Текст книги "Антикварная история"

Капитан

Насчет «выделывания» Ширяева она ошиблась. Капитан был строг, суров и официален. Должно быть, народу многовато в кабинете, решила Маша и немного успокоилась.

В большом помещении стояло столов шесть, и за каждым сидели сотрудники следственного комитета. Некоторые вели беседы с посетителями. Странно, разве следователи, или как их там, оперативники, не должны носиться по городу в поисках улик и доказательств? Или они раскрывают преступления, не вставая из-за стола?

Пока она над этим размышляла, Ширяев положил перед собой несколько чистых листов, проверил, пишет ли ручка, и поднял на нее глаза.

Красивые, темно-серые, словно стальные. И ресницы красивые. Черные и длинные, как у девушки. Но рожа все равно противная. Наглая и циничная. И весь он с головы до ног наглый и циничный! Даже хуже! И пусть не воображает, что она польстится на его красивые глазки!

Распалив себя, Маша ответила Ширяеву свирепым взглядом и гордо выпрямилась на неудобном жестком стуле. Диман даже отпрянул от неожиданности. Ничего себе! Чего это она? Он еще даже не начал!

Кашлянув, капитан Ширяев взял себя в руки и начал со стандартных вопросов:

– Назовите полное имя, фамилию, дату рождения.

Маша стала отвечать и постепенно успокоилась. Когда капитан наконец перешел к вопросам по существу дела, она вполне контролировала свое состояние и отвечала четко, без запинки.

Видела ли она этого человека? Нет, не видела. Слышала ли от директора фамилию Васнецов? Ни разу. Называли ли ее другие продавцы? Никогда. Известно ли ей, зачем он приходил к директору? Да откуда, если она его никогда не видела? Уверена ли она, что этот человек в магазине не появлялся? Во всяком случае, она его не видела.

Очень быстро Ширяев исчерпал запас вопросов и попросил ее расписаться внизу листа. Она поставила подпись и посмотрела вопросительно.

– Вы свободны, – сказал капитан и стал смотреть в исписанные листы.

Маша направилась ко входу, мечтая только об одном – скорее выбраться из этого душного во всех смыслах кабинета.

На крыльце она остановилась и вдруг почувствовала дикое желание закурить. Она в жизни не держала в руках сигарету, поэтому страшно удивилась. Вот так и становятся неврастениками! Уже на покурить тянет! А потом на что? На водку?

Не успела Маша ужаснуться этой печальной перспективе, как ее окликнули. Машинально обернувшись, она увидела выходящего из двери Ширяева, и ее лицо вытянулось. Как? Еще не все?

– Не пугайся, я не по делу.

Так они на ты? А в кабинете называл гражданкой Заречной!

– Ты сейчас куда? – продолжал Диман, оглядываясь по сторонам.

– Ммм… Домой, наверное.

Он словно только этого и ждал.

– Давай подвезу!

Щас!

– Не стоит. Я как-нибудь сама.

Маша решительно двинулась прочь, но ее тут же поймали за рукав.

– Да чего ты! Боишься меня, что ли?

На слабо хочет взять?

– Конечно, боюсь. Ты у нас приличным поведением не славишься. С девушками не церемонишься. Грубишь. Хамишь. За рукав хватаешь.

– Все-все, сдаюсь! – Ширяев рассмеялся и посмотрел весело. – Признаю ошибки молодости! Прости!

– Бог простит, – сурово ответствовала Маша и снова двинулась прочь. Может, уже отвяжется?

– Ну не отказывайся. Прошу. Клянусь, что просто довезу до дома.

Маша обернулась и посмотрела на капитана испытующе. Он сделал честное лицо и для усиления эффекта поморгал. Позер, подумала Маша, но не смогла удержаться от улыбки. Все-таки ресницы у него чудесные!

Оказалось, у Ширяева отличная машина. Большая, красивая и, как определила для себя Маша, ухоженная. Она с удовольствием забралась на переднее сиденье и скомандовала:

– Вперед и с песней!

