Текст книги "Антикварная история"

Аленка

В понедельник хозяин камеи не явился. Во вторник – тоже. Лев Моисеевич пытался дозвониться, пару раз даже при Маше, но телефон был выключен.

Маша видела, что Суслина тревожит камея. Наверное, тот, что принес украшение, не похож на наследника царской династии. Мысленно она перебрала всех посетителей, появлявшихся в антикварном салоне в последние две недели. Только двое из них встречались с директором. Остальные просто покупатели. Первый был явно из проверяющих. Их Маша уже умела распознавать с первого взгляда. А вот второй… Маша старательно восстановила в памяти его облик. Лет тридцать пять. Довольно крепкий, коротко стриженный. Походка такая… вразвалочку. На правой руке татуировка. Она это заметила, когда, проходя мимо, мужик полез в карман куртки, словно хотел что-то достать. Нет, ни на коллекционера, ни на потомственного дворянина он похож не был. Скорее на простого работягу. На таксиста, например. Или на автомеханика. А почему, кстати, автомеханика? Ах да, руки у него такие, словно часто имеют дело с машинным маслом. Когда отец недолго работал в автосервисе, у него тоже такие были. С другой стороны, внешность никакой не показатель. Элеонора выглядит и ведет себя как королева, а на самом деле – из обычной семьи. Но в любом случае то, что у Льва Моисеевича есть насчет владельца камеи какие-то сомнения, можно понять. Она на его месте тоже засомневалась бы. Если, конечно, она думает на того человека.

Лев Моисеевич ждал среды, чтобы увидеть заключение Музыканта, но вместо этого в магазин пришел Диман Ширяев.

Машу он увидел сразу, благо она стояла у витрины перед самыми дверями, и, подойдя, уставился наглыми ментовскими глазами. Сейчас отпустит тупую шуточку, причем так, чтобы всем было хорошо слышно. Маша собралась с духом и посмотрела посетителю прямо в глаза.

В них вопреки ожиданиям читалось некоторое удивление, а на физиономии – что-то похожее на легкое остолбенение. С чего бы?

– Добрый день, чем могу помочь? – начала она.

– Я это… Здравствуйте. – Диман кашлянул.

– Хотите что-то приобрести? – Маша дежурно улыбнулась.

– Нет. Я это… – И снова кашлянул.

Маша подняла бровь.

– Короче, – наконец взял себя в руки Диман, – капитан Ширяев, следственный комитет. Мне ваш директор нужен. Позовите.

– Минуту.

Маша набрала номер.

– Лев Моисеевич вас ждет.

Маша сделала приглашающий жест и еще раз любезно улыбнулась. Ширяев, словно неохотно, проследовал в сторону директорского кабинета.

Что нужно от них следственному комитету? Изнывая от любопытства, она пару раз даже прошлась мимо кабинета Суслина. Нет, ничего не слышно.

Наташа позвала ее в торговый зал, и Маша ненадолго отвлеклась. Когда она снова посмотрела на часы, оказалось, что капитан проторчал у директора почти сорок минут. Ого! Не зная, что и думать, она вновь направилась в сторону кабинета начальника и тут же столкнулась с Ширяевым. Тот как будто только этого и ждал.

– Вы работаете здесь продавцом? – с ходу начал он.

– Продавцом-консультантом, – поправила зачем-то Маша.

– Ваша фамилия? – продолжил капитан и достал блокнот.

Маша почувствовала, что за ее спиной стало тихо. Наташа с Костиком так и замерли.

– А в чем дело? – строго спросила она.

– У нас есть к вам вопросы, – не менее строго ответил Ширяев.

– В связи с чем?

– Узнаете, когда придете в следственный комитет для беседы.

– А с какой…

– Прошу ответить на мой вопрос.

– Мария Николаевна Заречная.

Ширяев даже ухом не повел на фамилию. Только записал в блокнотик. Видать, излишками образованности не страдает.

– Жду вас завтра по этому адресу. – Он протянул ей визитку и добавил: – Опаздывать не советую.

Маша чуть не послала капитана к черту, но вовремя прикусила язык.

Не хватало еще нагрубить следственному комитету.

Когда Ширяев, оглядев притихших сотрудников, не торопясь удалился, Маша кинулась ко Льву Моисеевичу.

Тот сидел за столом, задумчиво разглядывая его полированную поверхность.

– Лев Моисеевич, можно?

Суслин кивнул, не отрывая взгляда от столешницы.

