Текст книги "Белорусский сатанист. Каменный Лог. Готические романы"

– Олег, пожалуйста, приноси пользу тьме, – спокойно сказал Андрей, – но не у меня дома.

– Я теперь не найду суку! – заплакал Олег и побежал в ванную.

– После твоих выходок помогать не стану принципиально. Помоги себе сам. Иди на кладбище и нагадь на могилу священника Остогребского. Можешь там обмазаться говном и подрочить. Или нарисуй рога на стене церкви. Тогда сатана обернётся к тебе и поможет. Даже в том случае, если Елена – сестра Левого Пути.

… – Тьфу, слава Лилит – съебал, – сказал Вадим и включил на полную громкость Илдъярна. Соседям было плевать – когда-то братья нарисовали на их двери невидимым мелом оглушающий гальдрастав.

Глава 5

Стыдно, любезный читатель, не знать Остогребского. Протоиерей Ипатий Остогребский – это белорусский Александр Мень!

При жизни он был латентным вегетарианцем.

– Будучи хиппи-диссидентом, я практиковал сыроедение, – рассказывал о. Ипатий в интервью порталу «Самаритянки.ру». – Но сейчас вынужден есть животных во всех видах и формах. Я присутствую на множестве мероприятий, где подают то гуся с яблоками, то утку, то телятину. Отказываться от мяса – значит плюнуть в лицо сёстрам во Христе, которые это готовили, моим коллегам и гостям. Я ничем не лучше какого-нибудь о. Евпатия из посёлка Ширинки и не буду возноситься над ним в гордыне своей.

С этими словами Остогребский отрезал кусок от мясного пирога и умял за полторы секунды.

– Но ведь вам жаль животных? – робко поинтересовалась журналистка.

– Безусловно. Я встаю посреди ночи и плачу, скорбя душой по курице, которую приготовила жена. Сам никогда не готовлю, настолько мне жаль убиенную дичь. В сердце христианина должны быть боль, сострадание.

А вот притча о битой кассирше, достойная внесения в хрестоматию.

Приходит к Остогребскому на исповедь кассирша:

– Муж-пьяница бьёт меня.

– Терпи, дочь моя. Такова женская доля.

Приходит кассирша через месяц:

– Муж мне ребро сломал, ползарплаты пропил.

– Терпи, дочь моя. В милицию не ходи. Подставь рёбра с другой стороны.

Через полгода приползла кассирша на исповедь еле живая:

– Муж еду у меня отбирает, последние серьги унёс в ломбард. Помру скоро. В душе моей гнев и ненависть.

– Дочь моя! Велики страдания твои, за такое причисляют к лику святых. Радуйся и пой.

После того, как кассирша умерла в больнице от тяжких телесных повреждений, к протоиерею пришли её соседки:

– Батюшка, почему бы вам не походатайствовать за причисление Тацяны к лику святых? Вы же обещали.

– Во-первых, – ответил Остогребский, – ничего я не обещал. Всё решает бох. Во-вторых, она кто? Настоятельница? Мужчина-священнослужитель? Она пожертвовала церкви миллион? Вам не кажется, что претендовать на звание святого при её исходных данных может только одержимый бесами эгоист? Кстати, а вы-то сюда зачем пришли – думаете, я вам денег дам или ещё чего? У вас климакс, гордыня и сребролюбие.

Потупив взоры, женщины покинули церковь. Навсегда или нет, нам неизвестно, зато известно, что могила Остогребского в любое время года украшена цветами (а также другими проявлениями человеческой признательности, которые обсуждались в предыдущей главе).

Олег мчался на кладбище, как упоротый. Больше всего он боялся, что не удастся правильно осквернить могилу. Погадить уже погадил, да и ссать не хочется. Бродячая собака увязалась за ним, надсадно лая. Сейчас цапнет за штанину, с тоской подумал Олег, сбавляя шаг.