Счастливый капитан нажал на газ.

«Скоро буду дома», – расслабленно подумала Маша.

И опять ошиблась. Все-таки не зря Ширяев работал в таком месте. Во время пути он все же уболтал ее заехать на чашку кофе в ресторан. Сама не понимая почему, она согласилась.

Кофе оказался очень горьким и кислым, поэтому пришлось заедать его пирожными. Вот те были на редкость хороши! Пришлось заказать еще!

Ширяев даже почти уговорил ее выпить по бокалу вина, но тут она заартачилась. И насторожилась. А не собирается ли он по пьяной лавочке вытянуть из нее то, чего она говорить не собирается? Про Аленку и камею, например. Маша сразу отвергла все попытки задержать ее еще немного и потребовала выполнения обещания доставить ее домой в целости и сохранности.

Ширяев подчинился без особой радости.

У дома он выскочил из машины, чтобы проводить до парадного. Он еще поспрашивал ее о тренировках и наконец замолчал. Маша, томившаяся от желания поскорей очутиться в своей каморке, подняла на капитана усталые глаза и увидела, что он напряженно смотрит на ее губы. Раздумывает, не пора ли лезть с поцелуями, догадалась она.

– А ты не пробовал заняться мисоги?

– Чего?

Капитан с трудом оторвался от предмета своих вожделений и снова поморгал девчачьими ресницами.

– Мисоги – это обряд очищения холодной водой в Японии. Ну, типа ритуал такой. Сначала в горах проводится практика воздержания от излишеств, а потом – омовение в водопадах, расположенных в святых местах. Немного на наше купание в проруби на Крещение похоже. Там тоже сначала постятся. Говорят, отличное средство для познания чистого опыта и подлинной истины. Не слыхал?

Ширяев посмотрел непонимающе и вдруг хмыкнул.

– Намекаешь, что я слишком несдержан? Типа тороплю события?

Маша улыбнулась.

– Пока, капитан.

И закрыла за собой дверь. Уф!

Ей казалось, что поединок выигран вчистую. Если Ширяев не дурак, то поймет, что она не намерена развивать отношения. В этом случае она его больше не увидит. Ну, если только он снова не вызовет ее на допрос.

Однако оказалось, что на стороне капитана действуют могущественные силы в лице Льва Моисеевича.

Как только она явилась на следующий день на работу, он вызвал ее в кабинет. Сначала долго выспрашивал, что она сказала в следственном комитете, а когда узнал, что они провели с Ширяевым вечер, вдруг задумался. Долго жевал губами, а затем произвел странные действия. Почесал лысину, вспушил остатки волос на затылке, потер левое ухо, пригладил пальцами кустистые брови и сделал доброе лицо. Наблюдая за непонятными манипуляциями, Маша насторожилась. Чего это с ним?

Все разъяснилось, когда Лев Моисеевич поинтересовался, когда они увидятся с «милиционэром» в следующий раз. Маша не сразу догадалась, зачем директору это знать, а поняв, сразу рассвирепела.

– Лев Моисеевич, я вас укушу, честное слово! Чего вы суете мне этого Ширяева?!

– Я? Сую? Да ни боже мой! Я просто интересуюсь на предмет ваших совместных планов!

– Каких таких планов? Нет никаких планов! Вы что, сводничать собираетесь?

– Какой ужас ты говоришь, Муся! Я всего лишь беспокоюсь за невинное дитя!

– Ага! Так я и поверила! Честное слово, я пожалуюсь на вас Бине Рафаэльевне!

Угроза прибегнуть к заступничеству Мудрости Вселенной, как всегда, подействовала на директора отрезвляюще.

– Зачем сразу ябедничать, Мусенька? Да еще на такой верх! Я же без очень задней мысли спросил! Может быть, не глубоко подумав! Просто волнуюсь за тебя, и все!

– А кто предлагал мне соблазнить Ширяева, чтобы отвести от нас подозрения в связи с Аленкой?

– Я?! Соблазнить?!

