Текст книги "Воспоминания о будущем"

– Ну, да! Конечно! Ее папаша – гачупин [5]5
   Презрительное название испанцев в Мексике.


[Закрыть] Паредес, – ответили ему.

Капитан Дамиан Альварес приобнял девушку:

– Не бойся, ничего с тобой не случится. Передадим тебя полковнику Хусто Короне.

Антония вновь задрожала. Мужчина прижал ее крепче.

Начинало светать, и они подъезжали к Тексмелукану, где их ждал полковник.

– Не отдавайте ему меня… Лучше возьмите с собой, – умоляла Антония.

Капитан не ответил. Он опустил взгляд, избегая ее глаз.

– Не отдавайте ему меня…

Альварес крепко прижал ее и поцеловал.

– Пожалуйста, оставьте меня с вами! – рыдала Антония.

Капитан, не отвечая, накрыл ее вновь и молча передал Короне. Сквозь ткань пленница чуяла запах застарелого перегара.

– Все вон! – приказал полковник.

Шаги капитана Альвареса стихли вдали. Запах перегара становился все крепче. Никогда прежде Антония не испытывала такого ужаса, даже той давней ночью, когда услышала пугающий вопрос:

– Антония, к тебе приходил уже Бледнолицый Монико?

В темном коридоре ее дома, полном ветвящихся теней, странные девочки тянули к ней любопытные лица и с нетерпением ждали ответа.

– Нет.

– Тогда не открывай, если постучит.

– Он спустится с луны и укусит тебя между ног. Кровищи будет!

Антония застыла в ужасе, не в силах двинуться, посреди клубящихся черных теней на белых стенах.

– Бледнолицый Монико приходит каждое полнолуние!

И девочки убежали.

Никогда прежде Антония не испытывала такого ужаса, ровно до тех пор, пока не осталась в полной беспомощности, обернутая покрывалом, перед полковником Хусто Короной. Он сдернул ткань, и незнакомые глаза, темные и маленькие, приблизились к ее губам. Антония вмиг покрылась ледяным потом и заерзала на кровати…

«Где же морской бриз? Задохнешься в этой долине…» В соседней комнате разговаривали.

– Иди, приведи гуэриту. Наверняка плачет.

– Не пойду я. Ты же знаешь, она кричит, как чокнутая, когда стучат в ее дверь.

Луиса нервно курила и смотрела на близняшек, лежащих в одной постели, полураздетых, с нежными грудями и красивой кожей цвета кедрового ореха. Их сонные глаза и по-детски приоткрытые рты будто намекали на то, чтобы Луиса вернулась в свою комнату.

– Почему она такая? – поинтересовалась Роза.

– Не знаю. Я говорила ей, чтобы она не волновалась и, когда он будет брать ее, чтоб вела себя так, будто привыкает. Тогда он успокоится и даст ей больше свободы, – задумчиво произнесла Рафаэла.

– В конечном итоге сначала тебе плохо, но это длится недолго, а потом даже начинает нравиться, – добавила Роза.

– Совершенно верно! – воскликнула Рафаэла и, оживившись, вскочила с кровати и потянулась к корзине с фруктами.

– Перекусим, пока эти не вернулись…

– А что бы они сказали, если бы мы сбежали куда-нибудь повеселиться? – произнесла Луиса, надкусывая апельсин.

– Нельзя. Нельзя оставлять генерала одного. Не видишь, как он себя ведет? Коварство этой Хулии ни к чему хорошему не приведет.

Луиса в ярости выпрямилась:

– Прибил бы он ее уже! Тогда бы все успокоились.

– Заткнись! Не будь такой грубой!

Луиса внезапно почувствовала себя одинокой, с горечью осознавая, как сильно она отличается от этих двух девушек.

– Я детей бросила, чтобы пойти за ним. Всем ради него пожертвовала. Я не такая, как вы, я здесь не только для удовольствия. У меня был дом, семья. А Хулия – потаскушка. Если не верите, спросите у отца Бельтрана.

– Полностью согласна, да только мы все в этом участвуем, – признала Рафаэла.

– Я не участвую! – отрезала Луиса, выпрямляясь.

– Ага! Ты его законная жена, что ли? – пошутила Роза.

– Я сделала ошибку из-за любви. Я была слепа. И он меня не заслуживает!