– Что-нибудь случилось? Извините, может, не стоит спрашивать, но… я волнуюсь.

– Пока не стоит, хотя… Честно признаюсь, сам в полнейшем раздрае.

– Я могу узнать, чего хотел от вас Ширяев?

– Ты его знаешь?

– Сталкивались на тренировке.

– Ах да. Я и забыл, что ты у нас Джеки Чан.

– Джеки Чан в другом стиле работает. Я – Стивен Сигал.

– Хрен редьки не слаще.

– Это точно.

Наверное, Лев Моисеевич не хочет обсуждать с продавцом то, зачем приходил капитан Ширяев. И чего она полезла со своими вопросами! Совсем забыла, что надо соблюдать субординацию. Разбаловал ее директор!

– Он приходил по поводу Аленки.

– Ка… какой Аленки?

– Оказывается, хозяина нашей камеи убили.

– Ничего себе! – ахнула Маша. – И при чем тут мы?

– У него в телефоне наш номер. Капитан хотел выяснить, зачем он сюда звонил и приходил ли в салон. Врать не было смысла, и я смиренно покаялся. Да, говорю, звонил и приходил.

– Вы сказали про камею?

Суслин поднял на нее глаза и закрыл рукой левое ухо. Словно не хотел, чтобы его главный воспринимающий орган услышал то, что он собирался сказать.

– Ничего я ему не сказал. Ни единого словечка. Врал, как барон Мюнхгаузен. На голубом глазу. Набрехал, что тот искал подарок для женщины. Редкую вещь. Я взялся ему помочь.

– Почему? – Маша затаила дыхание.

– Вовремя понял, что эта Аленка нашей камее не хозяин.

– Да почему Аленка? Он голубой, что ли?

– Фамилия этого мужика – Васнецов. Насчет голубого – не знаю. Аленка – его воровская кличка, или, как сказал капитан, погоняло. По названию известной картины, как я понял. Васнецов – вор и бандит. Вчера его зарезали на какой-то хате.

Маша посмотрела на директорское ухо, закрытое ладошкой, и уточнила:

– Вы не отдали камею, потому что уверены: к убийству она отношения не имеет, или наоборот?

– Просто испугался, что ее заберут, засунут в пакетик, приобщат к делу, положат в сейф и благополучно забудут. А мы никогда не узнаем, откуда она взялась. Она пропадет еще на сто лет! Или на триста!

– Лев Моисеевич, но ведь это опасно!

– Сам знаю! Но что мне было делать? Ясно как дважды два, что Аленка у кого-то ее украл. Или ты считаешь, что он законный владелец?

– По правде, мне показалось, что на наследника царских драгоценностей он не похож.

– Вот именно.

– Но мы с вами тоже не имеем на нее права, – тихо сказала Маша.

– Ты что, думаешь, я ее прикарманить решил?

Именно так Маша и подумала, но сказать не решилась.

Лев Моисеевич отпустил свое ухо и уставился на Машу.

– Ты что, Муся, считаешь меня таким же ворюгой, как эта Аленка?

– Да что вы, Лев Моисеевич! – пошла на попятный Маша, хотя ничего иного предположить не могла.

Директор вперил в нее подозрительный взгляд. Она преданно вытаращила честные глаза.

Лев Моисеевич оставил в покое ухо и задумчиво провел рукой по плеши.

– Эта камея не просто вещь с историей. Ну, императрица и все такое… Она удивительна и прекрасна сама по себе. Вот посмотри. Сардоникс как основа, а в оправе – рубины и бриллианты. Индийский сардоникс в качестве материала для камеи очень удобен. Многослоен, разнообразная цветовая гамма: сочетает белый, желтый, красный и коричневый слои. Взгляни.

Маша сунулась поближе.

– Видишь? Слои тонкие, но яркие. Изображение Александры Федоровны очень живое и выразительное. Черты лица переданы изумительно! Рубины и бриллианты чистой воды, хотя и не очень большие. Все безупречно! Но дело даже не в этом. Не знаю, смогу ли объяснить тебе, Муся, но эта камея создана с любовью. Разумеется, русская императрица некачественную вещь на шею не повесит. Работа тонкая, мастерская. Камни, само собой, отличные. Но есть что-то еще. В нее вложено много личного. Это почти невозможно как-то обосновать, можно только почувствовать. Тут пахнет любовью, дорогая Муся. Да-с. Любовью. И мне ужасно хочется убедиться, что чутье меня не обманывает. Глупо. Понимаю. И опасно. Но я не смог. Не смог отдать камею просто так, как какой-нибудь «вещдок»! К тому же никто не доказал, что камея связана с убийством бедной Аленки. Возможно, я пострадаю от своей опрометчивости, но Рубикон перейден, и будем надеяться, что Бина Рафаэльевна об этом никогда не узнает, – неожиданно закончил Лев Моисеевич.