А вот и кладбище. Олег с трудом перебрался через забор. Как бы сторож не вылез из своей подсобки. Но было тихо. В полутемноте нужное захоронение хрен найдёшь. Гей включил фонарик в мобильном и побрёл дальше. Собака пролезла вслед за Олегом и потрусила к асбестовому памятнику, чью витиеватую чугунную ограду украшали букеты роз и листки из блокнотов:

«Святой Ипатий, моли Христа за нас. Хотим седьмого ребёнка, но квартиру отобрали за невыплату ипотечного кредита, Сергей и Дарья».

«Батюшка, муж очень пьёт. Про кассиршу знаю, но сил нет терпеть!!! С уважением, теплом, Арина».

«Батюшка у меня радикулит шизофрения педикулёз».

Олег одной рукой взялся за дверцу, а другой начал расстёгивать джинсы, но из-за куста вынырнул небольшого роста бородатый дед в чёрном плаще.

– Ты очередь занимал? – хриплым голосом осведомился он.

– Чего? – обалдел сатанист.

– Ты брал электронный талон на закрытом форуме? На сколько часов и минут?

– Чего-о?..

– Обнаглел, – недовольно произнёс дед, приближаясь. – На осквернение этой могилы люди записываются, начиная с седьмого числа, и то не каждому разрешение дают, а он припё-ёрся!

– Что за советский бюрократизм? – разозлился Олег. – Тебе, дед, самому в гроб пора, а ты оттесняешь молодёжь от духовного поиска.

– Я тебе устрою духовный поиск, – пообещал дед, и с лип посыпались жёлтые листья, на лету превращаясь в миниатюрные черепа с крыльями. Жуткая ебань образовала вокруг гея три кольца – вокруг шеи, пояса и щиколоток. Олег не мог двинуться с места и даже не сумел обоссаться от ужаса, будто внутри него всё замёрзло и отцвело.

– Ты, угрёбище! – заорал гей. – Меня услышат. Сюда прибегут менты и посадят тебя за вандализм и попытку изнасилования великого поэта Беларуси.

– О чём ты? – улыбнулся старик, смахивая с плеча приставший череп. – Нас никто не видит и не слышит. Зря ты приехал в Мозырь, не зная, кто такой кладбищенский дед.

– Сатана! – заорал Олег. – Спаси меня!

– Размечтался, – сказал дед. – У тебя защита негодная. Вся в дырах. Наверняка однажды перед ритуалом не ел собачье мясо, а вместо неперебродившего виноградного сока купил пакетированный в супермаркете?

– Я купил шаверму в ларьке, – разрыдался Олег. «Дорогой боженька, зачем, зачем я связался с сатанизмом? – думал он. – Сатана должен любить злобных ублюдков, а меня он не любит. Неужели меня наебали? А ты, боженька, любишь меня?» – Все знают, что её делают из собачатины.

– Значит, на этот раз тебе попалась кошатина, – невозмутимо ответил дед.

– Отпустите меня! Я должен уничтожить суку из Кёнигсберга. У меня есть шенген – родня в Таллинне живёт, – но нет денег на поезд, да и адреса не знаю. Ребята из «Чёрного облака» сказали: надо поссать на попа.

– А за что тебя отпускать? – удивился дед. – Стой как стоишь. Днём и ночью, никому не видимый, в кольце. Постепенно превратишься в скелет, но энергетика от тебя так и будет идти – отпугивать ксиан.

– Я поэт, поэт талантливый. Состоял в Союзе Писателей Беларуси, но ушёл оттуда – все там писали и читали чушь.

– Почитай, – разрешил дед и вытащил из сумки свёрток с мясом. – В принципе, – задумчиво продолжал он, – подкармливать кладбищенскую сучечку можно тобой. Ты тощий, надолго не хватит. Но всё же.

Олег мысленно выматерился и начал читать:

 
Я вышел в готичном своём балахоне
В готичный ночной, пьянью засранный, двор.
Гляжу – под моим застеклённым балконом
Девица готичная ест помидор.
 
 
Глаза её, сцуко, пылали пожаром.
Спросил я её: «Скоко стоишь?» – Она
Сказала: «Тебе я всё сделаю даром», —
И рухнула враз между нами стена.
 