– Ну, хоть чего-то да заслуживает. Глаза вот у него красивые, а когда мы купались в бассейне, я заметила, что у него красивые плечи.

Луиса с негодованием взглянула на Рафаэлу. Та была права: они все шлюхи. Луиса представила, как плечи ее любимого накрывают плечи Рафаэлы. В бассейне она чувствовала себя неуверенно. И рядом с этими жаждущими фруктов женщинами – тоже. Они выглядели глупо, сидя полуголыми на смятой постели. Луисе захотелось уйти, сквозь щели в дверях пробивался свет: скоро утро. Пройдет еще немного времени, и Хулия вернется в отель вместе со своим любимым и его дружками.

Днем женщины были лишены общества военных. В эти часы они расчесывали волосы, качались в гамаках, вяло ели и ждали наступления ночи, полной обещаний. Иногда по вечерам они выезжали на лошадях: Роза и Рафаэла восседали на серых седлах, Хулия – на зеленом, все трое смеялись, в золотых украшениях, с серебряными шпорами, у каждой в руке хлыст, которым они сбивали шляпы с мужчин, зазевавшихся на дороге. За дамами следовали их любовники. Икстепек завороженно наблюдал, как они проезжали мимо, а они посматривали на нас сверху вниз и удалялись, покачиваясь в такт пыльной рыси своих лошадей.

Луисе эти конные выезды доставляли страдания. Верхом она ездить не умела, к тому же вид Флореса в свите отъезжавших любовников вызывал у нее горькие слезы. Оставшись одна, она сидела на балконе и пыталась привлечь внимание проходящих по улице мужчин: обнажала плечи, курила и бросала на них кокетливые взгляды. Какой-то пьяненький солдат остановился:

– Сколько, красавица?

– Иди сюда!

Мужчина вошел в гостиницу, а Луиса позвала солдат, которые чистили ботинки возле фонтана.

– Привяжите его к столбу и отстегайте ремнями! – приказала она.

Солдаты в недоумении переглянулись. Луиса разозлилась, и на ее крики прибежал дон Пепе Окампо.

– Ради Бога, Луиса, успокойся!

– Отстегайте его ремнями, иначе прикажу генералу расстрелять вас!

Поняв бесполезность своих уговоров, дон Пепе закрыл лицо руками. Кровь вызывала у него головокружение. В ужасе он наблюдал, как мужчину привязывали к столбу, затем слушал удары ремней по телу жертвы и видел, как солдаты выбросили окровавленного человека на улицу. Хозяину гостиницы стало плохо, и он ушел к себе в комнату. Вечером он рассказал капитану Флоресу о случившемся. Молодой офицер прикусил губы и попросил комнату подальше от своей возлюбленной. Когда его адъютанты пришли забрать вещи, Луиса, плача, выбежала в коридор. «Но капитан заперся в комнате, и она всю ночь прорыдала у его двери…» – позже рассказывал дон Пепе жителям Икстепека.

VII

Незнакомец, который и ведать не ведал о тайной и полной страстей жизни обитателей отеля «Хардин», все еще разговаривал с Хулией, когда прибыл генерал. Увидев молодого мужчину, склонившегося над его возлюбленной, генерал, как потом сплетничали, ударил его по лицу плетью, а дона Пепе обозвал сводником. Хулия в страхе выбежала на улицу. Генерал догнал ее и вернул в отель.

– Почему ты так испугалась, Хулия?

Он подошел к женщине и приподнял ее лицо, заглядывая в глаза. Тогда Хулию впервые ужаснула вспышка его гнева. Однако она лишь улыбнулась и подставила губы для поцелуя. Никогда она не скажет Росасу, почему так испугалась, увидев багровый след на лице незнакомца.

– Что тебя напугало? – снова с мольбой спросил генерал, но Хулия, изогнувшись, как кошка, поцеловала его в шею. – Кто он, Хулия, скажи мне…

Женщина высвободилась из объятий любовника и, не проронив ни слова, легла на кровать, закрыв глаза. Генерал долго на нее смотрел. Оранжевые всполохи заката просочились сквозь жалюзи. С последними отблесками солнца ступни Хулии приобрели эфемерную и полупрозрачную жизнь, не зависящую от тела, закутанного в розовый халат. Жар дня, накопленный в углах комнаты, дрожал в зеркале комода. Гиацинты в вазе утопали в своем аромате; из сада доносились тяжелые запахи, с улицы – сухие и пыльные. Франсиско Росас на цыпочках вышел, чувствуя себя побежденным молчанием Хулии.