У Льва Моисеевича глаза вылезли на лоб, а сам лоб сложился гармошкой.

– Ну, голову задурить! Это одно и то же! А теперь взялись волноваться? Это, Лев Моисеевич, лицемерие!

Директор немедленно прикрыл левое ухо ладошкой. Не хватало еще слушать напраслину и хулу!

– Это перебор, Муся!

Но Маша уже разошлась:

– Ну и пусть перебор! Я этого Ширяева на дух не переношу, а пришлось его весь вечер терпеть! Ради чего, я спрашиваю, а?

– Ради дела, Мусенька, только за-ради святого дела сохранения подлинных ценностей от утери и забвения потомков!

– Ну так я уже все сделала! На допросе сказала так, как вы просили!

– Это ты молодец, Мусенька! Большая молодец! Я только за то говорю, что мы должны быть в курсе, как продвигается дело дальше! Только за это! И ни разу за то, чтобы быть соблазненной этим кошмарным капитаном!

Лев Моисеевич распереживался не на шутку, и Маше стало жаль старика. Чего она, в самом деле? Ведь ей тоже ужасно интересно узнать, имеет ли смерть Васнецова отношение к камее.

– Хорошо, Лев Моисеевич, я подумаю. Может, представится случай все выяснить.

Суслин сразу успокоился и повеселел.

– Вот именно, Муся! Именно, если представится случай! Если представится, то мы все будем очень довольны!

Маша вздохнула. Случай, может, и представится, только сумеет ли она использовать его так, чтобы потом не пожалеть? Что касается Ширяева, то не так уж он кошмарен. При всем своем ментовском цинизме и хамстве парень он вполне порядочный. Это понятно даже при ее минимальном опыте отношений с мужчинами. И потом, она может ошибаться, но, кажется, взаправду ему нравится. Без дураков.

А если так, то к чему эти встречи могут привести?

Маша задумчиво почесала нос.

Может попробовать встретиться словно случайно и мимоходом спросить, как идет следствие? Пустой номер! Диман – профессионал и быстро догадается, что у нее в этом деле свой интерес! Ведь тонко вести игру она не сумеет! Только наведет на них подозрения! А если не расспрашивать, то он подумает, что нравится ей! Еще хуже! Капитан не из тех, кого можно держать за подружку. С таким два раза пройдешься, и он заявит на нее права.

Георгиевское оружие

Ее потуги выстроить концепцию отношений с капитаном Ширяевым прервал директор, который копошился у большого сейфа.

– Поди сюда. Смотри.

Лев Моисеевич достал из сейфа что-то длинное, завернутое в кусок замши. Маша подошла и наклонилась. Директор развернул полотно, и она увидела саблю.

– Это знаменитое Георгиевское оружие. Золотая сабля.

Лев Моисеевич осторожно вынул клинок из ножен.

– Откуда она?

– Наследник хочет продать.

– Дорогая вещь.

– Не то слово, – кивнул Лев Моисеевич. – Дорогая и старинная. Практически музейная. Я хочу, чтобы ты занялась этой саблей. Ты же архивист. Надо вытащить на свет божий ее подноготную.

– Так для этого есть специалисты. Я-то кто?

– Я бы не хотел обращаться к специалистам официально. Не хочу светить эту вещь.

Опять?

– Почему, Лев Моисеевич?

– Осторожность, дитя мое, во всем нужна осторожность.

– Боитесь, что снова столкнемся с криминалом?

Лев Моисеевич почесал левое ухо, но закрывать ладошкой не стал.

– Да на первый взгляд тревожиться не про что. Документов на оружие наследник, к сожалению, не имеет, но оно и понятно. За столько лет потерялись, конечно, но имеются фотографии и другие подтверждения.

– Что за подтверждения? Покажите.