 
Сосед возмутился таким мезальянсом —
Ведь раньше всех женщин щетал я бедой.
Но вовсе не с бабой кружуся я в танце —
С её благородием леди пидой.
 

– «Ты», «я», «танцы», «балконы», – проворчал дед. – Нет ли чего более интеллектуального?

– Есть, – пробормотал Олег. Один из черепов обернулся чёрным воробьём и нагадил ему на голову. Поднять руку, чтобы вытереться, поэт не мог. Овладев собою усилием воли, он прочёл:

 
Вошь-проститутка
 
 
Я надену украденны берцы
и пойду погулять во дворе.
По канавам ползут иноверцы,
что бухали со мной на заре.
 
 
Пролетает ебáная утка,
в отдалении жаба поёт.
Только мысль, словно вошь-проститутка,
мне мозги непрестанно ебёт:
 
 
«Ты воздел белорусское знамя
на большой белорусский балкон,
почему ж ты бухаешь с жидами,
как последний российский гондон?»
 

– Прекрасно, – сказал дед. Он уже поссал на могилу и теперь сжигал на ней мышиные кости. Едкий дым заползал в широкие ноздри поэта, но тот не мог даже чихнуть. – Давай познакомимся: меня зовут Иосиф Самойлович. Одним словом, стоять тебе здесь до прихода…

– Дед, ау, – раздался мрачный баритон из-за покосившейся липы. – Моя очередь: три часа пятнадцать минут, записывался по рекомендации Горгорота. Ты всё, или подождать?

– Почти всё. Задержался из-за одного полудурка, извини, деточка. Ваша музыка мне, кстати, не близка – предпочитаю немецкое барокко, но студентам ссылку на вашу группу оставить могу.

К Олегу приблизился длинноволосый блэкарь и повёл носом:

– Воняет от этого куста… или ближе, тут паходу не на памятник, а в траву отливает мудло. Дилетанты.

– А, ты же его не видишь! – засмеялся кладбищенский дед. – Он без очереди пролез, пришлось воспитывать. – Дед щёлкнул пальцами, и блэкарь стал внимательно рассматривать Олега.

– Во, бля, орк, – восхищённо проговорил он. – Такую бы рожу нам на обложку.

– Не связывайся, – предупредил дед. – Характер неустойчивый, взгляды не сформировавшиеся, может наделать гадостей своим же за спиной.

– Ничего себе, – сказал блэкарь и взял один из черепов, окружавших Олега, чтобы внимательнее рассмотреть. Круг распался, и Олег услышал слащавый голос в голове:

«Беги, сын мой! Беги!»

Гей ломанулся, разбивая оставшиеся цепи, черепа брызнули в разные стороны и превратились в чёрных воробьёв. Олег помчался к калитке. Болела задница, рёбра, яйца. Джинсы, которые он так и не успел застегнуть, сползали. Воробьи преследовали его, норовя нагадить на голову.

«Я – отец Ипатий Остогребский, – зудел голос в башке. – Давненько на моей могиле грешники не каялись. Помогу тебе, ибо ты был крещён во младенчестве, и теперь душа твоя готова заново принять Иисуса Христа. Зол Сатана и приспешники его, но ныне тебя ни один сатанист не схватит, ибо окутал плоть твою защитный Христовый озон».

А из несатанист, подумал Олег, может, и схватит. Но на рефлексии не было времени и сил.

«Каюсь, батюшка! – ответил гей. – Самую толстую свечку тебе поставлю».

«Читал я в твоей душе, вьюнош. Ты хотя и пидор, но дело делаешь толковое – хочешь избавить мiр от диаволицы. Иди спокойно в Кёнигсберг, но знай: дальше границы Мозырского района облако исчезает. А женщин я и сам не люблю. Как я свою попадью не любил, как не любил – волосы клочьями ей выдирал. Все отцы церкви презирали бабьё. Но на то и дана эта жизнь христианину, чтобы мучиться хотя бы из-за чего-нибудь. Было у меня много снеди, вина, машин, но хотел я мальчика поять и страдал. А иначе не было бы сейчас души моей в раю».