Он осторожно закрыл дверь и с гневом позвал дона Пепе Окампо. В тот день моя судьба была решена.

Незнакомец же, получив удары по лицу, молча взял свой чемодан и вышел из отеля. Я видел, как он невозмутимо стоял на пороге. Затем спустился по улице, дошел до угла, свернул вниз, направляясь в сторону улицы Герреро, и зашагал по узкому тротуару. Казалось, он просто размышлял на ходу, пока не столкнулся с Хуаном Кариньо, который как раз выходил из борделя на ежедневную прогулку. Незнакомец не удивился ни фраку, ни президентской ленте, перекинутой через грудь Хуана Кариньо.

Тот остановился:

– Вы к нам издалека?

– Из Мехико, сеньор, – вежливо ответил незнакомец.

– Сеньор президент, – серьезно поправил его Хуан.

– Простите, сеньор президент, – быстро повторил приезжий.

– Приходите завтра в мой дворец. Девушки проводят вас ко мне в кабинет.

Хуан Кариньо определенно был самым лучшим из всех моих сумасшедших. Не припомню, чтобы он когда-нибудь плохо поступил или проявил грубость. В любой ситуации он неизменно оставался добрым и внимательным. Если мальчишки бросали камни, пытаясь сбить с головы его цилиндр, и тот катился по земле, Хуан Кариньо молча поднимал его и с достоинством продолжал вечернюю прогулку. Он подавал милостыню и навещал больных. Произносил речи и расклеивал манифесты на стенах. Какое отличие от Упы… Тот был сущим бесстыдником! Валялся целыми днями где попало, гонял вшей и пугал прохожих. А то внезапно появлялся из-за угла, хватал кого-нибудь за руку и, вонзая в нее длинные черные ногти, рычал: «Упа! Упа!» И ту ужасную смерть, которая его постигла, несомненно заслужил: местные мальчишки обнаружили его, лежащего в канаве, с разбитой головой и грудью, исполосованной ножом. Да, этот был настоящим чокнутым.

Хуан Кариньо всегда жил в борделе. На стенах его комнаты висели портреты героев: Идальго, Морелоса, Хуареса. Когда обитательницы борделя предлагали повесить к ним и его портрет, Хуан Кариньо сердился:

– Ни один великий человек не воздвигал себе памятник при жизни! Для этого нужно быть как минимум Калигулой!

Это имя впечатляло девушек, и они замолкали. Если между куртизанками и солдатами, которые их посещали, вспыхивали ссоры, Хуан Кариньо вмешивался всегда очень вежливо:

– Девочки, немного порядка! Что подумают о нас гости!

В тот день, когда зарезали куртизанку по имени Пипила, Хуан Кариньо организовал ее похороны с большой помпой и возглавил процессию, которая сопровождалась музыкой и фейерверками. За голубым гробом шли девушки с накрашенными лицами, в коротких фиолетовых юбках, черных чулках и туфлях на изогнутых шпильках. «Все профессии благородны», – заявил господин президент, стоя у края могилы. Процессия вернулась в публичный дом, и он закрылся на девять дней, пока читались молитвы. Хуан Кариньо носил траур целый год.

В тот вечер он решил помочь приезжему. Тот вежливо поблагодарил и продолжил свой путь. Хуан Кариньо на миг задумался и догнал его:

– Молодой человек, приходите завтра. Сейчас трудные времена, нас оккупировал враг, и наши возможности ограничены. Но что-то мы все-таки можем!

– Спасибо! Большое спасибо, сеньор президент!

Оба поклонились друг другу и разошлись. Незнакомец несколько раз прошел по моим улицам и вернулся на Площадь де Армас. В нерешительности присел на скамейку. Смеркалось. Сидя там, молодой человек выглядел сиротой. По крайней мере, так объяснил дон Хоакин донье Матильде, когда явился домой с незнакомцем.