Лев Моисеевич достал папку и вынул несколько листов. Оказалось, это сканы фотографий и документов. Вот бравый красный командир стоит, подкручивая ус. Другой рукой он держится за эфес сабли. Внизу надпись: «Салон А. Киприани». А вот тот же снимок с увеличенным изображением оружия. Эфес с надписью «За храбрость» виден довольно четко. Сканирована и обратная сторона фотографии. Фиолетовыми чернилами небрежно написано: «Киев 1919». Чуть ниже довольно разборчивая подпись – «Петр Стах». И клякса. Видать, непривычно было этому Стаху пользоваться чернилами.

Было еще несколько снимков. Фото тридцать седьмого года, сорок пятого в Праге. Даже шестьдесят пятого. На параде в честь Победы. Везде тот же самый человек, только седины и наград на груди все больше. И на каждом снимке Петр Стах стоит, придерживая рукой наградную саблю. Гордился ею, наверное. Конечно, золотое оружие абы кому не вручают.

Маша внимательно рассмотрела изображение. Нет сомнений, что оружие то же самое.

На других листах из папки были копии документов, которые подтверждали, что Петр Андреевич Стах в тысяча девятьсот десятом году зачислен в лейб-гвардии Измайловский полк первой пехотной дивизии в чине рядового, в тринадцатом году произведен в старшие унтер-офицеры, а в пятнадцатом – в фельдфебели. Был еще один документ – список награжденных во время боевых действий в девятьсот пятнадцатом году. Фамилия Стаха значилась под номером сорок шесть. Документ сохранился не полностью, перечень самих наград смазан. Видно, подмок и чернила расплылись. Но имена читались четко.

– Саблю принес праправнук героя. Зовут Петр Молохов. Имя дали, как нетрудно догадаться, в честь героического предка. Документы я проверил.

– Что же вас беспокоит, не пойму. Думаете, эфес не настоящий, не золотой?

– Да в том-то и дело: самый что ни на есть настоящий! Настоящей некуда! И это само по себе рождественское чудо!

– Вы меня с толку совсем сбили!

– Дело в том, что этот самый Петр Стах в царской армии дослужился до фельдфебеля. На современный лад – старшины. А Георгиевским оружием награждались только начиная с обер-офицеров, то есть с прапорщиков. От фельдфебеля до прапорщика дистанция, как говорил Фамусов, «огромного размера».

– Ничего себе. Выходит, сабля не его, не Стаха? А чья? – Маша с опаской посмотрела на лежащее перед ней оружие.

– Вот это ты и должна выяснить. Сразу скажу, будет непросто. Но ты же профессионал. Умеешь работать с архивными документами.

– Тогда уточним задачу. Я должна найти тех, кто был награжден Георгиевским оружием во время Первой мировой войны и понять, кому принадлежало именно это. Так?

Лев Моисеевич кивнул и поднял палец.

– Однако мы, прелестная Муся, можем сузить круг поисков. Во-первых, уже известно, что Стах служил в Измайловском полку. А во‐вторых, немаловажно, что эфес сабли именно золотой, а не позолоченный.

– Понимаю. Значит, награжденный был офицером высшего эшелона, например генералом.

– Только не генералом, что ты! Тем вручали не просто золотое оружие, а украшенное бриллиантами. И на эфесе вместо «За храбрость» писали, за какой именно подвиг он награжден. Наша сабля попроще, но эфес точно золотой, хотя по новому уложению тысяча девятьсот тринадцатого года позволялся позолоченный. Многие вообще брали награду деньгами и за пять рублей заказывали эфес и приборные части из металла с золочением, однако в качестве компенсации получали тысячу.

– Но владелец этой сабли экономить не стал и заказал золотой. Понты дороже денег?

Лев Моисеевич построжел лицом и посмотрел осуждающе.

– Только не для гвардейского офицера, милая Муся. Тем более не для измайловца.

– Простите, Лев Моисеевич, ляпнула по глупости.

Директор сухо кивнул, принимая извинения.

– Скорее всего, офицер действительно имел высокий чин, не ниже штаб-офицера, то есть начиная с майора, и был довольно богат. Но важно, моя юная соотечественница, другое. Георгиевское оружие можно было заслужить только кровью. И немалой. Так что забудь про понты.