– О, проснулся, святоша, – съязвил кладбищенский дед. – Ничего, кому надо, тот ближе к России поймает дурака.

Голос из могилы звучал с торжеством, достойным диктора Левитана:

– Кто возле меня в сатанинстве кается, того я спасаю. Таков закон. А вы хотели, чтобы я не мешал вам, идолы? Сколько лет вы на меня ссали, срали и клали…

Глава 6

Бабка Шаддаева хорошо подготовилась к работе. Сбегала в квартиру, которую вечером надо было показать клиенту, и начертила над протекающим унитазом малозаметную руну «лагуз». Это означало, что при входе в уборную в глаза покупателя вцепится морок и застит последствия хозяйской халатности.

Потом совершила ритуал Регули при чёрных свечах, которые заказывала в сатанинской спецмастерской. Молодой муж ушёл к любовнице, и Альбина собралась слегка проклясть его на ночь глядя и лечь спать, но вспомнила, что ещё не отомстила жабовидному утырку. Бабка включила скайп и докопалась до старого знакомого из Гомеля:

– Доброй ночи, Иосиф. Недавно вспоминала вас. Вашу вдохновенную работу с молодёжью. Сколько юных талантов остановилось на земляничной поляне вашего сердца! Как ваши дела?

– Разрабатываю программу «Чёрный брутус» для телепатического угадывания паролей, – последовал ответ

(В быту кладбищенский дед притворялся чайником и врал, что у него плохое зрение.)

– Можно вас попросить украсть пароль одного змеёныша? Я навела о нём справки. Имя и псевдонимы не скрывал, фотографий сеть полна. С подобием поработаю, но тут придётся ждать недели две. Он оскорбил меня, проявив признаки надменной паранойи. Зовут Олег, псевдонимы – Lordi7 и Пори Только Шнягу, называет себя братом Левого Пути.

Дед насторожился, будто услышал что-то знакомое.

– Ссылку на фото, пожалуйста.

Отправив линк, бабка Шаддаева так разнервничалась, что сожрала два чёрных пирожных, которые заказывала в кондитерской у тайной сестры Левого Пути.

– А, этот, – процедил сквозь зубы дед. – Пока он под защитой, но как выползет за границу Мозырского района, с каждого облака свесится петля, и единственный выбор, который ему предоставят, – это в какую из них сунуть башку. Приезжайте в Гомель, обсудим.

– Пизда Лилит! У меня работа, – запричитала бабка Шаддаева.

– Придумайте что-нибудь, с меня чёрный торт.

Призрак попа предупредил Олега: воровать и пакостить на раёне запрещено, иначе гей сразу останется без покровительства. Олег приуныл. Поплёлся на вокзал и стал клянчить деньги, рассказывая, что его ограбили и чуть не изнасиловали оборотни в погонах. Милостыни хватило на круглосуточное интернет-кафе. Там он удалил скайп, поменял пароли и закрыл пару аккаунтов.

Хрен теперь меня найдёте, подумал гей и пошёл прочь из города. Возле последнего указателя застопил фуру.

– Ну и вид у тебя, – покачал головой водитель.

– Ради Христа, помогите, – заныл Олег. – Я совершал паломничество, и возле храма ночью меня сатанисты ограбили, избили, чуть не изнасиловали. А ментам похуй! Похуй! Еду я в Калининград, хочу постричься там в монахи, так как это вотчина патриарха нашего Кирилла…

– Как раз туда колбасу везу, – сказал водитель. – Виза-то есть у тебя, паломник?

– Шенген!

– Ну, залезай.

Ещё не ёбнуло семь утра, а бабка Шаддаева уже сожрала оставшиеся пирожные.

Она смотрела в старое советское зеркальце и шептала:

– Покажи мне улицу. Покажи мне дом. Покажи квартирную хозяйку.