Дон Хоакин был хозяином самого большого дома в Икстепеке; его патио и сады занимали почти два квартала. Первый сад, засаженный раскидистыми деревьями, защищался от солнца мрачными густыми кронами. Ни один звук не проникал в это место, окруженное стенами, перекрытиями и галереями. По саду змеились каменистые дорожки, обрамленные гигантскими папоротниками, вольготно росшими в тени. «Сад папоротников», как он назывался, справа заканчивался павильоном с четырьмя комнатами. Если двери павильона вели в «Сад папоротников», то его окна выходили в другой сад, который носил имя «Сад зверушек». Тот сад, в свою очередь, являлся продолжением задней комнаты павильона, ее также называли салоном, стены которого были расписаны маслом: череда лесочков в полумраке, охотники в красных куртках с охотничьими рогами на поясах преследуют оленей и кроликов, убегающих в густые заросли. В детстве Изабель, Хуан и Николас проводили долгие часы, разгадывая эту миниатюрную охоту.

– Тетя, что это за страна?

– Англия…

– Ты была в Англии?

– Я-то?.. – И донья Матильда загадочно смеялась.

Когда дети выросли, павильон был закрыт и в доме забыли об Англии.

Темнота и тишина окутывали все строения. В комнатах с каменными стенами царил немилосердно деревенский порядок: жалюзи всегда опущены, а накрахмаленные занавески – задернуты. Дом жил размеренной и расписанной по минутам жизнью. Дон Хоакин приобретал только самое необходимое, пытаясь достичь совершенства в функционировании дома. Что-то в хозяине нуждалось в этом регулярном одиночестве и тишине. В крошечной комнате дона Хоакина едва помещалась кровать, балкон отсутствовал вовсе, только небольшое окно под самым потолком. Белый деревянный туалетный столик, на котором сверкал фарфором умывальник с одиноким кувшином, дополнял аскетичность жилища, а тонкий запах мыла, лосьонов и крема для бритья с этикетками на французском странным образом с ней контрастировал. Комната сообщалась с комнатой доньи Матильды, супруги дона Хоакина. В молодости донья Матильда была веселой и шумной; она совсем не походила на своего брата Мартина. Годы замужества, тишина и уединение сделали ее тихой улыбчивой старушкой. Она утратила легкость общения с людьми, и какая-то подростковая застенчивость заставляла ее краснеть и смеяться всякий раз при встрече с незнакомцами. «Теперь я помню только, как ходить по моему дому», – говорила донья Матильда своим племянникам, когда те упорно пытались вывести ее на улицу. Когда же кто-то из соседей умирал, старушка не появлялась на похоронах. Почему-то мертвые лица знакомых вызывали у нее смех:

– Сделали одолжение! Нарядили бедного покойника как на праздник!

Неожиданное появление мужа с незнакомцем смутило донью Матильду и вызвало моментальный приступ головокружения: как будто все ее одиночество и порядок, накопленные за годы, были нарушены.

– Молодой человек будет нашим гостем столько, сколько пожелает, – объявил дон Хоакин, игнорируя недовольство в глазах жены.

Она же, обменявшись парой слов с незнакомцем, благополучно забыла про свой гнев. Донья Матильда привыкла к тому, что муж вечно тащит в дом всякую живность, однако человека он привел впервые. Она заглянула в кухню объявить слугам, что у них гость, хотя, честно говоря, ее так и подмывало сказать: «Еще одно животное». Затем донья Матильда сопроводила мужа с незнакомцем в павильон: ей не терпелось убрать гостя подальше от своей интимной зоны.

– Здесь, в Англии, вы почувствуете себя вольготней…

И она робко взглянула на молодого человека.

Тефа, служанка, отперла павильон с нарисованными охотниками, открыла двери спальни и зажгла лампы. Гость пришел в восторг от своего нового жилища. Дона Матильда выбрала для него самую большую комнату, с помощью Тефы застелила кровать, открыла окно, выходящее в «Сад зверушек», и дала гостю несколько рекомендаций о том, как следует натягивать москитную сетку, дабы избежать вторжения летучих мышей, которые, впрочем, были безобидны.

Молодой человек, представившись как Фелипе Уртaдо, пристроил свой чемодан на прикроватный столик. Служанка обновила воду в кувшине, принесла кусочек французского мыла и положила на полки в ванной чистые полотенца.