Маша посмотрела в блестящие подлинным вдохновением маленькие коричневые глазки.

– И что мы собираемся делать?

– Мы дождемся результатов экспертизы. Мы узнаем о камее все и тогда решим, какого будущего достойна эта вещь!

– А я зачем вам нужна?

– Как зачем? – искренне удивился Лев Моисеевич. – Ты будешь моей сообщницей! Кто-то ведь должен прикрывать мои противоправные действия!

Маша поперхнулась.

– Вы шутите?

– Ничуть.

– И как я это буду делать?

– Отвлекать милиционэров! – упирая на букву «э», уверенно заявил директор.

И видя, что Маша смотрит на него очумелым взглядом, пояснил:

– Тебя вызвали на допрос, так?

Маша кивнула, все еще не понимая, о чем ей толкует Суслин.

– А ты не удивилась, что вызвали только тебя? Ни Наташу, ни Константина в следственные органы не пригласили. Почему?

Маша оторопело посмотрела на Льва Моисеевича.

– Ааа… Вот то-то!

Суслин потряс перед ней пальцем.

– Да что то-то? – рассердилась она.

– Вот непонятливая! Сразу видно, невинная девица! К появлению в магазине Васнецова ты имеешь отношение не больше, чем остальные. К тому же я заявил, что Васнецов общался лишь со мной и более ни с кем. Однако капитан все же вызвал на допрос именно тебя. Повторяю, почему? Все очевидно. Ты ему понравилась. Не нужен ему никакой допрос. Ему нужна ты! Вот поэтому…

– Лев Моисеевич, у вас что, крыша поехала?! – не выдержала Маша. – Если Ширяев вызвал меня, то только потому, что я стояла ближе всех к вашему кабинету на тот момент! Завтра он вызовет всех остальных! И Наташу, и Костика, и вашу ненаглядную Изольду! Вы как ребенок, честное слово! У них просто метода такая! Одного вызывают, а другие пугаются, начинают дрожать, а потом быстренько колются на допросе!

Лев Моисеевич схватил ее за руку и сжал так крепко, что она охнула.

– Нельзя никого вызывать! Ты должна убедить капитана, что вы все ничего не знаете! Ведь так и есть на самом деле!

– Я не смогу ни в чем его убедить, поверьте! Он хам и шовинист! Он будет передо мной выделываться до упора!

– Тем лучше! Пусть выделывается, выкаблучивается, выпендривается! Нам именно это и надо! Когда мужчина распускает павлиний хвост, мозги у него отключаются автоматически!

– Да вы соображаете, о чем просите?

– Разумеется. Это и называется сообщничеством!

Маша подняла глаза и с тоской поглядела на потолок. Ну как объяснить этому невозможному Льву Моисеевичу, что ни на что подобное она не способна?

Она посмотрела на директора. Вид у него был самый решительный.

– Ну хорошо. Допустим, у меня это получится. Музыкант должен прислать заключение сегодня. Что дальше?

– Отлично! Будем плясать от того, что выяснит наш уважаемый профессор. Ждать осталось недолго.

Людвиг Гильберт

Однако звонок Музыканта их разочаровал. Профессор решительно потребовал дополнительного времени, заявив, что экспертиза вещи такого уровня должна быть безупречной.

Лев Моисеевич поохал, сетуя, что владелец камеи будет недоволен, но согласился подождать еще неделю.

– Ну что ж, – резюмировал он, повесив трубку вычурного аппарата начала двадцатого века, стоявшего на директорском столе, – все к лучшему! Чем качественнее Музыкант сыграет, простите за каламбур, свою партию, тем легче будет понять, что нам делать с этой прекрасной, дивной, великолепной камеей! Все идет отлично!

– Вашими устами, Лев Моисеевич, только мед пить!

– Не гунди, Муся! Я верю в Тору и наш успех!

Маша только головой покачала.

Положив трубку, Яков Михайлович еще минуты три задумчиво смотрел на свой новенький и дорогой телефонный аппарат, а потом встал, подошел к окну и стал любоваться на ноябрь.