Сначала зеркальце отразило карту Гомеля, потом улицу, потом нечёсаную опухшую тётку на кухне. Альбина сфотографировала её, распечатала изображение и стала чертить на нём руны.

Сегодня же у тётки должно появиться желание разменять жильё и уехать в Минск. Причина простая: задолбал сын-алкоголик.

Альбина нацарапала над рунами название конторы и свой мобильный и чиркнула зажигалкой. Бумага задымилась. Не пройдёт и получаса, как тётка внезапно вспомнит номер, которого не знала никогда.

– Еду в Гомель по делам, данные клиентки выслала, внеси в базу, – сказала бабка Шаддаева диспетчеру и стала собирать вещи.

В квартире деда её ждал не только Иосиф Самойлович, но и длинноволосый блэкарь, которого звали Чернояр, а по-человечески – Витя.

– Из-за меня придурок ушёл, мне и ловить, – сказал он.

– Скотина удалила скайп, – сказал дед. – Где ваше зеркало, Альбина?

Бабка порылась в сумке, в карманах – ни черта.

– Забыла! – ужаснулась она. – В квартире клиентки.

– Глупая самка собаки! – рявкнул дед. – Это же на другом конце города.

– Ну… я могу её телепатически вызвать, чтобы она вернула.

– Некогда! За это время голубой уйдёт ещё дальше.

– Ёбаная Лилит, – зарыдала бабка. – Это сколько же мне придётся зарабатывать на новое.

– Вы получите его в следующей жизни, – попытался успокоить её блэкарь.

– Спасибо, сынок, – прошипела Альбина.

– У нас нет времени, – сказал дед. – Куда могла поехать скотина, если в Минске пока ей появляться нельзя?

– В Калининград. Там его может приютить безумная библиотекарша. Её координаты в сети есть.

– Точно больше никуда? – спросил блэкарь.

– Этот обглодок поссорился со всеми, с кем мог. И ему остаётся только месть.

– Загружаемся в машину! – заорал дед. – Я чувствую: скотина уже проехала Жлобин.

Тётка из захламлённой двушки машинально стирала пыль с подоконника. С тумбы для обуви. С тумбочки для телефона. Взгляд её остановился на старом советском зеркальце. Оно было двойное, без оправы – сейчас таких не делают.

Риэлторша забыла, что ли?

Тётка посмотрела на свою обвисшую рожу, и ей стало грустно.

Внезапно мурло исчезло, зеркальце почернело, и в глубине его сверкнул белый огонёк. Баба испугалась, перевернула его. Вторая сторона ничего не отражала.

Хочу увидеть там нормальное лицо и угробить кого-нибудь, словно в полусне подумала тётка. Хоть кого-нибудь.

Она давно никого не убивала. Когда работала медсестрой, пару раз вводила детям двойную дозу лекарства, подрывающую иммунитет, и никто об этом не знал.

Вторая сторона медленно превращалась в адекватное сюрреальности зеркало: сначала отразило кусок стены, потом телефон, потом лицо тридцатилетней женщины с тёмными, без седины, волосами.

А теперь переверни, сказал внутренний голос. Белые и красные огоньки приближались к роже бабы.

Хорошая, годная ведьма, сказал внутренний голос. Много кого убьёшь.

«Тойота» ебашила по хорошей, годной белорусской дороге. За рулём сидел Витя. Из магнитолы неслась высокодуховная песня:

 
Разбухшие от похоти,
Увязшие в говне,
Уёбки никудышные,
Идите нахуй все!
 
 
Нахуй!
Нахуй!
Нахуй!
Нахуй!11
  Песня группы «Деревья» (Нюрнберг, 2004 – 2015) «Монолог в пустом эфире».


[Закрыть]
 

– Вы бы убавили, молодой человек, – поморщилась бабка Шаддаева.

– А сами ругаетесь пиздой Лилит, – сказал Витя. – Не убавлю.

– Но ведь быт – это одно, а искусство, творчество – совсем другое.

– Не ссорьтесь, – сказал кладбищенский дед. – Заебали уже.