За ужином хозяйка была очарована гостем и его улыбкой. Затем молодой человек удалился, а хозяева остались вдвоем. Дон Хоакин рассказал жене о жуткой сцене, произошедшей в отеле «Хардин»: ему об этом поведал дон Пепе Окампо.

– Вот и нажили мы себе врага в лице генерала! – заметила донья Матильда.

– Не может же этот человек делать все, что ему вздумается.

– Но он делает! – возразила донья Матильда с улыбкой.

Рано утром приезжий проснулся, напуганный вторжением кошек, которые обрушились на его постель: хозяева забыли предупредить, что в «Саду зверушек» живут сотни этих животных. Спозаранку, голодные, они спускаются с крыш, направляясь к месту, где слуги оставляют миски с молоком и куски мяса. Не зная этого, Уртaдо ничегошеньки не понимал. В открытое окно непрерывным потоком текли кошки. Лавируя меж садовых валунов, вышагивала стая крякающих уток. Были там и олени, и козлята, и собаки, и кролики. Гость не мог прийти в себя от изумления. Когда же он осознал, что животные были подобраны так же, как и он, на него накатила смесь нежности и иронии.

Позже, решив выйти из комнаты, Уртaдо обнаружил, что солнце уже высоко и его лучи едва пробиваются сквозь густую листву. Он, робко прогуливаясь среди папоротников, поднял какой-то камень и с отвращением отпрянул: под камнем обнаружилось мерзкое существо.

– Скорпион! – пояснила Тефа, наблюдавшая за гостем неподалеку.

– Ах! Доброе утро, – ответил приезжий вежливо.

– Убейте его! Они опасны. У вас на родине разве их нет? – недоброжелательно поинтересовалась служанка.

– Нет, я из холодных мест…

Над садом парило. Растения с мясистыми листьями источали влажные резкие запахи. Водянистые стебли яростно тянулись вверх, побеждая жару. Банановые плети издавали странные шорохи. Земля была черной и влажной. В чаше фонтана стояла зеленоватая вода, на поверхности которой плавали разлагающиеся листья и огромные бабочки-утопленницы. От фонтана тянуло болотной затхлостью. Сад, что ночью загадочно светился в темноте и манил листьями и цветами, угадать которые можно было лишь по интенсивности их аромата, днем наполнялся угрожающими запахами. Приезжий почувствовал тошноту.

– Во сколько возвращается сеньор? – спросил он у служанки.

– Если вообще выходит, – ответила та насмешливо.

– Я думал, он уходит на работу.

– Ага, уходит, да только вон туда.

И женщина кивнула головой, указывая на открытую дверь в ограде сада.

– Лучше тогда его не беспокоить.

Тефа не ответила. Гость почувствовал враждебность женщины.

Вдруг он словно вспомнил что-то:

– А где живет сеньор президент?

– Хуан Кариньо? В Аларконе, почти на окраине, рядом с выездом на Лас-Крусес, – ответила удивленная служанка, проглотив рвущийся с кончика языка вопрос: равнодушие молодого человека заставило ее замолчать.

– Пойду к нему. Вернусь к обеду, – сказал чужак так естественно, будто навещал сумасшедшего каждый день.

И Фелипе Уртадо направился к воротам. Тефа смотрела ему вслед, и ей казалось, будто он шел по траве, не оставляя следов.

– Кто знает, откуда взялся этот тип! Я бы на месте хозяина не подбирала бродяг, – поторопилась она сообщить слугам, которые обедали на кухне.

– А вы знаете, что он натворил в гостинице? – спросила Тача, горничная. – Он хотел спутаться с Хулией, а генерал их всех чуть не убил: его, Хулию и дона Пепе.

– Не думаю, что он порядочный человек. Когда я зашла заправить его постель, она уже была заправлена, а сам он читал какую-то красную книгу.

– Видите? Кто знает, чем он там занимался ночью!

– Угадайте, куда он сейчас пошел, – сказала Тефа и, когда остальные вопросительно посмотрели на нее, объявила с триумфом: – К шлюхам!

– Вот это да! А он из ранних! – проговорил, ухмыляясь, Ка`стуло.

– Думаю, что-то нехорошее привело его в Икстепек, – добавила Тефа убежденно.