Лев Моисеевич снова взглянул с обидой.

– Ну я же извинилась. Ну что вы опять, – заныла Маша. – Лучше скажите, откуда вы все это знаете.

– На заре туманной юности увлекался историей оружия. Кое-что помню. Например, то, что на эфесе Георгиевского оружия всегда изображали вензель императора, в царствование которого награжденный получил первый офицерский чин.

Маша еще раз посмотрела на лежащую перед ней саблю.

– Никакого вензеля нет.

– А жаль. Мы могли бы точнее установить личность владельца. Хотя это объяснимо. После Февральской революции новая власть выпустила распоряжение вензелей императоров на оружии не делать, оставляя чистый овал. Приглядись – и увидишь, что надпись просто стерта.

Лев Моисеевич задумчиво погладил лысину.

– Итак, твоя задача если не упрощается, то конкретизируется.

Муся кивнула.

– Я так понимаю: среди награжденных, предположительно это было в пятнадцатом году, измайловцев надо искать того, кто каким-то образом был связан с этим Стахом. Так, Лев Моисеевич?

– По крайней мере, с этого начнем, хотя Стах мог заполучить эту саблю гораздо позже и вовсе не от измайловца. Как-нибудь еще.

– Будем двигаться от версии к версии, – важно заявила Маша.

Лев Моисеевич повеселел.

– Ищи, дитя мое, мужчину. Это, по крайней мере, известно точно! И обязательно черноволосого и красивого!

Маша усмехнулась.

– Как вы это узнали?

Лев Моисеевич потер маленькие ручки.

– Это, дорогая Муся, очень увлекательная история, о которой ты вряд ли когда-нибудь слышала. Я имею в виду правила отбора новобранцев в гвардейские полки. Не слыхала?

Маша покрутила головой.

– Вообще, для службы в гвардии отбирались лучшие парни, так сказать, цвет русской молодежи. Даже рядовые. Новобранец должен быть чист лицом, хорошо сложен и совершенно здоров. Но это еще не все. В Петербурге стояло несколько полков двух гвардейских дивизий, и каждый полк имел свой типаж, который сохранялся и поддерживался в возможной чистоте. Семеновцы, например, были белокурые и, как предписывалось, синеглазые, под цвет воротничка.

Маша хихикнула.

– Да-да! Лейб-егеря были шатенами, широкоплечими и широколицыми. Московцы – рыжими, а в павловцы брали не очень высоких и обязательно курносых блондинов.

– Это еще почему?

– В память основателя – Павла Первого, который был курнос до безобразия. В гусары отбирались невысокие и стройные брюнеты, а в лейб-гренадеры – самые страшные.

– Ну а в измайловцы?

– Брюнеты и обязательно красивые. А в роту его величества – еще и бородатые.

– Это и на офицеров распространялось?

– Не так строго, но да. Не мог же командир быть неказистее своих солдат! Так что ищи красивого, Муся, и обрящешь!

Маша кивнула, как загипнотизированная, и вышла из кабинета. Разумеется, ей льстило, что директор дал поручение именно ей. К тому же она в самом деле профессиональный архивист. Да и задача не кажется чересчур сложной. Это тебе не Ширяева кадрить! Если она справится, то сможет в дальнейшем из продавцов вырасти в эксперта. А что? Вполне реально! Может быть, ей даже повысят зарплату!

В этом месте Маша очнулась и быстренько вытащила себя за волосы из сладких грез. Кто повысит? Суслин? Да он скорей удавится! Наверное, потому и поручил это дело ей, что платить не надо! Она же не официальный эксперт! Значит, фиг ей, а не зарплата!

Она вышла в торговый зал и занялась двумя покупателями, которым приглянулась жардиньерка из карельской березы конца девятнадцатого века.

Поиски

Маша думала о порученном деле целый день, и к вечеру у нее даже зуд в ладонях начался от нетерпения. Загадочная история сабли захватила так, что вечером, забрав сделанные для нее копии всех документов, она пулей понеслась домой и сразу засела за работу. Директор дал на все про все три дня!