Возле Жлобина машину остановил мент.

– Куда спешим? – с улыбкой осведомился он.

Бабка Шаддаева воздела глаза к потолку. Нет, такими темпами поймать гея удастся только у литовской границы.

Витя полез за документами. Кладбищенский дед полез за штрафом. Мент отвязался. «Тойота» понеслась дальше.

– В пачке есть добрая купюра, – спокойно сказал дед. – Кто возьмёт её в руки, захочет приобрести гадость. Наркотики, палёнку. Сегодня вечером ему будет весело, то есть, сначала весело.

– Сделайте что-нибудь, – взмолился Витя. – Чтобы им казалось, что скорость обычная.

– И чтобы ты разбился, идиот, – добавила бабка Шаддаева, – вместе с нами.

Глава 7

Фура ползла к Бобруйску. Олег молил Иисуса Христа:

«Христобоженька! Если спасёшь меня – сразу же уйду в монастырь и давать буду только монахам».

– Скотина близко, – сообщил дед. Он умел улавливать ментальные колебания врага на расстоянии десяти километров.

На пути появилась другая скотина – с жезлом. Дед снова достал кошелёк.

– Теперь в пачке уже две гуманистические купюры. Сегодня он купит не только чарло, но и малолетнюю проститутку, и коллеги отведут его в изолятор.

Посыпался дождь.

– У меня столько работы, что даже некогда как следует наказать извращенца, – пожаловалась бабка Шаддаева.

– Мы с ребятами его привяжем в подвале к трубе, – сказал Витя.

«Боженька, – пробормотал Олег. Ему чудилось недоброе: будто кто-то засел за его спиной и жрёт колбасу из фуры, замышляя месть. – Сделай хоть что-нибудь! Я принесу тебе страшную, кровавую жертву – доберусь до Москвы и убью всех лесбиянок на Тверской».

– Труба наше дело, – бесстрастно заметил дед. Дворники внезапно стали вычерчивать на залитом стекле православные кресты. Витя, ошалев от такого зрелища, выпустил руль.

– Сука! – завизжала бабка Шаддаева.

– Блять, – сказал Витя, осторожно выруливая на обочину. – У них дополнительные шарниры выросли, что ли? Как это они так?..

Дворники были в обычном состоянии. Дождь прекратился. Крест остался на стекле, будто нацарапанный железом. Машина не заводилась.

– Ну, падаль новообращённая, – тихо сказал дед, – будет тебе «страшная кровавая жертва».

Медсестра Тацяна сняла с книжки сбережения и купила чёрное шёлковое платье, туфли и бутылку виски. Налила в новый стакан и продолжила изучать зеркало.

Силы добра и света уже изучили новую владелицу, поэтому предоставили ей доступ к опции «история просмотров». В окне появилась рожа Олега. Тацяна дотронулась до него акриловым когтем.

Содомит. Бил мать, выпрашивал у неё деньги. Нежелание работать прикрывал «творческими амбициями». Врал, что где-то состоит.

Совсем как мой сын, подумала Тацяна. Ах ты, выродок.

Помнишь, вкрадчиво обратился к ней внутренний голос, как ты работала в минской больнице № …, а этот жабёныш визжал и называл сестёр суками и блядьми? Да, это был он. Никогда не поздно очистить родину от дурака.

Тацяна быстро сообразила: надо выпросить доступ к следующей опции.

– Я принесу гомика в жертву хоть сейчас! – закричала она. – Слава хаосу. Долой христианство!

На зеркале появилась кнопка с надписью «коррекция».

Полной информации у Тацяны не было, но она чувствовала, что в Минск содомиту нельзя. А если нельзя – значит, надо.

«Налей, – зашипели силы добра за окном. – Не жадничай».

Тацяна вылила за окно полбутылки. Зеркало показало карту Беларуси, между Минском и Бобруйском мелькал курсор. Ведьма остановила его на окраине Минска.