– Явно замешана женщина, – с достоинством заметил Кастуло.

Фелипе Уртадо тем временем, далекий от сплетен прислуги, уже прошел через весь город, миновав гостиницу «Хардин». Дон Пепе, заметив его издалека, поспешно юркнул за дверь и выглянул, когда приезжий прошел. «Тот еще наглец! Натворил неприятностей и опять здесь болтается!» – пробормотал старик с обидой, глядя в спину молодому человеку.

Накануне Росас появился, чтобы допросить дона Пепе. Никогда еще генерал не выглядел таким мрачным:

– Кто этот человек?

Дон Пепе, смущенный холодным взглядом Росаса, не знал, что и ответить, так как понятия не имел, кем был приезжий.

– Не знаю, мой генерал, какой-то чужак. Комнату искал. У меня не было времени его расспросить, потому что вы сразу же пришли…

– И какое право ты имеешь сдавать комнаты без моего разрешения? – спросил Росас так, будто он сам, а не дон Пепе Окампо был владельцем отеля «Хардин».

– Нет, мой генерал, я не собирался сдавать ему комнату. Я как раз говорил ему, что свободных номеров нет, когда вы пришли…

Луиса, лежа в своем гамаке, внимательно слушала их диалог.

– Генерал, он говорил с Хулией больше часа, – вмешалась она, мстя таким образом и Хулии, и дону Пепе.

Франсиско Росас не удостоил ее взгляда.

– Слышала, они говорили о Колиме, – злобно добавила Луиса.

– О Колиме! – повторил Росас мрачно.

Это было явно не то, что он хотел услышать. Не отвечая, генерал вернулся в свою комнату. Дон Пепе взглянул на Луису с ненавистью. Та немного покачалась еще в своем гамаке, затем тоже ушла к себе. Тогда хозяин отеля тихонько подошел к приоткрытой двери любовников и попытался подслушать их разговор:

– Скажи, Хулия, почему ты испугалась?

– Не знаю, – ответила та спокойно.

– Говори правду, Хулия, кто он?

– Не знаю…

Дон Пепе видел женщину: она свернулась на постели, как кошка, откинув голову на плечо и глядя миндалевидными глазами на умоляющего генерала. «Какая она ужасная! Я бы выбил из нее правду!» – подумал старик. Появление подполковника Круса заставило его поспешно отойти от двери и прекратить свои размышления.

– Попался! Подслушивал! – засмеялся офицер.

– Не смейтесь… – Напуганный старик все ему рассказал.

Подполковник Крус, казалось, забеспокоился.

– Ох уж эта Хулия! – проговорил он, на сей раз серьезно.

Франсиско Росас вышел из комнаты. Он был бледен и ушел, не позвав никого из своих приятелей. Вернулся в отель около полуночи мертвецки пьяным.

– Хулия, поедем в Лас-Каньяс…

– Не хочу.

Впервые женщина ему отказала. Генерал швырнул вазу с гиацинтами в зеркало на комоде, и она разбилась вдребезги. Хулия закрыла глаза руками.

– Что ты наделал? Это к несчастью!

Постояльцы отеля услышали шум.

– Боже мой, невозможно спокойно жить! – вздохнула Рафаэлита.

– Я хочу домой! – закричала Антония, и полковник Хусто Корона зажал ей рот рукой.

Тем временем Фелипе Уртадо нашел дом, который искал. Он понял, что это тот самый дом, потому что тот выделялся среди остальных, словно отражение в разбитом зеркале. Дом практически лежал в руинах, претендуя на незначительность, при этом казался огромным на фоне редких булыжников, которыми заканчивалась улица.

– Вот он! – крикнули несколько мальчишек, глядевших на чужака с любопытством. Тот осмотрел облупленную дверь и нишу, в которой стояла фигура Святого Антония, затем дернул за шнурок звонка.

– Входи, открыто! – послышался скучающий голос.

Уртадо толкнул дверь и оказался в коридоре с каменным полом. Коридор вел в комнату, выполнявшую роль гостиной. Несколько кресел с бархатной обивкой, грязные бумажные цветы, столики и закопченное зеркало составляли всю мебель. На выкрашенном в красный цвет полу валялись окурки и бутылки. Его встретила Таконситос в исподнем, с растрепанными волосами и в шлепках на перекошенных каблуках.