В Петроградском районе из-за близости к Финскому заливу и двум Невкам – Средней и Малой – всегда холодней и ветреней, чем в других частях города. По крайней мере, Якову Михайловичу хотелось так думать. Знакомые не раз предлагали ему перебраться поближе к цивилизации, да и возможности были, но квартира на Петроградке была еще прадедова, с корнями, уходящими в дореволюционные времена, и Музыканту нравилось считать, что он продолжатель традиций рода и в каком-то смысле страстотерпец, потому что живет в немодном районе и терпит неудобства из-за ветров и холодов. Все это были, конечно, глупости, но, честно говоря, развлечений у одинокого доктора наук было не так уж много, поэтому размышления на эту тему веселили его долгими вечерами.

Снег за окном, как и всегда на Петроградской стороне, не просто шел, а куда-то несся, словно боялся не успеть. Старые рамы поскрипывали, из щелей ощутимо дуло. Почему он не сказал Суслину: камея не та, что носила императрица? Ведь со вчерашнего дня он в этом абсолютно уверен. Похожа, да. И очень. Но не та. Хотя автор у них, несомненно, один.

Причем суслинская камея отнюдь не копия той, первой. Автор не пытался добиться абсолютного сходства, да это и невозможно, когда речь идет о натуральных камнях. Сардоникс, рубины, бриллианты. Тут Суслин разобрался бы лучше, но он и сам знает, что двух одинаковых камней в природе не бывает, и если автор задумал сделать точную копию изделия, ему придется очень постараться. Однако, внимательно изучив изображения обеих камей, Яков Михайлович пришел к заключению, что мастер не ставил задачу сделать их идентичными. Он изготовил две камеи, сделав их похожими друг на друга, но не скрывая различий. Зачем ему это понадобилось? Возможно, он собирался предложить той, для кого камея изготавливалась, выбор? Да нет, если речь идет о подарке персоне такого уровня, как жена императора, это не принято. Даже наоборот! Получая подарок, императрица должна быть уверена, что вещь единственная в своем роде! Иначе может случиться такой конфуз, что дарителю не поздоровится!

Так зачем же Людвиг Гильберт родил для императорской камеи сестричку?

Имя автора камеи Музыкант выяснил довольно быстро.

Ювелирный дом Гильбертов славился не только в герцогстве Гессен, но и во всей Германской империи с незапамятных времен. Геммы, выполненные из резного полудрагоценного камня с выпуклым изображением, иначе говоря – камеи, были их визитной карточкой.

Людвиг Гильберт, продолжатель славного рода, родился в тысяча восемьсот семьдесят втором, в один год с Алисой Гессенской, будущей супругой Николая Второго, и даже в том же городе – Дармштадте.

Яков Михайлович выяснил, что Гильберты приходились Гессенам дальней родней по линии герцогини Вильгельмины Баденской, известной тем, что бросила законного мужа и практически открыто жила со своим камергером бароном Августом фон Сенарклен де Гранси, исправно рожая детишек, которых ее старый муж Людвиг всех до единого признал за своих.

Людвига, кстати, и назвали в честь покладистого рогоносца, что, впрочем, не помешало молодому Гильберту счастливо жениться и прожить в браке со своей Августой добрых пятьдесят лет.

Возможно, именно родство стало причиной того, что когда после дифтерии тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, унесшей жизни матери и сестры Алисы, ее забрала к себе бабушка, королева Великобритании Виктория, Гильберты отправили туда же своего единственного сына. Людвиг жил недалеко от Осборн-хауса на острове Уайт, где обитала Алиса Гессенская, и был участником ее детских игр.

Потом их пути разошлись надолго, но, видимо, связи они все же не теряли, поэтому в тысяча девятьсот двенадцатом году на тезоименитство, которое Александра Федоровна отмечала двадцать третьего апреля в память мученицы Александры, Людвиг Гильберт преподнес подруге детства драгоценную камею.

Императрица там изображена в профиль и в том возрасте, когда она еще была юной Алисой Гессенской. Поскольку ювелирный дом Гильбертов не являлся поставщиком двора, Людвиг не мог использовать официальный вензель императрицы или ее шифр, поэтому на оправе камеи в окружении драгоценных камней он выгравировал две буквы – А и Г. Алиса Гессенская.

В том, что подарок понравился императрице, сомневаться не приходилось. Даже находясь под арестом в трагические дни семнадцатого года, Александра Федоровна надевала кулон с камеей, и не только потому, что он напоминал о временах, когда она была безусловно счастлива, но и оттого, что подарок этот она получила из рук преданного друга детских лет.