Водителя оторвал от созерцания дохуя машин звонок тестя:

– Гена? Срочно едь к нам на Кожемятова. Менты вызывают как свидетеля. Скажи им, что пятнадцатого числа я тёщу не бил, а ходил в это время вместе с тобой за чарлом.

– Я отвезти, сука, должен! – рявкнул водитель. – Я на работе, курва-мать.

– Гена, кого это ебёт? Я тебе чужой человек, что ли? Дачу тебе отпишу. Приезжай, а то у дверей стоят уже.

– …Короче, доедем до Октябрьского района, и вылазь, – буркнул дальнобойщик.

Всё зря, пронеслось в башке Олега. Четыре дня в дерьме и позоре. Нет, шепнул ему внутренний голос, через позор ты обрёл Христа, и он поможет тебе пройти через стены демонов.

И отомстить Елене, прошептал гей. Чтобы все узнали, какая у неё чёрная прогнившая душа.

Олег выбрался из грузовика и смело пошёл к дому. Про себя он повторял оптимистичные стихи:

 
Чувство собственной важности
Растёт у меня, как крылья,
И папа мне быдлом кажется,
А братец и вовсе пылью.
 
 
Умру, но избегну тления —
Воскресну, козлы и змеи!
Удел непростой у гения,
Особенно если гей он.
 
 
Сидите вы, жрёте суши,
Перфоманс глядите, хипстеры,
А я – я Ротару слушаю,
Не рокеров ваших высеры.
 
 
Мне дьявол не даст печалиться,
Даст горы и море в удел он.
Нигде меня не печатают —
Не очень-то и хотелось.
 
 
(P. S. Наступит время, и ваши дети будут учить мои стихи в школе!!!!!!!!)
 

Это грех гордыни, возмутился внутренний голос. И причём тут дьявол? Ты ныне христианин.

Но мои произведения гениальны, возмутился Олег. И обращение к дьяволу так же искренне, как к богу.

Сходи к батюшке, нечестивый, увещевал голос, пока Олег поднимался по лестнице – лифт опять сломался.

Ага, щас, подумал Олег. Голос зашипел, как жжёная резина, и оборвался.

Гей открыл дверь, ведущую в тесный коридор, который их семья делила с соседями. Этот аппендикс был загажен удолбанной мебелью и коврами. Из-под ковра послышалось шуршание и треск. Олег решил, что от нервного перенапряжения у него глюки.

Он отпер и дверь и охуел. Квартира была пуста. Полностью пуста. Вместо потолка сиял чёрный квадрат. С окна снята занавеска. Видно из окна было горящие дома. Чёрные стены прихожей начали сжиматься вокруг гея. С чёрного потолка ему на шею спустилась светящаяся петля. Олег больше не мог сдвинуться с места, как тогда, на Мозырском кладбище.

– Ваня, Вася! – заорал Олег. – Вы ёбаные бляди! Христос отправит вас в ад.

Ваня вышел из пустой чёрной ванной и мрачно посмотрел на Олега. Вместо серой рубашки на нём была чёрная хламида.

– Ты вернулся через четыре дня, а не через три недели и три, – сказал он. – Теперь в ад отправишься ты сам.

– Христос! – продолжать орать Олег. – Христос! Вытащи меня отсюда, и я убью всех лесбиянок Минска!

– Гордыня погубила тебя, – загрохотал голос оттуда, где раньше был потолок.

– Сатана! – завопил Олег. – Сатана!

– Раз опять «Сатана», тогда тем более всё, – отозвался голос, и между Олегом и входной дверью вырос огненный столп.

– Не трогайте меня, уёбки, – взмолился Олег. – Я кормил вас негативной энергией.

Из стены вылез Вася и задумчиво проговорил:

– Хорошо, остолоп. Такие, как ты, небесполезны для тьмы, поэтому иногда мы идём навстречу. Пускай Елена решит, что с тобой делать.

– Нет!! – завизжал Олег. Петля начала затягиваться вокруг его шеи.

– Да не ори ты, – раздражённо сказал Вася, – достал. Подождём её ответа.