– Рановато ты пришел милостыню просить, – сказала женщина с улыбкой, в которой сверкал золотой зуб.

– Извините, я искал сеньора президента.

– Ты нездешний, верно? Сейчас сообщу, что у него посетитель.

И женщина ушла, не переставая улыбаться.

Сеньор президент не заставил себя ждать. Любезно предложил приезжему кресло, и тот занял соседнее. Появилась Лучи со свинцовым подносом, на котором стояли две чашечки.

– Вы приятель Хулии, так? Будьте осторожны, – предупредила Лучи и нагло рассмеялась.

– Приятель? – пробормотал Уртадо.

Хуан Кариньо, увидев замешательство гостя, выпрямился, откашлялся и заговорил:

– Мы страдаем от оккупации и не можем ожидать от захватчиков ничего хорошего. Торговая палата, мэрия и полиция находятся под их контролем. Я и мое правительство не имеем никакой защиты. Поэтому вы должны быть осторожны в своих действиях.

– Влюбился, а мы тут страдаем, – прервала его Лучи.

– Девочка! Что за речи! – возмутился господин президент и добавил после неловкой паузы: – Иногда капризы доводят человека до безумия. Без преувеличения можно сказать, что молодая Хулия свела генерала Росаса с ума.

– Вы сюда надолго? – поинтересовалась Лучи.

– Не знаю…

– Не подходите к Росасу слишком близко.

– Лучше вам прислушаться к совету Лучи. Всякий раз, когда генерал ссорится с сеньоритой Хулией, кого-нибудь сажают в тюрьму или вешают… Хорошо хоть, что его преследования пока не добрались до словарей…

– Господин президент – большой друг словарей, – быстро добавила Лучи.

– А как же иначе? Ведь в них заключена вся мудрость человечества. Что бы мы делали без словарей? Невозможно даже представить. Язык, на котором мы говорим, был бы непонятен без них. «Они». Что значит «они»? Ничего. Шум. Но если мы обратимся к словарю, мы увидим: «Они, третье лицо, множественное число».

Гость рассмеялся. Сеньору президенту понравился его смех, и, развалившись в своем потертом кресле, он положил несколько ложек сахара в кофе и неспешно его помешал. Он был доволен: ему удалось сбить приезжего с толку – он не соврал и при этом, что гораздо важнее, умолчал о главном: слова опасны, потому что существуют сами по себе, а словари предотвращают немыслимые катастрофы. Слова должны оставаться тайными. Если бы люди знали об их существовании, ведомые своей злобой, они бы взорвали ими весь мир. Слишком уж много слов знают невежды и пользуются ими, чтобы причинять страдания. Секретная миссия Хуана Кариньо заключалась в том, чтобы ходить по моим улицам и собирать злые слова, произнесенные в течение дня. Одно за другим, он незаметно поднимал их и прятал под шляпой-цилиндром. Попадались слова весьма коварные: они удирали, и сеньору президенту приходилось пробегать несколько улиц, прежде чем их поймать. Сеть для ловли бабочек пришлась бы весьма кстати, но она была слишком заметной и вызвала бы подозрения. В некоторые дни улов оказывался настолько велик, что слова не помещались под шляпу, и сеньору президенту приходилось несколько раз выходить на улицу. Вернувшись домой, он запирался в своей комнате, чтобы превратить слова обратно в буквы и спрятать их в словарь, чтобы они оттуда больше не выходили. Весь ужас заключался в том, что, как только злое слово находило путь к злобным языкам, оно непременно сбегало, и поэтому работа Хуана Кариньо не заканчивалась никогда. Каждый день он искал слова «повесить» и «пытать», и когда они ускользали от него, то возвращался проигравшим, не ужинал и проводил ночь без сна. Он знал, что утром в Транкас-де-Кокула будут повешенные, и чувствовал себя за это ответственным.

Хуан Кариньо внимательно посмотрел на гостя. Со дня встречи тот внушал ему доверие. Сеньор президент не просто так пригласил приезжего в свой дворец: он решил посвятить его в тайну своей власти. «Когда я умру, кто-то должен продолжить мою миссию по очищению мира от злых слов. Иначе что станет с нашим народом?» Однако прежде следовало выяснить, чистое ли у преемника сердце.