Выяснив обстоятельства появления камеи среди украшений императрицы, Яков Михайлович был растроган. История привязанности двух людей столь разных судеб длиною в несколько десятилетий была светлой и грустной одновременно.

Людвиг Гильберт скончался в почтенном возрасте в своем доме в том же Дармштадте. Наверняка он знал, как трагично закончились дни его подруги Алисы, и горевал о ней. Думал ли он о том, что стало с его подарком?

И для кого он изготовил вторую камею?

Яков Михайлович решил, что непременно это выяснит, тем более история камеи – прекрасный повод обратиться за помощью к Тате.

Музыкант не был затворником и женщин любил всегда, но по-разному. На заре туманной юности, в далекие студенческие годы он женился на пустоголовой милашке Наденьке, надеясь, что со временем эта пустоголовость перейдет во что-то более или менее интеллектуальное. Но чуда не случилось, и Наденька ушла к Ашоту, которому нравилась ее попа.

Эту потерю Яша пережил достойно, но больше жениться не спешил. Все выбирал. Ну а потом начались диссертации, конференции, публикации и лекции. Женитьба перестала быть актуальной темой в жизни известного ученого Якова Михайловича Музыканта.

И вот, когда собственное будущее представлялось ему вполне определенным, появилась Тата.

Даже не появилась, а возникла из мрака университетской библиотеки, в которой в тот знаменательный день перегорели пробки.

Музыканту срочно понадобилась монография одного из коллег, он прибежал в библиотеку и стал требовать разыскать нужную ему работу немедленно. Невидимая в темноте новая сотрудница занервничала, стала что-то объяснять, он раскричался, зачем-то стал грозить ей увольнением, она что-то расстроенно лепетала… Тут зажегся свет, и он увидел Блаженную Беатрису Россетти.

Не картину, конечно, а женщину, как две капли воды похожую на Элизабет Сиддал, жену Данте Россетти, его вечную музу и модель многих художников братства прерафаэлитов. Чудесные золотые волосы, как у ангелов на полотнах эпохи Возрождения, нежное лицо и огромные серые глаза. Яков Михайлович обожал прерафаэлитов в целом и Джона Милле в частности. Особенно ценил «Офелию», которую тот писал как раз с Лиззи. Но в этот раз перед ним предстала именно Беатриса. Печальная и смиренная перед лицом неизбежности, с возведенными к небу страдающими очами.

Его оцепенение длилось так долго, что Лиззи, которую, как выяснилось, в миру звали Тата, совершенно растерялась. И только увидев в ее глазах слезы, Музыкант пришел в себя настолько, чтобы извиниться за свою несдержанность и в самых изысканных выражениях попросить не беспокоиться насчет монографии. Он придет за ней в другой раз.

Другой раз наступил на следующее утро.

Явившийся к открытию библиотеки Яков Михайлович был абсолютно уверен, что влюблен окончательно и бесповоротно.

Однако, хотя это случилось два года назад, их с Татой отношения по сию пору пребывали в зачаточном состоянии. Нет, она не была замужем и на вспыльчивого профессора смотрела вполне благосклонно, но Яков Михайлович все еще не мог преодолеть шока, который настиг его тем знаменательным днем. При встрече с Татой он трепетал и волновался так, что общение становилось мучительным для обоих.

Однако он использовал любую возможность, чтобы обратиться к ней. Хоть за чем-нибудь. В этот раз – за помощью в разгадывании тайны камеи.

– Да будет так! – вслух сказал Яков Михайлович и набрал заветный номер.

Кроме необыкновенной красоты, Тата обладала еще несколькими исключительными качествами – она была на редкость терпелива и могла найти что угодно где угодно. Сегодня это было кстати как никогда.

Рассказывая Тате историю камеи, Яков Михайлович увлекся, поэтому волновался меньше, чем обычно, и это было шагом вперед. Тата очень быстро поняла стоявшую перед ней задачу, обещала, что займется поиском немедленно, и в конце сказала:

– Я позвоню вечером и все расскажу.

От этих слов, сказанных, как ему померещилось, интимным тоном, у профессора по спине пробежала большая стая очень крупных мурашек, он покраснел – хорошо, что они говорили не по видеосвязи, – и, пролепетав невнятное «буду ждать», отключился. Уф!