Задача, казавшаяся ей вполне посильной, оказалась тяжелой, да настолько, что ей пришлось попросить у директора хотя бы день отпуска, чтобы не отрываться от компьютера двадцать четыре часа. Суслин дал два, но за свой счет. Маша мысленно чертыхнулась на скупердяя, но согласилась. А что ей оставалось?

Параллельно с раскопками в интернете она сделала запрос в архив, где подвизался однокурсник Пашка Григорьев. Архив был серьезный, а Пашка – нет, поэтому он долго канючил и отказывался что-либо делать. Пашка вообще напрягаться не любил. Маше это было хорошо известно, поэтому на крючок она сразу наживила жирного червяка в виде билета на ближайшую серию игр «СКА». Пашка тут же кинулся по следу золотой сабли.

Сама она тоже не теряла ни минуты. Хорошо, что дело было привычное. Другой на ее месте давно бы скончался от непосильных трудов, но Маша умела копаться в документах. Она не ела, не пила, почти не спала, и все-таки нашла.

К концу четвертого дня она была уверена, что владельца золотой Георгиевской сабли звали Николай Алексеевич Соболев.

С красными, как у кролика, глазами и синюшным от переутомления лицом она вошла в кабинет директора утром последнего отведенного ей на поиски дня. Суслин с кем-то разговаривал по телефону, но, увидев перед собой донельзя гордую Машу, сразу положил трубку.

– Неужели со щитом? – затрепетав от предвкушения чуда, спросил он.

– А вы сомневались? Вот вы все время…

– Сейчас не об этом, – разгадав, что за этой фразой последуют упреки в недооценке сотрудников или, чего доброго, обвинения в жадности, сразу прервал ее Лев Моисеевич. – Давай все, что нарыла.

Маша, как Паратов шубу перед Ларисой Огудаловой, раскинула перед директором плоды своих изысканий, и они вместе склонились над бумагами.

– Вот наградной лист. Видите фамилию полковника Соболева? В другой графе указано: Георгиевскую саблю он получил за то, что «в непрерывных боях под Красноставом в июле тысяча девятьсот пятнадцатого года доблестно отбил все настойчивые атаки немцев в превосходящих силах».

– Герой! – воскликнул Суслин.

– Этого самого героя через два с половиной года объявят предателем.

У Льва Моисеевича непроизвольно отвисла челюсть.

– Я нашла приказ командира полка Соколова от конца октября семнадцатого года. За измену присяге и родине. Сбежал к немцам. В ночь переворота, между прочим.

Лев Моисеевич все смотрел непонимающим взглядом и наконец выдавил:

– Черт-те что…

– Это еще не все сюрпризы, – жестко сказала Маша. – Денщиком у Соболева служил Петр Стах. Тот самый.

Бедный Суслин вытер с лысины пот и пожевал губами.

– Ну хорошо, – сказал он. – Пусть полковник Измайловского полка сбежал к врагу. Тьфу! Даже не выговаривается, ей-богу! А саблю что, оставил денщику по завещанию?

– Вот тут начинается полный провал. Черная дыра. Кстати, имя Петра Стаха впервые встречается в рассказе о знаменитом лыжном марш-броске разведчиков Измайловского полка, о котором зимой тысяча девятьсот четырнадцатого года трубили все газеты империи. Представляете, охотники полка прошли на лыжах более тысячи километров за двадцать три дня, сделав всего три привала по пять часов. Стартовали от Холмогор, родины Ломоносова, а финишировали в Царском Селе. Каковы?

– Богатыри! – гаркнул Лев Моисеевич.

– Кстати, командовал разведчиками штабс-капитан Соколов, тот самый, который позже объявил Соболева изменником.

– Значит, Стах был из разведчиков?

– Более того, родом из пластунов.

– Ого! Легендарные охотники! Об их мастерстве чего только не писали!