– Метаморфозы! Что значило бы слово «метаморфозы» без словаря? Просто горстка черных букв.

Хуан Кариньо заметил, какой эффект произвели эти слова на приезжего: его лицо превратилось в лицо десятилетнего ребенка.

– А что значило бы «конфетти»?

Это слово вызвало целый праздник в глазах Фелипе Уртадо, и Хуан Кариньо обрадовался.

Лучи могла часами его слушать. «Какая жалость! Не будь он сумасшедшим, имел бы настоящую власть, и мир был бы таким же ярким, как праздник». – И Лучи становилось грустно от мысли, что такой человек живет в борделе. Девушка хотела понять, когда именно Хуан Кариньо превратился в сеньора президента, и никак не могла найти трещину, которая разделяла эти два образа: через эту трещину ускользало счастье мира; из этой ошибки родился человечек, запертый в публичном доме, без надежды вернуть свое блестящее предназначение. «Может быть, ему приснилось, что он сеньор президент, и он так и не проснулся, и ходит теперь во сне, но с открытыми глазами», – думала Лучи, вспоминая свои собственные сны и свое странное поведение в них. Поэтому она подавала Хуану Кариньо много кофе и обращалась с ним бережно, точно с лунатиком. «На случай, если он проснется…» – И она вглядывалась в глаза сеньора президента, пытаясь обнаружить в них удивительный мир снов: как они спиралями крутятся к небу; как слова угрозами падают в одиночестве; как деревья растут в ветре; как синие моря разливаются над крышами домов. Разве сама она не летала во сне? Летала. Над улицами, которые тоже летали, преследуя ее, а внизу ждали фразы. Если бы Лучи проснулась посреди такого сна, она бы точно поверила в существование своих крыльев, и люди говорили бы со смехом: «Посмотрите на Лучи. Сумасшедшая. Считает себя птицей». Поэтому девушка постоянно следила за Хуаном Кариньо, пытаясь понять, удастся ли ей его разбудить.

– Если пожелаете погрузиться в мир слов, приходите сюда, мои словари к вашим услугам, – услышала Лучи слова сеньора президента.

– Спешу заверить, ваше приглашение не пропадет даром, – ответил гость с улыбкой.

– У меня есть три тома словаря английского языка. Мне удалось добыть не все… Вот несчастье!

И Хуан Кариньо погрузился в глубокую печаль. У кого сейчас эти книги? Бедствие, царившее в мире, совсем его не удивляло.

Лучи вышла из комнаты и вернулась через несколько минут, держа в руках оранжевый словарь с золотыми буквами. Хуан Кариньо с почтением взял книгу и начал показывать новому другу свои любимые слова. Он произносил их по слогам, таким образом, чтобы их сила рассеивала мрак Икстепека и избавляла город от власти слов, сказанных на улице или в кабинете Франсиско Росаса. Внезапно сеньор президент остановился и серьезно взглянул на собеседника.

– Полагаю, вы ходите на мессу.

– Да. По воскресеньям.

– Не лишайте нас вашего голоса. Литании так прекрасны!

И Хуан Кариньо принялся нараспев читать молитву.

– Уже больше половины второго, а огонь даже не разожгли, – объявила Таконситос, чья растрепанная голова показалась в дверном проеме.

– Половина второго? – переспросил Хуан Кариньо, прерывая молитву.

Ему хотелось забыть грубый голос женщины, вернувший его к жалкому существованию в доме с грязными стенами и кроватями.

– Половина второго! – повторила женщина, и ее голова исчезла в дверном проеме так же, как и появилась.

– Вольнодумка… Такие люди превратили наш мир в кошмар, – сказал Хуан Кариньо сердито.

Он встал и медленно подошел к Фелипе Уртадо.

– Сохраните мой секрет. Алчность генерала не знает границ. Он вольнодумец, который уничтожает все прекрасное и тайное. Он может начать гонения на словари, что вызовет катастрофу. Человечество потеряется в хаосе языка, и мир рухнет, превратившись в пепел.

– Мы будем как собаки, – пояснила Лучи.

– Хуже, потому что собаки умеют лаять организованно, хоть нам это и непонятно. Знаете ли вы, что такое вольнодумец? Это человек, отказавшийся от мысли.