Яков Михайлович уже знал: когда Тата начинала что-то искать, то пропадала со всех радаров. Конечно, можно увидеться с ней в библиотеке, но по опыту известно, что лучше этого не делать. Следовало набраться терпения и ждать. Суслин дал ему неделю, значит, как минимум дней пять Тату дергать не стоит. Потом она позвонит сама.

Тата позвонила к концу пятого дня.

Яков Михайлович не смог сдержаться и буквально завопил в трубку:

– Говорите быстрей, в чем интрига! Я просто изнемогаю от нетерпения!

– Да нет никакой интриги, Яков Михайлович, – с ходу вступила Тата. – Все очень просто. Дело в том, что Анна Гильберт, единственная дочь ювелира, в профиль была очень похожа на Александру Федоровну в юности. Гильберт заметил поразительное сходство и изготовил еще одну камею. Для дочери. И выгравировал те же буквы – А и Г. Анна Гильберт. Понимаете? Алиса Гессенская и Анна Гильберт были не только похожи. Совпали их инициалы. Может, именно это удивительное обстоятельство и стало причиной появления второй камеи. Людвиг мог не опасаться. Шанс, что камеи когда-нибудь встретятся, был ничтожным.

– Как же камея Анны попала в Россию?

– Это очень интересная история. Дело в том, что в четырнадцатом году, перед самой Первой мировой, совсем молоденькая Анна вышла замуж за Николая Соболева, офицера лейб-гвардии Измайловского полка. По-моему, он тогда уже был в чине подполковника, следовательно, намного старше жены. Жила семья в Петербурге, недалеко от Троицкого собора, вблизи казарм, где размещались измайловцы. Через год у них родился сын Сергей.

– Смею предположить, что подарок отца она привезла с собой в Россию.

– Думаю, это самое логичное объяснение.

– Забавно! Жена одного из командиров полка, к которому приписан цесаревич Алексей, вполне могла надеть подарок отца на какой-нибудь прием. А на приеме могла появиться императрица. И тоже надеть кулон с камеей. Пути Господни неисповедимы! А наивный Людвиг был уверен, что камеи никогда не встретятся!

– Я тоже об этом подумала, но никаких свидетельств не нашла.

– И что же случилось с камеей Анны дальше?

– Увы, информации не так много, и касается она Николая Соболева. Дело в том, что осенью семнадцатого года во время военных действий он перешел на сторону противника. Короче говоря, сбежал к немцам.

– Штаб-офицер императорского гвардейского полка стал предателем? Это вы хотите сказать? – ошарашенно выдавил Яков Михайлович.

– Искала сведения об Анне и случайно наткнулась на сообщения в газетах. Полковника Николая Соболева заклеймили как предателя родины и офицера, изменившего присяге.

– Непостижимо!

– Почему? У семьи тесные связи с Германией. Жена немка, богатый тесть. А в России уже революция и у власти большевики.

– Когда это было?

– Конец октября семнадцатого.

– Анна тоже уехала?

– Самое поразительное, что нет. Осталась в Петрограде, но поменяла фамилию себе и сыну.

– Снова стала Гильберт?

– Да. Наверное, хотела разорвать связи с мужем-предателем.

– Скорее защитить себя и сына, чтобы пальцем не тыкали.

– Возможно, но ей это не помогло. В начале двадцатых годов Анна Людвиговна Гильберт арестована и расстреляна.

– Расплатилась за преступление мужа?

– И не только она. Их с Соболевым сын также был репрессирован. В тридцать седьмом. Нашла в списках.

– А камея?

– Нигде не всплывала и никогда не продавалась. Я хочу сказать, легально.

– Знаете, Тата, что меня удивляет? Камея превосходно сохранилась. Ни пыли, ни грязи, ни царапин. Камни, оправа выглядят как новенькие. Просто идеально для ста лет безвестности.

– Хотите сказать, что за украшением тщательно ухаживали?

– Во всяком случае, берегли. Можно сказать, как зеницу ока.

– Если она была владельцу так дорога, почему же он решил ее продать? И именно сейчас?

– Черт его знает.

– А кто вам заказал экспертизу камеи? Не владелец?

– Нет. Ко мне обратился директор антикварного магазина. Имя владельца не назвал, но, судя по тому, что потребовалась тщательная экспертиза и я даже получил неделю отсрочки, он, по моим ощущениям, не уверен в безусловно легальном происхождении украшения.

Они замолчали, потому что обоим пришла в голову одна и та же мысль.

– Так камея краденая? – наконец озвучила ее Тата.

Яков Михайлович медленно и задумчиво поднял брови.