– Вот именно. Пластуны – не просто разведчики. Они что-то вроде современного спецназа. Причем славились не только тем, что убивали врагов бесшумно и хладнокровно, но и тем, что умели мастерски заметать следы. У них это называлось «лисий хвост».

– Это ты на что намекаешь? – прищурился Лев Моисеевич.

– На то самое.

– Ну-ну… продолжай.

– Выяснить, как Петр Стах из разведчиков попал к денщики к Соболеву, не удалось, но случилось это в конце пятнадцатого года. За два года до исчезновения Соболева. Причем теперь мне абсолютно ясно, что в боях под Красноставом он не участвовал. А летом пятнадцатого года разведчики были на другом участке фронта.

– Насчет денщика, кстати, странно. Это работа для рядового, ну или ефрейтора. Поди проштрафился наш Стах, и его разжаловали, – задумчиво сказал Суслин.

Маша полистала записи и внезапно улыбнулась.

– Бои под Красноставом действительно были знаменательными! Особенно пятого июля! Выстоять и победить под огнем германской артиллерии всех калибров – это вам не тьфу! Потом эту дату занесли в боевую хронику полка на табельный листок. Измайловцы даже песню сложили. Вот послушайте!

 
А в июле в Красноставе с вражьей гвардией сошлись —
Тут конец пришел их славе… больше с нами
                                                                 не дрались.
Здесь наш корпус молодецкий доблесть высказал
                                                                           свою —
Цвет всей гвардии немецкой лег костями в том бою.
 

И дальше:

 
Весь июль и август знойный, весь почти сентябрь
                                                                             сырой
Бой тянулся беспокойный, выбивал за строем строй.
 

Последняя строчка про то, что только за первый год войны гвардейская пехота потеряла треть кадровых офицеров и почти восемьдесят процентов рядовых. А в целом за годы Первой мировой Измайловский полк менял свой состав трижды! К шестнадцатому году отборная гвардия почти полностью полегла под немецкими пулеметами!

– Я смотрю, ты по-настоящему увлеклась темой! – радостно заявил Лев Моисеевич. – Прямо горишь, как красное знамя!

– Да, но сейчас речь не об этом. Николай Алексеевич Соболев воевал практически с первого дня войны. Дважды был ранен, получал награды, причем именно в честь побед над немцами! За четыре года у него не раз была возможность перейти линию фронта и не подвергать свою жизнь опасности ежеминутно!

– Не забывай, что в России сменилась власть и хранить верность было уже по сути некому!

– Про революцию он еще ничего не знал! Правительство сменилось в феврале! Николай Второй отрекся от престола второго марта. Можно было смело валить на запад! Но он остался. Был снова ранен, но даже в госпиталь ехать отказался!

– Потому и отказался, что готовил побег и не хотел далеко уезжать от линии фронта.

– Да зачем ему было ждать так долго?

– Не знаю! Момент выбирал!

Маша посмотрела на директора страшными глазами. Лев Моисеевич сразу струхнул.

– Я пытаюсь тебе оппонировать, только чтобы истина была бесспорной.

– Вы знаете, уже в эмиграции многие участники Первой мировой вспоминали, что подвиги русской гвардии попросту замалчивались прессой не без ведома правительства. В сборнике «Измайловская старина» я нашла стихотворение поручика Алексея Смолянинова. Там были такие строки:

 
Как вы решились без разбора
Коснуться доблестных имен
И грязью мелкого позора
Забрызгать славу их знамен!
 

Вам не кажется, что мы делаем то же самое? Мы верим в предательство Соболева, хотя вся его жизнь опровергает это! Мы верим не ему, а Стаху! Почему? Вы же сами говорили, что измена для настоящего измайловца просто невозможна! Помните, еще злились на меня?

Лев Моисеевич закрыл глаза. Маша молча смотрела. Наконец он взглянул на свою молодую сотрудницу и сказал:

– Ты права. Кому верить, как не Соболеву. И что нам делать дальше? Где искать доказательства?

– Везде, где только возможно. Первым делом я найду его потомков. У них с Анной был сын, значит, возможно, имелись и внуки.