотворил, потом эту историю с миллионами ей приписал. Знать бы…

…Теперь у Лёвы в этом доме были не только свои домашние тапочки, но и небольшой рабочий кабинет, где активно светила кварцевая лампа, на столе лежал большой терапевтический справочник и ещё несколько солидных антикварных книг по медицине, заимствованных из домашней библиотеки. К Лёве очередь не стояла: всё было цивилизованно – по записи. Хватало не только на жизнь, но и на то, чтобы раз и навсегда отказаться от распродажи книг. Ностальгии по Бабаю Лёва не испытывал: он не искал его ни в астральных мирах, ни в паутине телефонной сети. Лишь однажды Шаман Бабаевич явился Лёве во сне: он направил на Лёвку свои рамочки, укоризненно покачал головой и произнёс историческую фразу: «Гаплык[2]2
  Безвыходное положение (укр.).


[Закрыть] моим баксам!»

…Осенний бархат был пропитан чудным ароматом Катенькиных пампушек…

…С тех пор как Лёва заделался экстрасенсом и стал для меня недоступен, прошло четыре года. За это время я нашёл для себя «маленький свечной заводик». А где был Николаенко, я не знал.

Меня будоражило телефонное поручение. Какие ещё документы так могли кого-то интересовать? Организация вполне легальная; даже если что-то там и было, с какой такой стати Николаенко вывернет передо мной свои карманы? Чушь какая-то! Но на следующий день мне позвонили снова и напомнили, что осталось уже меньше двух недель.

– Послушайте, – выступил я, – во-первых, я не давал никакого согласия; во-вторых, что я должен говорить, даже если с ним и встречусь; в-третьих, я привык, чтобы мне за мою работу платили!

Последний пункт вырвался у меня как-то сам собой. Получалось, что я как бы согласен: оставалось лишь сойтись в цене и понять до конца – за что. Ход моих мыслей человеку на том конце провода определённо понравился.

– Вот и хорошо, – ответили мне. – Три – совсем как то, с чего вы начинали: за то, что вы станете его преемником.

– А ему что, противно брать ваши деньги лично? – съязвил я.

Трубка ответила гудками.

…Проявлять оригинальность я не стал, а пошёл по пути простому и, как мне казалось, верному: где ещё, как не в офисе, искать Николаенко?

То, что раньше было офисом, превратилось в агентство недвижимости со своей рекламной службой. Домофон отсутствовал – народ входил и выходил свободно, удовлетворённо сияя: кто от выгодного приобретения, кто от не менее выгодной продажи.

«Свято место пусто не бывает», – машинально подумал я и отправился на привокзальную площадь. Раннее бабье лето как-то слишком уж быстро состарилось и напоминало о себе лишь обрывками паутинок да солнечными лучиками, которые скользили по приунывшим листьям. Заметно похолодало, но люди в эту пору совсем ещё не готовы расстаться с теплом. К тому же поезда тянулись на юг, и, хотя ближний юг становился всё менее популярным, все билеты на поезда соответствующего направления были проданы. Между двумя киосками – цветочным и табачным – пристроился попрошайка. Ох уж это советское происхождение! Моя рука непроизвольно полезла в карман моего плаща, извлекла оттуда мелочь и вежливо опустила её в шляпу просящего. Тот, в свою очередь, бодренько кивнул и, к моему удивлению, не стал вспоминать Бога, желать мне всяческих благ и процветания, а завертел головой в ожидании следующей подачки. Я уже почти прошёл мимо, но что-то показалось мне настолько знакомым в его суетливости, что я вернулся, обошёл вокруг и буквально заглянул ему в лицо. Я не мог ошибиться: знакомо было не только оно, но и спина этого человека, и все его манеры. «Неужели Кузьмич?!» Мои манёвры явно раздражали попрошайку. Я хотел услышать его голос, увидеть удивление на его лице, поэтому достал из кармана свою визитку и бросил в шляпу. Голос был чужой – его обладатель ничуть не удивился, съязвил и всем своим видом дал понять, чтобы я проваливал.

* * *

 
Тяжело живём мы, ибо
Не умеем спину гнуть.
Хорошо быть птицей ибис:
Можно в жопу заглянуть.
 

(Из наблюдений)

Качество жизни этой семьи в некотором роде определялось качеством и объёмом используемой туалетной бумаги. Ещё недавно она была трёхслойной ароматизированной, затем отказались от ароматизаторов и постепенно перешли на всё ещё элитные, но теперь уже только два слоя. Следующим был шаг, когда начали поддерживать отечественного производителя, но всё же не настолько, чтобы царапать анусы продукцией обуховской фабрики. Настоящая тоска по былым временам пришла с появлением кустарного образца, чья обёртка яснее ясного говорила об украинском происхождении, отчего человеческое достоинство подвергалось унижению даже в сортире. Всё равно было только кошке: она ждала котят, и никакая домашняя экономия не волновала её дикую природу. Ежедневно для голоса и шерстяного блеска она съедала по сырому яйцу; насытившись, засыпала и во сне беззлобно рычала, отзываясь на возню пушистых плодиков.